Текст книги "Логика монотеизма. Избранные лекции"

То есть оборотная сторона сознания, его внутренняя перспектива – это смерть, которая есть не что иное, как «фотография» той реальности, которая могла бы быть, не существуй мы вообще. Та самая бесконечность, которая ограничена нашим сознанием, проявляется в момент смерти как оборотная сторона этой ограничивающей бесконечной точки. Это сложная конструкция, но как-то она интуитивно ухватывается.

Итак, сознание теснейшим образом связано с концепцией ошибки, с интуицией ошибки, с тем фактом, что само наше существование как перцептивных субъектов, вброшенных в этот мир, свидетельствующих об этом мире, есть результат нарушения очень важного, фундаментального логического принципа – что бесконечность не может быть нарушена, она предшествует всему. Но она нарушена. И мы есть, и мы своим бытием свидетельствуем о «нарушенности» этой бесконечности, об ошибке.

Но далее. Поскольку сознание есть свет, который противостоит в этой точке оппозиции бесконечной тьме вне нас, то это сознание есть инструмент преодоления ошибки, восстановления некоей истины, которая лежит за пределами этой апории. Собственно, здесь мы подходим к радикальному определению цели, которое фундаментально отличается от гегелевского представления. По Гегелю, внутри абсолютной Идеи есть некая перспектива от всеобщего к конкретизации, от Бытия к его воплощению в виде человеческого существа. А в радикальном сознании существует иная перспектива: нарушение бесконечности в виде индивидуального свидетельствующего сознания есть залог того, что, во-первых, эта бесконечность, раз она нарушена, является обусловленной и, стало быть, ложной, а во-вторых, в самом нарушении есть залог той будущей бесконечности, восстановление которой даст нам подлинную, безошибочную полноту и решение, то есть преодоление этой апории. Можно сказать, пользуясь средневековым образом, что будет создан тот камень, который так тяжел, что Господь не может его поднять, но вместе с тем он его создает и поднимает одновременно. И залог этого задан в нашем сознании – фундаментальной искре оппозиции всему остальному.

Здесь я хотел бы отметить, что существует дуализм различения между смертью и гибелью: гибель постигает любой предмет или существо, в котором нет этого священного огня или божественной искры оппозиции. Разбить стакан – и стакан «погиб», резко ударили морозы, замерз воробей – тоже «погиб». (Декарт, кстати, считал, что животные души не имеют, и они есть просто автоматы, механизмы.) А вот человек – умирает, потому что внутри него существует некая «лента Мёбиуса», в которой смерть смотрит на самое себя, смерть встречается с самой собой, и из факта этого «смотрения в себя» как в свое отрицание возникает сам феномен сознания как света, как противостояния всему окружающему. Это уникальным образом дано только человеку. Но мы не пускаемся в эту тему, потому что это выход за пределы философского дискурса в теологический, а мы теологического дискурса касаться не будем.

Но очень важно понять одно: подобно тому как есть гибель и смерть, существует точка сознания, точка оппозиции бесконечному, есть и разум – в смысле Логос, Нус, сфера архетипов, форм и идей, которые не есть это сознание. Это есть первичная организация этой среды – этого не-Я, которое противоположно нам, внеположно нам в форме некоей феноменологии, по отношению к которой мы, как странники, – просто в оппозиции.

Окружающее нас состоит просто из пятен и клякс, это «пятна Роршаха», которые мы, родившись, еще не знаем, как интерпретировать. Можно сказать, что это хаос, ничто, потому что движущиеся пятна равноценны ничто. Но тем не менее и кляксы имеют формы, и они каким-то образом структурированы; бывают черными или красными. Так вот, феноменологическая структурированность «мира Роршаха» – это есть Логос или Нус, первоначальная стихийная организация Бытия, и этому противостоит точка оппозиции, наше сознание. Исходя из этого можно сказать, что на человеческом уровне этот «первичный разум» создает феноменологию Логоса, – «мудрость», которая не нуждается в словах, понятиях, дискурсе, нуждается только в символах, постижениях, гармониях. Приведу пример. Музыка – это упорядоченный хаос, это Логос, движение звуков разной тональности, разного качества, которые можно расшифровывать, объяснять, пытаться понять, что ты при этом чувствуешь, но это будет чушь: это другое измерение, другая организация Бытия. И есть литература как проявление сознания, проявление присутствия оппозиции Я. Чем отличается контакт сознания с миром? Он необходимо проявляется только при наличии языка.

У каждого из нас задан перцептивный центр при рождении. Это дар Божий. Но если мы Маугли – попали к волкам и пробыли там два-три года, – то этот центр никогда не проснется, мы никогда не заговорим и будем погружены (как насильственно плененные мухи в янтаре) в мир «автоматов Декарта», то есть волков, обезьян, тигра Шер-Хана. А родившись в человеческом пространстве, мы попадаем в колыбель, и мать нам говорит, что вот «это – погремушка», «я – мама», «вот это – молочко» и так далее. Мы усваиваем этот язык, и этот язык помогает нам организовать «пятна Роршаха» в узнаваемую, постигаемую систему.

Уверяю вас, что если в какой-то момент из человека щелчком или ударом по голове выбить язык, то вокруг него мир обрушивается в бессмысленную разноголосицу пятен и объемов, которые являются пугающим выходом в космическую пустоту. Каждому, наверное, знакомы моменты, когда он просыпается в своей комнате, еще не вспомнив про язык, и он обнаруживает себя в чудовищном пугающем пространстве, в котором обычная лампа выглядит как нечто угрожающее, и все абсолютно перевернуто. Потом – клик – человек вспоминает, кто он такой, вспоминает язык, все становится на свое место: это лампа, это ковер, это окно; потому что язык является «организатором» хаоса. На самом деле практика подтверждает не опыт Платона, согласно которому «вещи являются отражением идей», а чистый номинализм: вещи существуют постольку, поскольку вещи для нас названы с «сопроводиловкой», объясняющей, что это такое.

Если верить Платону, получается, что этот стол – он и на небе «стол», и когда на него смотрит ангел из великих миров над нами, он тоже видит стол. Но это собачья чушь, потому что он только для нас существует как стол, а для любого, кто не знает, что это стол, – это «пятно Роршаха».

Так вот, номинализм прав: язык – это зеркало. Наша перцептивная точка, которая находится в оппозиции к бесконечному, ограничивая его, – без языка она не может непосредственно соприкоснуться с бесконечностью, с миром феноменов. Маугли не может свою точку перцепции противопоставить реальному миру феноменов, он лишен этого. Почему мы можем? Потому что есть зеркало, в которое смотрит наше сознание, – это язык. Язык – это зеркало, в которое смотрится наша внутренняя оппозиция тотальному Все. И этот язык существует как система «имен», которая концептуально наделяет, исходя из нашей позиции, условными значениями все эти «пятна Роршаха».

Но эта система имен предполагает их движение между собой: имена – как словарь, – просто список 50 или 60 тысяч. А почему они вступают в отношения между собой? А потому, что есть медиатор – это точка моей оппозиции всему, которая есть тот центр, через который эти 50 или 60 тысяч слов начинают вступать в отношения между собой, строя миры. Вы скажете – фиктивные, – потому что это не более чем творчество писателя или домыслы интеллектуала, фантазера. Но другого-то нет! Проблема в том, что сознание не может ошибаться, потому что нет ничего, что бы сказало ему: «Я более истинно».

Против сознания может выступить только другое сознание, то есть другая модальность сознания, и дальше они уже должны доказывать истинность или преимущества одного или другого, не апеллируя чему-то вне сознания, потому что вне сознания нет ничего, а исходя из внутренних достоинств этого процесса комбинаторики имен. Процесс комбинаторики имен мы должны назвать мышлением. И мышление есть некая тайна оперирования смыслами, которая противостоит той инстинктивной мудрости, что связана с разумом. Инстинктивная мудрость, связанная с разумом как то, что иллюстрируется стихийной эмотивностью, которая возникает при прослушивании музыки, – она не нуждается ни в чем, она может быть вообще телепатична, основана не на комбинациях, а на передаче импрессии без слов, обмене психическими полями.

А мышление – это организация того зеркала, в котором, с одной стороны, структурирован мир как то, чему мы противостоим, но с другой стороны, это зеркало, в котором наше сознание, как точка оппозиции, видит самое себя. Так вот, мышление – это тот инструмент, в котором и только через который сознание может поставить глобальную теологическую сверхзадачу. Будучи следствием ошибки и вместе с тем единственным залогом истины, выйти на ту перспективу, в которой эта ошибка снимается как обновление Бытия, как Новая земля и Новое небо, как выход в ту реальность, где «вода течет вверх, а из камней распускаются розы». Это та самая реальность, которую обещает религия, теология. Она осуществляется, как ни странно, не через открытие каких-то источников «мудрости», не через подключение к платоновским субтильным мирам, где живут «идеи». Эта реальность осуществляется через мышление, которое является оперативной технологией политики, оперативной технологией власти, и это вместе с тем теологический процесс.

Таким образом, гносеология как феномен сознания (того, что противостоит бесконечной реальности) является вместе с тем и базой совершенно конкретного исторического процесса, который выводит нас к Концу и завершению Времени и к выходу на Новую землю и Новое небо, – то есть к преодолению Бытия в его инертном глиняном субстанциональном качестве. И поскольку это есть теологический процесс, это есть процесс провиденциальный, а не динамика, как у Гегеля («от общего к конкретному»).

Это есть процесс реализации Провиденциального Замысла, Мысли Божественного Субъекта, который находится вне Всего. Сознание, находясь в оппозиции ко Всему и вместе с тем внутри Всего как ограничитель, есть указание на этого Субъекта.

Можно сказать, что сознание внутри нас как точка оппозиции Всему – это как «дырка», «скважина» в двери, которая нарушает гомогенность двери, но эта скважина под ключ, который появится, который будет вставлен. Но для того, чтобы он появился, был вставлен, необходим процесс, который будет соответствовать качеству этого сознания, природе этого сознания. Это есть мышление и язык, организованный определенным образом.

Задача – создать зеркало, в котором проявится этот Провиденциальный Замысел. Это на самом деле творческая, «режиссерская» работа. Можно представить историю как сюжет шекспировской пьесы. Есть «Гамлет», он уже написан, и его можно только ставить. Разные режиссеры подбирают разных актеров, проводят кастинг – не получается, проводят репетиции – проваливаются, – и так до тех пор, пока рано или поздно не придет правильный режиссер, не прочтет правильно «Гамлета», не подберет правильных актеров. Тогда наконец-то состоится та постановка, которая будет абсолютной победой, абсолютным триумфом, то есть телосом, – Концом, завершением и катарсисом всей сути реальности, само свидетельствование которой нами свидетельствует о ее ошибочности и о необходимости ее исправить.

Это и есть описание того, как работает и выглядит радикальное сознание. Для традиционного сознания мир есть гармония, и в центре его существует критерий блага, управляющий всем, и только движение к этому благу может быть целью.

А для радикального сознания вселенная представляет собой вызов, вселенная представляет собой следствие ошибки, потому что наше сознание есть ограничитель бесконечности, – это дано нам на опыте, но вместе с тем бесконечность не может быть ограничена, а она ограничена. Эта ошибка является той апорией, которая работает в нас, и в истории, и в механизмах большого социума как некий «ядерный реактор». Ядерный реактор, в принципе – тоже некая апория на уровне микромира.

Ответы на вопросы

Откуда возникает эта градация на «радикальное» сознание и «традиционное»?

Здесь мы уходим немного в социологию, но можно и уйти – почему нет? С точки зрения той платформы, которую я описываю, в современном мире, в мире посттрадиционном, либеральном, в глобальной нынешней реальности существуют четыре фундаментальных игрока. Первый – это Традиционалистский клуб, самодостаточный и абсолютно правящий до 1914 года, но в силу геополитических и социальных моментов он вынужден был уйти за занавес, скрыться за кулисы. Понятно, кто такие представители Традиционалистского клуба, – это знать и стоящая за их спиной публика, которая несет в себе некие фундаментальные принципы метафизического понимания реальности, – не только понимания, но и практических возможностей по этому поводу. Условно говоря, это высший эшелон клерикальной пирамиды и те, кто стоят за их спинами, – «старцы» и их аналоги во всех возможных конфессиях. Это – Традиционалистский клуб. Эти «старцы» имеют выход не на нас с вами, не на простых людей, они общаются с высокопоставленными представителями наследственной знати. Через суфиев, некоторых шейхов и мастеров можно выйти на членов британского королевского дома – никаких проблем. То есть сложно выйти, но можно. Этот игрок – Традиционалистский клуб, хотя обычная публика узнает о нем из анекдотов и домыслов прессы и думает, что главными является партии, парламенты, но это не совсем все так. Традиционалистский клуб рассматривает этот мир как тень высоких миров: «Здесь – символ того, что там».

Вторым игроком является Либеральный клуб, который набирал силы последние 200 лет, и после 1945 года он вроде бы победил и заполнил собой все. Либерализм есть левый, крайне левый, социал-демократия, марксисты, есть либерализм правый, вплоть до фашистов, но это все – либерализм. Либеральный клуб стоит на платформе такого сознания: «Мы здесь живем один раз, нужно стараться, чтобы жизнь была хорошей: сидим, кофе пьем, и пусть это будет до бесконечности». Это может быть в разных вариантах – для пролетариата все должно быть хорошо, для арийской расы все должно быть хорошо, для меритократии, – но это все материалистический агностический взгляд, который исходит из эвдемонизма, – из установки на позитив здесь-присутствия.

Есть Радикальный клуб, о котором мы говорили. Радикальный клуб считает, что Бытие основано на ошибке, которую надо исправить.

И есть «молчаливое большинство» между ними. «Молчаливое большинство» – это люди, предки которых имели некоторые принципы, но они в силу обстоятельств выброшены со своих насиженных мест, лишены корней, стали «мегаполисной пылью». Человек, деды которого хранили представление о семейных ценностях, о целомудрии, о чистоте, – а он сегодня живет в мегаполисе, на самом социальном дне, и понимает: если он будет в условиях данного телевизора, данных социальных установок выражать эти свои ценности, то он будет выглядеть диким чучелом. Поэтому он молчит и ничего не понимает в этом мире.

Надо сказать, «молчаливое большинство» – носители необыкновенной энергетической мощи, такого бессловесного потенциала. Доминирующее внутренне ощущение «молчаливого большинства» – это негатив, потому что они ничего не понимают в этом мире. Например, они не понимают, почему Путин ушел, а Медведев пришел, почему погромы в Оше, – они ничего не понимают, и это вызывает у них негатив.

Традиционный, Либеральный и Радикальный клубы – это три игрока, три модальности современного сознания, все они находятся в жестокой сшибке между собой и борются за «молчаливое большинство». Особенно борются за большинство различные версии Либерального клуба – левые и правые. Левые говорят: «Ребята, у вас ЖКХ, социалку недодали, зарплату не платят…» – они так пытаются овладеть сознанием «молчаливого большинства». Правые говорят: «Черные понаехали, вы же ребята русские, вы говорите на одном языке, – а что тут эти делают?» Дело в том, что человеку обязательно нужны «реперные» пункты, он не может жить без ориентиров, он не может жить в полной темноте и непонимании. А «реперные» пункты, когда ничего не понимаешь, – это то, что очевидно, а очевидно, что я говорю на определенном языке и в паспорте у меня написана определенная национальность. И правые либералы пытаются через эти пункты воздействовать. А поскольку значительная часть «молчаливого большинства» – это женщины и домохозяйки, есть управа и на них: это мыльные оперы, которые программируют сознание женской части «молчаливого большинства».

Идет борьба, и не только такая, как я сказал, но и более сложная. Остальные тоже борются непосредственно между собой. Есть борьба между радикалами и либералами. В частности, политический ислам – это осевой, центральный стержень или ядро радикального сознания. Оно входит в конфликт с либералами прежде всего, а за либералами стоят и ведут шахматную игру традиционалисты.

В вашем понимании мышления и языка есть место для понятия «дух»? Где находится дух между мышлением и языком? И второй вопрос: для себя вы отличаете понятия «дух» и «душа»?

То сознание, о котором я сказал, эта непостижимая точка оппозиции Всему, которая ограничивает это бесконечное Всё тем, что просто поставлена в центр, – это и есть дух. А если говорить теологически, то это частица Духа Божьего, которая вложена при сотворении в Адама. Когда Адам был глиняной куклой, когда он еще не был оживлен, находился в состоянии комы, «предсотворительной» комы, – в этот момент Творец вложил в него частицу Духа Божьего. Но это – не Себя, потому что Его как субстанции нет, но частицу Духа своего как того энергетического поля, которым он оперирует. Эту частицу он вложил в эту глиняную куклу – это и есть Дух.

Язык люди не создали. Как люди могут создать язык, если каждый из нас рождается из матери – травма! В мир приходит, пуповина разрывается, младенца обжигает воздух, он вдыхает – и его разрывает боль. После этого его кладут в колыбель, пеленают, и он слышит непонятные звуки. И дальше его программируют матрицей. Он вырастает, начинает ходить в школу и получает матричный оттиск на этой мягкой глиняной субстанции.

И каждый так. Все мы получаем язык извне. Если каждый из нас получает язык извне, как же мы можем его создать? Потому что, когда мы уже поднялись, мы его получили, а если мы бессловесные «маугли», мы не можем его изобрести. Сотня «маугли», собранных вместе, не могут создать язык с нуля. Язык является первым Откровением человеку, и язык первым бессловесным людям Золотого века принес Адам, изгнанный из Рая. Но это уже теология, это не философия.

Что касается различения души и духа – различаю. Мы живем в бесконечной реальности, которая вне сознания, вне языка, вне мышления описывается музыкой. Это Бытие в чистом своем, непросветленном нашим свидетельствованием, виде. В этом виде – мы можем его только «гипостазированно» объективировать, представить – есть восходящие токи и нисходящие. Представьте себе макет человека, как его изображали в средневековье, вписанным в пентаграмму, у него стрелки идут вниз и вверх: solve et coagula, «растворяй и сгущай». «Сгущение» – это нижние миры, вещество. «Разряжение» – это верхние миры, тонкие планы, – это то, что связано с душой. Но многие люди считают это «разряженное» «духом». Они думают, что если это воздух, то это – «дух». Это не Дух. Дух – это оппозиция всем состояниям – как «сгущенности», так и «разряженности». Дух – это абсолютно иное. И это абсолютно иное совпадает с точкой нашего сознания, которое и есть наш истинный внутренний субъект.

Видите ли, внутри концепции блага, на которой базируется большинство авраамических религий, очень сильно проработан философский концепт блага, гармонии, равновесия: императив Канта и так далее. В чем мне показался недостаток вашего концепта: когда Вы говорите об ошибке и подходите к ее решению, у вас стоит стрелка за пределы философии… Вы умышленно обходили этот вопрос или у вас есть ответ на вопрос об ошибке?

Вы очень тонко и очень остро поняли и почувствовали «тренд». Потому что, если по основной линии брать, «по специальности» – я не философ, я теолог. И то, что я формирую и формулирую, является на самом деле пролегоменами к теологии.

Философия для меня – это инструмент некоторых подходов, описаний и так далее, но вместе с тем поле борьбы и поле критики, потому что считаю, что сфера философии на сегодня полностью выработана и исчерпана. Постмодернизм доказывает это. Постмодернизм есть крушение здания европейской философской мысли. Она существовала с эллинизма и, по сути, до Хайдеггера не выходила из эллинизма. Хайдеггер и Сартр – это последние арьергардные бои. Потом – все, коллапс.

А почему коллапс? Да потому что внутри пафоса философии, внутри ее задач невозможно подойти к радикальному телосу человеческой экзистенции. Потому что философия – обратная сторона метафизики. Что такое метафизика для Традиционного клуба? Это: «Я индивидуально существую здесь, но я стремлюсь к тождеству с бесконечным. Я должен получить посвящение и осуществить великую идентичность с Первозданной бесконечностью. Конкретное должно отождествиться со всеобщим».

Философия – это обратный путь. Как я могу всеобщее представить в виде конкретного? Анаксимен говорит: это воздух. Гераклит говорит: это огонь… Короче, вода, огонь и так далее – общее, а существует в виде конкретного. И Гегель ничем не лучше Анаксимена – он говорит: общее существует как человек. Бесконечная идея находит себя в человеке, конкретном, его современнике.

Моя задача: я вижу, что это движение от всеобщего к конкретному, от конкретного ко всеобщему, – это гармония человеческой мысли, она уже выработана. Только теология, которая делает ставку на абсолютно антитезные, «апорические», концепты, – только она может вывести человека из метафизического тупика.

Теология не может.

Та теология, которую я методологически сейчас представил, намекнул на ее существование, может. Я же не Фому Аквинского вам излагаю и не Беду Достопочтенного, – я излагаю теологию совершенно другого типа.

Эта теология, которая является совершенно новой, постфилософской теологией, она учитывает тупиковость и замкнутый круг, в котором вращались мыслители традиционного звена, – между всеобщим и конкретным, между благом и дисгармонией. Это все гармошка имманентного, а теология – это свет за пределами этого.

Моє питання в контексті: радикальна свідомість, політичний іслам і Росія. Наскільки радикальна свідомість спрямована проти Росії? Чи навпаки, згідно радикальної концепції Дугіна, вона є за Росію?

Во-первых, Дугин не относится к радикальному сознанию, он старается представлять в меру возможности традиционалистское сознание, и его установки тесно связаны с платформой формального традиционализма, который он, правда, очень сильно «облегчил», чтобы они работали для его конкретных задач и целей в его пространстве. Но, в принципе, он отпочковался от традиционалистской школы Генона и он антирадикал, естественно.

С точки зрения радикального сознания есть две противостоящие друг другу реальности: Общество и Община с большой буквы. Что такое Общество? Это субъект, который является конкретизацией в человеческой форме вот этого великого Бытия или Великого Существа, о котором я говорил, – solve et coagula. Но solve et coagula в пентаграмме – это Иблис. Сатана, но не тот, который с рогами и перепончатыми крыльями, а тот, которому поклоняется языческое человечество – Аполлон, Ормузд, Осирис и так далее. Кстати, слово Иблис, как называется враг Бога в арабском языке, – это просто арабское произношение слова Аполлос, то есть Аполлон.

Это Великое Существо, «сын неба и земли», как говорят китайцы. Эта организация первозданного Бытия проявляется на наш мир, на наше зеркало в форме коллективного Общества, которому противостоит Община. Община – это братство верующих, которые объединены, как братья, между собой не потому, что они произошли из общего лона материнского, не потому, что связующим звеном является плоть матери, а потому что они связаны смертью, они знают, что умрут. Их «лоно» – это общая могила, которая их ждет, и они братья через смерть. Но их неизбежная смерть, которая их ждет, – это оборотная сторона их сознания, которая есть вместе с тем их миссия.

Они уверены, что должны преодолеть тьму неизбежного Конца, потому что это дверь, за которой открывается выход в трансцендентную перспективу. Разнообразны формы, которая Община принимает, – ведь я говорю не только о политическом исламе, я говорю о гуситах, об адамитах, о катарах, о всех революционных сектах праведников, которые в Европе поднимали антицерковные, антифеодальные восстания. Но все Общины видят во всех формах организованного Общества с фараоном во главе – тиранию и присутствие Сатаны. Конкретное изображение того, что такое Общество, мы находим в христианских священных книгах, потому что там все изложено про фараона, там все изложено про кесаря, а фараон и кесарь – они как были, так и есть.

Как можно спорить с концепцией Общины, когда уже все сказано про кесаря: Евангелия дали на это ответ, расставили все акценты? Моисей вывел правоверных из Египта и бросил вызов фараону – все уже сказано. С одной стороны – фараон, возглавляющий коллективного Сатану в лице человеческого социума, а с другой стороны – Община единобожников.

Как же глухонемые ориентируются в мире, если речью они не наделены?

Ведь нам же не важно, что является знаком? Язык – это система знаков в номиналистском понимании. Для реалистов – например для Платона и платоников, – вещи и идеи обладают самостоятельной жизнью: стол – он и там, наверху, стол, чашка – она и там чашка, – они сами по себе есть. А номиналисту понятно, что никакой чашки нет, есть концепция «чашки», и по-английски это будет писаться как «cup», а для слепого это некие шероховатости на бумаге, которые он читает пальцами.

Но у нас прежде должна быть некая языковая система, от которой мы можем отпочковать редуцированные версии, – то, что может почувствовать слепой, шрифт Брайля, например. Самое главное, что язык является следствием Откровения. Язык невозможно создать в человеческой практике, его человеческая практика только портит.

В этом смысле интересны работы классических санскритских грамматиков, которые исследовали появление на базе санскрита пали, хинди и других языков. Конечно, их оплевывали и осмеивали марксистские философы и филологи, но они прямо говорили, что санскрит – это божественный язык, на котором написаны ведические гимны и который попал к шудрам, рабам, женщинам и детям. И по мере воздействия на него этих «нелегитимных» говорящих он преображался в пали (язык буддийского канона) и новоиндийский хинди. То же самое – латынь. Высокая латынь попадает к «образованцам», становится варварской латынью, распадается на местные романские языки, – порча.

То же самое – арабский язык. Исламское предание говорит, что арабский язык был открыт в готовом виде и передан Исмаилу, сыну Авраама, в тринадцатилетнем возрасте. Исмаил вместе с Агарью, своей матерью, был удален от Сары 4000 лет назад, – ему был открыт этот язык. Потом арабский язык стал языком окружения и последователей Исмаила, подвергся порче, декадансу, и уже до прихода ислама существовали диалекты, которые были очень далеки от литературного стандарта.

Почему ислам говорит, что Коран – это чудо? Ни один мулла не ответит. А причина очень проста: когда на Пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует, снизошло вдохновение и он стал говорить аяты, они были на чистейшем литературном арабском, которого он не знал, потому что он был один из многих: вырос как обычный человек и говорил на языке своего окружения. Но он заговорил на языке Корана, на котором никто в его время не говорил. Поэтому там есть такой аят: Бог говорит ему, что «они говорят, что ты обычный человек, который это придумал, но пусть все вместе приведут хоть один аят, подобный этому». Сейчас, когда мы читаем это на классическом арабском или в переводе, нам непонятно. А как этот вызов может быть оценен неграмотными простыми людьми? Что они – могут судить, какой аят мудрый, какой немудрый? Нет, все очень просто. Мы, допустим, в деревне, вокруг нас неграмотные люди. Пастух заговорил на языке Пушкина, ему говорят: «Ты что несешь? Это все ерунда!» А он им отвечает: «Вы попробуйте, скажите мне что-нибудь этим языком». В нормальном состоянии Пророк говорил, как все остальные. Поэтому существует Сунна – традиция; к нему его сподвижники приходили, выучив наизусть полупонятные им тексты, и просили объяснить, что это значит, и он им на их языке, диалектном, народном, объяснял. Но говорить на чистом языке он мог только в состоянии Откровения. А потом, когда арабы вышли за пределы Хиджаза и распространился ислам, – в Византии, в Иране, в Северной Африке все выучили этот язык – «стандартный», литературный, который был восстановлен в Коране. Тогда Сунна была переведена на этот «стандартный» язык, как и тафсиры, истолкования текстов, – получалось, будто это одно и то же, повторяет друг друга. А это вначале было на обычном языке написано, народном, там разъяснялся этот непостижимый для них язык Исмаила, первозданный арабский язык. В Коране восстановлен язык Исмаила – вот в чем секрет, именно поэтому это называется чудо. Но сегодня этого практически никто не знает. Любого муллу спроси – почему Коран называется чудом? Он ответит: потому что там все непостижимо, это божественное Откровение. А он был передан обычному человеку, который говорил «обычным» простонародным языком, и он его воспроизвел, и это стандарт литературного языка сегодня.

Не подменяет ли в Вашей системе человек собою Бога? Не служат ли люди, сами того не подозревая, «тому самому врагу», с которым они, как они думают, борются?

Хочу уточнить, что в данном случае речь идет о радикальном сознании, которое воспринимает реальность как апорию, которая существует в том виде, в каком она существует, но она не должна была бы существовать в силу фундаментальных законов логики. То есть, если бесконечность есть, она не может терпеть наряду с собой чего-то вне ее – конечного или противостоящего ей, – потому что она бесконечна. А если я говорю о ней и сознаю ее, то я вне ее, и значит она не бесконечность. Это фундаментальное понимание того, что метафизически Бытие устроено как апория, и эту апорию нужно решить. Это первое.

Второе – эту апорию создал сам Бог. То есть он создал для нас некую платформу, в которой предъявлено нам то, чего быть не может, но оно есть как вызов, и нам предложено – как тем, кто приходит за испытанием и для этого создан, – преодолеть эту ошибку, потому что тварь – инструмент некоей цели, сверхзадачи. «Ничего не создано понапрасну».