Текст книги "Пропаганда 2.0"

4.2. Новые методы пропагандистского воздействия: будущее уже рядом

Развитие пропагандистского воздействия не имеет пределов, поскольку возможности воздействия растут, а человек по своим нейробиологическим параметрам остается прежним. Новым становится переход ко все более мягким методам воздействия, поскольку социальные системы все дальше отходят от авторитарности. Новые методы воздействия, хотя все это было предложено еще отцом-основателем пиара Э. Бернейсом, строятся на том, чтобы создать иллюзию у объекта воздействия, что это он сам принимает решение. Кстати, именно так выстроили свою «архитектуру выбора» Р. Талер и К. Санстейн, создавая такой контекст выбора, который приведет человека к нужному решению.

Но это не единственная новизна, присущая современным направлениям воздействия. Можно выделить следующие виды новых подходов, которые отличаются принципиальной новизной:

– новые объекты воздействия: например, гражданское население других государств, где работает публичная дипломатия, стратегические коммуникации;

– новый инструментарий воздействия: нейронаука дает более четкие рекомендации относительно эффективности;

– новые цели воздействия: например, Британия в отличие от США видит цели информационных операций в смене поведения, в то время как США – в смене отношения;

– новые методы управления информационным пространством;

– новые методы управления виртуальным пространством;

– новые методы дезориентации (шок, хаос и др.) с целью введения новых правил;

– новые методы индивидуализации воздействия, рассчитываемые на одного индивида;

– новые методы работы с мирским и сакральным;

– интенсификация атак и нападений в новых пространствах (социальные медиа, киберпространство).

Первыми в пропагандистских целях воспользовались прорывами в новых науках военные. Они выделили грант на то, чтобы объективно попытаться увидеть, почему один нарратив срабатывает лучше другого. Исходная проблема заключалась в том, что нарратив «Аль-Каиды» пользовался у мусульманского населения большим доверием, чем нарратив американский.

Над этой проблемой среди многих других структур работал и Институт креативных технологий Университета Южной Калифорнии. Этот институт изначально был создан для того, чтобы попытаться применить для нужд военных технологии Голливуда. И в случае исследования нарратива они также создали свою исследовательскую группу [1].

Другим интересным участником этих исследований стал профессор Поль Зак (см. о нем [2], его сайт – www.pauljzak.com). Он занят химией мозга, теми веществами, которые мозг выделет при чтении нарративов [3]. К примеру, он обнаружил, что некоторые сюжеты ведут к выделению вещества, сходного по действию с малой дозой кокаина.

П. Зак приходит к следующим выводам [4]: «После нескольких лет экспериментов я теперь рассматриваю окситоцин как неврологический вариант золотого правила: если ты относишься ко мне хорошо, в большинстве случаев мой мозг будет синтезировать окситоцин, чтобы мотивировать меня относиться хорошо к тебе в ответ. Таким образом такие социальные создания, как люди, удерживают себя как часть социальной группы: они ведут себя положительно большую часть времени» (см. также его работу по поводу коллективных действий [5], хотя есть и не столь однозначные трактовки роли окситоцина [6–7]).

В отношении нарратива Зак отмечает, что, делая анализ крови до и после нарратива, удалось установить, что рассказы, базирующиеся на действиях героев, существенно увеличивают производство окситоцина [8]. Количество окситоцина помогает определить, насколько люди готовы помогать другим, к примеру, давать деньги на благотворительность, тематически связанную с данным нарративом.

Нейронаука дает ответы и на другие вопросы. Сегодня, например, проведены исследования, объясняющие феномен вирусного распространения информации [9—11]. Первый фактор – чем сильнее хочется распространить, тем большим будет успех. Второй фактор – чем четче человек понимает, как другие отнесутся к этому содержанию, тем сильнее будет распространение (см. некоторые другие гуманитарные подходы в области военного дела [12]).

Пропаганда, как, кстати, и военное дело, будут находиться в поле благоприятствования, покольку в них заинтересовано государство, а оно всегда имеет доступ к большим финансовым потокам. А это, в свою очередь, будет стимулировать и науку, и практику. Именно здесь начинают проявлять себя в полную силу прорывные технологии, поскольку их стимулирует набор вышеотмеченных факторов.

Еще одной сферой, к которой прикоснулось государство, стали избирательные технологии на уровне президентских выборов. С. Иссенберг описал применение микротаргетинга как политтехнологического инструментария, что дважды принесло победу Б. Обаме [13–14]. Кстати, его избирательная кампания показала, что волонтеры, которых мы также можем рассматривать как технологию, оказались успешнее, чем колл-центры, поскольку убеждают людей более искренне, тем самым эффективнее работают. Такую же проблему сегодня обнаружили и в соцсетях: автоматически комменты теряют искренность и эффективность.

Американская армия также четко поняла роль коммуникации в своих действиях. Исследование эффективности воздействия констатирует, что проблемы национальной безопасности требуют коммуникации и влияния во взаимоотношениях с иностранными аудиториями [15–16]. Делается даже вариант оценки атмосферы в этой среде, для чего используются такие параметры:

– как население реагирует на проезжающие по деревне патруальные машины (кидание камнями или приветствия);

– степень взаимодействия населения с дружескими силами (контакт глазами, обмен информацией, приглашение в дом);

– количество людей, торгующих на базаре, или движение на дороге к базару;

– количество разведывательных подсказок, выдаваемых населением;

– субъективная оценка атмосферы от достоверных местных источников.

При этом справедливо отмечается, что число таких индикаторов общей атмосферы может быть бесконечным. Но интересной является вообще попытка задать какие-то измеримые характеристики пространству, которое с трудом поддается измерениям. Кстати, отдельно рассматриваются проблемы измерения долговременных результатов и тех, которые с трудом поддаются измерениям.

Два принципиальных вывода, среди прочих, привлекли наше особое внимание:

– хорошая информация не является синонимом квантитативной информации, поскольку качественная информация также может быть достоверной и необходимой;

– единицей измерений должна быть способность узнавания сообщения, принятия его содержания, а не просто того, видела ли его аудитория.

Кстати, и Фейсбук изменил алгоритм наполнения новостной ленты [17]. В отборе видео теперь играет роль включение звука, переход на большой экран, включение лучшего разрешения, а не просто наличие лайка. Все эти действия с видео демонстрируют проявленный к нему интерес.

Интернет и SMS-сообщения в процессе передачи могут быть существенно трансформированными незаметным для потребителя способом [18] – это замечание Дж. Потилла, специалиста в сфере медиаантропологии. Еще одно наблюдение встретилось нам в его исследовании переноса часов и календаря как западного изобретения в иные культуры [19]. Он подчеркивает, что когда люди говорят о своих любимых программах, они одновременно рассказывают, как они структурируют свои социальные время и место. Радио структурирует день, телевидение – вечер. Как видим, сегодняшние медиа реально структурируют жизнь человека на четкие временные отрезки.

Есть также множество других косвенных параметров, которые может рекомендовать нейропсихология, но пропаганда пока не подумала о них (см., например, [20–22]). То есть потенциал пропаганды пока использован не до конца.

Благодаря Сноудену были обнародованы новые инструменты спецслужб, в данном случае британских, по работе в Интернете (см., например, [23–25]). Работа задается в таких плоскостях:

– введение всех видов фальшивой информации в Интернет для разрушения репутации целей;

– использование социальных наук и других техник для манипуляции онлайновым дискурсом и активностью, чтобы достичь желаемых результатов.

В качестве тактики такой дискредитации используются: размещение фотографий в социальных сетях, написание блогов от имени жертв, отправка информации коллегам, соседям, друзьям.

Совершенно неудивительно, что эти разработки выросли в рамках Британии. Она все время берет на вооружение в систему государственного управления новые открытия из области социальных наук. Общим определением данного подхода со стороны спецслужб становится «использование онлайновых техник для того, чтобы нечто имело место в реальном или киберпространстве».

Понятным становится внимание к соцсетям, если посмотреть на данные Центра Пью [26]. Это данные января 2014 г., по которым 74 % взрослых, использующих Интернет, пользуются соцсетями, что открывает новые возможности как для отслеживания, так и для проведения соответствующих пропагандистских операций. На сентябрь 2014 г.: 71 % онлайновых взрослых использовали Фейсбук, 23 % – Твиттер, 26 % – Инстаграм, 28 % – Пинтерест, 28 % – Линкедин. Соответственно, возникают и научные анализы эффективности «Аль-Каиды» в онлайне [27].

Но соцсети порождают тактический информационный продукт, хотя он и может направляться требованиями стратегического контента. Более интересен стратегический информационный продукт, который плавно перетекает в продукт виртуальный. Это мифы, поскольку именно они «правят миром», задавая его картинку.

Венеция может рассматриваться как один из первых сознательно сконструированных мифов [28–31]. Видимо, не зря ученики Гутенберга были перекуплены в свое время Венецией. Венецию задавали и как страну свободы, и как страну развлечений. Отсюда каждый мог взять себе то, что ближе.

Советский Союз как более близкий нам пример также был полностью сконструированной в виртуальном мире страной. Причем для его жителя виртуальная правда всегда была более правильной, чем реальность, поскольку реальность вокруг тебя лично трактовалась как исключение из правил. Виртуальность навсегда и бесповоротно побеждала реальность. Однако это не могло длиться вечно. Если бы перестройка не произошла тогда, когда это случилось, она бы неизбежно появилась с изобретением Интернета. Советская пропаганда была мощной, но ее существенным компонентом была цензура. А без цензуры она теряла всю свою эффективность.

Сильные игроки массированно укрепляют именно свой стратегический контент, понимая, что, сберегая его, они создают структуру, которая может не бояться чужого мнения, поскольку именно оно, скорее всего, будет восприниматься как неправда.

При этом многие сегодняшние проблемы пропаганды, вероятно, были заданы наличием разных концепций в предвоенное время после успешной роли пропаганды в Первую мировую войну. Ведь и Липпман, и Бернейс работали в известном комитете Криля по одной из версий, хотя реально Липпман работал в аналогичной военной структуре.

Различие их подходов является весьма существенным (см. сопоставление их концепций [27, 32–35]. Липпман критически относится к манипуляциям общественным мнением в военное время и к переносу этих методов в мирные времена. Бернейс, наоборот, видел в этом позитивные возможности. Бернейс видел плюсы и в стереотипах как помощнике в работе в сфере паблик рилейшнз, которые даже могут сами создавать новые стереотипы в интересах клиента.

Липпман видел структурные «дыры» в новостных системах, что для Бернейса, наоборот, было возможностью по созданию событий и псевдособытий для последующего освещения. Бернейс даже позаимствовал у Липпмана термины «создание согласия» и «невидимое правительство», но при этом превратил их из негативных в позитивные.

И это разделение можно легко понять, глядя из сегодняшнего дня. Если Липпман выступал в роли политолога, в том числе критикующего сложившийся порядок вещей, то Бернейс, являющийся представителем прикладной коммуникативной сферы, обслуживающей бизнес, которую он назвал паблик рилейшнз, естественно видит в том, что критикует Липпман, возможности для своего функционирования.

Правда, оба они отталкивались от одной системы, выстроенной во время войны Дж. Крилем (см. о нем [35]). В его книге «Как мы рекламировали Америку» [36] есть не только раздел на тему войны фильмов, но и раздел на тему войны заборов, где рассказывается об использовании плакатов. Работа Комитета публичной информации, возглавлявшегося Крилем, считается первым системным опытом пропаганды на уровне государства. Хотя нам встретился анализ и не менее существенного опыта Британии в 1854–1902 гг. [37]. Здесь работа в период Крымской войны рассматривается как прародительница современной пропаганды. А отдельная глава этой работы вообще посвящена бурской войне, которая давно причислена к типу современной пропаганды. В ней автор выделяет два типа кампаний: оправдание и поношение. Их направленность вполне понятна по этим названиям.

Но у Криля системный подход был явно сильнее. Современный анализ видит в его «домашней пропаганде» следующие элементы [38]:

– эмоционализация: немецкий дипломат писал, что американцы более сентиментальны, что не учитывается немецкими пропагандистами;

– демонизация врага;

– война, которая закончит все войны: два первых простых приема не годились для интеллектуалов и пацифистов, поэтому пришлось запустить данную, более сложную форму воздействия;

– нечестность, которая всегда присутствует в пропаганде во время войны.

Сегодня новая пропаганда грядет не только через литературу, но и через телесериалы, которые более любимы всеми, поскольку число зрителей растет, а читателей – падает и из-за не только образования, но и из-за видеоигр, которые получают все большее распространение. Самым важным в таких новых направлениях остается то, что никто и никогда не подумает, что перед ним пропаганда.

Литература

1. Project: neurobiology of narrative framing // narrative.ict.usc.edu/neurobiology-of-narrative-framing.html

2. Paul J. Zak // en.wikipedia.org/wiki/Paul_J._Zak

3. Future of StoryTelling: Paul Zak // www.youtube.com/watch?v= DHeqQAKHh3Mchanging behaviour by changing brain chemistry

4. Zak P. J. Why inspiring stories make us react: the neuroscience of narrative // www.pauljzak.com/images/documents/Why_Inspiring_Stories_Make_Us_React.pdf

5. Zak P. a. o. Neurobiology of collective action // journal.frontiersin.org/article/10.3389/fnins.2013.00211/full

6. Radke S. a. o. The other side of the coin: oxytocin decreases the adherence to fairness norms // Towards a neuroscience of social interaction. Ed. by Ulrich Pfeiffer

7. Oxytocin does not make a shy person less fearful of angry faces // www.socialsciences.leiden.edu/psychology/news/oxytocin-does-not-make-a-shy-person-less-fearful-of-angry-faces.html

8. Zak P. J. Why your brain loves good storytelling // hbr.org/2014/10/why-your-brain-loves-good-storytelling

9. Falk E. B. a. o. Creating buzz – the neural correlates of effective message propagation // cn.isr.umich.edu/Papers/Falk_et_al_buzz_PsychSci.pdf

10. Falk E. B. a. o. The neural bases of atitudes, evaluation and behaviour change // cn.isr.umich.edu/Papers/Chapter4_Falk_Lieberman_Neural_bases_of_attitudes.pdf

11. Pillay S. Which messages go viral and which ones don’t // hbr.org/2014/04/which-messages-go-viral-and-which-ones-dont&cm_sp=Article-_-Links-_-Top%20of%20Page%20Recirculation

12. Почепцов Г. Военные исследования проблем коммуникации и мышления // psyfactor.org/psyops/pocheptsov3.htm

13. Isenberg S. Dept. of experiment // www.politico.com/magazine/story/2014/02/campaign-science-dept-of-experiments-103671.html#.VUb9EWSqqkr

14. Issenberg S. The victory lab. The secret science of winning campaigns. – New York, 2012

15. Paul C. a. o. Assessing and evaluating Department of Defense efforts to inform, influence and persuade. Desk reference. – Santa Monica, 2015

16. Paul C. a. o. Assessing and evaluating Department of Defense efforts to inform, influence and persuade. Handbook for practitioners. – Santa Monica, 2015

17. Thadani T. Facebook changes News Feed algorithm for videos // www.usatoday.com/story/tech/2015/06/30/facebook-newsfeed/29517799

18. Postill J. What is the point of media archeology? // www.academia.edu/4149841/What_is_the_point_of_media_anthropology

19. Postill J. Clock and calendar time: a missing anthropological problem // www.philbu.net/media-anthropology/Postill_ClockCalendar.pdf

20. Hardesty L. Explaining the origins of word order using information theory // newsoffice.mit.edu/2012/applying-information-theory-to-linguistics-1010

21. Edward Gibson // bcs.mit.edu/people/gibson.html

22. Trafton A. How attention helps you remember // newsoffice.mit.edu/ 2012/neuroscientists-shed-light-on-plasticity-0927

23. Human Science Operation Cell // en.wikipedia.org/wiki/Human_Science_Operations_Cell

24. Greenwald G. How covert agents infiltrate the Internet to manipulate, deceive and destroy reputations // firstlook.org/theintercept/2014/02/24/jtrig-manipulation

25. The art of deception: training for a new generation of online covert operations // firstlook.org/theintercept/document/2014/02/24/art-deception-training-new-generation-online-covert-operations

26. Social networking fact sheet // www.pewinternet.org/fact-sheets/social-networking-fact-sheet

27. Lyons D. K. Analyzing the effectiveness of Al Qaeda’s online influence operations by means of propaganda theory // academics.utep.edu/Portals/ 1892/Theses/Analyzing%20the%20Effectiveness%20of%20Al%20Qaeda’s%20Online%20Influence%20Operations%20(Lyons). pdf

28. Rosand D. Myths of Venice. The figuration of a state. – Chapel Hill, 2001

29. Steven S. N. Venice as no-place: liminality and the modernist interpretation of the myth of Venice // shareok.org/bitstream/handle/11244/9535/Stevens_okstate_0664M_10780.pdf?sequence=1

30. Packwood D. Notes on the “Venetian Renaissance propaganda machine” http://artintheblood.typepad.com/art_history_today/2014/04/notes-on-the-venetian-renaissance-propaganda-machine.html

31. McPherson D. C. Venetia, Venetia: the myth of Venice // ransdell.faculty.arizona.edu/sites/ransdell.faculty.arizona.edu/files/mcpherson_venice_myth.pdf

32. Mars E. Four perspectives of propaganda and their Implication in a modern society // www.york.cuny.edu/academics/honors/theses/2010/mars_thesis

33. Jansen S. C. Semantic tyranny: how Edward L. Bernays stole Walter Lippmann’s mojo and got away with it and why it still matters // ijoc.org/index.php/ijoc/article/view/1955/907

34. Greene F. Working in the field of propaganda: early trailers & modern discourses of social control // framescinemajournal.com/article/working-in-the-world-of-propaganda-early-trailers-modern-discourses-of-social-control

35. George Creel // en.wikipedia.org/wiki/George_Creel

36. Creel G. How we advertised America. – San Francisco, 2007

37. Meller P. The development of modern propaganda in Britain, 1854–1902 // etheses.dur.ac.uk/246/1/The_Development_of_Modern_Propaganda_in_Britain,_1854-1902_-_FINAL_CORRECTED_THESIS.pdf?DDD17+

38. Delwiche A. Of fraud and force fast woven: domestic propaganda during the First World War // www.firstworldwar.com/features/propaganda.htm

4.3. Аудитория как товар: из истории канадской коммуникативной теории

В свое время нам всем объяснили переход от понятия СМИ к СМК, которое, кстати, так и не прижилось: мол, СМИ – это односторонняя передача, и это плохо, а СМК – двусторонняя, и это хорошо и прогрессивно. Однако средства массовой коммуникации никогда и не осуществляли двустороннюю передачу, поскольку источник и получатель здесь всегда будут несопоставимыми по своей мощности. Это в принципе асимметричные информационные процессы, где один имеет хорошие возможности только для «говорения», а другой – только для «слушания». И они технологически никогда не смогут сравняться по своей мощности, поскольку выполняют разные функции.

В. Моско как автор исследования «Политическая экономия коммуникации», где политическую экономию он задает как «изучение контроля и выживания в социальной жизни» ([1], его сайт – www.vincentmosco.com), а он, в свою очередь, взял это понимание от Д. Смита [2], увидел другую разницу между коммуникацией и передачей информации. Информацию он видит как часть процесса технологического, а коммуникацию – как процесса социального.

Моско рассказывает в своем интервью [3]: «Считаю важным социальный подход к коммуникации, поскольку существует определенное напряжение между актом коммуникации и передачей информации. Коммуникацию следует рассматривать как социальный процесс, который отражает степень или характеристику социальных отношений. Другими словами, это продукт индивидуального и коллективного воображения. То есть с самого начала для меня было важным смотреть на коммуникацию как на обмен, базовый для конструирования сообществ, а не просто как на передачу информации».

А в теории Смита есть два базовых концепта – невидимый треугольник (телепроизводители, рекламщики и аудитория) и понятие аудитории как товара. Последнее понятие, которое стало полузабытым сегодня, всплывает в трудах как американских, так и российских исследователей (к последним относится Е. Островский, например).

Мнение Смита таково [4]: «Медиа реально не продает рекламное время рекламодателям. Оно продает людей, которые смотрят на экран в это рекламное время». Он также говорит о том, что время отдыха становится временем работы аудитории. И это рабочее время – время отдыха – продается.

Будучи марксистом, Смит приходит к своей идее, отталкиваясь от того, что такие буржуазные концепты, как он их называет, как «месседж», «информация», «имиджи», «манипуляции», «развлечение», «образование» и подобные, являются субъективными и чисто ментальными, то есть оторванными от процессов реальной жизни [5]. Большая часть из них вообще не имеют отношения к содержанию массовой коммуникации, отражающему цели процесса. Материальной же основой он считает только работу аудитории, которой она «оплачивает» рекламодателя.

Смит считает, что марксизм в лице Маркса и Ленина пропустил этот вариант материального аспекта коммуникации, потому что пресса на тот момент получала деньги не от рекламы, а от политических партий. С точки зрения того периода, пресса производила и продавала газеты и журналы, поскольку не было организованного рынка продажи аудитории.

Правда, чтобы сохранить марксистскую трактовку, ему приходится вводить вышеприведенное понимание того, что аудитория продает работу в свое свободное время. Причем она даже не получает за эту «работу» денег.

Кстати, У. Шрамм, всем известный гуру американской теории коммуникации, работал, закладывая теоретические основы пропаганды в период холодной войны, причем некоторые его тексты не рассекречены ЦРУ по сегодняшний день [6]. Д. Смит, наоборот, еще в довоенное время был противником Франко, избежал ударов маккартизма, уехав из Вашингтона в Иллинойс, но жаловался, что на него доносит информатор ФБР… У. Шрамм ([7], см. также [8–9]). Они пересеклись в Иллинойском университете, где Шрамм основал первую в Америке программу по коммуникации.

Кстати, Шрамм был одним из трех авторов известной на Западе книги «Четыре теории прессы», где была и «нехорошая» советская. С этой книгой Запад прошел всю холодную войну. В то же время теория Смита не предполагала идеологических акцентов, она по сути вообще не касалась содержания коммуникации.

Моско в своей политэкономии коммуникации, как и Смит, говорит о превращении в товар не только содержания, но и аудитории [1]. Общей идеей также становится децентрализация медиа, которая нужна, чтобы перевести их в статус интегрированных в экономические, социальные, политические, культурные процессы общества.

Моско вновь повторяет в книге «Политическая экономия коммуникации» свой подход к коммуникации, которую он задает как социальный процесс обмена, продукт которого отражает социальные отношения. Коммуникация и общество оказываются взаимозависимыми. Кстати, и намека на это нет в рассмотрении коммуникации с точки зрения чисто информационной модели Шеннона. Коммуникативные практики, по его мнению, конструируют социальный и культурный мир, включающий символы и мифы. По этой причине Интернет формируется не только большими компаниями, но и людьми, создающими мифы, отталкиваясь от технологий.

Моско говорит о трех понятиях, которые ему потребовались для описания политэкономии коммуникации [10]. Это коммодификация как превращение в товар информационных продуктов, это «пространстворизация», занимающаяся преодолением пространственных ограничений информацией и коммуникацией, а также структуризация, создающая действиями и структурой социальные отношения.

Он рассказывает о своем базовом термине коммодификации: «Коммодификация является моим исходным пунктом для понимания коммуникации, мне представляется, что сегодня она стала более важной для понимания масс-медиа, новых медиа и информационных технологий, чем когда-либо раньше. […] Новые медиа, которые появились сегодня, сделали гораздо более легким процесс превращения рассказов, новостей и других форм информации и развлечений в товары, а также облегчили процессы их распространения. У нас появляется все больше и больше транснационального бизнеса, который использует новые технологии для производства коммерческого продукта. Коммодификация в основе своей центральна, поскольку становится все более и более явным факт, что масс-медиа – это коммерческие продукты». Смита и Моско объединяют под одной «шапкой» как канадских политэкономистов коммуникации ([11], см. также [12]).

Причем Моско активно выступает и на современные темы, анализируя Интернет и киберпространство. К примеру, он четко указывает на то, что коммодификация сегодня коснулась и личной информации. Он пишет [13]: «Угроза приватности внутренне присуща процессу коммодификации. […] Все это отражает фундаментальное противоречие, угрожающее медиабизнесу: конфликт между необходимостью выстраивать доверие потребителей, нужное для того, чтобы превратить Интернет в универсальное рыночное средство, и необходимостью превращения в товар с помощью глубокого отслеживания всего, что происходит в Интернете, включая личные данные».

Это логическое завершение «товаризации» любой информационно-коммуникативной цепочки: если в ней есть нечто, что может быть продано, оно будет продано. Более того, его сознательно «упакуют», чтобы придать привлекательный для продажи вид.

Политэкономия коммуникаций является в наши дни распространенным направлением. Ф. Грехем выводит его из понятия монополистов знаний Г. Инниса [14]. Как известно, именно этими словами Г. Иннис, к примеру, характеризовал монастыри в средние века, которые сами решали, что было достойно перевода в более долговечную форму – пергамент, а что – нет. Тем самым были уничтожены тысячи текстов, которые с точки зрения христианства были языческими. Разные слои общества имеют разный доступ к знаниям. Затем в качестве «корней» направления он перечисляет таких фигуры, как Лассвелл или Бернейс.

Кстати, Смит, Моско, как и Иннис были экономистами, которые потом применили имеющийся у них несомненно более объективный аппарат к анализу коммуникаций, перенеся его на новую почву. Иннис вообще перешел от исследования производства бумаги к исследованию газетных потоков, то есть вновь прошел путь отслеживания исключительно материальной составляющей.

Развитие политэкономии сегодня, как считает Моско, идет по следующим пяти направлениям [15]: глобализация сферы, продолжение акцента на исторических исследованиях, рост исследований с альтернативных позиций, например, феминистической и трудовой, смена акцентов со старых на новые медиа, рост активизма, связанного со старой политэкономической традицией. В последнем случае это реформы медиа и борьба за нейтральность сети (см. также обобщающий сборник статей по этому направлению [16]).

Кстати, Моско видит в будущем уничтожение политики киберпространством за счет появления электронной демократии [17]. С другой стороны, Моско видит, что многие сегодняшние прогнозы о последствиях, связанных с введением Интернета, являются скорее мифами, а не реальностью [18].

В своем интервью Моско говорит о сложностях, в которые попала политэкономия коммуникации из-за того, что политическая наука занята только властью в системе государства, а экономика не занимается властью вообще. Он же пытался преодолеть это разделение, сведя их вместе. Он также называет небольшой набор отдельных фигур, которые занимались политэкономией коммуникации [19]. Это Д. Смит, это Г. Шиллер и это Т. Губак. Г. Шиллер – достаточно известный ученый, заслуживший даже отдельную посвященную ему книгу [20–21]. О Т. Губаке сохранилось много личностных воспоминаний ([22], см. также его имя в списке американских русинов [23]). В архиве Дж. Гербнера есть два письма Т. Губака, к которым прилагается два его выступления по поводу Смита [24–25]. Здесь он приводит множество биографических и чисто человеческих фактов о Смите.

Л. Артц пишет, что Смит первым попытался опровергнуть романтизм американской теории массовой коммуникации [26]. Он сделал это своей теорией, обозначив, что аудитории тоже являются продуктами, которые продают корпоративным рекламодателям. Рекламодатели не интересуются содержанием программ, их интерес лежит только в том, будет ли присутствовать в это время их аудитория. Она также подчеркивает, что, несмотря на его роль, Смит отсутствует в большинстве историй коммуникативных исследований.

В своей книге 2015 г. Л. Артц говорит, что уже нет «своих» медиа в двадцать первом веке [27]. Они все рассчитаны на среднего жителя любой страны. И это, кстати, очень хорошо понятно именно с точки зрения экономики. Глобальная экономика потребовала такой же глобальности и от телевидения.

Ж. Васко, которая является сегодняшним продолжателем этого направления, рассказывает [28]: «Думаю, в этом направлении появилось много людей. Это не то, что было раньше, когда все они были изолированными: Даллас Смит – здесь, Герб Шиллер – там. Много людей работают в критическом направлении, но, несмотря ни на что, возникает немало интересного. Это все равно еще не принято полностью, и точно не находится в мейнстриме» (см. также подключение более широкого круга предшественников к политэкономии коммуникации [29]).

Однако так происходит всегда с любым новым направлением, потому в этом нет ничего особо плохого. Оно заняло свое место и задало свои интересы. Так что дело теперь за будущим.