Текст книги "История одного Человека"

Однажды, один из академиков столичного университета задумался, а действительно ли древесному соглядатаю и впрямь так нужно это пресловутое бессмертие? Ведь появился-то этот древень сам; никто его не призывал, а соответственно, и процессы в нём также проходят естественно. Всё, что пытаются свить народные целители – не более чем искусственный вариант повернуть время вспять. Не этими отвлечёнными мыслями нужно тешить себя; требуется взяться за это практически. Не сидеть с многотомниками в обнимку, а искать, раскапывать, что же такое мы упустили и какой такой символ всё никак не можем расшифровать.

Вот каковы были мысли Эбенхарта – доктора¹⁹ с археологического факультета. Столичные архивариусы поставляли ему все последние сведения, так или иначе связанные с деятельностью, закручивающейся вокруг дерева на площади. Из множества газетных статей, журналистских заметок и информаторских намёток, Эбенхарт был в курсе активности эзотерических общин. Ему также было известно, как в алхимических кузнях уже не первый месяц всё не стихает стук молота и не охлаждаются избитые со всех сторон наковальни. Для кузнечных старателей, свист труб всегда раскалённых до бела печей успел стать столь же привычным звуком, как пение скворцов по утрам. Алхимики – это как те же еретики-отступники культа Калиго, с той только поправкой, что алхимическое еретичество противостоит не обрядностям Гелио, а официально академическим устоям. Всякий алхимик – это вольнодумец и самобытный учёный. Эбенхарт относился к ним не отрицательно, но с изрядной долей насмешливости, потому что видел в их попытках сотворить lapis philosophorum²⁰ не более чем детскую шаловливость. Будто бы эти отступники от научной доктрины действовали по принципу: «А почему-бы и не попробовать, вдруг выйдет». Казалось, что если бы они и добились своего, – создали бы самый настоящий философский камень, – применили ли они его тогда по назначению, разве не захотелось бы им самим напоить себя обожествляющей амврозией? Но то было только одно подозрение. Второе же лишь ещё живее рисовало в образах алхимических оккультистов их инфантильную веру. Rebis – это просто символ и только. Другими словами, сколь много не бури скважину, воды ты там всё равно не сыщешь, потому что искать-то надо было совсем в другом месте. А откуда могла затесаться эта ложная метка? Только из неправильной интерпретации тех знаний, доставшихся нам от древних. Крест не всегда означает клад, а rebis – далеко не бессмертие. Ко всему здесь требовалось подойти куда серьёзней, нежели как всё понимали те невежественные алхимики, что в своих кузницах не успели ещё начисто прогореть, зря перепробовав сотни самых разных рецептов по сотворению вожделенного камушка.

Осененный духом исследований, Эбенхарт собрал все имеющиеся у него рукописи по алхимическим трансмутациям, набрал трёхдневный запас провианта и с лёгкой поступью, запрыгнул на ближайший рейс Цитринитаса. Там он и пересёкся с известной нам пятёркой рыцарей, однако, прямой контакт меж ними так и не занялся. Он слышал поучительные рассказы пышноусового рыцаря, видел его «воспитательный» подход к нерадивому ученику, видать совсем ещё юному и неопытному. Подметил у трёх других воинов отпечатанную на их лицах закалённую в боях бывалость, а когда поезд приближался к последней станции, Эбенхарт понял, что порученное этим несчастным задание было не героической миссией, а скорее смертным приговором. Сам археолог вознамеривался прошмыгнуть через Нигредо незамеченным и утайкой прокрасться за кордон – в опустелые земли, давно покинувшие список тех территорий, за которыми Великий ещё продолжал присматривать своим всевидящим оком.

Приходилось «красться» и проворачивать всё это предприятие «утайкой» по той причине, что для выхода за периметр требовался допуск, коего у нашего университетского эмигранта само собой не было. Но изучив хранящиеся в архивах планировки кордонных сооружений, он отыскал в них пару лазеек, по коим и сумел беспрепятственно выйти на покинутые земли древности.

*                  *                  *

Близилась последняя инстанция. Купе всех вагонов Цитринитаса давно опустели. В несущимся по рельсам левиафане числилось всего шесть персон: Дивайд, Ваний, Эбенхарт, Пайдей, Номос и Логос. Тишина, что мертвецкой хваткой сжимала слух каждого, была и у кабины машиниста. Будто, когда подступал черёд высадки на самой последней из остановок, управление рельсовой змеёй передавалось на попечение призракам, а сам машинист при этом, с превеликим облегчением сходил где-нибудь в начале Нигредо. Призракам – вот уж кому точно не будет горестно что-то потерять, так как они и так уже успели растратить всё, что у них некогда было, включая и самое ценное – это саму жизнь. Дивайду же с четырьмя сотоварищами ещё только предстояло побороться за последнее и к полуночи, рыцарская пятёрка заступила в затерянный мир, где не было места ни святости, ни доблести, ни, тем более, правдивости. Каждый житель этого тёмного края хотел обмануть, убить или принести кого-то в жертву. Зачастую, какая-бы махинация не задумывалась, всё всегда сводилось к последнему – к воздаянию жертвенности.

У рыцарского ансамбля были данные о пропащих без вести жителях, рыцарях и паломниках; о местах, где их видели в последний раз и где те предположительно могли сгинуть. На взятой с собой карте, отметки, сделанные по кругу, сходились в одной точке – невзрачном трактирчике на окраине одного села. Туда-то и пустились наши пятеро героев.

Местность покрывали снопы полынных сборов, на полях располагались курты с засеянными на них, известными лишь огородникам Нигредо, плодами, трава же виделась совсем пожухлой, как перед наступлением морозной зимы, однако, такое представление было обманчиво. В сущности, если тра́вы, деревья и растения, представали в столь неприятном виде, то состояние их, как и в других регионах, было постоянным. Как в Столице всё всегда зелёное и благоухающее, так и в Нигредо, вожжи правления отданы серо-бурым и тусклым тонам. Идя по размытой от частых дождей дороге, путники подбирались к таверне, укрывшейся под кроной чёрноствольной ветлы, что по природе своей, должна была наоборот, сиять, а не простаивать в омрачении. Такая противоречивость обнаруживалась не только в ивовой коре. Вся округа так и пестрила сплошными диссонансами. То, что привычно жителю Нигредо, приезжим всегда видится интереснейшей диковинкой; куда не глянь, всюду результаты грязного соития матери-земли с её небесным мужем. Даже нигредские дожди были тяжелее и переносились с куда больше требуемым для этого волевым усилием, нежели какая-нибудь слабая изморось Рубедо. Но у всех этих, так уютно живших плечо к плечу, противоречий была и положительная сторона: они до невероятно обостряли восприятие, особенно это замечалось у визитёров, так как заморскость когорты необычных явлений мало кого оставляла равнодушным. Равнодушным не оказался и следопыт Пайдей. Обострившиеся ощущения подсказали ему, что дорога неспроста так изрезана десятком рытвин. Куда не всмотрись, оставленные в почве колеи имели одну и ту же толщину. Эти факты указывали не только на то, что к корчме частят гости на подводе, но и на то, что повозка эта всегда одна и та же. Рассуждать о поставщиках еды и питья было глупо, так как вокруг тускло освещённого трактирчика то и дело, простирались жнивья, окученные штабеля картошки и прополотые от сорняков грядки с чем-то вроде редиски. Словом, что-то, да уже не укладывалось в мирную картину неприметной гостиницы.

Зайдя в неказистое строение, странников встретил плотный запах табачного дыма, забродившего пива и свежего сала. Терпкое сочетание столь различных запахов вновь напомнило о специфичности Нигредо и его coincidentia oppositorum²¹. Вся эта специфика нарочито гнала всяких пришельцев в шею, как бы не желая быть втянутой ноздрями чужестранцев. Общество в этом заведении было далеко не приветливым. Тёмные, исхудавшие, большинство длинноволосые и неотёсанные, на многих лицах шрамы и ожоги, у кого-то приличествуют опознающие метки, проставляемые на заключённых в тюрьмах, лицевые черты у всех заострённые, выражающие не то извечную скорбь, не то апатию. Словом, встреть вы таких проходимцев, вам навряд ли бы захотелось заводить с ними милую беседу. Скорее вы урвали бы за тридевять земель, лишь бы с ними больше никогда не пересекаться. Но как раз противоположного и хотела добиться пятёрка провокаторов. Ваний жестом указал троим подопечным, мол, действуем как обычно. Немного науськанный перед выходом в Нигредо Дивайд тоже стал различать едва заметные знаки друга, поэтому действовал в точности, как и его товарищи. Усевшись в самом центре задымлённого зала, из-за барной стойки к ним направилась хозяйка. Выглядела она не лучше всех остальных посетителей: такая же исхудалая, с легко прощупываемыми по всему телу костями, волосы на её голове уже стали выпадать, что говорило не только о преждевременной алопеции, но и о нехватке в организме витаминов. Авитаминоз – это привычное для нигредцев, ровно, как и ничем не несводимый болезненный внешний вид.

– Извините, но на сегодня у нас запланирована ревизия, так что, прошу вас подыскать себе какой-то другой кров, – не без скрежета в голосе, заявила барменша.

Закурив бриаровую трубку и тщательно осмотревшись, Ваний ответил:

– Не сказать, моя милая, что у вас проблемы с продовольствием, – продуктов и выпивки и впрямь было в достатке, от чего намечалась первая несостыковочка. – Да и других ты почему-то не уведомляешь, чтобы они тоже пошли прочь.

В трактире наступила пора, которую Ваний обожал больше всего – это время затишья перед бурей. За столиком в уголке какой-то седой старичок всё не прекращал ёрзать на своём стуле, точно пёс, что вот-вот сорвётся с цепи; двое джентльменов у окна погрузили руки в неизвестно, что скрывающие дождевики, а один забулдыга, явно только притворявшийся пьяным, как-то не естественно напрягся, словно бы приготовился к совершению какого-то пируэта. Но никто не начинал действовать, все ожидали какого-то знака, какого-то сигнала. По опыту, Ваний знал, что в такие судьбоносные моменты, что-то, да всегда приходит, нужно было лишь выжидать и не торопить события.

– Господа, – снова потянула своё трактирщица, – я дважды повторять не буду. Муж мой и так в скверном настроении и мне не хотелось бы ко всему прочему упрашивать ещё и его, чтобы он задал вам трёпку и выпроводил вон. Будьте столь любезны, не соблаговолите ли сами убраться?

На что всё попыхивающий Ваний отвечал:

– Чу, моя хорошая, слышишь? Полагаю твой муженёк с гостинцами едет, – слух у Вания, как и у всех рыцарей, был заострён до невозможного, поэтому то, что окружающие не могли различить от дуновение ветра, Дивайд и остальная троица спокойно могли уловить в том же ветерке гремящие раскаты от колёс всё приближающейся повозки. Но старый вопрос оставался в силе – с продовольствием ли в карете? – Что уж нам теперь спешить. Пусть приходит, да сам с нами поговорит об уходе. Не гоже же вам отсылать в столь хладильную ночь пятерых кочевников, не имеющих ни пристани родной, ни знания этой местности. Заблудимся и всё – поделом нам.

Развернувшись и направившись обратно к стойке с напитками, у хозяйки слегка подёрнулись уши – характерный признак того, что теперь и она уловила шум приближающейся телеги. Эти отзвуки посеяли нетерпение и во всех остальных гостях столь прекрасного кабачка. Особенно прекрасным он стал тогда, когда все перестали играть в бал-маскарад и открыли свои подлинные личины.

Пара у окна только потянулась вытащить что-то из своих дождевых плащей, как головы обоих тут же разлетелись на мириады черепно-мозговых пазлов. Дивайд был молниеноснее остальных, однако, выправка Вания хоть и уступала в скорости всего на долю секунд, выкинутый им из ножен кинжал смог не менее запоздало впиться в горло седовласого старичка. Мимикрия охмелевшего сони закончилась в тот самый момент, когда поднятую им резко голову встретили два дула близнецов Номоса и Логоса, тотчас превратив ещё пока сносную на вид физиономию в кучу требухи из волос, зубов и осколков черепа. В это же время, Пайдей сбил с ног схватившую со стола нож жену трактирщика и сам устремился к последнему. Стремглав выскочив за порог, он нацелил свой револьвер на остановившегося во дворике маленького, грузного и весьма дородного джентльмена. Тот поднял руки вверх, как-бы капитулируя и отдаваясь на волю милостыни Пайдея. Из всех пятерых, душа следопыта была мягче чем у остальных. Этим и был обусловлен его, так сказать, манер действовать без кровопролития и с минимальным количеством жертв. Однако эта его добросердечность ещё сыграет с ним злую шутку, а пока что, коротышка с экипажа проследовал в шалман к своей непутёвой жёнушке и тут же начался допрос:

– Что же вы уроды натворили! – вопила с залитым до красна лицом хозяйка этого третьесортного заведеньица. – Какое вы имели право так вольно убивать моих клиентов?!

Вопрос же её был скорее риторическим, так как ей сразу же бросились в глаза эти изысканные рукоятки, фигурно обточенные дула и огромных размеров барабаны. Она знала, что перед ней рыцари, она понимала и то, что в Столице про них что-то, да накопали и теперь пришёл час правосудия.

– Тише миледи, будьте сдержаны в своих изречениях, иначе ваш вёрткий язычок будет точно также красоваться вне черепной коробушки, как у того приятеля справа, – Ваний указал на мирно «спящего» за столом притворщика-пьяницу. – Я, конечно, наслышан о нервозности жителей столь далёкого края, но не полагал, что чужеземцев тут встречают по всем правилам бандитских притонов. Что же вы такое утаиваете от нас, мои хорошие, уж не то ли прибывшее «продовольствие»?

Дивайд с Номосом отправились разведать, что же за припасы такие вёз кучер. Как выяснилось, в кузове было с десяток обвязанных в едко пахучую тряпчину тел; ни одно не шевелилось и все казались давным-давно почившими на свет иной, однако, то было не так. Когда Номос поглубже заглянул в смердящее купе, он сразу же потерял равновесие и навзничь рухнул на землю. Дивайд же, благодаря скорости своих рефлексов, успел прикрыть нос рукавом и сразу же отпрянул от дурман-коляски. У Номоса едва прощупывался пульс. Сердце билось столь медленно, что напоминало, будто бы рыцарь впал в кому или летаргию. Прежде чем продолжить обследование «спящих красавиц», Дивайд вогрузил на плечи усыплённого напарника и воротился в зал к допрашиваемым.

– Номос! – вырвалось у его брата.

– Не беспокойся, он без сознания, но в остальном, в полном порядке. В карете много тел и все они усыплены какой-то пахучей отравой.

– Будь осторожен. Логос, – приказывал Ваний, – пойдёшь с Дивайдом для прикрытия. За твоим братом мы присмотрим.

Смочив марлю водой и сложив её в несколько плотных слоёв, Дивайд снова решился войти в сонное царство. Одно тело за другим он передавал Логосу и вскоре, все сновидцы были перетащены под крышу трактира.

– Итак, двенадцать вяленых кусков мяса – это и есть ваш ассортимент на обновление? – с привычным для себя юмористическим характером спрашивал своих арестантов рыцарь-следователь, но оба оставались немыми и всё такими же несговорчивыми. – Что ж, тогда сделаем проще. Пайдей – ты мастак в разыскном деле, обыщи это место, а мы, видимо, пока продолжим играть в молчанку.

Пол часа Пайдей изучал ветхую постройку. Все ночлежные комнатки на втором этаже пустовали, при чём, обустроены они были до ужаса скромно. Из мебели, в каждой находилась дряхлая тумба, битком набитая шприцами и какими-то медицинскими сыворотками. Как подумал Пайдей, наверняка эти лекарства продлевают ту самую спячку привезённых сюда людей, чтобы те случайно не проснулись раньше положенного. Но для чего же их всё-таки свозят сюда? Закончив со вторым этажом, ходок-исследователь принялся за осмотр подвальных помещений, но и тут его постигла неудача. Всё пространство загораживали бочки с вином и хмелем, а по углам были разложены подсушиваемые после недавней вскопки овощи. Ничего примечательного, никаких скрытых лазов, погребов или засовов – абсолютно ничего…

Вернувшись наверх, Пайдей сообщил не столь приятные новости остальным, от чего на узкой мордочке худощёкой хозяйки расцвела растянутая ухмылка.

– Ну что, столичный щенок, не смог вынюхать секреты Нигредо?! – она так и не могла тихо сидеть, в отличии от своего мужа; всё рвалась распутать стягивающую её заточенные коготки верёвку и наброситься на несносных законников.

– Не отчаивайся, безветрие нам сегодня благоволит и на горизонте я пока никого не подметил. Время терпит, нужно продолжать искать, – скомандовал Ваний, но теперь уже всем.

Будучи всё возившимся со спящими «яствами», Дивайда насторожило лёгкое колыхание одного из связанных. Расшнуровав узлы на шее и сняв маску с лица проснувшегося, Дивайд встретился с далеко неординарной личностью, экстравагантной и, если можно так выразиться, весьма еретической.

– Козья смута, а ты ещё кто? Тоже ещё один набожник Калиго, ирод ты этакий?! – напыщенно стал вещать всё ещё связанный по рукам и ногам пленник. – Ну ничего, вот только развяжусь, выпутаюсь из этого чёртового кокона, и я вам устрою… Устрою такой ритуал, после которого вам и в жизни больше не захочется проводить какие-то обряды!

– Утихомирь свой гнев, мой хороший, – советовал Ваний, – и лучше расскажи, как ты попал в лапы этих, как я успел понять из тобою сказанного, культистов. Мы не пособники Калиго, а верные Великому – перед тобой никто иные как рыцари, поэтому ты можешь быть споко…

– Ох, ну что за невезение! – перебил, а вместе с чем ещё отчаянней заговорил повязанный. – То Калиго, то Великий… Я что, магнит для всех спятивших по какому-то Абсолюту?! О, пресвятой Варфоломей²², поделись со мною своими муками, а взамен, избавь меня от этой всё мешающей способности – находить неприятности там, где их кажется и сыскать-то толком нельзя!

– Только не ты… – едва слышно промычал малорослик. – Пожалуйста, кто угодно, любая баба или мужик, даже самые туманные по крови, но только не он, – с полным угнетением в голосе закончил тот, кто привёз все эти тела.

– Что?! Заткнуться? Ха-ха, вот ведь рассмешил! – всё продолжал голосить связанный. – А коли боишься, оно и верно, ведь кто, как не я больше всех здесь, полагаю, осведомлён о ваших «тёмных делишках».

Дивайд наклонился к своей находке и спросил, согласен ли он на такой уговор: его освобождают и затем вывозят из Нигредо, так как было видно, что он не местный, а взамен, он предоставит им всю имеющуюся у него по этому месту информацию.

– Что ж, скажу откровенно, помогать рыцарским тупням мне не шибко-то нравится, но если вы дадите мне возможность понаблюдать за обрядностью Нигредо, пройтись по их выкопанным для Калиго катакомбам – тогда я всецело за!

Устоялось слабое, но какое-никакое доверие. Пока Дивайд разрезал оставшиеся путы, Ваний поинтересовался:

– Вы, стало быть, учёный из Столицы, я правильно полагаю?

Снова очутившись на ногах и пустив кровь по привычным циркулирующим протокам, развернувшийся свободец витиевато заговорил:

– Кхм… Конечно, досточтимый, я учёный. Высших кругов, между прочим. А прибыл сюда с великой миссией, – в открытую лгал этот притворщик, не забывая при этом гордо держать осанку и постоянно указывать пальцем в небо.

– А мне признался тем ещё отступником и ненавистником всего научного. Да ты такой слуга её величества, что и мы. Ты еретик! – всё продолжал вставлять палки в колёса выдуманностям лжеучёного схваченный коротыш.

– Тянут же тебя бесы за язык! Да, мне противна наука в том виде, в котором она преподаётся в Столице. Но это не значит, что моя увлечённость связана с симпатией Калиго. Скорее я тот, кто не поддерживает ни одну из сторон. Я индивидуалист и в своей индивидуальности готов зайти дальше любых пределов, лишь бы удовлетворить свои потребности в знании.

– Стало быть, у вас и направления с собой нет, что вы прибыли с каким-то институтским заданием? – всё вызнавал Ваний.

– Ах, конечно же нет! – с налёта изрёк торопыга неакадемист. – Вернее, там такое дело, знаете…

Хоть на руки болтуна тут же одели наручные цепи, про старую договорённость никто не забывал. Его действительно вывезут из Нигредо в целости и сохранности, но доставят при этом в камеру заключения. В Рубедо действовал строгий закон, не позволявший учёным, в силу их и так довольно поредевшего состава, лишний раз покидать стены Столицы. Всякий, кто ослушивался этого предписания приговаривался к суду или условному заключению в университетских затворках. И что, как не последнее могло стать самой кошмарной мукой для того, кто на дух не переносил всё академическое. Этим злопыхателем ко всему учёному был бескостно-язычный болтун Рейн.

– Мистер Рейн, вы попали в непростую ситуацию, поэтому в ваших же интересах согласиться на выдвигаемый нами ультиматум: либо вы оказываете содействие нашей операции и взамен, мы обещаем смягчить наказание за самовольную вылазку, либо же продолжите пятиться, чем только усугубите своё и так не столь привлекательное положение. Что думаете?

Что-то пробубнив про себя и скорчив кислую мину, Рейн ответил:

– Хорошо. Прекрасно! Будь по-вашему, но учтите, что в руины я отправлюсь вместе с вами. Добро?

– Добро-то добро, только вот нет здесь никаких руин, – словно с оскорблением в свой адрес, спарировал Пайдей. – Я обследовал это здание от чердака до подвала: никаких потайных рычагов, никаких скрытых задвижек. Ничего…

– А-а-а, – протянул развеселённый Рейн, – не уж то рыцарский нюх стал сдавать! Но-но, не расстраивайся мой милый. Твоя слабая чуткость здесь не обусловлена ранним альцгеймером²³; просто нигредцы настоящие профессионалы в мастерении потайных дверей, так что не мудрено тебе было, мой дорогой нюхач, опростоволоситься в своём, как кажется, весьма любимом деле.

– Я тебе… – стал приближаться Пайдей, но Ваний его вовремя остановил.

Рейн всё продолжал заливаться хохотом от разыгрываемой перед ним комедии. Пайдея, из-за непереносимости этого болтливого оскорбителя, оставили наверху вместе с всё не пришедшим в себя Номосом. Логос, Ваний и Дивайд спустились в подвальное помещение и предоставили их колоднику возможность самолично изучить столь тривиальное на вид пространство. Не прошло и нескольких минут, как откуда-то из-за бочек, он позвал кого-нибудь подсобить ему. Дивайд осторожно подошёл и стал всматриваться в указываемую Рейном настенную плиту. С виду, оглаженный камень не отличался от сотни других, выложенных по периметру погреба, однако чуть надавя на каменную выпуклость, что-то механически скрипнуло, далее последовал звук пришедших в движение поршней, а после некоторой паузы, в конце подвальчика оттопырилась увесистая дверца.

– Пф, тоже мне скрытники, – не без презрения отрезюмировал Рейн. – Ну, чего вы застыли как истуканы? Вам самим разве не интересно, что же такое нам предстоит лицезреть? Лично я в нетерпении, так что поживее добры молодцы, да поактивнее!

Не обращая внимания на постоянно сыплющиеся поругания Рейна, сопровождавшей его тройке пришлось хорошенько приналечь на отошедший от стены массив. В конце концов, дверь поддалась и квартет исследователей оказался в трактирном подземелье. Сами катакомбы не напоминали прямо-таки что-то древнее. Огрубленные формы стен и выведенные на них орнаменты говорили об их недавнем рождении. Другими словами, подземным тропам было не более полугода, что как раз соотносилось с тем периодом времени, когда обострились многие калиготропные сообщества. Спустя где-то пятьдесят метров, четверица изведователей добралась до конца пещерной кишки и оказалась в обнесённом обсидианом аванзале. Деревянные столы, очевидно собранные на скорую руку, были устиланны древними манускриптами и застарелыми трактатами. На стенах висели плакаты с разными воплощениями Калиго, под каждым из которых значилось определённое имя. Некто Бен Спинозис изваял что-то такое, в чём было очень трудно распознать элементы женственности; его работа скорее напоминала сгусток тёмной материи, из которого проистекало сотни крохотных сфер. Эти сферы отражали собой мир и каждая округлость интерпретировалась то желанием, то каким-то влечением, словом, всем тем, к чему присуще тянуться человеку. Но главная особенность этой абстракции в запечатлённом исходе от матери Калиго множественности. Этот мотив угадывался и во всех остальных «шедеврах», однако, без пояснявшего все эти тонкости Рейна, рыцари навряд ли бы догадались, что именно изображалось на каждом из полотен, так как от автора к автору, вид божеств сильно отличался.

– Так-так, вы только посмотрите! – всё восклицал и упивался своими открытиями Рейн. – Рейнус Декарто – почти что мой тёзка, да и в фантазии ему не откажешь. Всмотритесь в это разорванное тело богини: из одной её части изливается столь праведное и чистое, а от другой так и смердит чем-то низшим, материальным и бедственным.

– И как ты в этой мерзотности находишь что-то красивое? – недопонимал Дивайд. – Лично я вижу разрубленную надвое женщину, а из её кишок – проистекающую… – тут что-то замкнуло Дивайда и он сам не понимал, чем вызвано это не к стати возникшее замыкание.

– Эй, приятель ты ещё с нами? – Рейн пощёлкал перед глазами Дивайда пальцами, как-бы удостоверяясь, не поглотила ли юного рыцаря глубина столь необычной живописи.

– Хватит строить из себя критиков искусства, – пожурил обоих Ваний. – Там дальше следующая зала, да и света в ней куда больше. Будьте начеку.

Все выстроились в одну линию и пошли вслед за Ванием. Каждый концентрировался на любом, даже самом незначительном изменении во внешней округе, но Дивайд теперь был и впрямь, как выразился Рейн, «не с ними». Его сознание утянула та единственная мысль, которую он не удосужился сказать перед картиной, а фразой той была «пустота». Где Рейн видел разного рода концепции, когда-то вычитанные им метафизические теории и абстрактные идеи, Дивайд замечал всё то же самое, но в одной, ничем не разъединяемой целокупности – это пустоте, источником которой было вырванное из тела Калиго сердце. Он не знал, почему «пустота» встала у него поперёк горла, почему её не высказанность обрекла его сейчас на раздумья, но в этом всяко что-то было, только вот, что именно – юному принцу пока ещё было не положено осознать. Тут умственный план снова сменился моментом здесь и сейчас. Как одна картина усыпляла бдительность юного рыцаря, так другая отрезвляла и возвращала сконцентрированность его вниманию, а отрезвило, всех, собственно, вот что. Перед крадущимися были выставлены двадцать стульев; с каждого, будто антимакассар в Цитринитасе, свисал чёрно-алый балахон. Расстеленный перед самым входом бархатный ковёр протягивался до самого центра комнаты, где почётно возвышался жертвенный камень.

– Думаю у нас достаточно фактов, чтобы закончить это дело, не находите господа? – с притворством, как будто бы тоже являясь рыцарем, подытожил Рейн. – Но, прежде чем уйти, я всё же хотел ещё разок бросить взгляд на…

– Рано нам расслабляться, – с серьёзностью в голосе, прохрипел Ваний.

– Так и есть, – не то прислушиваясь, не то принюхиваясь согласился со своим другом Дивайд. – Приближаются…

Молодой рыцарь тут же побежал обратно в таверну. Все остальные ещё слабо понимали, из-за чего собственно спешка. Но поскольку Ваний и Логос знали о талантах искомца в крови Дивайда, они незамедлительно пустились вслед за ним. Только один Рейн и успевал, что проронять слова, недопонимая, от чего все так засуетились.

– Одержимый дурак, видящий перед собой лишь свои умудрённые игрушки! – с негодованием упрекал Рейна Логос. – Ты разве не заметил, как всё было прибрано и чуть ли не вычищено до самого блеска? Как аккуратно выглажена каждая сектантская риза, а освещение – лампадки так и лучились на максимальных оборотах. Всё говорит об одном – держатели трактира ожидали сегодня не только жертвенный груз, но и других гостей, приход которых, видимо не за горами.

В тот самый миг, когда среагировал Дивайд, Пайдей уже успел рассечь голову одному лихо ввалившемуся бродяге. Тот же охотничий нож, что вскрыл первого нечестивого, полетел в залезавшего через окно следующего гостя. Не успев до́лжно среагировать на третьего нападающего, в грудную клетку Пайдея вошла острая сторона самодельного молота. Захаркав кровью, он перебросил недоделанного кузнеца через плечо и размозжил его личико из громко громыхнувшего револьвера. Облокотившись на одну из опор второго этажа, раненный рыцарь медленно стал съезжать по стене к самому полу, оставляя за собой нечто вроде наброска сюрреализма – «кровавую абстракцию». В барабане было пять пуль, но по заслушиваемым с улицы отзвукам, вторженцев ожидалось куда больше. Приготовившись подарить своему длинноствольному товарищу ещё разок насладиться пороховым залпом, Пайдей не заметил, что хозяин-коротышка теперь просиживал в уголке совсем один, в то время как его жёнушка прокралась за барной стойкой и уже успела подобраться к своей цели практически вплотную. Тень костлявой мамзели закрутилась в затейливом эквилибре и как только был завершён её номер, вся теневая игра тут же и окончилась. Представление завершилось не из-за того, что в шоу наступил антракт, а по причине отмётанных от тени сонм мелких частичек – то были кусочки рёбер нашей актрисы, к сожалению, всё-таки успевшей мгновением ранее облагородить смертью своего партнёра по выступлению – уже бездыханно свесившегося у стены Пайдея. Убийцей же самой артистки был запыхавшийся, но не менее меткий от отдышки Дивайд. Семенившие снаружи незванцы обещали явиться с минуты на минуту, «чёрные осоки» Валенса оставались всё ещё раскалёнными, веки Дивайда томно опустились, но только слегка. Так стрелок погружался в глубокую концентрацию, тем самым практически без остатка предоставляя себя проклятию, которым его наделили ещё при рождении: Дивайд переставал действовать акуратом к своей звериной натуре и позволял крови искомца вырваться в её истинном облике.

В расхлебененные двери ввалились трое мужей, все жилистого телосложения и с тонкими фигурами. Каждый рванулся за какое-то прикрытие, дабы зоркость стрелка не успела застать их врасплох. Дивайд был слеп, слеп физически, но внутренне, он видел яснее некуда. Можно сказать, видел не сам рыцарь, а воспламенённое внутри него око искомца. Если ещё какое-то время назад, Дивайд больше был близок к чему-то человеческому и умственному, то теперь он всецело отдавался древним инстинктам и природе животного. Всё приходившие супостаты правда тоже были далеки от всего человеческого. Ими движила даже не столь искомость, как туманность, что, по сути, та же животность, только более стихийная. Её нельзя было контролировать. Ей также нельзя было помыкать в своих личных интересах. Туманник – это жертва собственного естества, узник своих инстинктов и прихотей. Это существа-автоматы, действующие всюду и всегда механически, не имея при этом шанса поступить как-то отлично от велений своих примитивных страстей. Но искомое начало возможно контролировать и за свои восемнадцать лет упорных тренировок, Дивайд успел в совершенстве выучиться этому непростому искусству. С полузакрытыми глазами, толком даже не разглядывая маячащие на периферии образы, две пули правой осоки сразу же проломили опрокинутый стол и прошли насквозь через грудину одного из культистов. Левая кисть подёрнулась, но рука не поднялась. «Добро, – рассуждал про себя Дивайд, – значит пока повременим с этим флангом». Далее он почувствовал, как спина покрылась мурашками, а ножные икры стало неестественно покалывать. С этими сигналами, он вмиг обернулся и встретил двух джентльменов, пытавшихся незаметно пролезть через оконца. Одному из форточников всё же удалось воспользоваться винчестером, но рефлексам Дивайда здесь могла позавидовать даже самая внимательная львица. Пуля прошла мимо рыцаря в доле нескольких миллиметров от его уха, после чего, контрвыпад не заставил себя долго ждать. Как эти господа вошли, точно также они и вышли, вдобавок прихватив с собой ещё одну беспутную душу, всё это время прячущуюся за столом. Эту экзекуцию наш палач сделал особенно изысканно: не успев ещё развернуться обратно ко входу, он, не глядя, полагаясь лишь на интуитивное прослушивание собственного тела, выпустил в одну точку два последовательно идущих друг за другом патрона. Гильзы глухо оттрезвонили по деревянным половицам, а испущенный из правой осоки свинец наконец-то настиг свою цель: первый свинцовый отпрыск вошёл в обеденный стол, но до своего лакомства он так и не добирается; спустя секунду, в уже проделанном отверстии первым выстрелом, второй свинцовый делегат допробивает столешницу и выплёскивает из груди несчастного фонтан алых красок.