Текст книги "Пропаганда 2.0"

22. Laer van T. a. o. The extended transportation-imagery model: a meta-analysis of the antecedents and consequences of consumers’ narrative transportation // papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=2033192

23. Curriculum vitae of Tom van Laer, 1 February 2015 // bunhill.city.ac.uk/research/cassexperts.nsf/A90D5D8E34E21E5080257DCD006A7B34/$File/VitaeTomvanLaer01022015.pdf

2.5. Враг как важный элемент системы пропаганды

Общество нуждается не только в героях, но и врагах. Это позволяет рисовать траекторию движения населения, которое само находится между полюсами «друг» и «враг». Пример довоенного СССР ярко демонстрирует потребность государства во врагах, благодаря чему можно вводить не только мобилизационную экономику, но и политику, объясняя все провалы действиями реальных или мифических врагов. А если враг уже внедрен в массовое сознание, он с неизбежностью будет встречаться и наяву.

Автор книги «Лица врагов» С. Кин [1] так объясняет важность темы отображения врагов [2]: «По тому, как мы изображаем кого-либо, в большой степени зависит то, как мы будем реагировать на это лицо или на этого врага». То есть и здесь коммуникация, а не реальность начинает предопределять наше сознание.

В университете Портленда читается небольшой курс по созданию врагов и последствиям этого [3]. Все это делается в рамках программы в области конфликтологии. Враг проникает, как видим, даже в науку, становясь базовым элементом теории.

Однотипно его сила проявляется и в жизни. Политическим психологам известно, что в ситуации существования врага происходит объединение нации вокруг сильного лидера. Именно так, как считается, были проведены вторые выборы Буша, ради которых развязали войну в Ираке, обеспечив тем самым требуемые условия для победы. Об этом говорит Д. Уестен (см. о нем [4–5]) в своей книге «Политический мозг» [6]. Кстати, и Сталин создавал вокруг страны кольцо врагов, поэтому число его внешних и внутренних врагов было бесконечным.

Главной идеей Уестена в его книге является следующее: в политике играет роль только эмоциональное. Кстати, после успеха книги он сразу сделал фирму (ее сайт – www.westenstrategies.com). В интервью Washington Post Уестен говорит [6]: «Есть несколько вещей, которые мы знаем о мозге, заставляющие изменить наши представления о политике. Если вы понимаете, что мы получили способность чувствовать задолго до того, как мы пришли к способности думать, вместо того чтобы бомбардировать людей фактами (а это стандартный демократический способ разговора с избирателями), вы должны говорить с людьми языком базовых ценностей и забот».

Кстати, его статья в газете Guardian названа «Голосуя своими сердцами» [8]. А в статье в Washington Post он описывает «решетку сообщений» для президентской кампании [9]. В ней есть четыре сектора: в первых двух позитивные рассказы кандидатов о себе, во вторых двух: их же негативные рассказы о своем сопернике. Иногда один сектор может доминировать во всей кампании, например, когда позиции кандидата сильны или слабы в экономике (см. также попытку использования функционального магнитного резонанса для исследования политической коммуникации [10]).

Враг, по сути, тоже является порождением эмоционального. Тем более он нужен в сцепке с мифологемой героя. Если сильный враг был побежден, то это только возвеличивает героя. Слабый враг дает в результате и слабого героя. Поэтому Сталин, к примеру, преувеличивал силу своих врагов еще и тем, что врагов внутренних приписывал к работе на врагов внешних. А это самое серьезное противопоставление. «Оскал американского империализма» в том или ином виде никогда не сходил со страниц печати.

У Кина есть интересное замечание по поводу изображения врагов во время второй мировой войны [2]. В изображении немцев различали хорошего немца и нациста. Такого различия не делалось в случае японцев, поскольку изображение было скорее расистским, чем политическим. После войны в связи с этим с немцами было легче, чем с японцами, поскольку у первых уже заранее предполагалось наличие хороших.

О своей собственной книге он говорит [1]: «Вместо фокусировки на оружии и стратегии она рассматривает непосредственно наши идеи о врагах: как мы видим врагов, почему мы дегуманизируем их, что происходит с нами, когда мы показываем себя героями, а их монстрами, недочеловеками и представителями зла».

Сегодня изучение киберпространства заставляет по-новому изучать врага. Это связано с тем, что теперь облегчен доступ к чужим текстам и каждый может столкнуться с ними. Комменты вообще открыли новую страницу в поливании других грязью, но это уже другой тип врага, который закрыт анонимностью.

Теперь уже и представители киберпространства заговорили о врагах [12]: «Портретирование «другого», то есть врага, с помощью пропаганды является методом, при котором негативные месседжи постоянно запоминаются. Тем самым формируются группы, где фиксируются представления и ожидания, а также возникают законы, диктующие, как портретируется враг. Если это восприятие врага сформировано, то это добавляет мотивацию для атаки. […] Язык используемой во Второй мировой войне пропаганды состоял из ментальных месседжей «мы» против «них», таких как «коммунистический медведь», «нацистская свинья» и «собака капитализма».

В мирное время главным источником поставки на рынок врагов является массовая культура (см. анализ американского кино в плане врагов [13–15]). Массовая культура не только проникает к каждому, но и дает свои образы вне сопротивления аудитории, поскольку они проходят на уровне фона. Это мягкая сила (Дж. Най), которая не встречает сопротивления.

У врага есть интересная особенность, он всегда приходит из прошлого. Например, Л. Гудков высказывается так [16]: «Враги были всегда, это чрезвычайно важно, это даже не изобретение советского времени, а досоветского. Это комплекс «догоняющей модернизации», поэтому он существовал в русской традиции: формирование националистического сознания через неприязненное отношение к Англии, к Франции, к Германии. Это очень устойчивая линия, которая проходит сквозь вторую половину XIX века и весь ХХ век. В советское время к этому добавились еще «классовые враги» и, соответственно, их персонификация в виде внешнего враждебного окружения, тут самые разные фигуры были. Поэтому основа и язык, вся парадигма мышления и выражения этого внешнего врага, кстати, как и внутреннего, была заложена, воспроизводилась и воспроизводится до сих пор. Такой риторический опыт очень значим, потому что он воспроизводится всеми институтами – и властью, и школой, и армией, и политиками. Это очень давняя вещь».

Враг не менее системен, чем герой. Герой усиливает врага, а враг усиливает героя. Герой не может существовать без врага, как и враг без героя. Враги хорошо активируют все нужные примитивные чувства, включая стремление сгруппироваться вокруг сильного лидера.

Умберто Эко показал системный характер врага очень четко: «Иметь врага важно не только для определения собственной идентичности, но еще и для того, чтобы был повод испытать нашу систему ценностей и продемонстрировать их окружающим. Так что, когда врага нет, его следует сотворить. Все видели широту и гибкость, с которыми веронские нацисты-скинхеды считали врагом любого, кто не принадлежал к их группе, – именно для того, чтобы обозначить себя как группу. И самое интересное в этом случае – не то, с какой непринужденностью они обнаруживали врага, а сам процесс его сотворения и демонизации» [17].

И еще: «Наилучший другой – это чужеземец. Уже на римских барельефах варвары предстают бородачами с приплюснутыми носами, да и само это название – «варвар», очевидно, намекает на ущербность языка и, следовательно, – мышления. И, тем не менее, с самых давних пор врагов творили не столько из тех чужаков, которые действительно несут нам непосредственную угрозу (как те же варвары), сколько из тех, кого выгодно кому-то представить таковыми, хотя напрямую они не угрожают, так что не столько исходящая от них угроза заставляет увидеть их отличие от нас, сколько само отличие делается угрожающим». Как видим, все время проскакивает не столько реальное столкновение с врагом, сколько социальное конструирование врага, определенная нужда во враге. Враг нужен как определенное антизеркало. Чтобы увидеть себя, надо смотреть на врага.

В другой своей работе Умберто Эко рассуждает о границе между римлянами и «другими» [18]. Он говорит, что идеология Pax Romana лежала в точном определении границ. Когда приходит время и четкие границы исчезают, варвары захватывают Рим. То есть «другой» возможен и не страшен при наличии четкой границы. Но реальный контакт с ним ведет к гибели.

Кстати, и конспирология приводит к нам в дом скрытых врагов. Именно они прячутся за основными событиями нашего мира. Враг, который вписан в такую конспирологическую цепочку, возвращает миру целостность. Мир с врагом становится более понятным, удаляясь хотя бы на шаг от хаоса.

Конспирологическое мышление определяется как модель рассуждений о мире, в которой «заговор» является доминирующим элементом объяснения [19]. Выделяется четыре базовых конспирологических элемента: определенное число действующих лиц объединяется (1) в секретном соглашении (2) для достижения скрытых целей (3), которые воспринимаются как незаконные или злонамеренные (4).

Новых героев и врагов приводят в дом и видеоигры. П. Молино, ведущий европейский создатель видеоигр, который считается создателем направления «игры в Бога», когда игрок получает права, равные Богу, в своем пространстве, говорит о типаже героя [20, с. 276]: «Джеймс Бонд, Том Круз – характер такого героя замкнут в конкретике. Он должен полюбить кого-то, они должны закончить в постели, он никогда не говорит под пытками. Единственным элементом удивления становится то, что он может оказаться наверху скалы или под водой. Но это прекрасно, поскольку у нас есть шаблон героя и с ним можно экспериментировать».

Доктор Хассабис, нейропсихолог, исследующий игры, говорит: «Причина, по которой видеоигры эволюционировали в направлении «стрелялок» таковы. Вам не надо разговаривать. Вам не надо показывать свои эмоции. Вам только нужно застрелить их». Как видим, враг не требует сочувствия или понимания, нам нужно только застрелить его, чтобы восстановить справедливость и мир.

Как это ни парадоксально, но враг только усиливает героя. Сила героя пропорциональна силе врага. У советских трудовых героев (Паша Ангелина или Стаханов) героизм выражался в увеличении трудовых норм: тем он был выше, чем выше был их результат. Поскольку речь идет о победе, хотя и трудовой, то здесь «враг» выступает в условной форме.

Как видим, враг (и зло) включены в структуру нашего мышления. Любой сюжет литературного произведения требует наличия противника, в другом случае сюжет не может быть построен, в нем не будет движения. Красной шапочке всегда будет нужен Волк для развития сюжета. Если Красная шапочка будет просто собирать цветочки, действие завершится на первой же странице.

Это враги индивидуальные. Враги государства позволяют выстраивать мощные системы защиты и нападения. Благодаря врагам человечество поднялось в космос, придумало компьютер, изобрело Интернет, поскольку все это придумано, чтобы победить своих врагов. Враг в этом случае выступает как ускоритель прогресса. Когда враг в виде Советского Союза ушел, прогресс замедлился. Сегодня человечество живет новинками, созданными в шестидесятые годы. Технологических рывков, подобных тех, что были в прошлом веке, пока не видно на горизонте.

Сегодняшняя глобализация принялась рьяно стирать в мире границы врагов, но 11 сентября вернуло все на свои места. Пустое место врага после исчезновения Советского Союза наконец было заполнено новым врагом. При этом радикальный ислам и сам активно играет во врага, видимо, и ему для поддержания своей системности обязательно нужен враг для того, чтобы доказать свою необходимость.

Интересно, что Г. Павловский увидел в механизмах современной России эскалацию страхов [21]: «Кинотеатр эскалаций я бы не называл пиаром. Проще говоря, это подделка реальности. Еще в советской системе родился блок идеологической подделки реальности. Он воспитал те кадры некомпетентных идиотов, которыми насыщены наши элитные круги по сей день. Теперь реальность подделывают не идеологически, не доктринально, как в советской системе, а хаотически. Вчера сбили самолет, а сегодня вы узнаете, что был геноцид армян, а еще через неделю будет уголовное наказание за его отрицание. Это жизнь в поддельных декорациях. Часть из них реалистична, но ты не знаешь, какая именно, и всех это сильно дезориентирует».

Или такое высказывание из другого интервью: «Грядущие катастрофы – алиби сегодняшней пассивности. Прогнозы в Системе, изгнавшей будущее в роли конструктивного элемента политики государства, выглядят как апокалипсисы – маленькие и большие. На фоне вымышленных катастроф даже малокомпетентная бюрократия видится подарком небес. Общество дегустирует катастрофические сцены: что будет после того, когда случится наихудшее (вариант: наилучшее) – “хозяин выйдет”?» [22].

Более того, С. Кордонский выстроил структуру государства, отталкиваясь от типов угроз: «Саму структуру государства можно рассматривать как объективацию неких практических представлений об угрозах, как организационное оформление результатов их прикладной классификации. Так, существование природных угроз в структуре государства отражено в наличии специальных ведомств – министерств и служб, занимающихся нейтрализацией последствий природных явлений, а военные угрозы нейтрализуют структуры, относящиеся к военной организации государства. Ресурсное государство можно представить как совокупность служб, созданных для нейтрализации угроз, а количество ресурсов, осваиваемых этими службами, – как результат государственного ранжирования угроз: чем страшнее угроза, тем больше ресурсов должно выделяться соответствующей службе» ([23], см. также [24–25]). Причем на новые угрозы государство может реагировать только как на старые, по-другому оно не умеет делать.

Г. Павловский, вероятно, гиперболизирует, говоря, что «в основе этой власти – катастрофа. Если посмотреть, посчитать все доходы, то окажется, что значительная часть ее финансовой базы состоит из поступлений от катастроф. Это добавленная прибыль, добавленная стоимость, полученная за счет волатильности рынка или поведения масс, связанных с катастрофами» [26].

Угрозы можно трактовать как врагов нечеловеческой природы, которые, к тому же, несут более существенные последствия. Правда, угрозы потенциальны, а враги активированы, поскольку спецслужбы должны действовать и днем и ночью. Без врагов и спецслужбы остаются без работы. А без спецслужб не останется и власти.

Литература

1. Keen S. Study guide to Faces of the enemy // www.interact-simulations.com/pdf/CAT100_Guide.pdf

2. Enemy faces: stereotypes in political cartoons and propaganda // nbclearn.com/files/highered/site/pdf/46164.pdf

3. Byron A. Enmification. The art and consequence of enemy making // web.pdx.edu/~abyron/enmificationsyl.pdf

4. Drew Westen // www.psychology.emory.edu/clinical/westen

5. Drew Westen // en.wikipedia.org/wiki/Drew_Westen

6. Westen D. The political brain. The role of emotion in deciding the fate of the nation. – New York, 2008

7. Bacon P., Jr. Language lessons for democrats, from the political brain of Drew Westen // www.washingtonpost.com/wp-dyn/content/article/2010/ 05/17/AR2010051703823.html

8. Westen D. Voting with their hearts // www.theguardian.com/politics/ 2007/aug/08/politicalbooks.usa

9. Westen D. The candidates’ message: I might be so-so, but the other guy is terrible // www.washingtonpost.com/opinions/the-candidates-message-i-might-be-so-so-but-the-other-guy-is-terrible/2012/09/07/77b619e4-f799-11e1-8253-3f495ae70650_story.html

10. Westen D. a. o. An fMRI study of motivated reasoning: partisan political reasoning in the U. S. Presidential Election // www.uky.edu/AS/PoliSci/Peffley/pdf/Westen%20The%20neural%20basis%20of%20motivated%20reasoning.pdf

11. Shaheen J. G. Holywood’s Muslim arabs // www.hartsem.edu/wp-content/uploads/shaheenart1.pdf

12. Minei E., Matusitz J. Cyberspace as a new arena for terroristic propaganda: an updated examination // download-v2.springer.com/static/pdf/933/art%253A10.1007%252Fs10202-012-0108-3.pdf?token2=exp=1428514660~acl=%2Fstatic%2Fpdf%2F933%2Fart%25253A10.1007%25252Fs10202-012-0108-3.pdf*~hmac=b538be14a819f86334fe23cf3a5b6587fc3d09002e305c317998431360ecc620

13. Федоров А. Трансформация образа России на западном экране: от эпохи идеологической конфронтации (1946–1991) до современного этапа (1992–2010) // psyfactor.org/kinoprop/fedorov2-0.htm

14. Егорова В. В. Роль врага в американском кинематографе // www.yavnauke.ru/publikacii/gumanitarnye-nauki/rol-vraga-v-amerikanskom-kinematografe.html

15. Рябов О. В. «Советский враг» в американском кинематографе Холодной войны: гендерное измерение // cens.ivanovo.ac.ru/publications/riabov-sovetskiy-vrag.pdf

16. «Внешний враг» как помощник Кремля // www.golos-ameriki.ru/content/dg-russia-gudkov-interview/2532396.html

17. Эко У. Сотвори себе врага. – М., 2012

18. Eco U. Interpretation and overinterpretation: world, history, texts // tannerlectures.utah.edu/_documents/a-to-z/e/Eco_91.pdf

19. Zonis M. a. o. Conspiracy thinking in the Middle East // online.sfsu.edu/mroozbeh/CLASS/h-607-pdfs/Zonis – Conspiracy.pdf

20. Rose F. The art of immersion. How the digital generation is remaking Hollywood, Madison Avenue, and the way we tell stories. – New York – London, 2012

21. Павловский Г. Теперь уже не мы играем – теперь играют с нами. Интервью // www.colta.ru/articles/society/9416

22. Павловский Г. Новый проект Путина не может быть организован вокруг одного человека. Интервью // actualcomment.ru/gleb-pavlovskiy-1604131312.html

23. Кордонский С. Классификация и ранжирование угроз // magazines.russ.ru/oz/2013/2/4k.html

24. Соколов М. Удержит ли власть «новое дворянство»? // www.svoboda.org/a/27631030.html

25. Медведев С. Продавцы угроз: как идею национальной безопасности использут для передела ресурсов // www.forbes.ru/mneniya-column/tsennosti/269081-prodavtsy-ugroz-kak-ideyu-natsionalnoi-bezopasnosti-ispolzuyut-dlya

26. Павловский Г. Модель в цейтноте // www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Model-v-cejtnote

2.6. Интервенции в чужое информационное пространство

Чужое пространство является не просто чужим, а чуждым. Оно никогда не хочет получать информацию, созданную по другой модели мира. Поэтому при выборе двух вариантов – подавать информацию как чужую или как свою – предпочтение чаще отдается выдаче информации как своей. Иногда она может обрастать фактами из чуждой жизни типа покупки своими поп-звездами квартир в Майами, но это все равно будет в этом случае своей информацией.

Жесткая система отсеивания чужого, созданная СССР, особенно в предвоенное время, наоборот, создавала из чужого элемент привлекательности, поскольку запрещенное всегда более интересно, чем незапрещенное. В этом лежит существенный момент облегчения прохождения зарубежной информации в советское массовое сознание.

Если физическое пространство традиционно захватывается и побеждается массой (огня или людей), то информационное пространство занимается иными сообщениями путем освоения чужих источников информации, которые сами начинают работать против, как это было, например, в случае перестройки. Виртуальное пространство подчиняется иным картинам мира с помощью захвата его отдельными произведениями, несущими эти картины мира. В последнем случае советское виртуальное пространство «разрушалось», например, вхождением в него фильмов, игрушек, предметов одежды и быта, которые несли в себе четкую отсылку к своему превосходству, что работало как идеологический конфликт, поскольку они были чужими.

Более сложной задачей становится разрушение имеющейся модели мира путем вводимой извне или изнутри информационной интервенции. Примером внутренней интервенции является информационная кампания «перестройка». В ее рамках были изменены оценки ключевых точек советской модели мира, когда «Ленин, партия, комсомол» из позитивно окрашенных перешли в разряд негатива. Причем раньше эти ключевые точки вообще не допускали никакого негатива о себе, о чем заботилась денно и нощно цензура.

Это оказалось возможным не просто снятием цензуры, а созданием мощного негативного потока о ключевых точках, которые затем были заменены на новые. В этих процессах выросли новые спикеры и новые ключевые точки иной картины мира.

Получается процесс со следующими составляющими:

– переход телевидения на критические позиции в новостях;

– появление новых отрицательных потоков в СМИ;

– возникновение новых спикеров, специализирующихся на отрицательных потоках;

– поддержка имеющимися СМИ этих спикеров и этих потоков;

– запуск старых, но запрещенных до этого спикеров и текстов;

– переход телевидения на «раскручивание» новых спикеров.

Кстати, как и в случае всех оранжевых революций, становится «немодным» поддерживать старое, что сразу привлекает к этим новым потокам молодое поколение.

Реально Советский Союз начал рушиться еще тогда, когда Горбачев выступал на тему Ленина и социализма. То есть в момент существования позитивного мейнстрима и негативной периферии информационного пространства. Но когда телевидение попадает, к примеру, в информационный конфликт между программой «Взгляд» и программой «Время», победа остается не за фактами, а за интерпретациями, которыми занимались «взглядовцы». Это связано с тем, что интерпретации вводят правила, а правила, являясь другим уровнем, трудно, если это вообще возможно, опровергать фактами. Правила должны опровергаться другими правилами, произносимыми спикерами, к которым есть больше доверия. Если слова программы «Время» произносили хоть и известные, но просто дикторы, читавшие чужие тексты, то программа «Взгляд» строилась на прямом эфире и говорении без бумажки известных людей. Их интервьюировали тоже становившиеся тут же известными журналисты.

США, к примеру, в борьбе с радикализмом в мусульманской среде стараются усилить голос более умеренных спикеров (писателей, ученых, священнослужителей) в их родной стране. То есть слабый контрголос получает дополнительное усиление, что позволяет ему на равных конкурировать с сильными голосами.

Практически ту же задачу выполняли западные голоса в доперестроечный период, когда реально неизвестные люди, становившиеся диссидентами, получали возможность усиления своего голоса. Они становились известными фигурами, за которые «цеплялись» контрконцепции. Так Советский Союз жил в окружении антисоветского союза.

Холодная война как информационная была ареной борьбы идей. Но идеи существуют только вместе с теми, кто их передает. Идеи нуждаются в передаче на благодатную почву, и этот «островок» в советской жесткой системе контроля поддерживался с помощью такого медиасредства, как радио.

Разбирая подробнее борьбу информационных мейнстрима и периферии, мы также можем воспользоваться идеей пред-нарратива, предложенной Д. Бойе [1]. Пред-нарративом является пока еще не оформленный окончательно будущий нарратив, предназначенный для циркуляции. В нем еще нет одной сюжетной линии, одного героя повествования и пр. Уровень пред-нарратива оказывается самым важным для интервенций в общественное мнение. Все может быть введено только так, поскольку это единственный путь оспаривания доминирующего нарратива. Только пред-нарратив № 2 сможет внести в него нужный уровень сомнения, поскольку доминирующий нарратив защищен несколькими уровнями защиты. Это и консенсус элит, это и официальная защита в виде тиражирования его в СМИ и публичном дискурсе. Уровень пред-нарративов так не защищен и доступен для интервенций.

Советский Союз был разрушен, как нам представляется, пред-нарративом вообще материального свойства. Это были бытовые вещи, которые демонстрировали неадекватность советской системы в чисто бытовых возможностях. Все (и особенно – молодежь) хотели в разные периоды то джинсы, то шариковые ручки, то плащи-болонья, то нейлоновые рубашки… Этот пред-нарратив породил в умах сначала маргинальный, а затем – в период перестройки – и доминирующий нарратив об отставании советской системы и о том, что переход к системе западного типа сразу же принесет златые горы. В столкновении нарративов западный нарратив в результате победил советский.

Нарративная война лежит в основе информационной войны длительного плана. Конкретная информационная операция может не нуждаться в смене картины мира. И это тоже понятно, поскольку смена картины мира требует и долгого времени, и достаточно больших ресурсов.

Советская и несоветская картины мира все равно имели некоторые общие черты. Например, уважение к труду. Только в советской модели мира труд вел человека к званию Герой социалистического труда, а в американской – к тому, что человек становился миллионером. И с точки зрения чисто биологических мотиваций американская оказалась более привлекательной.

Сначала бизнес, потом военные взяли сегодня на вооружение нарративы. И это понятно, поскольку все нуждаются в упорядоченной картине мира. А бизнес и военные, по сути, находятся в особом положении, поскольку действуют не только в конфликтной физической среде, но и в таких же конфликтных информационной и виртуальной средах.

В этом конфликте возможен только один победитель. Но сегодняшний мир не хочет иметь побежденных. Поэтому в современных конфликтах пытаются создать двух победителей: один – реальный, другой – квази. И в этом лежит основной принцип эстетики современного конфликта.

Отсутствие «своих» жанровых единиц типа телесериалов автоматически ведет к вниманию к чужим. Это уже конкуренция внутри одного жанра. Если сегодня нет интеллектуального постсоветского кино, то зрители автоматически будут искать чужой вариант, потому что информация и развлечения вошли в обязательный набор любого человека.

Ускорение мира, убыстрение информационных потоков выдвигает и иные потребительские требования к информационной и виртуальной продукции. Она уже не может быть такой, как десять лет назад. К сожалению, литература и искусство не сделали такого же рывка вперед. Практически единственным новым вариантом стали видеоигры, которые сразу же начали использоваться для решения множества прикладных задач в обучении, а также военными и политиками. Это становится каналом проникновения новых идей, способных трансформировать мир.

Видеоигры тоже начинают нести смысловую нагрузку вне контроля со стороны играющего. Точнее, этот контроль не столь велик, как в случае прямой пропаганды. Видеоигры могут выполнять функции скрытой пропаганды.

У видеоигр есть одна важная харатеристика и один существенный предшественник. Как пишет Ф. Роуз [2, с. 93]: «Книги, кино, телевидение, – все это масс-медиа, а масс-медиа не имеет механизмов для участия аудитории. Но читательский импульс получить голос в рассказывании не исчез. Он ушел вниз и принял новую форму: литературы фанов». Имеются в виду продолжения романов и повестей, которые пишутся любителями этих произведений. Они продлевают тем самым жизнь произведениям, а также сами принимают активное участие в продумывании их дальнейших биографий.

Видеоигры дали возможность активного участия в визуальном измерении. Великобритания имеет целый Институт серезных игр [3]. Наверное, они долго думали, как именно его назвать, поскольку «серьезные игры» могут кому-то показаться странными. В США есть такой же институт при университете [4], а есть также и институт, созданный военными для своих нужд, который носит название Института креативных технологий [5].

В статье «Может ли геймификация трансформировать жизни?» констатируются очень важные элементы такого подхода [6]: «Способность игр включать большое число игроков на долгий период времени предоставляет возможность для долговременного исследования проводимого бихевиористского влияния, когда может фиксироваться свежая информация о пользователях. Она может постоянно мониториться и анализироваться. Проблемой является то, как лучше и более этично использовать потенциальное богатство этой информации и, опираясь на анализ, дать ценное видение того, как потенциально продвигать самоменеджмент и регуляцию. Это является аргументом в пользу большей геймификации – использования элементов игр как части позитивных технологий обыденной жизни – чтобы улучшить качество жизни и усилить позитивные отношение и поведение».

Для тех, кто не знаком с этой проблемой, следует упомянуть, что игры запускаются для решения множества человеческих проблем, начиная с ожирения и заканчивая обучением лидерству. Но в центре многих исследований стоит именно образование. Видимо, человечество подошло к пределу своих возможностей в этой сфере.

В другой статье, в заглавии которой также есть вопросительный знак: «Образовательные игры – стоят ли они усилий?», перечисляется ряд сфер, куда игры уже вошли полноправными участниками процесса [7]. Кроме образования, это тренинги, реабилитация, маркетинг и социальные изменения.

Как видим, человечество не стоит на месте даже в своих исходно самых консервативных сферах – образовании и военном деле. Именно здесь игры стали важным компонентом, без которого сегодня было бы трудно жить.

Попадание в чужой мозг, как и в чужое информационное пространство, является достаточно сложной задачей, если стоит цель трансформации этих объектов. Но человечество давно и исправно этим занимается. В бизнесе и экономике это реклама, паблик рилейшнз, маркетинг, в государственном управлении – это пропаганда, спрятанная в понятие мягкой силы, в военном деле – информационные операции. У политтехнологов возник свой более узкий инструментарий микротаргетинга, правда, заимствованный из бизнеса. Чужая душа при современном развитии науки давно перестала быть потемками. Это хорошо освещенный проспект. Там, конечно, есть переулки и закоулки без фонарей. Но можно обойтись пока и без захода туда.

Литература

1. Boje D. What is antenarrative? // business.nmsu.edu/~dboje/papers/what_is_antenarrative.htm

2. Rose F. The art of immersion. How the digital generations remaking Hollywood, Madison Avenue and the way we tell stories. – New York – London, 2011

3. Serious Games Institute // www.seriousgamesinstitute.co.uk

4. Virginia Serious Games Institute // game.gmu.edu/sgi