Текст книги "Звезды Эгера. Т. 2"

Коней и коров поставили в глубине больших подземных помещений.

Северные и восточные стены домов завалили землей. На рыночной площади всюду, куда уже падали ядра, вырыли рвы и насыпали перед ними земляные брустверы – пусть ядра ударяются в них.

В крепости не оставалось ничего, что могло бы загореться, кроме крыши хлева, стога сена, стоявшего около хлева, небольшого скирда пшеницы и омета соломы, предназначенной для подстилки скоту.

Добо приказал сорвать крышу с хлева – благо он служил хлевом только в мирное время, – а стог сена велел покрыть смоченными коровьими шкурами. Шкур хватило и на то, чтоб покрыть и солому.

Добо приказал разложить мокрые шкуры повсюду, где мог возникнуть пожар: на чердаках домов и на осадных помостах. Возле помостов сложили запас намоченных шкур, чтобы они были под рукой, если придется тушить огонь.

Все население крепости было занято этой работой, когда грянули пушки. Первое пятидесятифунтовое ядро попало в поварню и расколотило уйму посуды.

Женщины как раз разжигали очаг, доставали муку и сало, готовясь заняться стряпней для солдат.

Падение огромного ядра переполошило стряпух. Давя друг друга, они бросились вон из кухни; кто не мог пробиться к двери, выскакивал в окно.

А ядро вертелось, крутилось среди разбитой посуды, деревянных мисок и расколотых горшков.

Мекчеи, увидев из конюшни, что шлепнулось ядро, побежал в поварню.

– Что такое? – крикнул он женщинам, раскинув руки, чтобы задержать их.

– Ядро шлепнулось!

– Поворачивайте, поворачивайте обратно! За мной!

И он поспешно вошел в поварню. Схватил за ушки деревянный ушат с водой и вылил ее на ядро.

– Ну, – сказал он, отшвырнув ногой ядро в угол, – можете стряпать! Ядро прилетело слева, так что работайте на левой половине кухни. Заберите всю посуду с правой стороны и не ходите туда. А здесь, в левой половине, не опасно.

– Ох, господин капитан, – заныла старуха с морщинистым лбом, – ночью у меня курица петухом кричала! Конец нам пришел!

– Да это был петух! – отмахнулся Мекчеи.

– Ах нет, курочка была, господин капитан.

– А если курочка, то сварите ее мне на обед. Вот и перестанет кукарекать.

Женщины еще несколько минут истово крестились, потом, когда второе ядро залетело через крышу, сами залили его водой и, подкатив к первому, сказали:

– Фу, какая вонь!

Затем взялись за прерванную работу.

Все же от этого града ядер в крепости поднялась суматоха. Прежде пушки грохотали только в одном месте, и если ядра залетали иногда в крепость, народ знал, что надо опасаться тех стен, которые солнце освещает только утром или вовсе не освещает. Но когда отовсюду затрещали, загромыхали, завыли и защелкали ядра величиной то с арбуз, то с грецкий орех, люди растерялись, не зная, где от них укрыться.

Вот тогда-то и пошли в ход ржавые шлемы и доспехи. До сих пор только цыган носил шлем и нагрудник, хотя и ходил босой. Но теперь, когда повсюду забухало и затрещало, а цирюльникам в первый же час пришлось зашивать и обрабатывать квасцами раны у десяти человек, все кинулись к грудам снаряжения и старались надеть на себя как можно более прочные доспехи.

Оба капитана и шесть старших лейтенантов обошли все уголки крепости.

– Не бойтесь! – гремел голос Добо.

И точно эхо вторили ему повсюду голоса лейтенантов:

– Не бойтесь! Ядра падают всегда на одно и то же место. Не ходите там, куда уже упало ядро!

Но сами они ходили повсюду.

И правда, не прошло часа, как ядра указали, какие здания и стены наиболее опасны. Ядра сшибали штукатурку, и где кладка была из песчаника, в ней застряло столько мелких ядер, что вся стена почернела от них.

А иные стены оставались белыми, нетронутыми. Если в них и попадало ядро, то лишь рикошетом от противоположной стены.

Каждая такая стена служила надежной защитой – около нее работали мастеровые и отдыхали солдаты.

Однако в крепости было не много таких стен.

В часы этого грохочущего, убийственного ливня Добо появлялся то на одной, то на другой башне.

На голове его был сверкающий стальной шлем, на груди – панцирь, на ногах – поножи, на руках – поручи и железные перчатки.

В одном месте он устанавливал туры для защиты пушек, в другом – сами пушки.

– Стрелять только наверняка! – кричал Добо. – Люди, берегите порох!

Это было единственное, чего народ не понимал.

– А чего жалеть-то его? – ворчали крестьяне. – Порох для того и делают, чтобы стрелять!

В крепости не было ни одного человека, у которого не чесались бы руки, – каждому хотелось выстрелить. Ведь дело ясное: турок под носом, и надо перестрелять этих подлых негодяев или, по крайней мере, хоть отпугнуть от крепости!

Но Иштвана Добо не смели ослушаться. Чем отчаяннее становился штурм, тем больше капитан забирал все в свои руки.

Турки заняли и Кирайсеке. Вокруг крепости повсюду виднелись бунчуки, шатры и снующие между ними разношерстные отряды.

Гремела турецкая военная музыка, и звуки дудок, труб и медных чинч вторили незатихавшему пушечному грому.

Где пушки не ломали стены, туда хумбараджи забрасывали гранаты, а лучники-янычары – огненные стрелы.

Ядра сыпались градом, огненные стрелы – дождем. Взрывающиеся гранаты и стрелы приводили народ в еще большее смятение, чем ядра.

Но опытные лейтенанты и тут пришли на помощь.

Когда в крепость упали первые гранаты и, шипя, запрыгали, извергая красное пламя, рассыпая искры, сам Добо схватил мокрую шкуру и бросился с нею на гранату.

Ошеломленный народ увидел, что капитан остался невредим, а граната побрыкалась немного, да и затухла под мокрой шкурой.

Следующие гранаты обезвреживали сами солдаты. Корпуса этих гранат были сделаны из глины и стекла.

– Ничего, мы покажем турку гранаты почище! – воскликнул Гергей.

И он велел притащить свои гранаты, с которыми возился уже неделю.

Добо, опустив руку на плечо Гергея, сказал:

– Погоди немного!

С утра до ночи бухали пушки, смертоносный дождь не прекращался.

Пятидесятифунтовые ядра зарбзенов пробивали в стенах бреши величиной с ворота. Тяжелые маленькие ядра пищалей и гаубиц изуродовали прекрасную резьбу на фасаде церкви и проломили заднюю стену комендантского дворца. С севера дворцы были защищены длинной прямой стеной. Вот по этой стене и били пуще всего.

– Тащите туда землю, – распорядился Добо. – Снаружи и изнутри завалите землей задние комнаты дворцов.

Но Мекчеи уже подвозил туда кружным путем землю на подводах и в тележках. Из тур и бочек, набитых землей, устанавливали защитные заграждения на опасных проходах и поворотах.

– Давай сюда большую бочку! – крикнул лейтенант Балаж Надь.

И точно кто-то отдернул его – он скатился с земляной насыпи. Балажа Надя сшибло пушечным ядром.

Лейтенанты приказали и в других частях крепости копать землю, набивать ею бочки, туры и выставить их в защиту от ядер. Больше всего тур пришлось поставить у большой башни Старых ворот.

Когда на рассвете караульные разместились за тыном возле Шандоровской башни, на них градом посыпались ядра из турецких пищалей.

– Ложись! – крикнул Гергей.

И сто пятьдесят солдат кинулись ничком наземь.

Гергей прижался к стене.

Ядра свистели над их головами и ударялись о крепостную стену.

Тын был весь изрешечен.

Наступила минута затишья. Турки перезаряжали пушки.

– Встать! – крикнул Гергей.

Пятеро остались на земле.

– Отнесите их к церкви, – приказал Гергей. – Раненые есть?

Из рядов молча вышли пятнадцать человек. Все они были ранены.

– Ступайте к цирюльникам. – Гергей сжал кулак и выругался. – Ребята, – сказал он, – не можем же мы с утра до ночи лежать на брюхе! Тащите сюда лопаты, выкопаем рвы.

Человек десять побежали за лопатами, и вскоре все принялись копать. Не прошло и часа, как солдаты вырыли ров, в котором они могли стоять, скрытые по пояс.

Гергей переждал, пока турки снова расстреляют свои заряды, потом выскочил из канавы и поспешил во внутренний двор крепости. Он хотел доложить Добо о том, что начали копать рвы.

Возле монастыря Гергей увидел маленького турчонка, игравшего под водостоком. Мальчик ложкой выковыривал из стены дымящееся пушечное ядро. Видимо, он удрал из кухни и занялся игрой в таком месте, куда непрерывно падали ядра.

– Убирайся! – прикрикнул на него Гергей.

Испуганный малыш повернулся и, побледнев, прижался к стене, уставившись на Гергея глазами, полными страха, потом зашарил ручками по стене, точно хотел ухватиться за материнскую юбку.

Хлопались ядра, сбивая штукатурку. Черное чугунное ядро величиной с кулак ударилось в стену, как раз над плечиком ребенка, оставив грязный круглый след.

Гергей подбежал, схватил мальчика на руки и понес во дворец.

В тот вечер солнце спускалось к Бакте, прячась за пушистые облака. На мгновение бросило оно в самую высь небосвода блестящий сноп лучей, потом скрылось за кроваво-красными облаками, и казалось – оно ушло в более счастливые края, где люди в этот вечер спокойно склоняли голову на подушки под мирное жужжанье осенних жуков.

А в Эгерской крепости с закатом начиналась самая горячая работа.

Не успел прогреметь последний выстрел топчу, как каменщики взялись за свои лопатки, а крестьяне начали подносить камни, землю, бревна, воду, песок и заделывать проломы. Повсюду звенели кирки: по приказу Добо сбивали края каменных карнизов башен, так как ядра сшибали выступавшие камни и осколками их ранило даже тех, кто находился в защищенном месте.

Итак, работа шла и ночью. На стенах у бойниц залегли стрелки, в проломах работали мастера.

Иногда то с одной, то с другой башни стреляли из мортиры светящими ядрами. Ядро взлетало ввысь, воспламенялось и на мгновение озаряло широкое пространство перед крепостью.

Эта предосторожность помогала отвратить козни турок.

– Работайте, работайте! – то там, то здесь подгоняли офицеры.

Один каменщик спустился по веревке за крепостную стену, чтобы снаружи прихватить железными скрепами балку, всунутую в пробоину.

Снизу раздались ружейные выстрелы. Работавших осыпало градом пуль. Затрещало множество ружей, выбрасывая красные вспышки.

Огни этих выстрелов осветили две сотни янычар, залегших на земле.

Со стен им ответили залпом.

Но каменщик упал со стены в пропасть.

– Работайте только внутри крепости! – послышался приказ Петё.

Мастеровые продолжали работать, не обращая внимания на непрестанные залпы тюфенкчи[32]32
  Тюфенкчи (тур.) – стрелок.


[Закрыть].

В полночь раздался голос приворотника.

Добо, сидевший на ящике с порохом, поднял голову, насторожился.

– Пришло послание от короля! – вскочил Петё.

И правда, не прошло и пяти минут, как перед Добо уже стояли два окровавленных, запыхавшихся человека. Оба они были в турецкой одежде. Обагренные кровью клинки сабель, висевших у обоих на запястье, свидетельствовали о том, что в Эгерскую крепость не так-то легко проникнуть.

– Ну, – сказал Добо, – что же вы молчите?

Одним из пришедших оказался Варшани, выбравшийся из крепости прошлой ночью. Второй был Миклош Ваш, который отвозил королю письмо Ахмеда-паши.

Варшани с трудом перевел дух:

– Чуть не убили!

Миклош Ваш сунул забрызганную кровью саблю в ножны и сел на землю, усыпанную каменной пылью. На ногах у него были желтые сапоги. Стащив один сапог, Миклош вынул складной нож, надрезал подметку, извлек из нее письмо и протянул его Добо. И только тогда был он в силах вымолвить слово:

– Я виделся с архиепископом. Он велел передать вам поклон, господин капитан. Письмо ваше господин архиепископ сам вручил королю. Вот ответ.

– А третьего убили, – сказал Варшани.

– Какого еще третьего? – рявкнул Петё.

– Иштвана Сюрсабо, нашего солдата. Он тоже оказался за крепостными стенами и пошел с нами. Его закололи пикой у самых ворот. – И, глубоко вздохнув, Варшани продолжал: – Мы не думали, что натолкнемся на турок. Только мы подошли, я дунул в дудку – и вдруг возле самых ворот десять турок накинулись на нас, и началась потасовка. Еще слава богу, что было темно да ворота сразу отворили. Иштвана закололи у меня на глазах, и мы сами-то едва проскочили.

Добо взломал печать, которая и без того совсем искрошилась под подошвой, и, наклонившись к фонарю, начал читать письмо.

Лицо его становилось все мрачнее и мрачнее, брови сурово сошлись у переносья. Дочитав до конца, он вскинул голову и сунул бумагу в карман.

Петё хотелось спросить, что пишет король, но Добо, угрюмо посмотрев вокруг, обернулся к Варшани:

– Ты передал письмо господину Салкаи?

– Передал, сударь. Он шлет поклон. Все утро беспрерывно строчил и тут же разослал гонцов во все концы.

– Еще что скажете?

– Мне больше нечего сказать, – ответил Миклош Ваш. – Господин архиепископ принял меня очень милостиво, и у его величества все тоже встретили любезно. Но у меня рана на голове, надо бы пойти к цирюльнику.

– Петё, сын мой, – проговорил Добо, – не забудь сказать завтра Шукану, чтобы он занес имена наших двух гонцов в список людей, для которых после осады мы попросим у короля награды.

– Сударь, – сказал Варшани, скребя в затылке, – мне еще кое-что надо сообщить.

Добо устремил на него взгляд.

– Лукач Надь, – продолжал Варшани, – просит вашу милость поставить к главным воротам несколько факельщиков. Он хочет вернуться ночью…

– Вернуться? – Добо сердито топнул ногой. – Уж я приучу его к порядку!

Мимо них поспешно прошел мастер, неся в бадье известковый раствор.

Добо отодвинулся в сторону и крикнул наверх каменщикам:

– Поперек кладите бревно, а не вдоль! – И снова обернулся к Варшани: – Этот Лукач, верно, думает… Ну, погоди, пусть он только попадется мне на глаза!..

И Добо тяжело задышал, как разъяренный бык, готовый поднять на рога раздразнившего его человека.

Варшани, почесывая подбородок, умоляюще взглянул на Добо:

– Он очень горюет, ваша милость, что не мог раньше вернуться в крепость. Прямо не знает, куда деваться с тоски.

Добо ходил взад и вперед под фонарем:

– Ерунда! И о чем он только думает? Впрочем, что бы он там ни думал и что бы ни просил передать, наказания ему все равно не избегнуть. А вы еще сегодня ночью пойдете обратно. Опять отнесете письмо архиепископу и королю… Миклош, ты дойдешь?

Миклош прижимал платок к голове. По левой щеке его юного лица струилась кровь, и платок стал красным.

– Дойду, – ответил он с готовностью. – А голову мне зашьют в Сарвашкё.

14

Стена разрушалась с каждым днем все сильней и сильней. Работой каменщиков было занято очень много людей. Больше выставляли теперь и караульных по ночам. Снова и снова турецкие пушки изрыгали ядра, известка взлетала со стены на десять саженей вверх, а ядра застревали в каменной кладке.

– Палите, палите! – орал старик Цецеи. – Укрепляйте железом наши стены!

Но на десятый день турки, проснувшись, увидели незаделанные пробоины: за ночь венгерцы не успели все заложить.

В конце второй недели турецкие пушки вдруг смолкли. Люди с изумлением озирались. Что случилось? Ничего.

– Какой-то крестьянин идет, – сказали у рыночных ворот. – Вот чудеса-то!

В самом деле, прибрел старик крестьянин в сермяге и попросил впустить его. Сермяга на нем была не хевешская – стало быть, он явился из каких-то других краев. Все же его впустили.

Добо принял старика на рыночной площади. Он знал, что это турки снова прислали письмо.

– Вы откуда? – гаркнул Добо.

– Я, сударь, из Чабрага.

– А зачем вы из Чабрага в Эгер пожаловали?

– Да вот… турку привез муки.

– Сколько?

– Да шестнадцать возов.

– А кто вас прислал?

– Управитель господским имением.

– Не управитель он, а подлый предатель!

– Что ж, сударь, пришлось покориться. А то бы и у нас получилось то же, что у соседей.

– А кто у вас в соседях?

– Дрегейская крепость, сударь.

– Вы что ж, письмо мне привезли?

– Да… вроде как письмо…

– От турка?

– Да, сударь.

– А совесть не подсказала вам, что грех носить такие письма?

– Да откуда ж я знаю, что в этом письме написано!

– Разве турок может написать что-нибудь доброе?

Крестьянин молчал.

– Читать умеете?

– Нет.

Добо обернулся к женщинам:

– Принесите-ка жару из печки.

Принесли в горшке горящие угли и высыпали их на землю.

Добо кинул на угли письмо.

– Возьмите этого старого изменника родины и суньте его морду в дым. Нюхай, подлец, турецкое письмо, коли читать не умеешь!

Потом он велел надеть на старика колодки и поставить его на рынке: пусть все в крепости видят, как обходятся с тем, кто принимает письма от турок.

Тут же присутствовали лейтенанты, толпился и народ.

Все смотрели, смеясь, как старик проливает слезы от дыма и отчаяния.

– Видишь, бибас, каково тебе, – сказал ему цыган. – Зачем заделался турецким почтарем!

По бумаге, тлевшей на раскаленных углях, пошли то багровые, то черные полосы. На багровых полосах написанные строки выступали черными узорами; когда же бумага обугливалась, буквы на мгновение вились по ней раскаленной алой вязью.

Гергей тоже стоял возле горящих углей.

Когда крестьянин вошел в ворота, все орудия смолкли. Турки ждали ответа.

– Господин капитан, – обратился к Добо Гергей, едва они выбрались из толпы, – я невольно прочел строчку из этого письма.

Добо недовольно сказал:

– А зачем читал? Я не читал, а все равно знаю, что в нем было написано.

– Может, и не стоило бы говорить, – продолжал Гергей, – да строка уж больно басурманская, надо бы передать ее вашей милости.

Добо молчал, не желая ответить ни да, ни нет.

Гергей продолжал:

– В строке этой написано было: «Иштван Добо, приготовил ли ты себе гроб?»

– Гм… Приготовил. Если турки желают узнать, готов ли я к смерти, на это я, так и быть, отвечу.

Четверть часа спустя на крепостной стене появился черный гроб. Он висел на двух железных цепях, натянутых на железные копья. Витязи воткнули древки копий в трещины стены.

Турецкие пушки снова загрохотали.

15

К вечеру Михайлова дня в стенах зияло десятка полтора огромных проломов.

Больше всего их было в наружных укреплениях. Огромная брешь была пробита в стене юго-восточной угловой башни, сильно повреждена была южная стена. Там совсем разрушили и ворота. Высокую дозорную башню изрешетили ядрами и проломали посередине. Стояла она только чудом. Непонятно было, как она держится, почему не рухнет.

В крепости уже не справлялись с заделкой пробоин. Можно было сказать заранее, что если даже все займутся этим, половину брешей все равно не заложить.

– Что ж, будем трудиться, друзья!

В полночь Добо вызвал офицеров в Церковную башню и приказал выстрелить вверх с восточной стороны светящими ядрами.

– Глядите, – сказал он, – эти протянувшиеся сюда насыпи похожи на кротовые кочки, когда крот роется под землей. А вон те рвы все полны турками.

В ту ночь все турки и правда спустились с гор и подошли к стенам. Когда вспыхивали светящие ядра, осажденные видели поблизости множество шатров, желто-красные стяги янычар, осадные лестницы, лежавшие в проходах между шатрами, и янычарские палатки из мешковины, в которых ночевало по десяти, по двадцати человек. Первая линия кольца осады туже затянулась вокруг крепости.

– Дети мои, – сказал Добо, – завтра турок пойдет на приступ. Пусть все ночуют на дворе.

У пробоин он поставил гаубицы и стрелков. Пушки тоже навел на проломы. Кругом к стенам были прислонены копья, пики, кирки, ядра, крестовины – словом, все снаряжение крепости.

Комендант пожал руку каждому офицеру:

– Дети мои, каждый из вас знает свои обязанности. Поспите, сколько удастся. Мы должны отразить приступ!..

И, не досказав, он повернулся в сторону города. Снизу послышался какой-то странный шум, нараставший громкий топот.

Все смотрели туда.

У ворот, выходивших к речке, пронзительно задудел Варшани.

– Откройте ворота! – крикнул Добо.

Шум внизу, в городе, все нарастал. Слышался конский топот, трещали ружья, бряцали сабли. На стенах раздались нетерпеливые крики:

– Открывай ворота, Лукач едет!

Карауливший у ворот лейтенант Янош Вайда тут же велел зажечь факел и выставить его. И что же! К крепости длинной цепью неслись всадники Лукача Надя, перескакивая через джебеджи, ночевавших на рыночной площади.

– Опусти факел! – крикнул Вайда. – Опусти под ворота!

Он сообразил, что всадникам лучше скакать в темноте.

Мост тут же опустили, органку подняли.

– Стрелки – встать к бойницам над воротами! Копейщики – к воротам!

Наши витязи проскочили один за другим. Прыгая и толкаясь, с воем бросились вслед за ними турки.

– Аллах! Язык сана! Вай сана! Аллах! Аллах!

Под воротами началась кровавая схватка.

Какой-то босой пиад кошкой вскарабкался по цепи моста. Он держал в зубах кончар. Караульный с факелом заметил его. Мгновение они смотрели друг на друга в упор, потом караульный швырнул факел горящим концом в голову турка. Тот упал навзничь в темноту.

Остальные турки, неустанно вопя: «Аллах акбар!» и «Язык сана!», давя друг друга, проталкивались в ворота.

– Поднимай мост! – крикнул Добо.

Голос его заглушила ружейная пальба.

– Нельзя поднять! – крикнул вниз приворотник.

Да и верно: весь мост облеплен был турками.

Тут подоспел Гергей. Он выхватил из рук караульного факел и помчался с ним к мортире. В следующий миг мортира грянула, изрыгнув пламя, и снопами уложила кишевших на мосту турок.

Скрипя и громыхая, мост поднимался кверху на блоке величиной с тележное колесо, увлекая за собой и турок.

Внутри прохода упали колья органки, а снаружи с визгом поднимался мост, и наконец, глухо щелкнув, ворота закрылись.

С полсотни турецких солдат застряло под сводом ворот. В ярости они метались и бились, но выстрелы и копья быстро покончили с ними.

Несколько мгновений спустя под темными воротами осталась только груда хрипящих и содрогающихся в агонии тел.

Добо стоял уже на рыночной площади.

При свете факелов двадцать два всадника соскочили с коней и, держа их в поводу, выстроились в ряд перед комендантом. Кони были в белой и алой пене. Всадники без шапок. Все тяжело дышали. У иных лица были в крови. На плече у одного из-под разорванного доломана белела рубаха.

Из строя выступил невысокий плечистый человек и остановился перед Добо.

– Имею честь доложить, – сказал он, с трудом переводя дыхание, – я прибыл.

– Сын мой, Лукач, – ответил растроганный Добо, – плут и бродяга! Кандалы тебе на ноги, а на шею золотую цепь! Мой славный, добрый витязь!

И, обняв своего воина, он спросил:

– А как же вы пробились?

– Нам, господин капитан, пришлось переждать, пока мы не перебьем столько турок, чтобы каждому из нас достались тюрбан и плащ. Мы все время делали вылазки из Сарвашкё. Нынче к вечеру не хватало только двух тюрбанов. Варшани отдал нам свою дудку. И если б на рыночной площади стояли конные, мы, господин капитан, прекрасно проехали бы. Но пешие, заметив, что едут чужие, напали на нас.

– Кого недостает?

Солдаты переглянулись. Лица их были освещены факелами только с одной стороны. Почти все они были в крови. И на одежде и на конях алела кровь.

– Габора, – тихо послышалось в ответ.

– Бикчеи, – прозвучало еще тише.

– Балкани…

– Дюри Шоша…

Взгляд Добо задержался на парнишке с длинными волосами. Он стоял с краю шеренги, уткнувшись лицом в шею коня.

– Балаж! – крикнул потрясенный Добо. – Это ты?

Мальчик вышел вперед, опустился на одно колено, положил к ногам Добо окровавленную саблю и молча склонил голову.

Это был Балаж Балог, самый юный оруженосец Добо.

16

В ту ночь, кроме восьмидесяти стрелков, все солдаты могли спать. Спали у стен и во рвах, завернувшись в плащи. Возле спящих лежали пики, к поясу были привязаны сабли. Наверху, у тына, рядом со спящими стрелками лежали на стене заряженные ружья. Ружья завернули в тряпки и паклю, чтобы порох не отсырел от росы.

Среди спящих через каждые десять – двадцать шагов стояли караульные. Стояли они и у пушек и на вышках башен. Меньше всего караульных было со стороны города.

В эту ночь солдаты спали, а все остальные бодрствовали и работали на стенах и башнях.

Добо приставил к каменщикам крестьян, укрывшихся в крепости, мясников, мельников, слесарей, плотников, четверых кузнецов и даже цыгана.

Проломы Добо приказал заделывать самыми длинными бревнами. С лихорадочной торопливостью люди тащили к пробоинам землю, доски, известковый раствор, камни. Проломанные ворота тоже заложили землей, камнями, песком и бочками с землей. Перед воротами и над ними поставили мортиры, по бокам – гаубицы и сколько нашлось пищалей.

Тюфенкчи засели у стен в глубоких рвах и стреляли вверх каждый раз, как работавшие люди показывались в проломе. Что поделаешь! Как ни старались они загородиться плетеными турами, все же иногда их было видно.

…На вышке угловой башни заделкой огромной трехсаженной бреши распоряжался Тамаш Бойки. Боршодский лейтенант велел связывать бревна канатами и цепями. Работа трудная. Приходилось иногда вылезать за стену, попадая при этом под обстрел янычар.

Тщетно стреляли со стены в ответ на пальбу янычар, тщетно осыпали их гранатами – турки так укрылись за насыпями и тынами, что видны были лишь дула их ружей. А передвигающиеся фонари каменщиков только освещали им мишени.

– Поднимай бревна! – кричал Тамаш Бойки.

Крестьяне были растерянны. В ту ночь троих из них ранило.

– Поднимай бревна! – повторил Тамаш Бойки.

Крестьяне стояли в нерешительности.

Лейтенант подобрался к пролому и снова крикнул:

– Да пошевеливайтесь же, будь вы неладны! Сюда, сюда подавай!

И бревна быстро взлетели наверх.

Внизу трещали турецкие ружья, наверху стучали молотки и гремели, бренчали цепи, которыми обхватывали бревно, закрепляя их длинными, вершковыми гвоздями.

– Не бойтесь! – подбадривал боршодский лейтенант.

Бояться никто не смел!

Пуля ударилась о шлем лейтенанта и сшибла с него серебряный гребень.

– Живей, живей!

Лейтенант сам взялся за бревно и начал стягивать его цепью с балкой.

– Тамаш, – крикнул снизу Мекчеи, – спускайся!

Пули часто застучали по вышке; внизу не смолкала трескотня турецких ружей.

– Сейчас! – ответил Тамаш Бойки и нагнулся, чтобы помочь поднять другое бревно. – Канат давай! – скомандовал он и застыл, нагнувшись, точно окаменев.

– Тамаш! – крикнул потрясенный Мекчеи.

Тамаш стоял, опустившись на одно колено. Шлем скатился у него с головы, длинные седеющие волосы упали на лицо.

Мекчеи бросился наверх к открытому пролому и отнес Тамаша на руках, уложив в углу у подножия башни.

– Дайте фонарь!

Лицо у Тамаша Бойки стало как восковое. По седеющей бороде струилась кровь и капала наземь в белую известковую пыль.

– Тамаш, ты слышишь меня? – спрашивал Мекчеи с отчаянием. – Скажи хоть слово!

– Скажу… – шепнул Тамаш. – Сражайтесь за родину…

…В крепости повсюду горели фонари и смоляные факелы, прикрепленные к стенам.

Добо верхом объезжал проломы.

Пуще всего помрачнел он при виде вышки Старых ворот. Турецкие пушки пробили ворота и повредили вышку над ними. С южной стороны вышки в проломе чернеет винтовая лестница, да и у нее отбиты четыре ступеньки.

Ворота еще можно кое-как заложить, но вышку чинить нет времени. Что же будет, если и завтра станут по ней палить? Ведь это подзорная вышка, с нее обстреливается вся южная сторона. Если она рухнет, защитники Эгера лишатся важного укрепления.

Добо вызвал сорок отборных стрелков и приказал им ночевать в вышке с заряженными ружьями, в полной боевой готовности.

– Спите! – крикнул он им наверх. – Достаточно, если двое будут караулить у бойниц.

Он повернул коня, поскакал к угловой башне.

– Что здесь такое? Вы почему не работаете?

– Сударь, – ответил дрожащим голосом один из каменщиков, – убили нашего лейтенанта, господина Бойки.

Как раз в это время умершего несли на грубых носилках для камней. Ноги его повисли. Руки без перчаток были сложены на нагруднике.

Мекчеи шел позади, нес его шлем.

Огромные черные тени носильщиков передвигались по стене.

Добо был ошеломлен:

– Умер?..

– Умер! – горестно ответил Мекчеи.

– Работу не прекращать! – крикнул Добо тем, кто оставался на башне.

Он слез с коня, снял с головы шапку, подошел к мертвецу и скорбно смотрел на него.

– Мой добрый Тамаш Бойки… Стань перед Господом Богом, покажи ему свои кровавые раны и укажи на нашу крепость…

С непокрытой головой, сокрушенно смотрел он вслед носилкам, пока фонарь не исчез за углом конюшни. Потом Добо снова взобрался на коня и поспешил к другому пролому, который был позади дворца.

Там Золтаи возился с большой связкой каната, желая скрепить им балки для заделки пролома. Он помогал тянуть канат и покрикивал на людей:

– Не бойся, тяни как следует – канат не колбаса, не разорвется! Берись крепче, черт вас побери! Тяни веселей, будто турецкого султана тащишь на виселицу!

Балки, треща, притискивались друг к другу. Плотники, кузнецы вбивали железные скрепы, насыпали землю, укладывали камни, скрепляя их известковым раствором, – спешили заделать брешь, пробитую турецкими пушками.

Добо крикнул наверх Золтаи:

– Спускайся!

Золтаи отпустил канат, но еще раз крикнул работающим:

– Вбивайте скрепы, да как можно больше!

Добо положил ему руку на плечо:

– Иди спать, сын мой. Надо поберечь силы к завтрашнему дню.

– Сейчас, сейчас, только несколько бочек поставим!

– Убирайся спать! – гаркнул Добо. – Раз, два!

Золтаи поднес руку к шапке и молча ушел.

Добо не терпел, чтобы ему прекословили.

Затем он прогнал Фюгеди и Петё и, подъехав к дворцу, сам соскочил с седла. Он поручил коня караульному и направился к себе в комнату.

Маленькая комната в первом этаже, в которую он переселился с начала обстрела, была освещена зеленым глиняным светильником, свисавшим с потолка. На столе стояло холодное жаркое, хлеб и вино. Добо, не садясь, взял хлеб и отломил от него кусочек.

Отворилась дверь соседней комнаты, и на пороге показалась седая женщина в трауре. В руке она держала свечу.

Увидев Добо, она вошла.

Это была вдова Балог, мать оруженосца Балажа.

Достойная женщина, поневоле оставшаяся в крепости, сразу же применилась к обстоятельствам. Она взяла на себя обязанности ключницы, сама стряпала для Добо и заботилась обо всем.

– Как ваш сын? – спросил Добо.

– Заснул, – ответила вдова. – У него шесть ран – ранен в грудь, в голову и в руку… А вы что ж это, господин капитан? Ваша милость днем не ест, ночью не спит. Так нельзя! Если вы и завтра не придете обедать, я сама буду носить за вами обед, пока вы его не съедите.

– Все некогда было, – ответил Добо, осушив стакан. – Постель мне постлана?

– Ждет вас трое суток и днем и ночью.

– Тогда я лягу сегодня. – И он присел. – А мальчик серьезно ранен?

– На голове большая рана. А другие, слава богу, полегче – кожаный доломан защитил. Балаж свободно двигает и руками и ногами.

– А как Будахази?

– Цирюльник в пять приемов вытащил у него плечевую кость.

– Жить будет?

– Цирюльник говорит, что будет.

– Теперь ложитесь и вы. И я лягу. Надо отдохнуть. Спокойной ночи!

И, рассеянно поглядев вокруг, он поспешно вышел из комнаты.

В прихожей висел его длинный плащ. Добо накинул его, застегнул на ходу и торопливо направился на Шандоровскую башню. Там он застал Гергея, который как раз посылал какого-то парня тащить наверх кожаный мешок.