Текст книги "История одного Человека"

– Жители Столицы! – вещал голос командира только что подоспевшего полка. – Все, кто ещё остаются верными Великому, Его возвышенности и добродетелям, пусть покинут… – и тут декламации главнокомандующего прервал звонко отрикошетивший от его шлема булыжник. Явившихся «спасителей» восприняли еретиками, настоящими раскольниками истины, когда как духовные менторы из храма Гелио, что своим сладкоголосием опьянили народную ватагу, принимались распространителями настоящего знания, а не того лжебожественного провидения, которым всех пичкали ещё сызмальства.

Сама проповедь была таковой:

– Мои дорогие, несчастные, пребывающие в великом отчаянии души! Не задумывались ли вы, почему вы так устаёте, почему многое вам разонравилось и стало казаться бессмысленным? А я отвечу, да выскажусь так, как того велит моё сердце, а не та пресловутая мораль, обвившая наш разум столь долгое время! Дело в том, что слишком уж долго мы верили в то, к чему уже давным-давно не испытываем веры; слишком щепетильно относились к вещам, которые перестали преисполнять нас смыслом к существованию – к самой что ни на есть жизни! Культ Великого, рыцарства и всех прочих состроенных нам нашим Владыкой данностей более не способны удовлетворить наши духовные нужды. И раз всё это столь долго поддерживаемое устроение изжило себя, не пора бы смести его прочь и возглавить новый жизненный источник? Здесь и сейчас, раскрывая перед вами истину и не страшась за последствия её огласки, я призываю каждого отречься от своих старых ценностей, отречься от стародавней веры и с полным согласием принять нас, как спасителей, несущих вам долгожданное освобождение. Мы, служители Гелио, говорим, да что уж там, умоляем каждого стать частью новой истории, нового мира, в котором будет править не Тот, кто более не способен помочь нам, а те силы, что действительно имеют право занять пост Великого и облагородить нас своим божественным нисхождением. Долго восседал на своём троне лжеправитель и свергнуть его апатичное отношение к нам могут никто иные как восхваляемые нами боги. Гелио с её тысячью ипостасями – вот кому уготована роль новой царицы. Долой монархизм и тот бестолковый монотеизм! Да здравствует хвала язычеству – новому миру, новому духу и, в конце концов, новой жизни!

Слушая все эти хорошо отрепитированные рулады, столпившийся люд подкрепил сказанное глашатаем звучным возгласом. В небо устремлялись сотни, сжатых в кулаки, рук. Аплодисменты и многозвучное рукоплескание заволакивало пространство площади душераздирающей какофонией. Каждый язычник слышал в этом потоке звуков гармоничную серенаду, когда как обескураженный всем происходящим рыцарский состав улавливал один сплошной диссонирующий гомон. Бедные защитники Столицы ловили на себе десятки враждебных взглядов, испытывали невероятное чувство своей неуместности в данной ситуации. Но не смотря на ощущение своей чуждости, вера их оставалась непоколебимой; они продолжали стоять на своём, на почетании Великого и старых обычаев; их было не совратить языческими дарами распоясавшейся Гелио.

Тут к группе стражей подоспел только что завершивший своё посвящение в рыцарский сан Дивайд. Обведя обстановку своим хладнокровным и аналитическим взором, вдобавок, тоже подключившись к заслушиванию проповеди, в нём, как и в его товарищах, вера в что-то отличное от Великого не посмела даже ёкнуть. И надо отметить, что если некоторые из рыцарского круга словно бы боролись с желанием не поддаться охмеляющему гимну язычеству, то вот Дивайд в своих мыслях был непоколебим. Столь выдающийся самоконтроль подметил тот самый жрец, что двумя днями ранее крестил этого непреклонного юнца и своё суждение на этот счёт решил приберечь для высших из святилища Гелио.

Вскоре мессионерская процессия была свёрнута, храмовые паломники возвратились в свои кельи, а горожане… Что ж, эти-то продолжали бодрствовать, пытаясь всё больше расшатать ныне действующие порядки. Лодка социальных норм Великого хоть и казалась непотопляемым фрегатом, она всё же не была застрахована от раскачки, особенно если ту повлекут не пара-тройка мятежных матросов, а весь кубрик. Многие сограждане Столицы рвались раскачать действующие законы, пытались потопить те заповеди, которые их так долго и бережно несли над водными пучинами. С посаженным семенем неверия в старый миропорядок, некогда преданный экипаж решил, так сказать, искупаться, да в придачу, утянуть за собой целое судно. В ночь после жреческих горлотаний, уличные граждане так и продолжали бесноваться. Не было такого дома, в котором не горел бы свет тусклых лампадок, не было таких переулков, близ которых не смолкали бы завывания еретиков. В человеке кипела кровь и страсть, всех била скрытая в их недрах животность. Никто не старался сдерживаться, так как только в этом состоянии одержимости, все наконец-то чувствовали долгожданную разрядку. Одурманенное некоторого рода амоком, население Столицы считало, что вот он, прилив крови людской, давно переставшей циркулировать в телах безутешных, но в этом крылось их страшное заблуждение. Кровь-то может и приливала многофутовыми валами, но человеческая ли она была – не решался ответить никто, потому что вся та разбуженная демоничность подпитывалась не из достоинств человека, а из рудиментов искомца.

Искомое – оно же древнее и более архаичное, когда не было ещё никакой веры в единство, а существовали лишь множественность и частности. Никто не мог увидеть в отдельном многое, а в малом – великое. Зря наводняя себя сотнями мелочей, все считали, что так они справятся с сжирающей их опустошённостью, но то было жалкой надуманностью. Об этом мало размышляли, а если кто и догадывался, пропускал свои домыслы мимо сознания, продолжая беспамятно праздновать новый завет столичного убранства.

Наутро, ещё день назад ухоженные лавки, опрятные скверы и вычищенные до блеска проспекты теперь казались пережитком ночной оккупации: практически все каретные экипажи были разбиты, рыночные лотки развеяны в пух и прах, стены размалёваны символикой сыновей Гелио, а здание рыцарского департамента обнесено десятками оскорбительных надписей. В домах, где всё ещё поддерживалась старая власть, окна и двери заставляли ставни, а жители в них были настолько притихшими, что пролетавшая мимо подъездов муха словно бы вещала своё жужжание через рупор, тем самым вливаясь в общий гул заливистых песнопений язычников. Всего за несколько ночных часов, город пережил настоящую революцию, но выглядел при этом так, будто бы претерпел девятисотдневную блокаду.

К заре, в обиталище новых законодателей, по подземным туннелям покоев Гелио суетились сонмы дьяконов, распивавшие ритуальную амврозию и тщедушно посмеивавшиеся над доверчивым народцем. Жители Столицы-то думали, что все и впрямь настроены на служение матери Гелио, её солнечному абрису и лучезарной красоте, но вот сами зачинщики этой веры были иного мнения. Подземелья главного храма отдавались во владычествование сестры-близнеца Гелио – Калиго, той самой богини, олицетворявшей собой пожирателя всякого бытия и смысла – саму пустоту. В эти же подземные копи спустился и тот самый креститель Дивайда. Молниеносно протискиваясь меж празднующих иереев, он прямиком направился к епископу:

– Ваше преосвященство, эта рыцарская каста и упоминания о себе не заслуживает. Жалкое сборище инфантильных глупцов! В самом деле, неужели им приятно оставаться в столь подавленном и никчёмном состоянии духа?

– Мой дорогой игумен, для последователей того, кого мы когда-то славили как «Великого», уход в неизвестность равносилен предательству. Но не вершителя своих судеб они боятся предать, а самих себя, тот дар, что отдан им на хранение. Эта сторожевая псарня – хуже зависимого от самых крепких курений. Вцепившись в человечность – они до боли – до немыслимого ужаса! – страшатся идти к чему-то нечеловеческому – настоящей цели всей эволюции. Ведь вспомни, мой молодой церковник, что когда-то и мы были такими же: сперва туманниками, затем искомцами, сейчас людьми и на каждом возрастном витке точно также беспокоились за сохранность полученных от «Великого» данностей. Я хочу сказать, а вместе с тем и успокоить твои хоть и малые, но всё-таки сомнения, что удержание себя за чем-то человеческим равнозначно той же ситуации, некогда присущей нам на двух предыдущих эволюционных ступеньках. Абсолютно схоже мы хватались за свою туманность в нежелании стать искомцами; после отказывались отпускать искомость в угоду человечности. Прогресс требует жертв, мой хороший, и, если вовремя не прозреть на столь очевидные вещи, мы просто на всего зачахнем, подобно розе в пустыне, так и не успевшей распуститься во всей своей красе.

Слушал же патриарха каявшийся святой с неприкрытым обожанием. Епитрахиль отливал золотой узорчатостью расписанных на нём символов, омофор завораживал искусно описанным на нём образами, а святая плащаница пленяла сознание слушателя своей простотой и выдержанным минимализмом. С ног до головы, епископское амплуа представляло собой воплощение гипнотических сил; стоило кому заговорить с его сиятельством, он тут же терял свои былые намерения и оставался ведом только волей гипнотизёра. И как-бы не ослепляла вся эта святая образцовость, переживания слушателя всё никак не утихали.

– Ох, верю, верю каждому вашему слову батюшка! Не смею перечить, не смею идти против Вас и Ваших напутствий. Но всё же… – тут докладчик слегка замешкал, но всё же сумел собраться с духом и изложить самое опасное предположение. – Боюсь, обойдётся не без трудностей. Некоторые из рыцарей не просто гордо отстаивают свои убеждения, но и с защищаемыми ими склонностями кажется готовы пойти против нас, даже если и останутся совсем одни.

– Не без этого, – с усталостью выдохнул епископ. – Раз ты с таким трепетом излагаешь мне нечто подобное, видимо, тебе уже известны потенциальные изуверы?

– Да, ваше благосиятельство. Мой крестник, двумя днями ранее прошедший инициацию и только-только взявшийся за рыцарское ремесло. Его имя…

– Дивайд из рода Дивайнов, – не дал закончить извещение своего встревоженного гостя сам слушатель – Наслышан об этой полукровке. Помесь, греховная сизигия, которую ещё при зачатии нужно было искоренить из чрева. Теперь же, придётся действовать более аккуратно. Можешь не переживать мой испуганный друг, думаю, с этим мы кое-как, но справимся. Ведь оглядись – за кем, по-твоему, стоит мир: за нами или за теми боязливыми рыцарями?

Вопрос был риторический и не требовал от доносчика даже кивка; всё было ясно без слов. Тревога и гнёт от мыслей о Дивайде тут же улетучились, подарив будущему викарию успокоение. Но по неписанному закону равновесия, стоит устаканиться чему-то одному, где-то обязательно должно взбушеваться что-то другое. Теперь взволнение захлестнуло душу самого епископа, так как строя из себя святого и поклонника Гелио, ему на самом деле было известно куда больше, нежели праздно шуршащим вокруг него дьяконам. Разбуженную искомость нельзя было подчинить, ей можно было лишь сдаться, пойти на её зов и отрезать от себя всякий возврат к человечности. Этим-то и воспользовалась вовремя встрепенувшаяся храмовня, успевшая подхватить потерянный народец и направить вскипевшую в них кровь пращуров под свои нужды. Но от последнего отпрыска Дивайнов намечалась явная опасность. Будучи искомцем по рождению, за свои восемнадцать лет, Дивайд не просто выучился контролировать в себе кровь искомца, но также и приноровился управлять ею, чем и заслужил звание самого меткого стрелка. Ни соблазны Гелио, ни подстрекательства Калиго не покоряли его, так как то, чем они собственно и завладевали народным сознанием, говоря иначе, их духом искомцев, было в Дивайде не чем-то инородным, а самым что ни на есть естественным и давно прижившимся. Эти раздумья нагоняли волнение на епископа. Вдруг так случится, что именно с поддержкой своего братца Валенса, юному стрелку удастся поднять рыцарское ополчение и пустить все козни духовенства коту под хвост; что если именно этот неприметный камушек спровоцирует грозный камнепад? Ох, до чего же эти мысли изгладывали епископский разум! С этим предполагаемым прогнозом, овеянный мраком духовник решил разобраться в первую же очередь, как только наступит час его коронации – коронации на престол нового владыки и префекта Столицы.

На следующий день, храмовый коллектив ворвался в покои Великого. Рыцари с лёгкостью могли перебить каждого предателя, если бы те явились без своего живого щита. Народная масса кружила вокруг подходящих, прикрывая своих просветителей словно-бы неуязвимой бронёй. Само собой, ни о какой пальбе не могло быть и речи. Рыцарской касте оставалось лишь беспомощно таращиться на проходивших мимо завоевателей, без возможности даже притронуться к револьверам, так как мятежники тот час восприняли бы такое поведение, как агрессию по отношению к себе, а в подобном настроении, только и осталось бы взять, да начать кровавую распрю. Ни одна из сторон не желала зачинать бойню, по сему, вскоре все пришедшие уже стояли перед палатой Великого и призывали Его выйти для справедливого суда.

– И вам ли речить о справедливости! – доносился из-за дверей усыпальницы громогласный распев. – Вам ли, заговорщикам и изменникам! Я подарил вам самое лучшее, что было во Мне, но вы, проклятые инволюционисты, взяли и извратили это дарование. Вы погубили собственную чистоту и по своей воле впали в страшнейший из грехов – вы стали бесчеловечными!

– Умолкни лжецарь, – выступил против Великого епископ. – Если кто и повинен в нашей, как ты выразился, «греховности», то только ты и никто другой! Мы признаём наше сыновсво и дочернечество к тебе, мы знаем, что в нас отражается то же, что есть в тебе самом и не открыто ли ты лжёшь нам, когда говариваешь о грехе? Если мы ринулись по новым путям, не значит ли, что и в тебе зреет тот же умысел? А коли так, то мы делаем это в открытую и без стеснения, когда как ты закрылся в своей келье и стараешься противиться естественному кличу собственной души!

Между обеими сторонами наступило затишье. Почивальня Великого осталась под замком, в оцепении затворов и храмовников. Надежды рыцарей-воинов о контрвыпаде на дерзость духовенства окончательно выгорели; многие попустились своими устоями и слились с коллективным разумом безумствующего народа. Многие, но не все… В числе оставшихся и всё гнущих своё были самые преданные Великому, его действиям, воле и сердцу. Среди них был и Дивайд, смиренно принявший сложившуюся несуразицу. Он точно также, как и все остальные рыцари, был вызван на перераспределение, где в сравнении со всеми прочими призванными, ему приготавливали самое сложное из всевозможных заданий.

К полудню, тронный атриум заполнили все те, кто имели какую-то управляющую должность: от амтманов небольших районов города до самих королей. Первые часы собрания представляли собою венчание на престол нового владыки – его епископейшество обращалось во вседержащего митрополита. Скромная фелонь заменялась на сиятельную митру; неприглядная орарь прикрывалась вычурно расписанной ризой, а вместо крохотного скипетра, новому главе вручили позолоченный жезл. Так из епископа и управителя храма, революционный гений официально превратился в митрополита и теперь мог без зазрений совести руководить Столицей так, как ему заблагорассудится. Первым же своим мандатом он обратился к Дивайду:

– Я понимаю, какое непростое время нам приходится претерпевать. Но прошу вас, вспомните, что у нас ещё предостаточно невзгод и за пределами столичного рая. Даже в язычестве есть те, кто отступились от общепринятых догм; это те тёмные личности, что творят свои сектантские обряды на задворках Альбедо и в глубинах районов Нигредо. О последнем, я и хотел бы излить вам ужасные вести. До нас дошли слухи, что некоторые из нашей церковной братии позабыли истинный мотив революции и запеленали себя исчадиями Калиго. Они бессовестно пропагандируют тот самый кошмар, против могущества которого мы и низвергли бездарного монарха, – на слове «бездарного», у всех двенадцати королей по рукам пробежала дрожь, так и заставлявшая выхватить кого меч, кого револьвер, чтобы заткнуть – уж простите – пасть столь вопиюще глаголющего пса церкви. – Против пустоты нет других средств, кроме веры во что-то действительно чистое и безгрешное. Калиго же – корень мрака, с которым призван бороться каждый из нас. Но отправить все силы на расправу с этой бестией мы не можем, поэтому в запретные земли будет направлен наиболее выдающийся муж, заслуживающий звание поистине храброго и опытного героя.

Тут митрополит склонился над потенциальной для отправки в Нигредо жертвой и в тот же момент, Валенс подсознательно почуял неладное. Словно бы уловив взгляд приказчика, рыцари расступились по краям, тем самым выстроив невидимый коридор, в конце которого располагался никто иной как предполагаемый исполнитель только что зачтённого приказа. Им оказался Дивайд. Сперва за своего брата спохватился сам Девятый:

– Да как ты смеешь так невежественно пресыщаться своей нагло завоёванной властью! Тебе неведомы тонкости рыцарского мастерства, как неизвестны и особенности тех, против кого мы направляем наши таланты! Хватит юлить и скрывать очевидную правду! Говоря о Нигредо и о том, что там нынче творится, ты пытаешься утаить один очевидный факт – отправившемуся на это задание предстоит справляться не с еретичеством искомцев, а с древним культом туманников. С последними, даже самый искусный из рыцарей довлеет потерпеть поражение, а ты приговариваешь послать на эту миссию ещё совсем юного принца?! Сумасбродство, ей богу!

Ярым негодованием взорвался и главнокомандующий рыцарями Ваний:

– То-то и оно Валенс! – сфамильярничал командир, однако столь грубая поддержка короля не по сану, а по имени никем даже не была замечена, так как складывающаяся обстановка выдавалась для внимания каждого куда более приоритетней, нежели формальные тонкости при разговоре. – Где это видано, чтобы совсем зелёного, вот только прошедшего инициацию рыцаря отправляли в столь опасную вылазку?! Я и слышать не желаю о том, чтобы отсылать Дивайда в тот иссушенный ад!

Но столичный префект был не уговариваем, ибо знал, что не избавься он от отребья Дивайнов, все его теократические мечты можно будет смело завернуть и бросить в мусорный бак. С этим внутренним положением он продолжил противиться идти на попятную с Девятым королём и Ванием:

– Таков удел этого мужа и это не обсуждается! Боги неспроста наделили его тем, чего лишены столь многие. Дивайд, сын рода Дивайнов, ты лучше всех обучился обуздывать то, что пускает многих на тёмные тропы Калиго. И вы, слушающие, не смеете отрицать, что такого рода сопротивляемость, как у юного принца, нужна нам в нынешнюю эпоху ничуть не меньше. Но я спрошу вас: многие ли из нас смогли достичь в овладении собой тех высот, как молодой Дивайд? То-то и оно братья мои, что в ближайшее время, лучшей кандидатуры для столь опасного похода нам не сыскать. В крайнем случае, каждому потребовалось бы прожидать те же восемнадцать лет, чтобы научиться верно использовать вскипевшую в нас искомость. Поэтому грех растрачивать столь специфическую особенность Дивайда на мирские занятия в Столице и в прилегаемых к ней областях. А ежели он не найдёт должного применения своим навыкам, не будет ли с нашей стороны страшнейшим невежеством, держать в загоне так и рвущегося на волю жеребца?

Тут уж не вытерпел и сам подсудимый. Перекрикивания о предназначении его судьбы, решении отправить или оставить под крылышком столичной обители – в один момент, всё это накипело до той критической точки, когда терпеть эту игру в перетягивание каната стало уже невмоготу и Дивайд сам принялся разворачивать ситуацию, как ему того хотелось:

– Имею ли и я право высказаться на сей счёт? Благодарю! Я… – тут Ваний, Валенс и ряд товарищей, что близки к Дивайду по духу, затаили дыхание, ожидая, что наконец таки, все их споры будут окончены и последнее слово самого обрекаемого должно будет расставить все точки, однако, вышедшее из уст принца оказалось далеко не тем, чего от него ожидали его приближённые, – с радостью приму ваш приказ, досточтимый!

Глаза у всех стражников повылезали из орбит, дюжина королей вся насупилась, а Ваний… Ах, бедный и несчастный Ваний! Он до того раскраснелся, что не только лицо, но казалось всё его тело покрылось багровой плёнкой возмущения и подобно вулкану, сдерживающему в себе магму на протяжении тысячелетий, он разошёлся пылким фейерверком:

– ТЫ СДУРЕЛ?! Мальчишка, ты хоть знаешь на какое дело тебя отсылают? Это не journey, мой хороший, а самый настоящий trip!¹⁸ Делай, что хочешь, но я тебя туда ни за что не отпущу.

– Не вам это решать! – оскорблённо противился Дивайд. – Эту миссию отводят мне, а значит, только я в праве решать… Нет, имею честь лишь принять, не смея даже отказываться. Не в этом ли выпавший рыцарству жребий, что каким-бы трудным не было поручаемое воину задание, он обязуется принять то без сомнений и с воодушевлением пойти громить недругов Столицы? Вы, дорогие мне брат и друг, питаемы сейчас личными мотивами, когда как я кажется единственный, кто не позабыл нашего кредо: «Nil timendum est!»

– «NIL TIMENDUM EST!» – хорально взревели присутствующие.

На том вроде-бы и порешили, что Дивайду из рода Дивайнов было присуждено со дня на день отправиться в своё первое рыцарское странствие. Однако, обошлось не без эксцессов. Главнокомандующий Ваний, поймав на себе молящие глаза Валенса сообразил, чего от него ожидал Девятый. Откликнулся он, собственно, даже не по прошению Валенса, а уже по своему желанию – самолично проследить за юным сибаритом, чтобы тот не натворил глупостей. Как говорится, от всякой глупости и смерть не далека. Поэтому подстраховка неопытности Дивайда скорее превращались в защиту от ранней кончины, воплощением которой вызвался стать Ваний.

– Тогда на том и рассудим, – продолжил вещать префект, – Ваний и Дивайд – вам предстоит наведаться в округ Нигредо с целью искоренить там любые проявления калиготропных культов. Посадка на Цитринитас состоится в шесть утра. Перед выездом, вы можете заручиться абсолютно всем необходимым, чем только и способно располагать наше духовное сообщество.

– Что же это, помолиться разрешаете? Вот уж спасибо, но свою душу я пока не собираюсь отпевать за покой, – ворчливо прохрипел Ваний. – Вместо этого, я бы лучше набрал пару толковых парней, которые отлично знают Нигредо и часто там бывали. Их картографические навыки окажутся нам весьма полезными.

– Хорошо, но не более трёх человек. Сейчас и так клевретов Калиго не сосчитать, поэтому для нас каждый отправной – на вес золота, – проговорил архиепископ. Он не хотел прибавлять к этому, как он сам считал, безнадёжному делу дополнительные силы, в виде большого числа рыцарей. Каждый из этих отбитых сорвиголов, как он про себя думал о них – это потенциальные приспешники его собственной доктрины – культа Калиго, прикрытого поволокой служения Гелио. Терять Вания было конечно же грустно, так как рыцаря лучше было попросту не сыскать, однако, именно из-за его превосходства над всеми остальными, он способен был ничуть не в меньшей степени, что и Дивайд, помешать ходу реформации. Качество качеством, но количество тоже имело место быть, поэтому при данном раскладе, существенней был набор, а не селекция наиболее компетентных личностей.

Спустя ещё час, все остаточные задания были окончательно распределены и совет был завершён. По выходу из атриумной залы, Дивайд спохватил от своего визави хороший пендель. В одном этом ударе, Ваний как-бы составил сводку о всём часом ранее случившемся:

– Юный и безбашенный идиот!

Тут же по только что набитой шишке пришёлся следующий удар, но уже не кулаком, а столь любо украшенными рукоятками из дерева чёрного тополя. Самим ударяющим, как не трудно догадаться, был братец Валенс, что в своих выражениях мало чем отличался от Вания; можно сказать, он позволил себе даже более грубую форму обращения, само собой, в силу их семейного родства:

– До невероятного тупой кретин – вот ты кто! Но могу тебя обрадовать: кретин не беспозвоночный, а с хребтом, который ещё хрен чем переломишь! О чём ты думал Дивайд?! Ты ведь прекрасно наслышан о зонах Нигредо. За всю мою жизнь, мне всего раз довелось отправиться туда и если вспомнишь, в один из банных дней ты спросил: «Откуда у тебя шрам вдоль всего туловища?» Я тогда тебе ответил, что это «подарок» из Нигредо и вскользь упомянул о схватке с отуманенной человечностью. То был не зверь и не берсерк, а совсем исхудалый, казалось, едва держащийся на ногах ходячий труп, но стоило мне чуть притупить бдительность, этот просвечиваемый до самых костей призрак с такой горячностью набросился на меня, что пришлось разбираться с ним несколько долгих, сравнимых с чувством времени, когда ты будто бы восходишь на Эверест, минут. Хоть я и вышел тогда победителем, дивный шрам он мне всё же оставил. С тех пор я более не наведывался в Нигредо, потому что в том регионе, Человек – это ходячая тайна. Ты не знаешь, туманник перед тобой, искомец или всё ещё человек, что уже изрядно прогнил и вот-вот готовился сложить своё чело пред служением искомой крови.

– Я помню, дорогой брат, помню, – почёсывая набитую ссадину и не переставая улыбаться молвил Дивайд.

– Что же ты улыбаешься, дурень? – всё продолжал сетовать Валенс.

– А разве не очевидно? Я так долго мечтал выбраться за стены Столицы, что мне абсолютно не важно, куда и зачем меня вышлют, пусть хоть на край света – всё равно! Главное не оставаться в этом опротивевшем мне комфорте и достаточности. Пусть меня захватит дух странствий и неожиданностей; пусть он пресытится невзгодами и лишениями, дабы душа преобразила их в радость и счастье.

– Как там в той присказке про дурака? – прищипывая переносицу, обращался Валенс к Ванию.

– «Дурак – это тот, кто верит в то, во что хочет верить», – словно на вынесении приговора пропостулировал напарник Дивайда.

– То-то и оно. Дивайд – ты дурак. Как был дураком, так им и останешься! – тут Валенс обнял своего брата, крепко обхватив его спину. Дивайд сразу же почувствовал неладное, так как Валенс редко отдавался таким милостям без какой-то значимой на то причины. Так и оказалось. Расцепив объятия, на Дивайде уже красовались перекинутые через плечи патронташи, а у бёдер тяжело покачивались две осоковые рукоятки.

– Нет, ты что! Я… Я не могу это взять. Это ведь фамильная реликвия, это…

– Это залог, что ты обязательно вернёшься. Коли чтишь ценность этих револьверов, то не посмеешь подохнуть где-то на краю мира. Будь здоров, прохиндей ты этакий, да не пропадай!

На этом Валенс дал разворот в пол оборота и тут же ретировался, дабы скрыть ото всех выступившие на глазах слёзы. Ваний же помнил тот взволнованный взгляд короля, который пал на него после вымещенного приговора. В том угадывался посыл. И посыл весьма очевидный – это не позволить Дивайду встретить свою погибель при первом же исполнении долга.

К первым лучам солнца следующих суток, мастер и его ученик, то бишь Ваний и Дивайд, были готовы отправляться. С ними был сопровождающий эскорт, в лицах двух близнецов-ищеек – Номоса и Логоса и одного никудышного стрелка, но зато весьма филигранного мечника – Пайдея. Так этот квинтет самоубийц воссел на Цитринитас и отправился к сеням особняка Калиго.

Добро пожаловать в Нигредо

Маршрут занял около трёх суток. На протяжении каждого дня, а то и ночи, Ваний вдалбливал в черепушку своего друга подробности о Нигредо и то, что следовало-бы ожидать от обитавших там существ. Спросив в начале своих уроков, что же самому Дивайду известно обо всём их ожидающем, он ответил:

– Ну… Деревья там не самые красивые, да и пахнет чем-то забродившим: то ли спиртом, то ли какой-то заплесневелостью, если уж не гнилостью.

И как легко догадаться по всё ещё пульсирующему желваку горе-ученика, ему в очередной раз прилетел очередной щелбан.

– Дурачьё! Не на деревца засматривайся, а на душу людей, живущих там. С некоторыми нам уже довелось повстречаться на паре станций.

– В самом деле? – неприкрыто удивился Дивайд.

– Да, – тихо подтвердил Ваний. – Они напоминали тех торгашей, что в подворотнях раскрывают себя, точно свиток, давая обозреть пришитые к внутренней прокладке плаща самые диковинные ценности. Только вот, не заморские диковинки тебе будут предлагать, а скорее смерть, да в придачу ещё на блюдце с голубой каёмочкой.

Дивайд вопросительно наклонил голову, недоумевая, что же значит «с голубой каёмочкой».

– Эх… – протяжно выдохнул Ваний. – Это значит, что тебя скорее всего оглушили бы, отнесли в какое-то особое место и принесли бы там в жертву, тем самым совершив ещё один из ритуалов богини пустот. Благо, ты хоть что-то видишь, вроде изменения листвы. Тебе должно быть непривычно видеть что-то не вечно зелёное, не так ли?

Тут стоит пояснить, что на территории Столицы и до рубежа Альбедо, деревья никогда не увядают. Они ежегодно простаивают с зеленоватыми зачёсами и с хлорофиллового оттенка бородами. Чуть поодаль, уже за Альбедо, но не достигая Нигредо, листва утрачивает своё бессмертие и начинает мерцать золотистостью. В само́м же Нигредо, если где и оставались лепестки, они были бурого оттенка с множеством чёрных вкраплений, словно бубонные язвы на умирающем от чумы теле. А если кто протиснется через кислотные переулки малодушного Нигредо и выйдет в домировую Пустошь, то он обнаружит полностью голые, врощенные в сухой глянец не то деревца, не то минималистические произведения искусства, так как стволы тех древ по толщине соразмерны ветвям, а цветовой покрой коры словно бы измазан в саже. Такими вот природными различиями, мир делился на четыре основные области: Рубедо, Альбедо, Нигредо и Пустошь. И только в центре Столицы было древо, что обладало динамикой; оно не статично пребывало в каком-то одном одеянии, а предрасполагало к обновлению своих головных уборов. Сейчас листва на том дереве золотилась и мерно опадала, вскоре она полностью исчезнет и оставит после себя голые сучья, а затем… Затем никто не знал, что же может наступить. Будет ли весенняя пора с очередным распусканием зеленоватых почек – подтвердить это не удосуживался ни один ботаник. Единственные, кто могли составить относительно верный прогноз были волхвы и кудесники, видящие в древе на площади не деревце природной конституции, а энергетический столп мироздания, отражавший собой состояние всех живущих на этом свете. Последний отпадающий листик будет обозначать не наступление зимнего сезона, а приход той же хладности в сердцах человеческого рода. Уж не будет ли это знаком, что к периоду безлиственной поры, человек перестанет быть человеком, а в мире останутся одни лишь искомцы? Колдуны боялись таких предположений, от чего всячески скрывали их от массовой огласки, но в своих эзотерических братьях, они неусыпно обсуждали такой расклад и всё пытались создать средство, которое смогло бы остановить или хотя бы замедлить старение древесного вестника опустошённости. Но какие-бы тексты не зачитывались, каким-бы письменам не удостаивался почёт стать использованными в качестве антипроклятия, все магические старания не могли подарить всё чахнущему древу необходимое бессмертие.