Текст книги "Эдгар По"

Я вышла, открыла дверь и присела рядом с ним на залитом лунным светом крыльце. Спустя короткое время между нами произошла ссора, о причинах которой мне не хотелось бы говорить. В конце концов, я бросилась прочь с крыльца, пробежала вокруг дома и оказалась в комнате, где была мать.

– Мэри, Мэри! Что случилось? – спросила она. По, кинувшись за мной, тоже вошел в комнату. Я была очень испугана, и мать велела мне подняться наверх. Так я и сделала. По сказал:

– Я хочу говорить с вашей дочерью! Если вы не скажете ей немедля спуститься, я сам пойду за ней. У меня есть на это право!

Моя мать была рослой женщиной и, заслонив собой вход на лестницу, сказала:

– Вы не имеете права! Я не позволю вам подняться!

– Нет, имею! – возразил По. – Теперь она жена моя перед небесами.

Мать ответила, что ему лучше идти домой спать, и он ушел…

После ссоры… я перестала видеться и переписываться с мистером По и отсылала его письма назад нераспечатанными. Мать отказала ему от дома. Он прислал мне письмо с Вирджинией. И его я отправила обратно, не вскрывая. Потом он написал снова, и на этот раз я прочла письмо. Обращаясь ко мне официально «мисс Девро», он в саркастических выражениях укорял меня за мое бессердечие и непреклонность. Я показала письмо матери, а та – бабушке, которая в это время гостила у нас. Прочтя письмо, бабушка отнесла его моему дяде Джеймсу. Дядя был так возмущен и оскорблен, что без моего ведома написал мистеру По резкий и язвительный ответ. В это же время мистер По опубликовал в одной балтиморской газете стихотворение из шести или восьми строф, назвав его «К Мэри». Речь в нем шла о ветренности и непостоянстве, и тон его был очень суров. Все мои друзья и друзья По знали, к кому обращены стихи, что еще больше усилило возмущение дядюшки.

Мистер По пришел в такое бешенство от полученного письма, что купил плеть из воловьей кожи и, придя в магазин к дяде, избил его. В ту пору дяде было больше пятидесяти лет. Тетушка и оба ее сына бросились в магазин и, защищая дядю, порвали черный сюртук его обидчика на спине от пояса до воротника. Тогда мистер По засунул плеть в рукав и, как был, в разорванном сюртуке направился вверх по улице к нашему дому, сопровождаемый толпой мальчишек. Войдя к нам, он спросил отца и, когда тот вышел к нему, сказал, что только что видел дядюшку; показав написанное последним письмо, он заявил, что глубоко оскорблен и что избил дядюшку плетью. Меня позвали вниз. Увидев меня, мистер По достал из рукава плеть и бросил к моим ногам, сказав: «Возьмите, я ее вам дарю! «

Вскоре после того, как произошла эта волнующая мелодраматическая сцена, Девро уехали из Балтимора, и лишь много лет спустя судьба снова свела их с По. В рассказе Мэри Девро, девушки не очень образованной, но умной, есть кое-что примечательное, и как свидетельство человека, знавшего По столь близко, он заслуживает большого доверия. Едва ли нужно говорить, как неимоверно трудно жить вместе с таким нервным и легковозбудимым человеком, каким был По. Лишь преданная любовь и долготерпение миссис Клемм могли выдержать подобное испытание.

Приблизительно в то время, когда, по словам Мэри Девро, опекун угрожал оставить По «без единого гроша», если он на ней женится, Джон Аллан был как раз занят составлением завещания. Этот документ, продиктованный напоминаниями о всесилии смерти, был подписан 17 апреля 1832 года, ибо даже после поездки на воды в Хот-Спрингс в 1829 году здоровье Аллана продолжало неуклонно ухудшаться. «Напоминания» вновь приняли вид прогрессирующей водянки. Известия об этом вскоре дошли до По, который вел тогда оживленную переписку с Ричмондом. Старые слуги в ричмондском доме, не забывшие ни добрых старых дней, ни «мистера Эдди», изредка сообщали ему последние новости. О делах опекуна он мог узнать и от Макензи, по-прежнему друживших с мисс Валентайн.

У По было множество причин стремиться в Ричмонд. Помимо того, что там был его «дом» – обстоятельство, само по себе немаловажное, – он еще питал некоторую надежду на благосклонный прием со стороны опекуна, что означало бы для него немедленное облегчение его отчаянного положения и перемены к лучшему в будущем. По приехал в Ричмонд, где он не был более двух лет, в июне 1832 года. Возвращение в родные места всегда вызывает к жизни связанные с ними чувства и переживания. Маленькая столица Виргинии едва ли могла измениться с тех пор, как он видел ее в последний раз, – даже узор виноградных лоз, увивавших стены домов, казался все тем же. И когда он отворил железную дверь ограды и ступил на знакомую дорожку, у него не было и тени сомнения в том, что он действительно «возвращается домой». Все, что он видел вокруг, жило в самых сокровенных его мечтах. Ему открыл пожилой дворецкий, и По велел отнести вещи в «его комнату». Это не был жест, которым он хотел заявить о своих притязаниях, а просто давшая о себе знать старая привычка. Одновременно он выразил желание видеть мисс Валентайн. Ее не оказалось дома, а дворецкий сообщил ему, что комната «мастера Эдди» теперь отведена для гостей. По этому поводу между слугой и По возник спор. По считал комнату своей безраздельной собственностью. Ведь там все еще оставались его вещи, думал он. Чернокожий старик слуга пришел в замешательство. Тогда По попросил позвать миссис Аллан, которая вскоре спустилась в гостиную.

Там она нашла какого-то незнакомого молодого человека, который вел себя так, точно был членом семьи Алланов. К вящему своему изумлению, она услышала от него упреки в том, что она осмелилась распоряжаться в собственном доме так, как считала нужным. Что до По, то он, как и всегда в минуты сильного волнения, не сумел совладать с чувствами и принялся укорять эту «чужую женщину», захватившую место Фрэнсис Аллан без всякого на то права. Донесшийся из комнаты наверху капризный крик «наследника» нимало его не успокоил. Говорят, что даже ребенок не избежал его едких замечаний и будто в запальчивости он заявил, что, выходя замуж за Джона Аллана, теперешняя жена опекуна руководствовалась далеко не бескорыстными соображениями. Миссис Аллан отвечала, что отнюдь не рассматривает По в качестве члена семьи, с чьими желаниями надлежит сообразовываться в делах домоустройства, но, напротив, знает его всего лишь как нахлебника, живущего милостью ее мужа. Разговор получился весьма неприятным и привел обоих в крайнее раздражение. Для миссис Аллан присутствие в доме По явилось нежеланным напоминанием о правах любимого приемного сына первой жены, угрожавшего самим устоям, на которых зиждилось благополучие ее детей (их было уже двое) и ее собственное. Она послала в контору за Джоном Алланом, написав в записке, что она и Эдгар По «не могут оставаться и дня под одной крышей». В какой-то момент По исполнился решимости отстоять свои «права» и остался сидеть в гостиной. Но вот с улицы послышался сердитый стук трости и тяжелое топанье хромой ноги Джона Аллана, и этого оказалось достаточным, чтобы изменить если не чувства По, то, во всяком случае, его намерения. Он пересек зал и вышел через парадную дверь в то самое мгновение, когда Аллан вошел через боковую.

По отправился к Макензи и рассказал им о происшедшем. Макензи были простыми, отзывчивыми и все понимающими людьми. С ними еще жила Розали, а Джэк Макензи был по-прежнему его верным другом. Мисс Валентайн, которой По не застал, когда пришел к Алланам, прислала ему денег со слугой. Помогли, наверное, и Макензи. Через некоторое время он возвратился в Балтимор.

Известие о неудачном завершении визита в Ричмонд принесло мало радости прозябавшему в бедности семейству миссис Клемм. Единственное, чего удалось добиться По, – это еще больше углубить отчуждение между собой и Джоном Алланом. Последний больше никогда ему не писал, да и сам По пытался возобновить связь с опекуном лишь однажды. Рассчитывать оставалось только на себя, и он продолжал испытывать усердным пером новые и новые страницы с самой малой надеждой на то, что старательно выведенные красивым и четким почерком строки будут когда-нибудь напечатаны.

Следует заметить, что большинство домов, в которых По бывал в это время, привлекали его преимущественно тем, что там жили и собирались хорошенькие молодые девушки. В их кругу он чувствовал себя свободнее и приятнее, нежели в обществе молодых людей своего возраста, ибо неизменно становился предметом особого внимания и немалого восхищения, что приводило его в прекрасное расположение духа. Даже трудные месяцы, проведенные в Балтиморе, не были лишены светлых мгновений. Прислушавшись получше, на фоне безрадостного лейтмотива нужды и лишений можно различить мелодичные звуки фортепиано, которым По внимал в окружении юных прелестниц, их звонкие голоса, шорох длинных платьев и легкую поступь расшитых бисером туфелек по мягким, еще не расцветшим викторианским узором коврам. Спустя полвека одна старая дама написала о человеке, в ее памяти навсегда оставшемся молодым:

«Мистер По ростом был около пяти футов восьми дюймов, с темными, почти черными волосами, которые он носил длинными, зачесывая назад, как принято у студентов. Волосы его были тонкими и шелковистыми. Ни усов, ни бороды он не отпускал. Нос у него был длинный, прямой, черты лица правильные и тонкие, прекрасный рисунок губ. Он был бледен, и щеки его никогда не окрашивал румянец; кожу его отличал красивый и чистый оливковый оттенок. Выражение лица он имел меланхолическое. Худощавый, но великолепно сложенный, он держался по-военному прямо и ходил быстрым шагом. Но более всего пленяли его манеры. Они были полны изящества. Когда он смотрел на вас, то казалось, что он читает ваши мысли. Голос он имел приятный и мелодичный, но несильный. Одевался По всегда в черный, застегнутый на все пуговицы сюртук со стоячим, на кадетский или военный манер воротником; отложной воротник рубашки был схвачен черным, завязанным свободным узлом галстуком. Он не следовал за модой, а придерживался своего собственного стиля, который отличала некоторая небрежность, точно его мало заботила одежда. По виду его сразу можно было сказать, что он совсем не такой, как другие молодые люди».

Таков довольно полный портрет двадцатидвухлетнего По. Осенью 1832 года миссис Клемм переселилась с Милк-стрит в дом э 3 на Эмити-стрит, где жила вплоть до отъезда всего семейства в Ричмонд в 1835 году. Вместе с ней в новое жилище перебрались дочь Вирджиния и племянник Эдгар.

Глава пятнадцатая

Крайне мал был успех, выпавший до сих пор на долю По в его усилиях добиться известности или денег писательским пером. Иные из его стихотворений согрели несколько сердец, способных почувствовать жар божественного огня, и ближайшие знакомые говорили и думали о нем как о поэте. Если не считать этого, три его небольшие книжки словно провалились в пустоту. И он с горечью сознавал, что занятия изящной словесностью давно бы уже привели его в мансарду Чаттертона, не попади он раньше в мансарду миссис Клемм. Вот почему По, как мы уже видели, решил искать приложения своим талантам в другой, более прибыльной области. Он всерьез заинтересовался журналистикой и стал изучать выходившие в то время периодические издания, в первую очередь журналы. Результат был двояким: с одной стороны, он начал регулярно писать прозу, и в 1832 году пять новелл – первые из его опубликованных прозаических произведений – были напечатаны в газете «Филадельфия сэтэрдей курьер», той самой, чей конкурс на лучший рассказ он не сумел выиграть. Другой гранью нового увлечения По было появление его теорий об американской журналистике и литературной критике. Муза его тоже не была праздной – он работал над стихотворением «Колизей» и даже предпринял попытку написать драму «Полициан». Однако ему явно недоставало связей в издательских кругах. Приобрести их за то время, что он прожил в Балтиморе, ему не удалось, и зимой 1833 года казалось, что рассказам его, как и стихам, суждено кануть в небытие незамеченными и неоплаканными.

Достоин удивления тот факт, что с 1827 по 1833 год, в пору горестей и невзгод, По сумел совершить столь значительный литературный труд. Еще более удивительно то – и здесь мы находим убедительное свидетельство владевшей им неутолимой жажды творчества, – что он вообще нашел в себе силы что-либо сделать. Есть основания думать, что период нервного расстройства и болезни в Нью-Йорке был следствием слишком большого напряжения душевных и физических сил в предшествующие годы. Подтачивавший его недуг наступал путями, отчасти предопределенными наследственностью. Слабое сердце, делавшее его временами совершенно беспомощным, расшатанные нервы и первые признаки тех состояний, которые вызвали впоследствии помутнение рассудка, – все это отныне оказывало на него губительное действие. Ибо можно с полной уверенностью сказать, что с того момента, как По оставил Вест-Пойнт, он уже никогда не был совершенно здоровым человеком. Он, как и прежде, испытывал периоды душевного и творческого подъема, однако они снова и снова сменялись все более глубоким упадком сил. Голод, тревоги, разочарования и распущенный образ жизни привели к трагическому исходу – всего лишь шестнадцать лет спустя и в том же городе, где он впервые нашел приют у миссис Клемм.

Зимой 1833 года По целыми днями бродил по улицам Балтимора в поисках случайной работы. Несмотря на помощь родственников, места в газете ему получить не удалось.

За весь этот год он написал лишь одно письмо, в каждой строчке которого звучит отчаяние. 12 апреля 1833 года По в последний раз воззвал к Джону Аллану. Он говорит, что Аллан не помогал ему в течение двух лет и не пишет уже три года и что, хоть и мало надеясь на ответ, он не может удержаться от еще одной попытки привлечь к себе внимание опекуна. У него совершенно нет друзей, продолжает По. поэтому он не в состоянии найти работу и погибает, в прямом смысле слова погибает, лишенный всякой помощи. Хотя, добавляет он с горечью, его нельзя упрекнуть ни в праздности, ни в безнравственности, ни в оскорбительных для общества поступках, за которые он мог бы быть по справедливости наказан голодом и нищетой. «Ради всего святого, пожалейте меня и спасите от гибели!» Таковы были последние слова, написанные им опекуну.

Однако Джон Аллан уже приближался к тем пределам, куда не доходят письма. Его водянка быстро обострялась, и он чувствовал себя все хуже. Зимой и весной 1833 года он время от времени добавлял новые распоряжения к своему завещанию, которые носили столь конфиденциальный характер, что он писал их собственной рукой, дабы избежать необходимости засвидетельствования их подлинности посторонними лицами. В марте умер один из побочных детей Аллана, однако то обстоятельство, что теперь претендентов на его «благодеяния» стало меньше, не побудило его включить в их число Эдгара По, хотя он имел по крайней мере моральное право на его помощь.

В июле 1833 года «Балтимор сэтэрдей визитэр», выходившая одно время в Балтиморе еженедельная газета, которую в ту пору весьма успешно редактировал некий Лэмберт Уилмер, объявила конкурс на лучший рассказ и стихотворение, назначив за них премии соответственно в 50 и 25 долларов. В назначенное редактором жюри вошли гг. Джон П. Кеннеди, Джеймс X. Миллер и д-р Дж. Лэтроуб, который и оставил нам рассказ о том, что произошло дальше: «Мы собрались погожим летним днем, после обеда, на выходящей в сад веранде моего дома на Малбери-стрит и, расположившись вокруг стола, на котором было несколько бутылок доброго старого вина и коробка хороших сигар, приступили к многотрудным обязанностям литературных критиков. Я оказался самым молодым из нас троих, и мне было поручено вскрывать конверты и читать вслух присланные рукописи. Возле меня поставили корзину для отвергнутых нами опусов…

О большинстве представленных на наш суд произведений у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Одни были отклонены по прочтении нескольких строчек, другие – очень немногие – отложены для дальнейшего рассмотрения. Эти последние затем тоже не выдержали критики, и жюри готово уже было заключить, что ни одна из работ не заслуживает назначенной премии, когда взгляд мой упал на небольшую, в четверть листа, тетрадь, до сих пор по случайности не замеченную, быть может, потому, что видом своим она столь мало походила на внушительных размеров манускрипты, с которыми ей предстояло состязаться…

Помню, что, пока я читал про себя первую страницу, г-н Кеннеди и доктор наполнили свои бокалы и закурили сигары. Когда я сказал, что у нас, кажется, появилась наконец надежда присудить премию, они засмеялись так, словно в этом сомневались, и поудобнее устроились в креслах, в то время как я начал читать. Не успел я прочесть и нескольких страниц, как друзья мои заинтересовались не меньше меня. Закончив первый рассказ, я перешел ко второму, затем к третьему и т. д. и не остановился, пока не прочел всю тетрадь, прерываемый лишь восклицаниями моих товарищей: «Превосходно! Великолепно!» – и тому подобными. Все, что они услышали, было отмечено печатью гения. Ни малейшего признака неуверенности в построении фразы, ни одного неудачного оборота, ни единой неверно поставленной запятой, ни избитых сентенций или пространных рассуждений, отнимающих силу у глубокой мысли. Во всем царила редкостная гармония логики и воображения… Анализ запутанных обстоятельств путем искусного сопоставления косвенных свидетельств покорил заседавших в жюри юристов, а поразительное богатство научных познаний автора и классическая красота языка привели в восторг всех троих.

Когда чтение было закончено, мы стали решать, какой из вещей отдать предпочтение, испытав большое затруднение в выборе. Были вновь прочитаны вслух отрывки из различных рассказов, и в итоге жюри остановилось на «Рукописи, найденной в бутылке»…»

Вскоре, 19 октября 1833 года, очередной номер «Сэтэрдей визитэр» вышел со следующим объявлением, которое, должно быть, принесло По не меньшее облегчение, чем осужденному приказ о помиловании.

«…Среди прозаических произведений было немало обладающих разнообразными и высокими достоинствами, однако исключительная сила и совершенство тех, что были присланы автором „Рассказов Фолио клуба“, не оставили никаких оснований для колебаний. Ввиду этого мы присудили премию рассказу, озаглавленному „Рукопись, найденная в бутылке“. Мы считаем также своим долгом заявить, что автору, заботясь о преумножении собственной известности, равно как и удовольствии читающей публики, следует сделать достоянием последней все вошедшие в сборник произведения. Рассказы эти в высочайшей степени отмечены пылким, живым и поэтическим воображением, богатством языка, неистощимой изобретательностью, разнообразной и удивительной ученостью.

Джон П. Кеннеди, Дж. Б. Лэтроуб, Джеймс X. Миллер».

В том же номере был напечатан и удостоенный награды рассказ.

В наше время, когда литературных премий стало так много, что их почти перестали замечать, трудно понять значение этой награды. Полученные деньги, разумеется, пришлись весьма кстати, однако не только в этом состояла ее ценность. Впервые По оказался в центре внимания довольно большого числа читателей, ибо сообщение о присуждении ему премии поместили и другие газеты. Покинув тень кулис, он наконец ступил на залитую ярким светом литературную сцену, и с той поры все, что он на ней делал, хотя и не всегда вознаграждалось рукоплесканиями, было озарено этим волшебным сиянием. Кроме того, ему удалось приобрести влиятельных друзей, что в тот момент было, наверное, важнее всего. Одним из самых верных и надежных из них стал Джон П. Кеннеди, эсквайр, – благожелательный и умудренный жизнью человек, известный балтиморский писатель.

В понедельник, после появления в «Визитэре» радостного для По известия, он посетил всех членов жюри, чтобы выразить им свою признательность. Мистер Клауд, владелец и издатель газеты, уже успел побывать у Джона Кеннеди, дав такой отзыв о молодом авторе, что в одно время пробудил и любопытство и симпатию доброго джентльмена. Явившись к нему на следующий день, По встретил весьма любезный прием; манеры и внешность гостя вполне подтвердили интересный рассказ, услышанный Кеннеди накануне. Молодой писатель был приглашен бывать в доме, слывшем в ту пору одним из самых блестящих литературных и светских салонов в Балтиморе. Одним словом, в смысле, хотя и ограниченном, но совершенно определенном, мистер Кеннеди сделался для По полезным покровителем. Едва ли другой начинающий литератор когда-либо нуждался в таком человеке больше, чем он.

Не забыл По поблагодарить и мистера Лэтроуба и доктора Миллера, с которым также завязал знакомство и позднее переписывался. Дружба с Ламбертом Уилмером, редактором «Визитэра», продолжалась довольно долго. Он и По обсуждали идею вместе основать в Балтиморе литературный журнал. Это был первый из многих подобных планов, с течением времени все больше захватывавших По и в значительной мере поглощавших его мысли и энергию. Всем этим проектам создания «великого американского журнала» всегда недоставало двух необходимых условий – капитала и. постоянства характера в предполагаемом редакторе и владельце.

По внял совету напечатать другие рассказы из «Фолио клуба» и в конце 1833 года отправился в Филадельфию, с тем чтобы убедить старых своих знакомцев, «Кэри энд Ли», издать сборник его рассказов, к которым он позднее добавил несколько новых. В этом деле немалую помощь оказал ему мистер Кеннеди. Кроме того, ему удалось поместить другую новеллу из упомянутой серии, «Видение», в «Гоудис лэйдис бук»; она появилась в январском номере этого журнала за 1834 год.

В начале года до По дошли вести о приближении события, которое не могло не оказать влияния на его дальнейшую судьбу и требовало его присутствия в Ричмонде. Джон Аллан умирал, и в феврале 1834 года По вновь оказался перед знакомыми дверями ричмондского особняка с твердым намерением встретиться и поговорить с опекуном. Должно быть, он хотел смиренно напомнить о своих «правах», поведать об одолевавшей его нужде, возможно, раз и навсегда объясниться, покончить со всеми распрями и, получив прощение, которого можно было ожидать от лежащего на смертном одре человека, вновь вернуться в лоно семьи с надеждой разделить благодеяния родственной любви. Конец был близок, и возможность примирения, пусть даже самая ничтожная, давала По шанс. Пренебречь им он просто не мог. Целый мир воспоминаний, связанных с Джоном Алланом, которого он когда-то считал своим отцом, и важные для его будущего интересы влекли По столь неодолимо, что он попытался силой проникнуть в дом, хотя оказанный ему там в последний раз прием не должен был оставить у него никаких сомнений относительно чувств, которые Алланы питали к своему злосчастному «родственнику».

После его визита прошлой весной слугам были даны распоряжения, как поступить в случае, если «мастер Эдди» вновь пожелает посетить ричмондский особняк. Однако прозорливость хозяев оказалась тщетной. По ворвался в дом, оттолкнув дворецкого, и проворно взбежал по лестнице, ведущей в большую комнату с окнами на передний двор, в которой, откинувшись на подушки, сидел и читал газету Джон Аллан. Рядом с ним лежала трость. Водянка сделала его совершенно беспомощным. Насмешливо-ироническая улыбка, часто игравшая у него на губах в молодости и придававшая лицу почти приятное выражение, давно угасла. Ставший еще более крючковатым ястребиный нос и кустистые черные брови угрожающе нависли над сообщающей последние новости газетой. Но вдруг его маленькие пронзительные глазки скользнули вверх и узрели в дверях призрак, явившийся из прошлого. Время точно вернулось вспять, и перед ним, как когда-то много лет назад, стоял его юный «приемный сын» и с мольбой глядел на «отца», по обыкновению чувствуя себя в его присутствии скованно и неловко. Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга, эти два непримиримых духом человека, встретившихся в последний раз. Затем По с довольно жалким видом попытался приблизиться и заговорить со стариком. Но Аллан, точно защищаясь от нападения, схватил прислоненную к креслу трость и стал свирепо ею размахивать, изрыгая поток брани и проклятий. Он кричал, что побьет По, если тот осмелится подойти к нему ближе, и угрожающе приподнялся с кресла, словно умирающая хищная птица – страшная, неукротимая, способная и погибая сразить врага. На его крики прибежала испуганная жена и слуги-рабы, которые с позором вытолкали По за дверь. Вслед ему неслись возмущенные вопли немощного, дрожащего от гнева старика. По возвратился в Балтимор, до глубины души потрясенный и удрученный фактом, что в мире существовал человек, ненавидевший его до последнего вздоха.

Возможно, появление По в Ричмонде ускорило кончину его опекуна. Впрочем, она не застала Джона Аллана врасплох. О том, что предшествующие два года прошли для него в тягостном ожидании этого дня, ясно свидетельствуют даты составления и характер его завещания. В декабре 1833 года он был занят тем, что вместе со своим старым партнером Чарльзом Эллисом приводил в порядок и сворачивал дела фирмы, совладельцами которой они были. Спустя несколько недель Ричмонд посетил По, и с этого момента состояние Аллана начало резко ухудшаться. Спустя еще неделю его не стало. 27 марта около одиннадцати часов утра домашние услышали ужасный крик миссис Аллан, хлопотавшей в это время в комнате больного. Поспешив туда, они обнаружили Джона Аллана мертвым в его кресле.

Завещание Аллана, где Эдгар По даже не упоминается, было странным и весьма сомнительным с правовой точки зрения документом, бросившим новый свет на ряд неприятных обстоятельств, в течение длительного времени угрожавших благополучию его домочадцев, – обстоятельств, в которых По сыграл столь важную роль. У Джона Аллана оказалось неожиданно многочисленное потомство, о котором он хотел позаботиться. Правда, смысл его намерений был слишком неясен, ибо излагались они в крайне туманных выражениях и с явными нарушениями юридической формы – могло возникнуть вполне оправданное подозрение, что автор завещания больше радел о сохранении своего доброго имени, нежели о благе наследников.

Не приходится сомневаться, что даже слабая надежда на получение наследства не переставала занимать мысли По, когда он жил в Балтиморе. Джон Аллан не был столь черств и непреклонен, чтобы оставаться глухим к просьбам о помощи, и, как мы видели, иногда на них откликался. Смерть его положила всему этому конец, и По мог рассчитывать теперь только на себя самого. Последние узы чувств и интересов, связывавшие его с прошлым, распались.

Свойство душевного склада По было таково, что он не мог не тяготеть к людям, способным преодолевать жизненные трудности, и всегда искал их поддержки. Сам он не обладал такой способностью, подобно очень многим художникам, для которых реальность заключена в их мечтах и фантазиях. Именно поэтому даже в мыслях он не смог до конца порвать с Джоном Алланом. В этом проявлялся не эгоизм, но лишь стремление как-то защитить себя, косвенным образом восполнить недостаток тех качеств характера, которых он был волей случая лишен. Вместе с тем, как это ни странно, он никогда не соглашался признать чью-либо власть над собой как вытекающее из такой зависимости следствие. Здесь-то и происходил неизбежный надлом, отношения тотчас же рушились, и По искал другую, более или менее надежную опору или другую грудь, на которую можно было бы склонить «гордое, но усталое чело». В будущем ситуации этой суждено было повторяться вновь и вновь так же, как и в прошлом: освободившись от Джона Аллана, голодающий По был вынужден прибегнуть к помощи другого покровителя – армии; не найдя в себе сил терпеть ее порядки, он поступил в Вест-Пойнт, где с ним произошло в точности то же самое; избегнув военной карьеры, но безвозвратно утратив расположение Джона Аллана, он обрел пристанище у своей тетки, доброй и любвеобильной миссис Клемм. Они, казалось, были посланы друг другу самим провидением, и с психологической точки зрения их отношения были действительно благотворны для обоих. Возвратившись в Балтимор, По всем существом своим ощутил, что именно маленький коттедж на Эмити-стрит, а не роскошный ричмондский особняк был его настоящим домом.

И поэтому неудивительно, что и По и миссис Клемм явилась мысль (если они не думали об этом даже раньше) скрепить взаимную привязанность, уже объединявшую обитателей дома на Эмити-стрит, брачным союзом. Вирджиния была еще юной, совсем юной девушкой – ей шел только тринадцатый год, – но она быстро расцветала, превращаясь в женщину, да и замуж в те времена, особенно на Юге, выходили очень рано. Многим матерям семейств часто не было и семнадцати лет. Связи Эдгара с другими девушками, должно быть, тревожили миссис Клемм. Если бы он женился на одной из них, то мог бы покинуть свою тетку или привести жену к ней в дом, где и без того царили скудость и теснота. И конечно же, миссис Клемм искренне любила По. Их связывали родственные узы, и теперь она считала себя его матерью. Женитьба По на Вирджинии наилучшим образом отвечала интересам всего семейства, и сами молодые люди, несомненно, испытывали взаимную склонность. Однако Вирджиния все же была еще слишком молода для официального вступления в брак, и, кроме того, балтиморские родственники миссис Клемм решительно возражали против его немедленного заключения.

Несмотря на новые надежды и некоторую известность, которые принесла Эдгару По полученная им литературная премия, положение его во второй половине 1834 года осложнилось более чем когда-либо. Предложение опубликовать сборник его рассказов, с которым он обратился к издательству «Кари энд Ли» в Филадельфии, оставалось без ответа, найти хоть какую-нибудь подходящую работу по-прежнему не удавалось. Все внимание миссис Клемм было поглощено уходом за старухой бабкой, доживавшей последние дни. Сам По тоже испытывал недомогание, приближаясь к одному из тех периодов полной прострации, причиной которых были истощенные нервы и слабое сердце. Неврастенического склада герой, появляющийся в рассказах, написанных им в Балтиморе, отражает тогдашнее его состояние. «Визитэр» напечатал в начале года стихотворение По «Колизей», однако даже его страницы стали менее гостеприимны с тех пор, как Лэмберт Уилмер вынужден был покинуть пост редактора, оказавшись при этом в крайне бедственных обстоятельствах, и место его занял некий Хьюитт, который сам писал стихи и видел в По опасного соперника. Маленькое семейство на Эмити-стрит изнемогало от безденежья, и в ноябре 1834 года По, озабоченный и встревоженный отсутствием известий из Филадельфии, пишет письмо своему другу мистеру Кеннеди с просьбой помочь ему добиться аванса от «Кэри анд Ли» в счет будущего гонорара за сборник рассказов.