Текст книги "Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985"

Введение в критику городской географии

Среди всего, чем нам волей или неволей приходится заниматься, отрывочные поиски нового образа жизни остаются единственным увлекательным занятием. Очевидно, при этом совершенно не вызывают интереса те эстетические и прочие дисциплины, чью неспособность служить этим целям так легко обнаружить. Значит необходимо наметить несколько новых областей для предварительных наблюдений. Одна из них – это наблюдение за рядом случайных и предсказуемых процессов на улицах города.

Само слово психогеография, предложенное неграмотным кабилом¹, чтобы назвать совокупность явлений, интересовавших некоторых из нас на протяжении лета 1953 года, оказалось не таким уж и плохим. Оно не выходит за пределы материалистического подхода к обусловливающим жизнь факторам и объективного по своей сути мышления. География, например, изучает влияние глобальных природных факторов, таких как состав почвы или климат, на экономическую формацию конкретного общества, а значит и на представления о мире, которые оно может выработать. Психогеография ставит себе целью изучение точных законов и конкретных воздействий географической среды, вне зависимости от того, были ли они организованы сознательно или нет, непосредственно влияющих на эмоции и поведение индивидуумов. Прилагательное психогеографический, несущее в себе некую приятную неоднозначность, может, таким образом, быть использовано для описания полученных в ходе подобных исследований данных, а также последствий упомянутых выше воздействий на человеческие чувства, и даже в более широком смысле – для любой ситуации и любого поведения, в которых проявляется такой же дух открытия.

Пустыня монотеистична, это можно было сказать уже давно. Будет ли тогда нелогичным, или попросту безынтересным, заявление, что район Парижа между площадью Контрэскарп и улицей Арбалет тяготеет скорее к атеизму, к забвению и к состоянию, когда привычные реакции путаются между собой?²

Утилитарность надлежит рассматривать в исторической перспективе. В основу плана по благоустройству города, принятого во Вторую империю³, легла потребность всюду иметь пустые участки: для быстрого перемещения войск и чтобы можно было стрелять из артиллерии по восставшим. Но со всех других точек зрения, кроме полицейской, Париж Османа – это город, построенный идиотом, буйный и шумный, безо всякого смысла. Главная проблема, стоящая сегодня перед урбанизмом, – это правильная организация движения стремительно растущего числа автомобилей. И почему бы не представить, что будущий урбанизм возьмёт курс на такое строительство, которое, оставаясь утилитарным, будет максимально учитывать возможности психогеографии.

В то же время нынешнее изобилие личного автотранспорта – не что иное, как результат, причём поистине удивительный, перманентной пропаганды капиталистического производства, убеждающей толпы в том, что обладание автомобилем – это именно привилегия в нашем обществе, специально для избранных его членов. (Прогресс здесь беспорядочно отрицает сам себя, зато можно насладиться спектаклем, как префект полиции голосом из анонса фильмов призывает парижан-автомобилистов пользоваться общественным транспортом.)

Раз уж мы встречаем здесь идею избранности, пусть и по столь незначительному поводу, и знаем, с каким слепым рвением огромное количество людей – вовсе и не привилегированных в реальности – бросаются на защиту своего скудного превосходства, приходится признать, что всё это происходит под влиянием идеи благополучия, принятой буржуазной средой и поддерживаемой индустрией рекламы, которая с равным успехом охватывает и эстетику Мальро, и слоганы «Кока-Колы», и потому главная наша цель – всеми средствами создавать кризис этой идеи.

Первое из таких средств – это, несомненно, систематическое провоцирующее распространение огромного количества способов превратить жизнь в сплошную увлекательную игру и постоянное обесценивание уже существующих развлечений в той мере, в которой они являются непригодными для создания более интересных обстановок. Понятно, что в таком деле главная сложность – придать этим очевидно безумным предложениям достаточное количество настоящего соблазна. В достижении этой цели нам может помочь умелое использование средств коммуникации, популярных в наши дни. В то же время демонстративный отказ от их использования, как и манифестации с целью открыть глаза потребителям этих средств коммуникации, несомненно, без особых трудозатрат поддерживают атмосферу замешательства, крайне благоприятную для внедрения некоторых новых определений удовольствия.

Из идеи о том, что для создания изысканной эмоциональной ситуации необходимы лишь точное знание и неукоснительное соблюдение ряда конкретных механизмов, родилась не лишённая юмора «Психогеографическая игра недели», опубликованная в № 1 бюллетеня “Potlatch”⁴:

«Соответственно вашим предпочтениям, выберите страну, город с большей или меньшей плотностью населения, улицу, более или менее оживлённую. Постройте там дом. Обставьте его мебелью. Приведите в лучший вид убранство дома и его окрестности. Выберите время года и нужный час. Соберите самых достойных людей, прибавьте подходящие пластинки и алкоголь. Свет и разговоры, разумеется, должны соответствовать обстоятельствам, как и погода за окном и ваши воспоминания.

Если вы не допустили ошибок в расчётах, результат должен вас удовлетворить».

Нам нужно стараться наводнить рынок, пусть даже пока только интеллектуальный рынок, обилием желаний, превосходящих богатством не текущие способы воздействия человека на материальный мир, но старый общественный строй. Таким образом, нелишним с политической точки зрения будет публично противопоставлять эти желания тем первичным желаниям, которые – что и неудивительно – постоянно пережёвывает киноиндустрия и психологические романы, вроде тех, что пишет эта старая развалина Мориак. («В обществе, основанном на нищете, самые нищенские продукты имеют роковое преимущество служить для потребления самых широких масс», – объяснял Маркс бедняге Прудону⁵.)

Революционное преобразование мира во всех его аспектах докажет правоту представлений об изобилии.

Внезапная смена уличной атмосферы, с точностью до нескольких метров; очевидное деление города на чётко очерченные психоклиматические зоны; путь, на который выносит всякого праздно гуляющего, без какой‑либо связи с неровностями ландшафта; притягивающее или отталкивающее влияние отдельных мест – всё это, похоже, остаётся сейчас без внимания. По крайней мере не воспринимается как нечто, чьи причины можно выявить посредством детального анализа и что можно использовать. Люди прекрасно знают, что есть тоскливые районы, а есть – приятные. Но, как правило, они убеждают себя, будто роскошные улицы вызывают чувство удовлетворения, а бедные – угнетают, и больше почти никаких нюансов не существует. На самом же деле многообразие возможных комбинаций обстановок, сравнимое с тем, как чистые химические элементы растворяются в бесконечном множестве смесей, способно вызывать настолько же разнообразные и сложные чувства, как и любая другая форма спектакля. И стоит появиться хоть одному разоблачительному исследованию, как станет ясно, что все количественные и качественные различия во влиянии любых элементов городской среды невозможно вывести из их эпохи или архитектурного стиля и уж тем более из жилищных условий.

Исследования местоположения элементов городской среды в тесной связи с вызываемыми ими ощущениями, к которым мы призываем, невозможны без выдвижения смелых гипотез, которые следует постоянно уточнять в свете проводимых экспериментов средствами критики и самокритики.

Отдельные полотна Кирико⁶, несомненно, порождённые впечатлениями архитектурной природы, могут оказать и обратное воздействие на своё объективное основание, даже преобразовать его: они тяготеют к тому, чтобы теперь самим стать эскизами. Тревожные кварталы арок могут однажды продолжить и воплотить это завораживающее творение.

И кроме тех двух портов на закате кисти Клода Лоррена⁷, находящихся в Лувре и изображающих саму границу двух предельно не похожих друг на друга городских обстановок, я не знаю, что ещё может соперничать с красотой повсюду развешенной схемы парижского метро. Разумеется, говоря здесь о красоте, я имел в виду не пластическую красоту – новая красота может быть лишь красотой ситуаций, – а только особенно волнующее, в том или ином случае, выражение суммы возможностей.

Среди различных способов действия наименее сложным и уже готовым к применению представляется обновлённая картография.

Создание психогеографических карт и даже разных хитростей вроде знака равенства, хоть чуть‑чуть обоснованно или полностью произвольно поставленного между двумя топографическими снимками, может помочь высветить варианты передвижения, быть может, и ничем не мотивированного, но зато совершенно непокорного привычным устремлениям. А устремления эти классифицируются как туризм, популярная зараза, такая же мерзкая, как занятия спортом или покупки в кредит.

Один друг сообщил мне недавно, что обошёл район Гарц в Германии, слепо следуя при этом карте Лондона. Такая игра – это, разумеется, лишь весьма посредственная проба пера по сравнению с полноценным созданием архитектуры и урбанизма, которое однажды станет делом рук каждого. Но пока день не настал, можно выделить много отдельных, более простых шагов для работы в этом направлении, начиная с банального переноса тех элементов городской среды, которые мы привыкли видеть в специально приспособленных под них местах.

Так, в предыдущем номере этого журнала Марьен предлагал, когда мировые ресурсы перестанут растрачиваться на навязанных нам бессмысленных производствах, собрать в кучу все конные статуи со всех городов мира и расставить их на одной пустынной равнине. Вот будет зрелище для случайных прохожих – а им принадлежит будущее, – конница идёт в фиктивную атаку; можно даже посвятить его памяти самых кровавых убийц в истории: от Тамерлана до Риджуэя⁸. Здесь видно, как вновь проступает одно из главных требований этого поколения: образовательная ценность.

На самом деле не нужно ждать ничего, за исключением осознания деятельными массами, в какие жизненные условия их поставили во всех возможных отношениях и какими практическими средствами это можно изменить.

«Воображение – это то, что имеет склонность становиться реальностью»⁹, – написал бы поэт, чьё имя, по причине его беспутного поведения в области духа, я уже забыл. Это утверждение невольно содержит основу для отграничения, а потому может служить пробным камнем, чтобы покончить с отдельными пародиями на революцию в литературе: то, что имеет склонность оставаться нереальным, – это – болтовня.

Жизнь, за которую мы в ответе, сталкивается не только с огромным количеством поводов для уныния, но и с бесконечным отвлечением внимания и с разной степени пошлости компенсациями. Не проходит и года, чтобы кто‑то из тех, кого мы любим, не опустился, по причине своей неспособности ясно осознать сегодняшние возможности, до весьма заметной капитуляции. Но они не усиливают стан врага, насчитывающий уже миллионы слабоумных, – да и находясь в нём ты объективно обречён на слабоумие.

Главным нравственным пороком остаются поблажки в любых их формах.

Ги-Эрнест Дебор

Методика détournement

Всякий разумный человек в наше время знает очевидный факт, что искусство не может быть более названо ни высшей деятельностью, ни даже компенсирующей деятельностью, которой можно было бы посвятить себя с честью. Причиной этой деградации совершенно точно является развитие производительных сил, которое требует иных производственных отношений и новой жизненной практики. На этапе гражданской войны, в которую мы вовлечены, и в тесной взаимосвязи с направлением, которое мы разрабатываем для появления новых типов высшей деятельности, мы полагаем, что все известные средства самовыражения соединятся в единый стиль пропаганды, охватывающий все стороны социальной реальности в их непрестанном взаимодействии.

Существует несколько противоречащих друг другу мнений относительно форм и самой сущности просветительской пропаганды; мнений, в большинстве своём вдохновлённых одной из форм модной ныне политики реформизма. Достаточно сказать, что с нашей точки зрения предпосылки революции, как на культурном, так и на чисто политическом уровне, не просто созрели, но уже начали подгнивать. Речь идёт не только о возвращении в прошлое, которое является реакционным; даже «современные» культурные цели являются крайне реакционными, поскольку они зависят от идеологических формулировок старого общества, чья агония длится по сей день. Экстремальное новшество является единственной исторически оправданной тактикой.

Литературное и художественное наследие человечества должно быть использовано в партизанских пропагандистских целях. И речь идёт не о банальном провоцировании скандала. Поскольку отрицание буржуазной концепции гения и искусства уже порядком устарело, Мона Лиза с пририсованными усами¹ является не более интересной, чем оригинальная версия картины. Нам необходимо довести этот процесс до точки отрицания отрицания. Бертольд Брехт, рассказывающий в недавнем интервью еженедельнику “France-Observateur”, что он сделал купюры в ряде классических театральных постановок, чтобы усилить их воспитательный эффект, гораздо ближе, чем Дюшан, к тем революционным результатам, к которым мы призываем. Однако следует заметить, что в случае с Брехтом эти полезные изменения сильно ограничены его неуместным уважением к культуре, которое требует правящий класс, тем самым уважением, которому учат и газеты рабочих партий, и начальные школы буржуазии, и которое приводит к тому, что даже самые красные муниципалитеты рабочих пригородов Парижа предпочитают видеть на гастролях Народного национального театра пьесу «Сид», а не «Мамашу Кураж»².

Необходимо полностью уничтожить любые представления о частной собственности в этой области. Появление новых необходимостей отменяет любую значимость ранее «великих» работ. Они становятся препятствиями, опасными привычками. Вопрос не в том – нравятся они нам или нет. Мы должны их преодолеть.

Любые элементы, независимо от того, что является их источником, могут быть использованы для создания новых комбинаций. Открытия современной поэзии в области аналогичной структуры образов показывают, что при совмещении двух объектов, неважно, насколько сильно отстранённых от оригинального контекста, между ними обязательно формируется новая связь. Ограничиваться рамками самостоятельного расположения слов по порядку – не более чем условность. Слияние двух чувственных миров или объединение двух независимых выражений вытесняет оригинальные элементы и производит синтетическую организацию большей эффективности. Использовать можно всё что угодно.

Очевидно, что творец не ограничен лишь исправлением работы или сборкой разнообразных фрагментов устаревших работ в новое произведение; позволено также изменять значение этих фрагментов любым способом, оставляя идиотам рабское корпение над «цитированием».

Подобные методы часто использовались для достижения комического эффекта. Но такой юмор – результат противоречия, чьё существование заранее полагается неизменным. Поскольку мир литературы от нас также далёк, как и пещерный палеолит, подобные противоречия не кажутся нам смешными. Потому необходимо представить такой пародийно-серьёзный уровень, где накопление реверсированных элементов (далёкое от целей вызвать возмущение или смех ссылкой на оригинальные работы) выразит наше безразличие к бессмысленному и позабытому оригиналу и позволит выйти на более высокий уровень.

Лотреамон продвинулся настолько далеко в этом направлении, что он по сей день оказывается частично не понят даже самыми преданными поклонниками. Несмотря на очевидное применение такого метода к языку теории в «Поэзиях», где Лотреамон, основываясь на максимах Паскаля и Вовенарга, стремится свести умозаключения путём непрерывной концентрации к единой максиме; некто Виру³ вызвал значительное удивление три или четыре года назад, окончательно доказав, что «Песни Мальдорора» являются одним большим détournement, основанным главным образом на работах Бюффона⁴ и других исследованиях по природоведению. Тот факт, что авторы газеты “Le Figaro”, как и сам Виру, смогли увидеть в этом возможность принизить Лотреамона, и то, что другим казалось, что они должны защищать Лотреамона, восхваляя его дерзость, лишь свидетельствует о старческой немощи этих двух лагерей маразматиков, находящихся между собой в придворной борьбе. Такой лозунг, как «плагиат необходим, прогресс требует плагиата»⁵, до сих пор не понят многими, как и известная фраза о том, что поэзия «должна твориться всеми»⁶.

Помимо творчества Лотреамона, чьё столь преждевременное появление позволило ему избежать по большей части заслуженной критики, тенденции détournement, которые можно распознать в современных выражениях, являются в основном бессознательными или случайными; лучшие образцы могут быть найдены скорее в рекламной индустрии, нежели в загнивающем искусстве.

Для начала мы можем выделить две основные категории реверсированных элементов, вне зависимости от того, сопровождалось ли соединение элементов внесением изменений в оригинал или нет. Это незначительный détournement и обманчивый détournement.

Незначительный détournement – это détournement элемента, который сам по себе не представляет ценности, и который потому черпает свои смыслы из нового контекста, в который он помещён. Например, вырезки из газет, банальная фраза или посредственная фотография.

Обманчивый détournement, также известный как détour-nement предыдущего предложения, наоборот, имеет в своём основании некоторый действительно значимый элемент, который меняет свой смысл под влиянием контекста. Например, лозунг Сент-Жюста или эпизод фильма Эйзенштейна.

Объёмные работы, созданные по такой методике, будут состоять по большей части из одной или более последовательностей незначительных и обманчивых détournement.

Теперь можно сформулировать несколько принципов использования détournement.

Элементом, реверсированным наиболее сильно, является тот, который наиболее ярко способствует общему впечатлению, а не те элементы, которые непосредственно определяют природу этого впечатления. Например, в метаграфии, посвящённой Гражданской войне в Испании, фразой с наиболее глубоким революционным смыслом является фрагмент рекламы губной помады: «Красивые губы – красные». В другой метаграфии («Смерть J. H.») 125 рекламных объявлений о продаже бара выражают самоубийство лучше, чем посвящённая ему газетная статья.

Искажения, вносимые в реверсированный элемент, должны быть максимально упрощены, поскольку основное действие détournement связано с сознательным или полубессознательным воспоминанием оригинальных контекстов этих элементов. Это общеизвестный факт. Отметим лишь, что эта зависимость от памяти предполагает необходимость выявления целевой аудитории до совершения détournement; это лишь частный случай общего закона, который регулирует не только détournement, но и всякое иное действие в мире. Идея о подлинной, незамутнённой экспрессии мертва; она лишь временно существует в виде пародии, пока наши остальные враги также ещё живы.

Чем ближе détournement по своей форме приближается к рациональному высказыванию, тем менее он эффективен. Это справедливо по отношению ко многим максимам, реверсированным Лотреамоном. Чем более очевиден рациональный характер высказывания, тем более оно становится схожим с обычной остроумной колкостью, использующей слова оппонента против него самого. Естественно, это не ограничивается рамками устной речи. Именно поэтому мы возражали против проекта наших товарищей, предлагавших реверсировать антисоветский плакат фашистской организации «Мир и свобода»⁷, на котором поверх флагов западных держав был написан лозунг «С единством прибудет сила», добавив снизу надпись «с коалициями прибудет война».

Détournement путём простого переворачивания «с ног на голову» является всегда самым очевидным и наименее эффективным. Например, Чёрная месса противопоставляет созданию обстановки, основанной на христианской метафизике, создание обстановки по той же системе, на основе реверсированных (и, таким образом, сохранённых) ценностей этой метафизики. Такие перевёртыши, однако, могут быть не лишены прогрессивного смысла. Например, Клемансо (по прозвищу Тигр)⁸ может стать «Тигром по прозвищу Клемансо».

Из изложенных выше четырёх законов самым важным является первый, чьё применение универсально. Остальные три практически применимы только к обманчивым détournement.

Первыми видимыми последствиями повсеместного использования détournement, помимо возросшей силы революционной пропаганды, станут: возрождение многих плохих книг, что станет возможным благодаря участию множества безымянных авторов; всё более обширные трансформации фраз и пластиковых фигур, которые бывают в моде; и прежде всего простота производства, намного превосходящая по количеству, разнообразию и качеству автоматическое письмо, которое так давно нам наскучило.

Détournement ведёт не только к открытию новых граней таланта, но и к лобовому столкновению со всеми правовыми и социальными условностями; оно не может не оказаться мощным культурным оружием на службе реальной классовой борьбы. Дешевизна производства делает détournement тяжёлой артиллерией, которая пробивает Китайскую стену разума. Оно является реальным средством пролетарского эстетического воспитания, первым шагом к литературному коммунизму.

Идеи и творения в области détournement могут свободно множиться. На данный момент мы ограничимся демонстрацией некоторых непосредственных возможностей в разных сферах коммуникации – при осознании, что все эти отдельные сферы имеют значение только в связи с сегодняшними технологиями, и они стремятся слиться в высшем синтезе по мере развития этих технологий.

Помимо различных возможностей непосредственного использования реверсированных фраз на плакатах, музыкальных альбомах или в радиопередачах, две основные области применения реверсированной прозы – метаграфии и, в меньшей степени, ловкие извращения классической формы романа.

У détournement целых романов практически нет будущего, но во время переходного периода могут быть предприняты отдельные попытки такого рода. Подобные détournement станут лучше, если их будут сопровождать иллюстрации, чья связь с текстом не будет очевидна с первого взгляда. Несмотря на связанные с этим неоспоримые трудности, на наш взгляд, будет возможно сделать поучительный психогеографический détournement на основе романа Жорж Санд «Консуэло», который, украшенный подобным образом, мог бы возродиться на литературном рынке под каким‑нибудь безобидным названием вроде «Жизнь в пригороде», или даже под реверсированным названием «Потерянный патруль». (Было бы целесообразно повторно использовать таким образом названия старых фильмов, чьи плёнки рассыпались в пыль под действием времени, или тех фильмов, что отупляют молодёжь в киноклубах.)

Метаграфическое письмо, вне зависимости от того, сколь устаревшей может быть его пластичная форма, представляет наиболее богатые возможности для реверсирования прозы, как и для других подходящих объектов или изображений. Составить мнение на этот счёт можно на основе проекта, задуманного в 1951 году, но впоследствии заброшенного по причине нехватки финансовых средств для реализации, который представлял собой машину для пинбола, сделанную таким образом, что игра света и более-менее предсказуемые траектории движения шара создавали метаграфически-пространственную композицию, называвшуюся «Тепловые ощущения и желания людей, проходящих мимо ворот музея Клюни примерно через час после захода солнца в ноябре». С тех пор, конечно, мы уже поняли, что ситуационистско-аналитическое исследование не может развиваться научно за счёт подобных проектов. Финансы, однако, всё ещё годятся для менее амбициозных целей.

Очевидно, что в области кинематографии détournement может достичь наибольшего эффекта, и, таким образом, наибольшей красоты.

Силы киноязыка настолько обширны, и отсутствие координации этих сил настолько очевидно, что практически любой фильм, превышающий по качеству ничтожную среднюю отметку, может предоставить предмет для бесконечной полемики среди зрителей или профессиональных критиков. Лишь конформизм подобной публики мешает ей обнаружить столь же значимые достоинства и столь же вопиющие недостатки в самых худших фильмах. Чтобы развеять эту потешную путаницу ценностей, мы можем рассмотреть кинокартину Дэвида Гриффита «Рождение нации»⁹ как один из наиболее важных фильмов в истории кинематографа из‑за использования в нём множества новаторских решений. С другой стороны, это расистский фильм, а потому абсолютно недостоин быть демонстрируемым в его нынешнем виде. Но его тотальный запрет мог бы показаться ошибочным с вторичной, но, возможно, более важной кинематографической точки зрения. Гораздо лучше было бы реверсировать весь фильм целиком, возможно, даже без перемонтажа, путём замены звуковой дорожки на осуждающий рассказ об ужасах империалистической войны и действиях Ку-Клус-Клана, продолжающихся в США и по сей день.

Такой крайне умеренный détournement в конечном счёте является не чем иным, как моральным эквивалентом реставрации старых картин в музеях. Но большинство фильмов достойно лишь быть разделёнными на фрагменты для составления новых работ. Очевидно, что подобное преобразование существующих фрагментов кинолент будет сопровождаться добавлением других элементов: как музыкальных и живописных, так и исторических. Хотя всё кинематографическое фальсифицирование истории до сей поры было подобно шутовским реконструкциям Гитри¹⁰, можно было бы сделать так, чтобы Робеспьер перед казнью сказал: «Мой опыт и величие моих целей побуждают меня, невзирая на столькие испытания, признать, что всё – хорошо»¹¹. В этом случае détournement греческой трагедии позволил нам возвеличить Робеспьера, но мы можем представить себе и принципиально иной, неореалистический эпизод – у стойки придорожного бара один дальнобойщик со всей серьёзностью обращается к другому: «О морали писалось в книгах философов, мы же ввели её в управление народами»¹². Как можно видеть, подобное сопоставление подсвечивает идею Максимилиана, идею о диктатуре пролетариата.

Свет détournement распространяется по прямой линии. По мере того как новая архитектура, как нам кажется, начнёт своё развитие со стиля экспериментального барокко, архитектурный комплекс (под этим понятием мы подразумеваем динамичную обстановку в сочетании с поведенческими моделями), вероятно, реверсирует существующие архитектурные формы, и в любом случае будет физически и эмоционально использовать все виды реверсированных объектов: аккуратная расстановка кранов и строительных лесов заменит несуществующую скульптурную традицию. Это шокирует лишь наиболее фанатичных поклонников садов во французском стиле. Говорят, что на старости лет Д’Аннунцио¹³, этот фашистский чмошник, держал в своём парке носовую часть истребителя. Если забыть о его патриотических мотивах, то эта идея оказывается не лишённой своего очарования.

Если détournement распространится до урбанистической реализации, не так уж много людей останутся незатронутыми точным воссозданием в их городе целых кварталов другого города. Жизнь никогда не может быть слишком запутанной, détournement подобного уровня может сделать её воистину прекрасной.

Названия, как мы уже видели, сами по себе являются основным элементом détournement. Этот вывод проистекает из двух общих наблюдений: во‑первых, что все названия являются взаимозаменяемыми, а во‑вторых, что они играют решающую роль в некоторых жанрах. Все детективные романы из «Чёрной серии» необычайно схожи между собой, и лишь постоянная смена названий позволяет удерживать значительную аудиторию. В музыке название всегда оказывает большое влияние, хотя его выбор зачастую ничем не оправдан. Было бы недурно внести окончательную правку в «Героическую симфонию»¹⁴, назвав её, например, «Ленинской симфонией».

Название сильно способствует реверсированию произведения, но реакция на произведение по его названию неизбежна. Таким образом, можно широко использовать конкретные названия, взятые из научных публикаций («Прибрежная биология морей умеренного климата»), или из публикаций на военную тему («Ночной бой мелких подразделений пехоты»), или даже разнообразные фразы из детских книг с картинками («Красивые пейзажи приветствовали путешественников»).

В заключение мы должны вкратце упомянуть о некоторых аспектах того, что мы называем ultradétournement – тенденций по использованию détournement в повседневной жизни. Жестам и словам могут быть присвоены иные значения, как это делали на протяжении всей истории из практических соображений. Тайные общества в древнем Китае использовали крайнюю тонкость условных знаков для выражения множества форм социального поведения (способ расстановки чашек, питья, цитирования стихов, прерываемого на условленных строках). Необходимость в тайном языке, в паролях неотделима от стремления к игре. В конечном счёте любой знак или слово подходит для того, чтобы быть превращённым в нечто иное, даже в полную свою противоположность. Роялистских боевиков в Вандее называли Красной Армией за использование ими омерзительного изображения Святейшего сердца Иисуса в качестве своего символа. В ограниченной области лексики политической войны это выражение было полностью реверсировано через сотню лет.

Помимо языка те же методы можно использовать для реверсирования одежды, со всем присущим ей сильным эмоциональным значением. Здесь мы снова увидим, что понятие маскировки тесно связано с игрой. Наконец, когда мы окажемся на уровне создания ситуаций – конечной стадии всей нашей деятельности – каждый сможет реверсировать ситуации, целенаправленно изменяя то или иное определяющее условие.

Методы, которые мы вкратце рассмотрели, представлены не как наше собственное изобретение, но как широко распространённая практика, которую мы предлагаем систематизировать.

Сама по себе теория détournement мало нас интересует. Но мы обнаруживаем её взаимосвязь практически со всеми конструктивными аспектами пре-ситуационистского переходного периода. Таким образом, её обогащение через практику представляется необходимым.