Текст книги "Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985"

Мы откладываем развитие этих тезисов на более поздний срок.

Ги-Эрнест Дебор и Жиль Ж. Вольман

Платформа Альбы

Со 2 по 8 сентября в городе Альба (Италия) проводился конгресс, созванный Асгером Йорном¹ и Джузеппе Галлицио² от имени Международного движения за имажинистский Баухаус, объединивший тех, чьи взгляды согласовались с программой Леттристского интернационала относительно урбанизма и возможностей его использования (см. “Potlatch”, № 26³).

Представители авангардистских фракций восьми стран (Алжира, Бельгии, Дании, Франции, Великобритании, Голландии, Италии, Чехословакии) встретились, чтобы заложить основы единой организации. По итогам работы конгресса этот результат был достигнут.

Кристиан Дотремон⁴, хотя некоторые и анонсировали его участие в Конгрессе в составе бельгийской делегации, но который некоторое время назад присоединился к редакции “Nouvelle Nouvelle Revue Française”, воздержался от появления на собрании, где его присутствие было бы недопустимым для большинства.

Энрико Бай⁵, представляющий «движение ядерного искусства», был вынужден покинуть собрание в первый же день; и Конгресс закрепил разрыв с ядерщиками, опубликовав следующее сообщение: «Загнанный в угол конкретными фактами Бай покинул Конгресс. Он не унёс с собой кассу».

Одновременно с тем въезду в Италию наших чехословацких товарищей Православа Рады⁶ и Котика⁷ помешало итальянское правительство, которое, несмотря на вызванные этим протесты, не давало им визу для пересечения его национального железного занавеса до самого завершения Конгресса в Альбе.

В выступлении Вольмана, делегированного Леттристским интернационалом, особенно подчёркивалась необходимость общей платформы, определяющей весь текущий опыт:

«Товарищи, параллельные кризисы, затрагивающие сейчас все способы художественного творчества, предопределены общим движением, и достичь преодоления этих кризисов можно лишь в единой перспективе. Процесс отрицания и разрушения, который всё ярче проявляется в отношении всех прежних условий артистической деятельности, является необратимым: он является следствием появления более совершенных возможностей действий над миром…

…[несмотря на] некоторое влияние, которое буржуазия хочет в наши дни придать фрагментарным или намеренно ретроградным артистическим потугам, созидание сейчас может быть лишь синтезом, стремящимся к целостному конструированию атмосферы, стиля жизни… Унитарный урбанизм – синтез, к которому мы призываем, соединяющий искусство и технику – должен быть создан в соответствии с новыми ценностями жизни, которые нам следует выявить и распространить…»

Итоговая резолюция Конгресса выражала глубокое согласие в форме декларации из шести тезисов, провозглашавших «необходимость целостного создания жизненной обстановки посредством унитарного урбанизма, который должен использовать совокупность искусств и современных техник»; «изначально устаревший характер всякого обновления, привносимого в искусство в пределах его традиционных ограничений»; «признание важнейшей взаимосвязанности унитарного урбанизма и грядущего стиля жизни», который должен быть установлен «с точки зрения наибольшей реальной свободы и наибольшего господства природы и вселенной»; и наконец, «единство действий всех подписавшихся под этой программой…» (шестой пункт также перечислял разные формы взаимной поддержки).

Помимо этой финальной резолюции, которую подписали Ж. Калонн⁸, Констан⁹, Дж. Галлицио, А. Йорн, Котик, Рада, Пьеро Симондо¹⁰, Э. Соттсасс-мл.¹¹, Елена Верроне¹², Вольман, Конгресс единогласно отказался от любого взаимодействия с участниками Фестиваля лучезарного города¹³ в продолжение бойкота, объявленного в прошлом месяце.

В конце съезда Жиль Ж. Вольман был включён в число ответственных за издание информационного бюллетеня Международного движения за имажинистский Баухаус “Eristica”, и Асгер Йорн был назначен в редакционный комитет “Internationale lettriste”.

Конгресс в Альбе, несомненно, отметил один из сложных этапов в области борьбы за новую чувственность и за новую культуру в контексте общего революционного обновления, которым характеризовался 1956 год и первые политические результаты которого выразились в подавлении масс в СССР, Польше и Венгрии (хотя в последнем случае в силу опасного заблуждения происходит возвращение старых протухших лозунгов клерикального национализма из‑за смертельной ошибки в виде запрета марксистской оппозиции), в успехе алжирского восстания и в массовых забастовках в Испании. Его последствия дают основания для самых больших надежд в ближайшем будущем.

Теория дрейфа

Дрейф, будучи одним из множества ситуационистских приёмов, определяется как техника быстрого прохождения сквозь различные обстановки. Понятие дрейфа неразрывно связано с распознаванием психогеографических эффектов и утверждением творческо-игрового образа действий, что во всех отношениях противопоставляет дрейф традиционным представлениям о путешествии или прогулке.

Отправляющимся в дрейф человеку или группе следует на некоторое время забыть о тех мотивах, которые обыкновенно определяют их занятия и передвижение, о знакомствах, собственной работе и привычных местах отдыха, чтобы свободно следовать привлекательности изучаемой местности и происходящим на ней встречам. Роль случая при этом вовсе не так значима, как можно было бы подумать: теория дрейфа предполагает наличие психогеографического рельефа городов с постоянными потоками, узловыми точками и водоворотами, ощутимо затрудняющими как вход в некоторые зоны, так и выход из них.

Но дрейф как единое целое включает в себя и намеренную рассеянность, и её необходимое отрицание: хаотичность психогеографии подчинена исследовательским задачам и расчёту её возможностей. В этом отношении данные, которые выявила экология, сколь бы априори ограниченным ни было изучаемое этой наукой общественное пространство, продолжают успешно подкреплять психогеографическую мысль.

Экологические исследования, посвящённые абсолютному или относительному характеру разрывов в структуре городов, роли микроклиматов, базовым городским элементам, полностью отличным от административного деления, и главное, определяющему влиянию центров притяжения, должны быть использованы и дополнены методами психогеографии. Поле объективных впечатлений, по которому будет происходить дрейф, должно определяться одновременно в соответствии с его собственным детерминизмом и в его связи с социальной морфологией. Шомбар де Лов¹ отмечает в своей работе «Париж и Парижская агломерация» («Библиотека современной социологии», PUF², 1952), что «район города определяется не только географическими и экономическими факторами, но и тем представлением о районе, которое сложилось у местных жителей и жителей соседних районов»; и далее в этой же работе, чтобы продемонстрировать, что «на самом деле тот Париж, в котором протекает жизнь каждого индивида, весьма невелик и географически ограничивается крайне небольшим участком», приводит схему всех перемещений, совершённых за год студенткой из XVI округа: её маршруты образуют небольшой треугольник правильной формы, в вершинах которого находятся Школа политических наук³, квартира девушки и дом её учителя по фортепиано.

Несомненно, подобные схемы, образцы современной поэзии, способной вызывать живой эмоциональный отклик – в данном случае негодование, что можно жить подобным образом, – или даже теория, выдвинутая Бёрджессом на материале Чикаго о распределении видов общественной деятельности по чётким концентрическим зонам⁴, не будут способствовать развитию дрейфа.

Роль случая в дрейфе особенно сильна, поскольку ещё не было накоплено достаточного количества психогеографических наблюдений. Но вмешательство случая, как правило, консервативно, и в непривычной обстановке стремится свести всё к чередованию ограниченного числа вариантов и к привычке. Учитывая, что прогресс – это всегда покорение одной из подконтрольных случаю сфер путём создания новых условий, отвечающих нашим целям; можно сказать, что случай, с которым мы сталкиваемся при дрейфе, в корне отличается от случайностей в ходе прогулки, но всё же стоит найти первые точки психогеографического притяжения, как для дрейфующего индивида или группы возникает опасность: всё начинает выводить их на новые привычные траектории, от которых теперь будет сложно отклониться. Недостаточно критическое отношение к случаю и его идеологическому применению, неизбежно реакционному, обрекло в 1923 году на унылый провал знаменитые бесцельные прогулки четырёх сюрреалистов, с отправной точкой в случайно выбранном на карте городке⁵: ходьба по бескрайним полям, очевидно, действует угнетающе, а вмешательства случая там редки как никогда. Но неблагоразумие взяло новый рубеж в журнале “Medium” (за май 1954 г.), где некий Пьер Вандриес решил, что сможет сопоставить эту нелепую историю – потому что оба этих случая имеют отношение к освобождению от детерминизма – с некоторыми опытами в области теории вероятности, например, с опытом по изучению того, как в круглом чане головастики самопроизвольно распределяются по случайным группам, и тут же с особой важностью сообщает: «Разумеется, эта масса не должна получать извне никакого направляющего воздействия». В таких условиях победителями выходят головастики, ведь их преимущество в том, что они «в наибольшей степени лишены разума, социальных и сексуальных стимулов», и, как следствие, «действительно не зависят друг от друга».

В противоположность подобным извращениям, дрейф имеет принципиально городской характер, находящийся в тесной взаимосвязи с центрами возможностей и смыслов (которыми являются преображённые производством большие города), и в значительной степени соответствующий фразе Маркса: «Человек видит вокруг только собственный образ, всё говорит ему о нём. Даже в природе ему видится душа».

Дрейфовать можно и в одиночку, но всё указывает на то, что наиболее плодотворным с точки зрения числа участников будет разделение на несколько малых групп по два-три обладающих схожим уровнем осознания психогеографии человека, так как сверка впечатлений этих групп поможет прийти к объективным выводам. Желательно, чтобы состав этих групп менялся от дрейфа к дрейфу. Способность к единому дрейфу стремительно падает у групп, состоящих больше чем из четырёх-пяти человек, – во всяком случае, дрейф больше чем с десятью участниками неизбежно распадается на несколько параллельно идущих дрейфов. Подобная практика представляет, впрочем, огромный интерес, но связанные с ней трудности до сих пор ещё не позволяли воплотить её в желаемых масштабах.

Средняя продолжительность дрейфа – день, понимаемый как интервал между двумя периодами сна. Время начала и завершения относительно светового дня не имеет существенного значения, однако стоит отметить, что предрассветные часы, как правило, плохо подходят для дрейфа.

Такая продолжительность дрейфа – не более чем среднестатистическое значение. Во-первых, потому что дрейф в чистом виде почти никогда не занимает всё время, ведь участникам трудно не отвлечься на пару часов в начале или конце этого дня на привычные действия; накопившаяся усталость особенно способствует этому под конец. Но дело ещё и в том, что дрейф часто проводится в несколько строго определённых заранее часов, или же спонтанно, за очень короткое время, либо, напротив, в течение нескольких дней к ряду, без перерыва. Несмотря на необходимость делать перерывы на сон, некоторые дрейфы нужной интенсивности длились именно по три-четыре дня, а то и более. Верно и то, что при проведении серии дрейфов в течение довольно долгого времени практически невозможно установить конкретный момент, когда настрой, соответствующий данному дрейфу, уступает место другому. Длительность самой долгой из проводившихся серий дрейфов достигала примерно двух месяцев без какого‑либо существенного перерыва, что не могло не привести к появлению новых объективных условий поведения, вытеснивших немалое количество существовавших прежде.

Влияние перемены погодных условий на дрейф хотя и имеет место, но не является определяющим, кроме случаев затяжных ливней, делающих дрейф невозможным. В то же время грозы и другие виды осадков обычно влияют на него положительно.

Пространственные границы дрейфа очерчиваются с различной степенью точности, в зависимости от того, является ли его целью исследование конкретной территории, или же эффект эмоциональной дезориентации. Не стоит забывать тот факт, что эти два подхода к дрейфу взаимодействуют и многократно накладываются друг на друга, так что отделить в чистом виде один от другого невозможно. Тем не менее довольно чёткую границу устанавливает использование такси: когда во время дрейфа заказывают такси, например, для того, чтобы ехать в конкретную точку или просто двадцать минут на запад, это в первую очередь делается с целью личной дезориентации. Если же цель в непосредственном изучении территории, то на первый план выходят методы психогеографического урбанизма.

Во всех случаях пространственные границы дрейфа в первую очередь предопределяются заданной исходной точкой: для отдельных дрейфующих это их место жительства, для групп – назначенные места встречи. Максимально возможный охват – это вся территория крупного города вместе с пригородами. Минимальный масштаб, в свою очередь, может ограничиваться самым малым единством обстановки: одним кварталом или даже отдельным блоком зданий, если он представляет достаточный интерес (как пример такой крайности – статический дрейф длиной в день внутри вокзала Сен-Лазар).

Итак, исследование конкретной территории предполагает расстановку начальных точек и вычисление направлений проникновения. В таких исследованиях активно задействованы карты, как обычные, так и экологические, и психогеографические: их изучают, исправляют и уточняют. Нужно ли говорить, что стремление к пока ещё неизвестным районам, в которых не был даже мимоходом, не играет здесь никакой роли? Мало того, что этот аспект совершенно неважен, он ещё и полностью субъективен и довольно быстро утрачивает всякое значение. Он никогда не использовался как критерий, за исключением очень редких случаев поиска психогеографической проблематики какой‑либо зоны путём последовательного отсечения всех её уже изученных точек. Таким образом, блуждать можно и в давно исхоженных районах.

В случае «возможных свиданий», напротив, главную роль играет не исследование, а дезориентация поведения. Участника просят прийти одного в назначенный час в указанное ему место. Он избавлен от тягостных обязательств, налагаемых обычным свиданием, так как ему некого ждать. После того как такое «возможное свидание» случайным образом приводит его как в знакомое место, так и в такое, о котором раньше не знал, человек начинает обследовать окрестности этого места. Кроме того, в это же время и в этом же месте может быть назначено ещё одно «возможное свидание», но первый участник не должен догадываться о том, кому именно. Лучше даже, если он никогда его прежде не видел – это простимулирует его вступать в беседы со случайными прохожими. Он может никого не встретить или случайно встретить того, кто и назначал «возможное свидание». Если время и место были выбраны хорошо, то человек в любом случае проведёт время самым неожиданным образом. Он даже может попросить по телефону о новом «возможном свидании» того, кто не в курсе, где закончилось первое. Возможности такого времяпрепровождения, как можно видеть, почти безграничны-.

Так, в некоторых сомнительных забавах, которые я всегда высоко ценил в кругу своих знакомых, – как, например, ходить ночью по этажам подлежащего сносу здания; во время забастовки работников транспорта безостановочно кататься автостопом по всему Парижу, чтобы запутаться ещё сильнее, позволив увезти себя неведомо куда; бродить по подземным катакомбам, куда вход воспрещён, – во всех них чувствовалось общее ощущение, которое было не чем иным, как ощущением дрейфа.

Выводы, сделанные из дрейфов, позволят набросать первые схемы психогеографической структуры современного города. Помимо выявления областей единства обстановки, их основных элементов и пространственных границ фиксируются также и основные направления движения по этим областям, выходы из них и их механизмы защиты от дрейфа. Здесь мы приходим к главной гипотезе о существовании психогеографических узловых точек. Мы устанавливаем те расстояния, которыми в действительности отделены друг от друга два разных района, что не имеет ничего общего с тем умозрительным видением, которое представлено на карте города. При помощи старых карт, аэрофотосъёмки и экспериментальных дрейфов мы можем заложить основы столь необходимой сейчас картографии влияний, чья неточность, неизбежная на этапе, пока не будет закончена эта громадная работа, сродни неточности первых береговых карт, с той лишь разницей, что задача здесь не в точном очерчивании непоколебимых границ континентов, а в изменении архитектуры и урбанизма.

Разные области обитания и единства обстановки сегодня не имеют чётких границ, а окружены пустыми полями различной ширины. Главное изменение, которое дрейф может предложить, – это постоянное сужение таких пустых полей вплоть до их полного исчезновения.

Собственно в архитектуре дух дрейфа приветствует популяризацию новых форм лабиринтов всевозможных видов, чему способствуют и современные возможности строительства. Так, в марте 1955 года в прессе появилось сообщение о строительстве в Нью-Йорке высотного дома, где можно видеть первые признаки возможностей дрейфа внутри квартиры: «Жилые помещения этого винтообразного здания будут по форме напоминать куски торта. Комнаты можно будет по желанию расширять или сужать за счёт перемещения подвижных перегородок. За счёт того, что шаг здания – в пол-этажа, количество комнат на одну квартиру не ограничено, так как арендатор может попросить подключить дополнительный кусок, находящийся чуть ниже или выше. Устройство здания позволяет за шесть часов превратить таким образом три квартиры по четыре комнаты в одну на двенадцать и более комнат».

Чувство дрейфа естественным образом связано с более общими взглядами на жизнь, но всё же их было бы глупо механически производить из него. Я не буду здесь распространяться ни о предтечах дрейфа из литературы прошлых лет, которые можно распознать обоснованно или ошибочно, ни об особых видах ощущений, порождаемых дрейфом. Все трудности дрейфа – это трудности свободы. Всё указывает на то, что будущее лишь ускорит необратимые изменения в образе жизни и в декорациях современного общества. Когда‑нибудь города будут строиться для дрейфа. Некоторые из уже существующих зон вполне пригодны для этого после сравнительно небольшой переделки. Как и некоторые из уже живущих людей.

Ги-Эрнест Дебор

Один шаг назад

Все формы современной культуры достигли предельной точки гниения; господствовавшая в послевоенное время стратегия повторения одного и того же провалилась у всех на глазах; поиск новых творческих горизонтов, пусть даже понимаемых по‑разному, сплачивает самых разных художников и интеллектуалов, – всё это ставит перед объединёнными авангардистскими течениями задачу по совместной выработке революционной альтернативы официально производимой культуре, тон которой задают Андре Стиль и линия Саган-Друэ¹.

Рост наших рядов и открывающиеся возможность и даже необходимость истинно международного действия должны заставить нас кардинально изменить тактику. Необходимо захватить контроль над современной культурой и использовать её в наших целях, а не возглавлять внешнюю к ней оппозицию, занятую лишь развитием нами же поставленных вопросов. Нам нужно действовать быстро и сообща, чтобы критика тезисов и их теоретическое оформление дополняли друг друга, и переходить к экспериментам, совместно применяя эти тезисы на практике. Направление, представляемое бюллетенем “Potlatch”, должно согласиться быть в меньшинстве, если так будет нужно для общего сплочения в новой интернациональной организации. Но вне зависимости от того, во что конкретно воплотится это движение, оно обязано будет руководствоваться самой передовой программой.

Было бы неверно говорить о кризисе леттризма, поскольку мы всегда стремились поддерживать атмосферу перманентного кризиса и преуспели в этом; к тому же коль скоро само понятие леттризма не полностью лишено содержания, все важные для нас ценности вызревали внутри леттристского движения, пусть и наперекор ему. Между тем, можно отметить, что некоторый сытый нигилизм, господствовавший в ЛИ вплоть до проведённых в 1953 году исключений², объективно сохранился во вспышках сектантства, пагубно влиявших на наши решения вплоть до 1956 года. Такая позиция невозможна без низостей. Один заявлял, что не будет больше писать; так ценил нашу закрытость и чистую пассивность, что призывал отказаться от сотрудничества с самым близким к совокупности наших взглядов журналом. Не прошло и пяти дней с момента его исключения, и вот он умоляет издателей того журнала – разумеется, тщетно – продолжить сотрудничество с ним «в индивидуальном порядке». Так что же, предыдущие действия этого товарища были провокацией? Нет, просто он сменил одно безответственное поведение на другое, противоположное, едва только у него забрали чисто формальное прикрытие в виде «леттризма», оставив ни с чем³.

Самые избитые трюки мира, с которым мы боремся, легко могут принимать вид новаторства и затормаживать наше движение. Нельзя позволить ярлыкам сбить нас с толку, сколь бы привлекательными они не казались. Нам нужно найти конкретные способы полностью изменить все те обстановки, в которых протекает повседневная жизнь.

Первая практическая задача, которую нам предстоит решить, это существенное расширение нашего экономического базиса. Кажется, сегодня мы в том положении, когда проще придумать новые чувства, чем новую профессию. Мы видим неотложную необходимость описать и подтвердить практикой множество новых видов деятельности, отличных, например, от социальных функций художника, и это подталкивает нас к тому, чтобы поддержать идеи коллективного экономического плана⁴, за который выступает Пьеро Симондо и наши итальянские товарищи.

Очевидно, что если мы будем довольствоваться объедками со стола современной эстетики, как в экономическом, так и в творческом плане, – это с огромной долей вероятности приведёт нас в итоге к гниению. Возьмём конкретный пример: друзья обеспокоены тем, что внезапно стали численно преобладать художники, чья продукция, на их взгляд, непреодолимо ничтожна, а связи с художественной индустрией – нерушимы. Однако нам нужно объединить специалистов самых разных творческих методов; быть в курсе последних независимых достижений в этих техниках, не впадая при этом в идеологический империализм того, кто, не зная реальных проблем чуждой ему дисциплины, хочет командовать ей извне; экспериментировать, объединяя методы, существующие пока лишь раздельно. Значит, мы должны рискнуть откатиться назад; но стремиться при этом как можно скорее преодолеть сегодняшние противоречия путём углубления общей теории, чтобы её экспериментальная проверка дала результаты, которые уже невозможно будет оспорить.

И хотя отдельным художественным практикам будет суждено исчезнуть скорее, чем другим, мы считаем, что развешивание картин по галереям – это настолько же предельно безынтересная форма выживания, как и сборники стихов. Любое использование сложившейся системы интеллектуальной коммерции даёт почву для идеологической неразберихи, в том числе и в наших рядах; но, с другой стороны, невозможно действовать, не приняв сперва в расчёт эту временно господствующую конъюнктуру.

В конечном счёте вердикт принимаемой нами политике будет вынесен исходя из того, сможет ли она послужить созданию нового, более прогрессивного интернационального объединения или нет. В худшем случае это лишь укажет на начало реакции в общем движении. И тогда создание революционного авангарда в культуре будет полностью зависеть от прихода новых сил.

Г.‑Э. Дебор