Текст книги "Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие"

Римляне создали краеугольный камень государственного устройства, создали (или значительно усовершенствовали, что в данном случае неважно) общественный институт, на который может опираться государство: право, систему справедливых законов. В каком-то виде эта система развита у всех протогосударств, но римляне с их политическим талантом создали новое качество, они выстроили из законов государство, как греки построили из понятий мировоззрение. Может быть, можно сказать даже следующим образом: есть единственное в мире образование, которое можно называть предшественником всего современного государственного устройства – Римская империя. Другие сходные образования настолько далеки от современных государств, что применять к ним даже определение «раннее государство» неверно; они «государства» только по функции (власть, армия, налоги), а не по конкретному способу выполнения этой функции и потому не гомологичны современным государствам, а аналогичны. Может быть, даже полезно было бы изобрести ряд терминов, указывающий на функционально подобные государству структуры в прежних обществах. Совсем не случайно тип государства, зародившийся в Риме, не имеет соперников и заимствовался на протяжении остальной истории различными народами.

Мы можем рассмотреть один пример, на первый взгляд противоречащий высказанному утверждению. Мы знаем, каким было римское право, мы знаем также, в какой степени оно наследовалось затем германской Европой, то есть что считалось римским правом в последующих веках (это до некоторой степени разные вещи, ведь различают же аристотелизм Греции и «школьный» аристотелизм Средних веков). И вот мы видим, что унаследованное Европой римское право основывалось на законах, а в Британии развилась совсем иная судебная система, основанная на прецедентах. Действительно, в Британии римское влияние было минимальным и почти иссякло к V–VI вв. Однако судебная реформа Генриха II указывает, что и здесь влияние романской культуры имело место. Генрих создал королевский суд, к которому тяжущиеся могли апеллировать (за особую плату) вместо местного суда. Генрих организовал институт странствующих судей; такие судьи применяли розыск и допрос согласно римскому праву. То есть местная система права была традиционной, германской (судебный поединок; ордалии), а королевский суд основывался на римском праве. Но важно также и добавление, сделанное королем: в тяжбах каждая из споривших сторон могла добиваться вызова в суд свидетелей происшедшего, обычно их было 12 человек. Под присягой свидетели показывали, что им известно, и на основе их показаний судья решал спор. Отсюда возник суд присяжных. Это добавление к системе римского права сделано под влиянием древних германских обычаев. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить королевский суд с исландским тингом, а также собранием германских жрецов-троттов, также коллегией из 12 человек решавших судебные дела. Аналог суда присяжных в античности, афинская гелиея, состоявшая из 6000 членов, являлась параллельным образованием; точно так же, как в Средние века можно найти в каждой стране гомолог сословно-представительно собрания (Генеральные штаты, Земской собор), так и в древних индоевропейских племенах можно найти независимо развившиеся гомологи суда присяжных. В том числе и в Риме судебный процесс включал опрос свидетелей, другое дело, что там это было сравнительно второстепенной деталью, а в Британии эта периферийная черта выросла в центральное звено всего судебного процесса. Так и в отношении источника законодательства: разумеется, и первые римские законы были формализованным обычаем, прецеденты учитывались и в римской судебной практике. Прецедентное право вообще является одной из самых древних форм права (в древнем Китае чиновник, разбирая дело, выносил решение на основе записей о существующих прецедентах). Однако основной пафос римского права состоял в строго логичном описании жизни человеческого общества с помощью законов. Римское право представляет в этом смысле аналог математики: это система аксиом и их следствий, непротиворечиво описывающая человеческий общественный космос. Одна из периферических деталей этого космоса приобрела в Британии особенное значение, разрослась и стала определяющей: система законов стала (точнее сказать – осталась) прецедентной. Вместо строгологического, универсального и всеприменимого римского законодательного корпуса в законодательную систему встроена очень древняя, традиционная и в данных условиях очень практичная система, работающая в британских условиях ничуть не хуже, чем римское право.

Германское добавление к системе римского права сделало английскую юстицию отличающейся от континентальной. Конституция, которая впоследствии образовалась в Англии, была открытого типа: разрешено все, что не запрещено, в отличие от системы оговаривающих разрешенное законов, как было на континенте. В процессе судебной практики присяжных стало вырабатываться общее право – ведь судить только по римским законам было невозможно. Это общее право возникало на прецедентной основе, что составляет особенность британского судопроизводства. В целом такая правовая система обладает меньшей пригодностью для нужд сильного централизованного государства, чем иерархическая закрытая система континентального типа. Но в том-то и дело, что государственность в Англии традиционно была слабее, чем на материке, и эту слабость Новое время обернуло силой, сделав Англию родоначальницей «свободного общества». Тем самым постепенные нововведения в систему римской государственности, которые были сделаны в Англии исходя из местных условий, привели к существенному отличию ее развития от континента, где в значительной степени была скопирована система римского права и римского государственного устройства. Одной из важных черт этого особенного британского устройства правовой и политической жизни по сравнению с континентом, копирующим римскую правовую жизнь, стало относительное ослабление государственного элемента; различные сферы общественной жизни – культура, экономика – развивались в Британии без того преизбытка импульсов государственности, который характеризует их развитие на континенте.

Итак, можно сказать, что римляне обладали особым талантом – политическим, талантом в области управления государством. Дальнейшие весьма существенные преобразования государственной сферы, которые наступили уже в Новое время, являются логическим следствием римской политической системы. А именно, римляне вместо обычаев, памятных всем членам общества, кроме декретов вождя или императора, даваемых по случаю, разработали универсальную систему права, безличную в том смысле, что применяться она должна формально, без оглядки на личные отношения. Безличный характер права со временем претворился в особый тип государственного аппарата, который создали германские народы Нового времени. Римляне в значительной степени «сделали» такую вещь, как государство, их гений лежал в сфере государства и права, и в этом с ними не может сравниться ни один народ.

Кельты. История римлян и греков хрестоматийна, и характер их народов достаточно ясно прочитывается из истории. Нужды нет, что эти народы – греки и римляне – уже исчезли. То дело, которое они делали, нашло явное продолжение в дальнейшей истории. Вся историческая наука до XIX в. включительно была выстроена таким образом, чтобы продемонстрировать преемственность истории Нового времени к истории греко-римской цивилизации. Так что «деяния римлян» являются прописью исторической науки. Здесь важно обратить внимание именно на этот факт очевидной преемственности: то, что сделали греческий и латинский народы на протяжении тысячелетия, не пропало даром, мы можем с очевидностью утверждать, что сейчас пользуемся их наследием – и поэтому так сравнительно легко определяем черты их национального характера.

Однако многие другие народы существуют совсем иным образом, их вклад в историческое развитие вовсе не очевиден. Народы, которые жили севернее области распространения латинской цивилизации, рисуют перед нами совсем иную картину исторического бытия. Прежде всего мы замечаем, что это древние народы; как индоевропейские племена, германцы и кельты не моложе греков и римлян. Однако их образ выглядит совсем иначе; в то время как греки и римляне раскрываются на арене истории, творят события, исходя из народной души, – кельты и германцы в это время как будто спят. Когда они выступают перед нами – в момент противостояния Римской империи – они выглядят как совсем молодые народы, как народы, история которых по сути еще не началась. Это вовсе не субъективная оценка, основанная на неполноте наших знаний. Выше уже говорилось о том, как определяется одновременность и как определяется собственный возраст явлений. Мы с достаточной уверенностью можем предположить, что внешне оцениваемый возраст германских и кельтских племен с одной стороны, и возраст греков и латинян с другой, – примерно одинаков. Однако этот возраст не является собственным возрастом кельтов и германцев, это лишь внешний взгляд на них. Если же мы обратимся именно к тому, какими они вышли на арену истории, какими они столкнулись с римлянами, мы можем увидеть, что это действительно были очень молодые народы, народы с огромными силами, с значительной потенциальной энергией, которые, однако, еще не претворяют эту энергию в действия. Относительно германцев мы можем утверждать это с уверенностью: ведь мы знаем, как в дальнейшем сложилась их история. За время известной нам истории германцы взрослели, они многому научились у римлян и не только у них, они создали собственную цивилизацию, в которой мы сейчас и имеем счастье проживать. Кельты же сошли с исторической арены.

Народный характер кельтов в существенных своих чертах прочитывается именно из сопоставления этих фактов: молодой народ, полный потенциальной энергии, достаточно быстро исчезает, не совершив ничего внешним образом значительного. Такие ситуации принято объяснять «случайностью»; однако кельтов никто не истреблял. Область их расселения была столь широка, что нельзя сказать даже, что они были завоеваны. Они именно «сошли с исторической арены», что подразумевает собственное действие субъекта. Когда мы встречаемся в истории с таким явлением – когда полное сил образование незаметно и без особых причин исчезает, – мы можем обратить внимание на это и проследить, куда перешли те силы, которые раньше жили в данном историческом теле.

На примере истории народа кельтов можно видеть, что происходит, когда определенным образом исчезает национальная идея. Первые следы кельтов обнаруживаются еще в конце II – начале I тысячелетия до Р.Х. А к рубежу новой эры кельты угасают. Кельты пожертвовали своей национальной идеей, и как национальная культура они исчезли – хотя люди, принадлежащие к этому народу, еще существуют. Теперь кельты – лишь остаток, включенный в задачи, выполняемые иными народами. Чрезвычайно симптоматично, что это очень быстрое изменение жизни народа произошло прямо перед началом новой эры. При этом кельтская жертва, по-видимому, и является целью кельтов, смыслом жизни этого народа. Определенные особенности кельтского культа, мистериальной жизни, а также особое устройство их общества привели к тому, что те силы, которые были у этого молодого и энергичного народа, влились в христианство, что еще достаточно отчетливо прочитывается в средневековой литературе, питающейся кельтскими мотивами.

Кельты пришли в Европу примерно за 1500–1000 лет до Р.Х. и занимали ее всю в широтном протяжении – от Британии до Малой Азии. Дойдя до крайнего запада Европы, кельтские племена начали обратное движение; они проникли в центральную Европу, в Подунавье и Паннонию, и есть основания полагать, что и в Малую Азию они вернулись уже после того, как дошли до океана, – в Малую Азию они пришли с запада. Характерной особенностью народного духа кельтов было совсем особенное соотношение в нем трех сфер общественной жизни. Государственная жизнь кельтов была даже по сравнению с древними германцами достаточно ослабленной. По-видимому, объединение давалось кельтам с трудом. Экономическая жизнь у них была очень высоко развита, значительно выше многих современных им племен. Наконец, культурная жизнь кельтов была совершенно своеобразной. По-видимому, именно проникнутость их государственной жизни влияниями из сферы культуры и привела к особой судьбе кельтов. Именно влияния из сферы культурной жизни привели к обособленности кельтских племен, слабости тенденций к объединению – и в то же время сделали возможными ту удивительную, чрезвычайно редко в истории встречающуюся жертву, которое смогли принести кельтские племена. Культура кельтов – это культура сердечности, культура чувства.

Если попытаться охарактеризовать исток слабости государственной жизни кельтских племен, можно заметить, что связано это с особенным, чрезвычайно развитым чувством аристократизма. Гораздо сильнее, чем у германцев, и сильнее, чем у греков и римлян, у кельтов было развито представление о сильном и мудром вожде, который в мудрости своей распоряжается и управляет подчиненными и доверяющими ему людьми. Представление о королевстве по своему происхождению едва ли не в большей степени кельтское, чем германское. Такой «антидемократический» принцип иерархического объединения, конечно, достаточно пагубен для государственной жизни: борьба лидеров за власть разрушает общество, ни один самый мелкий властитель не хочет поступиться своими правами и находит полное понимание у своих приверженцев. Конечно, подобные вещи проявляются почти во всех сообществах людей и у всех народов; однако в Европе этот аристократический элемент культуры был более всего выражен именно у кельтов.

Развивавшаяся по этой причине особенная слабость государственно-правовой сферы у кельтов привела к тому, что кельтские племена были объединены именно религией, мистериями, которые являлись средоточием их жизни, а не протогосударственными структурами. Откровения, полученные в этих мистериях, привели к тому, что кельты самоустранились из внешнего пласта исторических событий, подарили свои достижения окружающим народам. К III–II веку до Р.Х. и даже еще ранее кельтская волна, осуществлявшая в это время обратное движение – с запада на восток – стала стихать. Говорят о «падении боевого духа» кельтов, о том, что они «утратили былое мужество индоевропейцев». Это и есть внешнее выражение тех глубинных процессов, которое мы можем наблюдать в политической истории, процессов, которые происходили в народной душе кельтов. Обратим внимание на внешне сходное, но глубочайше отличное явление: «падение нравов» конца Римской империи. Здесь мы можем отличить черты жертвы, принесенной кельтским народным духом, от внешне сходных, но иных по сути явлений упадка (сохранение агрессивной завоевательной политики римлян при невозможности препятствовать дроблению империи).

Кельты как народ не погибли, они частично ассимилировались с другими народами, отчасти продолжили замкнутое существование. Но их культура и экономика оказала огромное влияние на складывающийся европейский мир. Смело можно сказать, что без кельтского субстрата европейская история была бы иной; кельтское влияние трудноуловимо, но весьма действенно. Крайне упрощая ситуацию, можно сказать, что Европа Нового времени строится на римской государственности (южный поток), германском племени (северный поток), христианской религии (восточный поток) и кельтском субстрате культуры (западный поток). Кельтская культура привносит в жизнь Европы тот особенный оттенок, который кельты придали всем явлениям, происходившим на территории их древнего владычества.

Нечто интересное можно узнать о кельтах из следующего сравнения. Цуг (Zug, 1967) показал, что китайские чань-буддийские коаны функционально (и едва ли не генетически) близки к загадкам, встречающимся в кельтском фольклоре (Rees, Rees, 1961). Кельтские загадки, как и коаны (знаменитый «хлопок одной ладони»), решаются, если отбросить принятые категории мысли и обрести целостный взгляд на мир; решение загадки как бы дополняет привычно-однобокую позицию до целого, и потому внешне кажется нелепым. Такое сближение кельтской и китайской культуры коренится в очень древних закономерностях, связанных с Посвящением. Загадки являются древним и распространенным способом воспитания народов, применяемым мудрецами. Поэтому, даже если не признавать генетического сходства загадок кельтов и коанов, можно утверждать, что сходство это проявилось в результате прохождения через одну ступень душевного развития. То кельтское сознание, которое породило эти загадки, было устроено еще совсем иначе, чем греческое или германское.

Здесь можно вспомнить и об особой роли кельтского христианства, то есть христианства, распространяемого из регионов с кельтским субстратом культуры, прежде всего Ирландии. Это кельтское христианство отличалось особенной культурностью и особенным, подвижническим проповедничеством. Ирландские монахи к VI в. прошли всю Европу из конца в конец, так что христианство смогло проникнуть в самые глухие уголки мира. Это кельтское христианство определенным образом противостояло Римской церкви, организующим импульсам, исходившим от римского первосвященника, причем противостояло тоже достаточно характерным образом – не организационно, не оформляясь в ересь, а совсем иначе, можно сказать – противостояло своим духовным авторитетом. Кельтское христианство вошло в совсем особенное соотношение с зарождавшимся рыцарством; если «континентальное христианство» породило монашеские и рыцарские ордена, то кельтское христианство создало рыцарскую культуру, создало именно то, благодаря чему рыцарство стало играть в истории Европы позитивную роль, а не только роль разбойников. Рыцарство само по себе является продуктом иных сил, недоступных кельтам, но оно было огранено в определенные формы не без участия элементов кельтской культуры. Так, самые характерные из рыцарских легенд, включая и весь Артуровский цикл, восходят к кельтским источникам. Кельтское влияние сказывается также в разделении славян на западных и восточных: западные – это те, которых коснулось кельтское влияние.

Конечно, нельзя забывать об экономике кельтов, очень сильной и разносторонней. Кельты знали литье по восковым моделям (германцы в значительной степени переняли металлургию у кельтов), гончарный круг (не слишком обычная черта в покорной степному наследию Европе, – например, они принесли его во Фракию), стекло, строительство кораблей. Один из главных показателей могущества кельтской экономики – кельтские дороги. Проложенные раньше римских, они были настолько хороши, что римляне в подавляющем большинстве случаев лишь подновляли их, не прокладывая собственных дорог. Так что можно сказать, что знаменитые римские дороги – это на самом деле кельтские дороги. В результате кельтами была создана всеевропейская торговая область – в V–I вв. до Р.Х. Опыт создания такой экономики также был даром кельтов племенам и цивилизациям, пришедшим к ним на смену после их самоустранения – римлянам и германцам, а через них – всем народам новой Европы. Это «экономическое лицо» кельтов также связано с их особенным отношением к государственно-правовой сфере общества; кельты ранее многих других народов стали развивать хозяйственную жизнь, поскольку были в большей степени, чем иные народы, вовлечены в социальный, а не в природный комплекс. Кельты ранее других племен вышли из природного мира и вошли в мир социальный, хотя и совсем иначе, чем это сделали римляне.

Если северные германцы составили своим народным характером ту плоть, в которую облеклась новоевропейская цивилизация, если римляне привнесли с юга государственно-правовой каркас, а через христианство пришли наиболее чистые плоды духовной жизни Востока, то кельты дали Европе западную мистериальную жизнь, которая, как и другие составляющие, проникала во все сферы общества – от экономики до культуры, с превалирующим влиянием на складывающуюся культуру Европы.

Германцы. Теперь, когда мы видели разные типы народных характеров, мы можем попытаться высказать нечто и о германской народной душе, имеющей прямое отношение к возникновению рыцарства. Мы познакомились с особенно характерными чертами душевной жизни греков, римлян и кельтов, и можем понять, что эти народы не могли породить такого феномена, как классическое европейское рыцарство. Как и среди любых народов, среди римлян, греков и кельтов было много очень храбрых и воинственных людей, однако рыцарство есть очень специфический феномен, и он не сводится просто к наличию в обществе касты храбрых воинов. Мы уже видели, что европейское рыцарство отличалось от аналогичных явлений в других странах, в частности, рыцари по своему образу оказались непохожи на японских самураев. Выше было сказано, что рыцарство есть плод феодальной культуры, феодальных отношений. После знакомства с кельтской народной душой, с «кельтским христианством» мы можем уточнить этот тезис: рыцарство было воспитано в феодальной Европе кельтским христианством, воспитано и выработано, исходя из особенностей «воспитанника» – германской души.

Если мы хотим понять, чем характеризуется германская народная дуща, нам придется обратиться к ее непосредственным проявлениям. В особо чистом виде она проявилась в северогерманских сагах, особенно – исландских. В них на проявления народной души не налегают искажения, вносимые государственной или иной идеологией (как это происходит во многих ирландских сагах, в так называемых королевских сагах и т. д.). Родина германства – Скандинавия, однако исходящие из нее германские влияния не были чисто-скандинавскими.

Понять эту мысль достаточно легко: чрезвычайно широко расселившиеся в Азии, Африке и Америке китайские эмигранты значительно отличаются по типу социального поведения от китайцев, оставшихся в метрополии. Китайцы в Китае послушны, сравнительно мало инициативны, исполнительны, очень заорганизованы, определенным образом душевно неповоротливы (разумеется, это очень упрощенная и внешняя характеристика). Китайцы в эмиграции легко занимают нишу международных торговцев, это люди очень ловкие, инициативные, подвижные, которые способны проникнуть в любую социальную щель, умело устроиться в самых разных условиях. Такое различие китайцев на родине и китайцев в эмиграции связано с тем, что китайский характер проявляется иначе вне традиционных для Китая форм государственности, в окружении чужой культуры. Можно сказать так: Китай приспособлен к китайцам, в китайской общественной жизни выработана система компенсаторов и противовесов к китайскому национальному характеру. Когда же китайцы находятся эмиграции и живут небольшими общинами среди чужеродного населения, в них очень чисто и беспримесно проявляется китайский народный характер, не скрытый выработанными китайским обществом компенсаторными механизмами.

Точно также выходящие из Скандинавии германцы находились вне определенных типичных для них влияний. Благодаря выходу из определенных ограничивающих социальных границ германство проявлялось наиболее чисто и беспримесно в таких отдаленных от метрополии местах, как Исландия. Просматривая историю Исландии, легко видеть, что она предстает перед нами в течение длительного времени именно как история эмигрантов. То, какими германцы становились вовне, где они могли проявиться «в чистом виде», ярко выражается именно в исландских сагах.

Если мы дадим на себя повлиять тому душевному импульсу, который открывается в скандинавских сагах, мы непосредственно почувствуем характер германской народной души. Ее можно охарактеризовать как наделенную некой особой храбростью, щедростью, некоторым преизбытком силы. С понятиями в данной области надо обращаться очень осторожно, поэтому поспешу оговориться: сказанное, конечно, не значит, что другие народы были трусливы или жадны. Дело именно в том особом преизбытке, который германская душа вливала в эти качества. Для понимания значения этих слов следует обратиться не к толковым словарям, трактующим, что такое храбрость и что такое щедрость, а к непосредственному впечатлению от исландских саг.

Вот именно тех качеств, которые непосредственно проступают в этих сагах, мы не находим у народов другого корня. Можно рассмотреть финский эпос «Калевала» или русские былины – дело не в том, что чьи-то богатыри были менее храбры, чем другие. Просто из сравнительного чтения саг и былин непосредственно очевидно, что русская народная душа обладает иным (ничуть не легче характеризуемым) набором качеств. Если в сагах мы чаще встречаем распрю, описание отношений людей между собой, то в былинах взгляд читателя охватывает скорее взаимоотношения с целыми природными или социальными силами, здесь точка зрения более общая, сверхчеловеческая.

Именно так следует характеризовать «начальный взнос» германцев в европейскую историю – привнесением особого народного характера с вытекающими отсюда последствиями: особым стилем государственной, экономической и культурной жизни, к которым склонялись германцы, даже заимствуя элементы этих общественных сфер. Экономика германских племен была развита весьма и весьма слабо, ни в какое сравнение не шла она с кельтской хозяйственной жизнью. Религиозные воззрения германцев, весьма интересные во многих отношениях, все же отошли на второй план перед последующим христианским влиянием. Собственно правовая жизнь у них была слаба по сравнению с римской. То, что составляет специфику германства и что они приносили с собой в качестве особой специфики государственной жизни (дружина, основанная на чувстве личной верности и т. д.), на деле вытекает из особенностей их народной души, а не из каких-то особых специфически государственно-правовых институтов и учреждений. Этот германский преизбыток сил, переливающиеся через край мужество и щедрость, не были культурным образом организованы; они могли находить выход в войнах и разбое, а могли давать примеры подвижничества. Огранкой этих германских качеств и занималась феодальная культура, причем если общая атмосфера раздробленности скорее влекла к появлению рыцарей-разбойников, то тонкие влияния из сферы «кельтского христианства» преобразовывали те же качества в образ идеального рыцаря, которым, собственно, и отличается европейское рыцарство от сходных явлений. Вооруженные мечами люди дрались всюду, так что специфика явления рыцарства лежит в том идеале, к которому эти вооруженные люди стремились, а не в самом факте умелого владения оружием.

Обратив внимание на эту черту германцев, можно увидеть, что иные регионы не могли породить собственно рыцарства, которое в существенных чертах характеризуется именно преизбыточностью сил личности, направляющей эти избыточные силы на борьбу с миром и собой. Естественно, в японских сказаниях о самураях можно найти изумительные примеры мужества и отваги, самопожертвования и доблести. Однако очевидно, что источником сил, которые выступают в самураях, являются не силы личности как таковые. Самурайская этика – это прежде всего этика сословия, ее питает общественное целое, а не сам человек. Рыцарство же характерно тем неповторимым индивидуализмом, который просвечивает через самые жертвенные подвиги героев легенд и сказаний. Это определенная душевная чрезмерность, преизбыток сил личности, который изливается в мир, порождая злодеяния и подвиги. Человек может больше, чем он может, – вот то, что изливается из мира викингов, в которых еще жил дух древних германцев; и эти «сверх-возможности» сокрыты в силах, таинственным образом дремлющих в личности, а не в импульсах, исходящих из социального организма в целом.

И вот в области наиболее чистого и беспримесного проявления этих качеств германства, на севере Европы, мы не находим рыцарства. Оно процветает только в тех областях Европы, где потомки германского племени попали в регионы, захваченные таким культурным явлением, как феодализм. Рыцарство рождается из пересечения культурных явлений. Кельтские племена, останься они доминирующими в Европе, рыцарства бы не породили. Несмотря на огромную роль кельтских мистерий в духовной составляющей рыцарства, кельты сами по себе не смогли бы дать этого культурного образования в силу специфических для них черт; грубо говоря, кельты не смогли бы существовать в таком феодализме, который пришелся «впору» германцам. При владычестве кельтов то, что называется феодальной раздробленностью, показалось бы наблюдателю чудом организованности и централизации. Феодализм держится на балансе двух составляющих – личного произвола и правового иммунитета; импульсы из государственной сферы стремятся выстроить все общество в единую лестницу строго соподчиненных единиц, но государственная сфера в это время не имеет значительных собственных сил, она вынуждена прибегать к услугам личностей для проведения в жизнь своих импульсов, а эти личные разнонаправленные усилия разъединяют общество. Если этот баланс нарушается, феодализм гибнет – в хаосе или в централизованном государственном образовании. Феодализм «по-германски» продержался несколько сотен лет, пока государственная тенденция не победила. Феодализм «по-кельтски» тут же выродился бы в хаос. Заметим, что феодализм был последней стадией развития общества, где существовал баланс двух «активных» сфер – государства и культуры, а экономика была относительно неизменным посредствующим звеном. В Новое время характер общества изменился таким образом, что важнейшим стал баланс государства и экономики, посредствовать в котором и разрешать который призвана культурная жизнь.

Рассматривая восток Европы, мы можем убедиться, что области, населенные не-германскими племенами, рыцарства не знали. Византия не породила рыцарства, охраняющие ее границы воины прославлены в песнях, но духа рыцарства в них нет. Здесь можно предполагать, что эта лишенность была связана с сильным развитием централизованного государства. Но вот пример России: феодализм здесь был развит достаточно сильно, можно найти множество гомологов самым причудливым деталям феодальных отношений во Франции и Германии, но рыцарства здесь не было. Было вотчинное хозяйство, были права низшего и высшего суда, были феодальные договоры, заключавшиеся в точности по тем же правилам, что во Франции, было яростное местничество, ни в чем не уступавшее тщательности родословных и геральдических разборов в Западной Европе. Бояре содержали собственные войска, устраивали они, в точном соответствии с «правилами» феодальной Европы, набеги на окружающие села и дороги. В русском словаре даже существовало особое слово: есть разбой, когда тебя грабят и убивают, есть татьба, когда воруют, а есть наезд – этим словом обозначалось нападение соседнего феодального князька или боярина, который налетал на деревню или торговый караван и брал, что ему нравилось. Нет попросту ни одной причины, по которой феодальный вотчинник не мог считаться рыцарем, – однако он им не был. Народная душа России не поставляет материала, из которого делают рыцарей; она может делать богатырей, юродивых и святых, а вот рыцари не получаются.