Текст книги "Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)"

Мать за спиной устало жаловалась, делилась, бормотала:

– По ночам я не сплю и все время думаю о тебе, Саша… О том, как ты живешь, что ты делаешь, что ты чувствуешь… Я пытаюсь представить твой мир, я хочу понять жизнь моего единственного, любимого мальчика… Я вижу тебя по телевизору, я читаю о тебе в газетах… У тебя такая власть, что ты стал сам себе Мефистофель – ты можешь выполнить любое свое желание. Только вот душа твоя, никем не востребованная, ничем в делах не полезная, отмерла, как ненужный человеку хвост…

Кот Бойко:
ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КЛАССУ VIP

Невыразимо прекрасные, элегантно-нарядные, беззаботно-доброжелательные, как зарубежные гости нашей красавицы столицы – настоящей витрины одной шестой свободного мира под названием «Независимая Демократическая Россия», гуляли мы с Лорой, взявшись под ручку, по Новому Арбату.

– Мы с тобой, подруга дорогая, так великолепны, что прохожие оглядываются с завистью нам вслед и горько думают – ось, идуть иностранцы, мать их етти! – поделился я с Лорой своими впечатлениями интуриста.

– Это они только про тебя так думают, – сказала Лора. – А мне, бедной замарашке, сочувствуют…

Нет, все-таки что там ни говори, клеветники беспардонно клевещут на нашу жизнь, которая якобы пришла на край. Люди живут содержательно и со вкусом, мне даже кажется, что им все нравится. По тротуарам снуют вполне пригодные для радостей жизни разнообразные бабенки, а по дороге, как татарская конница, лавой течет тьма иномарок. Пацаны с очевидным удовольствием жрут «сникерсы», девки с неприличным сладострастием публично обгладывают бананы, интеллигентные юноши бегут с цветами в руках, а деловики – с сотовыми телефонами. Чумазые толстомордые цыганята неискренними голосами весело просят на хлеб. И беременные шкицы гордо несут перед собой круглые животики. И молодые маманьки катят в колясочках свои ненаглядные чада.

Могу заложиться на что угодно – здесь даже солнце восходит каждый день! Идут прозрачные голубые дожди, и подпирают небо огромные разноцветные радуги. И ветры несут сладкий запах бензиновой гари и горьковатый аромат тополиной листвы.

Смеются, трахаются, выпивают, горюют, воруют, ликуют. Кто-то, наверное, даже работает. Живут.

Эй, пиплы! Возьмите меня к себе…

– По-моему, пришли, – сказала Лора, показывая на вывеску рядом с внушительным подъездом – «Москва – Уорлд тревэл». Она пригладила мой невыразимо великолепный блондинистый парик, сдвинула у меня на носу мерцающие окуляры солнечных очков и сказала озабоченно: – Галстук все-таки надо было потемнее…

– Ништяк, и этот сойдет.

– Сойдет, – кивнула Лора. – По телевизору слышала – Карден считает, что галстуки светлее сорочки носят только гангстеры и официанты.

– Твой Пьер Карден – псевдила и выпендрежник, в хороших местах официанты носят черную бабочку. – Я пропустил Лору вперед, и она спросила у стоявшего на пути охранника:

– С кем нам поговорить об индивидуальном туре в Европу?

Я вынул большой шелковый платок и стал тщательно утирать несуществующие сопли, нехитро прикрывая нижнюю половину своей незамысловатой ряшки.

– Пройдите во второй зал, слева в углу – туроператор Валерия, она все расскажет и предложит наиболее интересные варианты, – на удивление толково и любезно объяснил страж в десантном камуфляже. Вот, ешь твою налево, кому это в мире можно объяснить – зачем в бюро путешествий стоит на входе десантник? Будем брать штурмом Анталию? Или на Канарах с вертолетов высаживаться? Бред.

Мы направились в следующий зал, и в зеркальном витраже я видел, что охранник провожает нас взглядом – пока мы не скрылись за дверью. Быстро огляделись в операционном зале, полном сотрудников и посетителей, отыскали Валерию, хорошенькую и приветливую, уселись на стулья против нее, и Лора начала морочить ей голову, а я – крутить своей головой по сторонам.

– В сентябре мы с мужем собираемся на месяц в Европу. Что вы можете нам посоветовать?..

– В первую очередь я должна знать, какой класс путешествия вы планируете, – улыбнулась хорошенькая Валерия.

– VIP, естественно…

Ну естественно, ну конечно, VIP! Валерия, милочка, неужели ты сама не соображаешь, что Кот Бойко настолько very, до такой степени important, в такой мере person, что по-другому путешествовать ему и в голову не приходит! Ну, окромя случаев, конечно, когда его везут в вагонзаке «Москва – Пермь – СпецИТК № 11».

Валерия, я придумал! Мы поедем отдыхать и развлекаться по классу VIP все вместе! Я попробую преодолеть половую ортодоксию Лоры, разрушить ее устаревшие сексуальные предрассудки – втроем нам будет веселее!

Валерия, еще не догадывающаяся о том, какое ее ждет наслаждение, взяла стопу каталогов и справочников, и они с Лорой погрузились в обсуждение вариантов роскошной жизни. А я, быстро бормотнув: «Одну минуточку, прошу прощения, сейчас вернусь», – направился спорым шагом к двери с бронзовой табличкой «Генеральный директор Л.А. Серебровская».

Без стука толкнул дверь и, как говорят в Одессе, – уже имеете! Подруга моей славной комсомольской юности Людмила Андреевна, бывшая, ноне разведенная жена магната, так сказать – соломенно-вдовствующая магнатесса, отставная олигархиня, тайкунистая могулка, стоя у окна кабинета, разговаривала по телефону с каким-то чмо:

– Степик, дружок, ничего мы не можем сделать… Это не от меня зависит… Банк не пропустит, я тебе объясняла сто раз. Степа, дорогой, я устала от тебя… Тебя как послать – устно или по факсу?..

Она перевела взгляд на меня, устраивающегося поудобнее в кресле напротив, нормального скромного посетителя, заурядного путешественника, торящего по миру свою нелегкую тропу VIP-классом. На лице ее менялись с непостижимой быстротой маски, будто слайды в проекторе, – растерянность, волнение, испуг, досада и боль.

В телефоне продолжал клокотать Степа. Люда Серебровская удивленно-брезгливо посмотрела на трубку, словно на крысу, неведомо как попавшую к ней в руки, сердито нажала несколько раз на кнопки – по-моему, отключила Степу навсегда.

– Здравствуй, Люда, – доброжелательно-мягко поздоровался я.

– Здравствуй, Кот, – настороженно ответила Серебровская, и звучало это приблизительно так: пропади ты пропадом!

Она мало изменилась, ну, может, заматерела чуток – крупная, еще интересная женщина, находящаяся в последней, осенней поре женской красоты. Эх, гребаная перестройка! Стоял бы на дворе благословенный застой, она бы сейчас не билетами торговала, а руководила Комитетом советских женщин.

Сложив руки на груди, она по-прежнему подпирала окно, внимательно всматриваясь в меня, пытаясь понять, зачем это я пожаловал – просить-побираться или грозить-скандалить?

Или еще зачем?

А может, завалился с честными намерениями – например, предложение сделать? Мол, давайте, как в мазурке – кавалеры меняются дамами! Дорогая Люда, моя незабвенная подруга перешла к вашему герою-супружнику, а вы отходите ко мне! Танцы продолжаются! Веселимся до упаду!

А тут вдруг и небольшой радиоприемник на шкафу негромко и проникновенно доложил нам:

– …радио «На семи холмах»… Режиссер Сергей Ордынцев… сериал… «Верный Конь, Хитрый Пес и Бойкий Кот…»

Погоди, Серега, отстань, сейчас не до кино. Танцы пока в разгаре. Я со смешком предложил:

– Присядь, подруга! Поговорим – мы ж с тобой не чужие…

Люда пронесла себя в огромное «банкирское» кресло, закурила сигарету «Картье», спросила:

– Выпьешь? – и видок у нее был такой, что я мог попросить только стакан выдержанного, хорошо настоянного раствора мышьяка.

– Не-е… На работе не пью.

– А ты здесь, у меня, на работе?

– Скажем так – с деловым визитом, – ухмыльнулся я.

– Пришел за долгами своего дружка, моего бывшего мужа? – недобро прищурясь, спросила Люда. Удивительная, невыдыхающаяся, нелиняющая сила старых предубеждений по-прежнему бушевала в ней.

– С моего друга, твоего бывшего мужа, долги можно получить только на Новодевичьем, – попытался я ее успокоить.

– Думаю, долго ждать будешь, – заверила твердо Серебровская.

– Может быть, – пожал я плечами. – Главное, чтобы время ожидания оказалось короче моего жизненного срока…

– А вот этого, как любит говорить мой бывший муж, уверенно обещать тебе не могу. – Она кивнула на радиоприемник, вещающий обычную рекламную чепуху: – Дурачок Серега Ордынцев думает, что он – режиссер предполагаемого спектакля… А режиссер у нас один…

– Не пугай! – схватился я в ужасе за голову.

– Смейся-смейся, пустомеля! Сашка назначает нас на роли друзей или врагов, он приближает нас или прогоняет со сцены, он велит нам быть героями или злодеями. Он дарит нам свою любовь или… Рассердится – велит убить…

– Не преувеличивай! – веселился я. – Бог не выдаст, свинья не съест.

Людмила тяжело вздохнула:

– Да, так все время и рассчитывали, и надеялись… А Бог выдал, и свинья сожрала… – Она нервно давила в хрустальной пепельнице сигарету и сразу же чиркала зажигалкой, закуривая новую. – Кот, тебе в лагере круто довелось?

– Люда! О чем ты говоришь! Не смеши меня и не жалоби! Три года всего! Да я их на одной ножке простоял!

Она усмехнулась грустно, и в лице ее появилось нечто человеческое.

– Я забыла, что ты, хвастун, не жалуешься! – Она помолчала, потом тихо сказала: – Если можешь, прости – я к тебе плохо относилась всегда… Думала, что ты Сашку с толку сбиваешь. У тебя ведь всегда на уме только пьянь да блядки были…

– Как вам не совестно, мадам! А фарцовка? Пламенный комсомолец-негоциант Кот Бойко! А карты? А бега? Мало забот было?..

– Да, ты был человек очень занятой, ничего не скажешь…

В глазах у нее была печаль – она явно жалела, что не может, как в давние времена, снова исключить меня из комсомола. Люда была в те поры секретарем Свердловского райкома комсомола нашей прекрасной столицы, которую мы все по призыву партии превращали в город коммунистического быта. Люда тенденциозно, на мой взгляд – глубоко ошибочно, считала, что моя деятельность не помогает росту коммунистического быта. На бюро райкома комсомола оскорбляла меня клеветническим предположением, что я, мол, унижаю, оскверняю и вообще позорю высокое звание члена Ленинского Коммунистического Союза Молодежи.

Такой ужасный упрек вызывал у меня нестерпимую боль.

Я предлагал старшим товарищам доказать свою верность идеалам.

Я обещал повеситься или застрелиться из вражеского пулемета, как наши комсомольские бабушка и дедушка Зоя Космодемьянская и Александр Матросов.

А они все равно упрекали меня в неискренности.

Они кричали в гневе: «Этот проходимец смеется над нами!»

Конечно, я бы забил болт на них на всех, но меня могли выключить не только из комсомола, но и выпереть с треском из сборной, и Хитрый Пес отправился к Люде отмазывать меня – он был гений всякого рода разговоров с начальством.

Пришел, увидел, пошутил.

Поговорил, понял, полюбил.

Сошелся, трахнул, женился.

С помощью Люды, ее громадных повсеместных связей мы потом разворовали половину городских денег. Золотая пора: идеи наши – бензин комсомольский, общественный, партийный, государственный – чужой, одним словом. Ушли те времена…

– Ах, если бы можно было что-то вернуть! Я боялась, что ты у меня мужа из дома сгонишь, а вышло совсем по-другому, – с горечью говорила Люда, и у нее на глаза наворачивались слезы. – Твоя ненаглядная и тебя кинула, и меня из дома выбросила…

– Люда, не люблю я говорить об этом, не хочу вспоминать ничего, – мягко остановил я ее.

Она смотрела на меня долгим сверлящим взглядом, качала головой:

– Мне-то не ври!.. Тебе и вспоминать ничего не надо – ты об этом никогда не забываешь, каждый миг помнишь. И живешь в том же аду, что и я… Колдунья, ворожея твоя Марина…

– Не моя, – сказал я.

– Нет, Кот, я баба, я все про это понимаю… Марина всегда будет твоя!.. Далекая, чужая, недоступная, а сниться по ночам будет только она. Ворожбу она знает, приворотное чудо… Ненавижу ее, презираю, могла бы – убила, а все равно знаю: есть в ней страшная сила чародейская…

– Не преувеличивай! – Я резко встал, достал из кармана дискету. – Ни с кем и никогда я не говорю на эту тему. Даже с тобой…

– Особенно со мной! – подняла палец Серебровская. – Мой муж…

Я перебил ее:

– Твой муж, мой бывший брат, – из породы людей-чертей. Он – бес! Бес Пардонный… И меня не устраивает роль солиста на ниточках в кукольном театре моего друга. Хватит, надергался! Поезжай срочно к своему бывшему мужу и передай ему эту дискету…

– Какой-нибудь скелет в шкафу? – горько усмехнулась Люда.

– Это у обычных людей припрятан скелет в шкафу, – поправил я. – Здесь – то самое Новодевичье кладбище…

– Хорошо, – согласилась сразу Людмила. – Сейчас постараюсь с ним созвониться и поеду.

– Никуда не звони, ничего по телефону не объясняй. Поезжай и отдай из рук в руки. Ни одному человеку, кроме него…

– Это так серьезно? – тревожно спросила Людмила.

– Серьезно, поверь мне. И еще одно – не вздумай после моего ухода посмотреть на компьютере дискету. Если твой нежный супруг догадается, что ты знаешь ее содержание, я за твою жизнь гроша ломаного не дам…

Я дошел до двери, обернулся к оцепеневшей женщине:

– Люда, Ванька вспоминает обо мне? Когда-нибудь?

– Очень часто. Он так и зовет тебя – Капитан…

На улице мы с Лорой остановились у витрины большого магазина электроники – двенадцать Серебровских одновременно обращались к прохожим, торопливо снующим по своим ничтожно маленьким, но почему-то очень важным для них делам. Двенадцать поставленных друг на друга крупноэкранных телевизоров «Сони» транслировали передачу, в которой Николай Сванидзе беседовал с моим замечательным другом Александром Серебровским.

Это было впечатляющее зрелище – из витрины смотрела в мир толпа магнатов. Олигархи заполонили улицу, как на первомайской демонстрации.

– …Ну хорошо, Александр Игнатьевич, – говорит Сванидзе. – Вы принадлежите к той группе наших сограждан, которых называют «Господа Большие Деньги». Я хотел вас вот о чем спросить… Каждый значительный человек ощущает некоторое духовное родство с памятным литературным персонажем. Кто вы – Шейлок? Или Гобсек? Привалов с его миллионами? Может быть, вы финансист Фрэнк Каупервуд или барон Шудлер? Кем вы себя ощущаете?

– Мою литературную родню прозывают Михаилом Семенычем Собакевичем, – серьезно отвечает Сашка. – Очень был неглупый и серьезный мужчина…

– Потому что считал всех губернских чиновников жуликами и разбойниками? – смеется Сванидзе.

– И поэтому тоже. Помните – Гог и Магог?..

Я зачарованно смотрел на двенадцать громко вещающих Хитрых Псов, захвативших полностью мое жизненное пространство. Потом легонько подтолкнул Лору в бок:

– Вчера по ящику сказали, что у нас больше десяти миллионов олигофренов. Семь процентов народа – идиоты…

– Ты это к чему? – удивилась Лора. – Он совсем не похож на идиота…

Двенадцать одинаковых магнатов застят мир, говорят, объясняют, проповедуют, учат, командуют, управляют, владеют всем. И мной.

– Земля олигархов и олигофренов! – досадливо тряхнул я головой, пытаясь сбросить наваждение.

Телеведущий спросил Серебровского:

– И все-таки что же вас подвигнуло на решение баллотироваться?

– Стыд, – быстро ответил Серебровский. – Россия – богатейшая страна на земле. Почему же мы такие бедные, если мы такие богатые? Мне надоело быть бедным родственником, нахлебником процветающего мира. Надоело слушать ложь и глупости – дураки нелепо командуют, а умники ловко воруют. Может быть, хватит?..

Кот, это он тебя спрашивает – может, хватит?

Сергей Ордынцев:
ВАУЧЕР В.П. ЧКАЛОВА

Есть вещи, которые не надо оговаривать, – они возникают явочно и существуют далее как нерушимый порядок. Когда мы шли куда-то вместе, Сашка Серебровский не обгонял меня на ходу, не отталкивал за спину, да и я не тормозил себя в движении, а вот как-то так получилось, что у нас уже сложился неизменный походный ордер: два охранника впереди, потом всегда быстро идущий мой друг-магнат, я – за правым плечом, на полшага сзади, и уже после меня – прикрывающий тылы, замыкающий конвой.

Вот так мы и протопали через гулкий вестибюль нашего зажиточного билдинга, и цокот каблуков на гранитных плитах пола эхом возвращался к нам, будто отбивал тревожный ритм движения. Вошли в персональный президентский лифт – концевая охрана осталась в вестибюле, Сашкин личный телохранитель Миша нажал кнопку, и кабина, зеркалами и обшивкой красного дерева похожая на ампирный платяной шкаф, взмыла.

Серебровский повернулся ко мне, и я уже почти открыл рот, но наш всемогущий и всеведающий босс неожиданно заорал:

– Только не вздумай сейчас мне говорить что-нибудь!

Я понимал, что он маленько не в себе, и миролюбиво пожал плечами:

– Просто я хотел…

– Знаю! Знаю все! Они, мол, люди другого времени, с другими жизненными ценностями, иными моральными целями… Нельзя их строго судить. Не нашими мерками…

– Но это правда!

– Никакой общей правды не существует! – заорал Серебровский так, что его тонкие разночинские очки подпрыгнули на переносице. – В условиях нынешней жизни эта правда означает переход бытового идиотизма в клиническое безумие!

Кабина лифта остановилась, растворились двери с мягким рокотом, охранник-столоначальник в холле, наблюдавший наше движение по монитору, уже стоял навытяжку. Перед входом в приемную, в конце коридора, Сашка взял меня крепко за лацкан пиджака – я испугался за сохранность заграничного конфекциона – и сказал со страстью:

– Серега, поверь мне, все эти бредовые разговоры о честной бедности и бедной честности – чушь, моральная шизофрения. Бедным быть нечестными никто не позволит – их за это в острог сажают!

– Ну, вообще-то говоря, во всем мире и богатых, случается, за это в узилище ввергают, – уточнил я.

– Не у нас! – Сашка рубанул воздух рукой, как чапаевской саблей. – Мы не весь мир! Мы другие! И у нас, слава Богу, все по-другому! У нас человек, ничего не укравший у своей родины, вызывает презрение! Ты знаешь хоть одного богатого, которого кинули на нары?

– Банкир Янгель… Тот, что в бане с министром юстиции отдыхал с барышнями, – напомнил я.

– Не смеши! Диспетчер! – с презрительной усмешкой кинул Серебровский. – Запомни накрепко: настоящее богатство у нас дает иммунитет похлеще, чем депутатам или дипломатам…

– Давай поговорим тогда о честном богатстве, – усмехнулся я. – Или о богатой честности…

– И не подумаю! – безоговорочно отказал мне Серебровский. – Это все из жанра нелепых мифов о душе, о грехе, о чистой совести. Нищенское наследие советских интеллигентских кухонь! Вся жизнь – вечером на кухне, в этом парламенте трусливых рабов, на арене кастрированных гладиаторов и трибунов-шептунов!..

– Если бы не было этих бессильных болтливых кухонь, ты бы сейчас таких высот достиг! Ого-го! Возможно, уже стал бы доцентом в Текстильном институте…

Серебровский отмахнулся от меня, охранник Миша распахнул дверь в приемную. Обычная картина – помощник президента Кузнецов, секретарь Надя, пара референтов, два охранника, несколько томящихся ожиданием посетителей.

В кабинете Сашка подошел к картине Тропинина, засунул руку за раму, видимо, нажал кнопку – отъехала в сторону деревянная панель, обнажив бронированную сейфовую дверцу с наборным замком. Что-то он там поколдовал с цифрами, мелодично звякнул замок, и Хитрый Пес стал торопливо перебирать какие-то бумаги. Вздохнул наконец с облегчением:

– Вот она… Наша реликвия… – и бросил мне маленькую серую книжицу.

От старости обложка земляного цвета приобрела грязно-желтый оттенок. На ней было напечатано: «Народный комиссариат финансов СССР. Управление гострудсберкасс. Сберегательная книжка № 2137».

Перелистнул шершавую корочку – Серебровский Игнат Артемьевич, выписана книжка 18 февраля 1937 года. Это сберкнижка Сашкиного отца. Подожди-подожди! Как это может быть? По-моему, он родился в тридцать седьмом году?

Вноситель вклада – Чкалов Валерий Павлович.

Сумма вклада – 100 рублей 00 копеек.

Больше никаких записей на линованных страничках не было.

– Это что – тот самый Чкалов? Знаменитый летчик? – глуповато спросил я.

– Да, тот самый, – кивнул Сашка.

– Срочно передай в музей авиации с табличкой: «Даритель – Александр Игнатьевич Серебровский», – бесхитростно предложил я.

Сашка отрицательно помотал головой:

– Это экспонат для другого музея. Огромной экспозиции о бессмысленности, зряшности прожитой здесь жизни. Об идиотизме любой веры…

– Не подрывай во мне веру в тебя, – предостерег я, но он и не обратил внимания на подначку.

– Мой дед Артем был механиком у Чкалова, они и вне работы корешевали. Когда родился мой отец, геройский пилот, сталинский любимец подарил деду Артему эту сберкнижку, как ложечку на зубок. Вырастет, мол, парень, мой подарок вместе с процентами состоянием станет…

– Тогда, наверное, это приличные деньжата были…

– Наверное, – грустно согласился Сашка. – Только вскоре Чкалов разбился, а деда Артема расстреляли как вредителя. Бабка нищенствовала, но в сберкассу не пошла – боялась, что по этому чкаловскому подарку ее вспомнят и пригребут для комплекта.

– Грустная история…

Сашка пронзительно посмотрел на меня и едко, зыбким своим тоном сказал:

– Боюсь, ты меня не понял. Мне кажется, ты заподозрил меня в сентиментальной печали…

– Ну, знаешь, бодриться-веселиться тоже поводов не видно, – заметил я.

– А не надо грустить или веселиться – понимать надо! – яростно сказал Серебровский. – Наверное, ты уже плохо помнишь моего отца – он был гением. Безответным, тихим, занюханным гением. Ты знаешь, чем он занимался?

– Нет, конечно, – пожал я плечами. – Он, кажется, в каком-то ракетном ящике инженерил…

– Вот именно – безвидно и безнадежно инженерил. Но до этого он первым в мире придумал систему гироскопического управления летательными аппаратами. Понимаешь? – с напором спрашивал Сашка.

– Не понимаю, – честно признался я. – Я совсем не по этому делу…

– Да и все начальники, к кому он обращался с этим выдающимся изобретением, были не по этому делу. Потом он надоел начальству, его группу разогнали, а тему закрыли навсегда – разработки бесперспективны, научно-технической и оборонной ценности не содержат. Вот он в ящике и инженерил лет пятнадцать, пока не умер. Сорок шесть старику было. А рассчитались за него с нашими долболомами американцы…

– Каким образом? – удивился я.

– Они создали новое поколение оружия – крылатые ракеты. И все вооружение нашей непобедимой и несокрушимой перед этими ракетами стало горами металлолома. Крылатые ракеты работают на тех же системах, что придумал когда-то мой батька. Смешно, мой тихий бессловесный отец мог продлить век коммунизма. Но не случилось…

Сашка забрал у меня из рук старую сберкнижку, положил ее обратно в сейф, щелкнул замок на дверце.

– По этой книжке можно изучать историю нашей страны, – сказал он. – Мало кто понимает, что деньги, как состав крови, отражают состояние здоровья народа, самочувствие государства. То, чем с нами расплачивались семьдесят лет, были не деньги. Фальшак, бумажки, талоны на питание. А у талонов не бывает долгий век. Ты чего улыбаешься?

– Смешная фантазия пришла – представляешь, если бы Чкалов положил на имя твоего старика сто франков в швейцарский банк, – предположил я. – Что стало бы с ними за шестьдесят лет с лихом?

– Я на них себе дом под Лозанной купил бы, – сказал зыбко Сашка – не то всерьез, не то шутил. – А книжечка сберегательная – мой расчетный чек с державой! Больше я ей ничего и никогда не должен…

Негромко загудел зуммер на переговорнике, замигала лампочка, и голос секретарши Нади нас мгновенно вздрючил:

– Александр Игнатьич, в приемной Людмила Андреевна. Она хочет вас немедленно видеть…

– Пригласи, – сказал Сашка и уже шел к двери, навстречу Люде, бледной, в смазанном макияже и растрепанных чувствах. – Что случилось? – быстро спросил Серебровский.

– Здравствуй, Саша! – Она вглядывалась в его лицо, будто стремилась понять или вспомнить что-то безнадежно ускользнувшее из памяти.

– Здравствуй, Люда, здравствуй… Почему ты здесь?

Она расстегнула замок сумки, достала запечатанный конверт и молча протянула Серебровскому.

ТЕПЛО, ТЕПЛЕЕ…

В «Бетимпексе» начальник поисковой группы докладывает Павлюченко, бывшему Николай Иванычу.

– Вот эту группу домов мы прочесали, – показывает он пальцем на схеме. – Вы обещали добавить людей, тогда перейдем на левую сторону улицы Огурцова…

– Сегодня же, – кивает Павлюченко. – Бойко вполне мог обмануть этого придурка водилу – дать ему ложный след.

– И еще! Нас аккуратно, но вполне профессионально пасут.

– Плевать! – отмахивается Павлюченко. – Это люди Серебровского. У них вообще нет никаких концов, поэтому они от безнадеги пытаются раскинуть сети на ловца. Мы все равно на шаг впереди…

Поисковик протягивает ему газету «МК», показывает объявление – «Верный Конь, Хитрый Пес, Бойкий Кот…».

– Этого парня из Интерпола зовут Ордынцев?

Павлюченко читает объявление, хмыкает досадливо:

– Ты смотри – куда конь с копытом, туда и пес с клешней! Придется всерьез присмотреть за этим вонючим режиссером… Не думаю, что Кот ему поверит, не такой он дурак – самому в пасть Серебровскому лезть. Но вообще-то жизнь штука сложная, чем черт не шутит. Было бы хорошо их вдвоем надыбать на встрече… Очень хорошо было бы!

– Простите, не уловил…

– Не бери в голову, потом поймешь. Запомни одно: сейчас Ордынцев – никто, и имя ему – никак. У него здесь игры нет – он болван в польском преферансе. Но если он действительно такой умник, как мне шептали, и он сообразит что к чему, а дружки из Интерпола всерьез подсобят – вот тогда он может стать очень, ужасно опасен… Ладно, займись делом. Вы используете этого дурня – водилу?

– Еще как! Я дал ему деньжат – он с двумя нашими парнями полный день утюжит на своей «шестерке» все окрестные дворы и улицы.

– Дельно! Дуракам – счастье, может, встретит Кота, – задумчиво говорит Павлюченко. – В этом случае позаботься обо всем…