Текст книги "1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером"

019

Механика «исторической закономерности». Протопризнак подтягивает свои причины, чтобы закрепиться. Проникающая мощь первоначала (иудейского). Ересь Иисуса и иудейское первоначало. Гибель Иисуса – историческое преимущество апостола Павла ♦ Пустота толерантности.

Михаил Гефтер: Интересна машина, именуемая «исторической закономерностью». Почему Христос и почему Павел? Как при таком изобилии проповедников и апокалиптических эсхатологий эта версия победила? Атеисты станут искать среднее арифметическое – не тот, так другой. Что скажут христиане, ясно: Сын Божий. На самом деле интересен вопрос, чем восторжествовал Христос? Он не похож на других чем-то очень существенным. Маргинал. Галилея. Египет, к которому он прикоснулся.

Конечно, абсолютно незауряден человек Павел. Павел возвел маргинальность Христа в запредельную степень. Еврейский вызов еврейству, в рамках того, что еврейство, рванувшись было, замерло на прорыве. Ни один эллин не бросал вызов Полису так прямо. А эти бросили вызов.

Так в человеческом обществе формируются закономерности: протопризнак подтягивает к себе причины достаточные, чтоб устоять и пойти дальше. Меня занимает проникающая мощь первоначала. Его фальсифицировали, извращали, утилизировали, доводили до чудовищной банальности убийства. Но первоначало возобновилось и засело, как существенный момент. Настолько существенный, что, обратив проникающую мощь первоначала в иудейский раскол, Христос утверждает его как модус бытия всему человечеству. Он это делает и проповедью, и драматическим расколом того народа, который себя считал избранным. Шутка сказать – отнять у избранного народа его избранность, передав ее всем на свете.

Глеб Павловский: Ты имеешь в виду расколы христианства или христианский раскол в иудеях?

Христианский раскол евреев. А чем еще было христианство начала? Там вообще неевреев нет. Это после Павел придумает, но христианство уже было до Павла и было как эсхатологический иудейский раскол.

Колоссальное благо христианства то, что изначально, будучи ересью, оно допускало ересь внутри себя. Иисус был апокалиптической ересью по отношению к ортодоксальному иудаизму. А Павел сам типичнейшая ересь внутри ереси. Его преимущество в том, что Иисус погиб, – поле было Римом расчищено. А коммунизму то Маркс мешал, то Энгельс, то Сталин.

Средиземноморскому миру показан был такого рода конфликт – христиано-еврейский, вышедший из недр самого еврейства. Тип конфликта, в ходе которого Рим был впервые воспринят не как враг, а поприще, которое надо сделать своим, отвоевав. Интересно сопоставить апостола Павла с апостолом Иоанном в Апокалипсисе – разное отношение к государству. Павел легко идет на внешнее подчинение. Для него дело не только в том, что сфера веры – это иная сфера. Притязая верой на того же человека, что Рим, церковь должна найти уклад взаимоотношений, какой-то хабитус. А в Апокалипсисе империя рассматривается как зло, там прорабатывается идея христианского государства. И есть уже предвкушение православной империи.

Да, конечно, не в один же раз все сделалось. Но для нас все стянуто в точку. Любопытно, как долгий процесс для последующих стягивается в слабо мерцающую точку.

А почему это слабость христианства?

Это не их слабость. Это слабость наша, слабость размышления – оно недотягивает. Искривления оптики – существенная вещь. Это мы завтра обсудим.

…Аннинский¹⁹ излагает некую филологическую позицию: кровь ни при чем, национальность ни при чем. Что хорош еврей или плох, это не тема при уничтожении людей.

Да, а к чему это все?

А я не знаю. Это славно бы слышать из уст священника в церкви как призыв к толерантности. Неплохой текст для сельского священника. Он задвигает проблему, призывая не решать ее, а закрыть. Может быть, люди вообще перестанут решать проблемы, закрывая их за ненадобностью? Тогда вопрос: что лучше сейчас – разрешить ее как очередную или закрыть как нерешаемую? Российская власть склоняется ко второму решению. Она не делает ничего явно ущемляющего евреев, и ничего не делает в противном смысле.

Ты же сам говорил, что еврейский вопрос из класса нерешаемых.

Не еврейский, а ближневосточный. Государство Израиль закрыло еврейский вопрос в прежнем смысле, открыв совершенно в другом – арабы, окружение, выживание. Но это не русская еврейская тема. Я могу начать ее решать и – не смогу. Но я, во всяком случае, не стану ее закрывать! Проблема, подлежащая закрытию, вообще не проблема. Нет, голубчик, этот номер не проходит.

Нам говорила гид в Иерусалиме у Стены Плача: «Поглядите, тут собираются плакать старые евреи. У них экзальтированное сознание…» Гид была молодой еврейкой. «Они оплакивают разрушение храма и уповают на его восстановление. Но мы в Израиле считаем, что плакать нам нечего, раз у нас есть государство. Мы могли бы даже построить храм, бюджет Израиля это позволяет». Вот тебе такой взгляд на еврейский вопрос.

Ну это очень глупая еврейка. Она не понимает, что отсутствие храма – одна из самых мощных скреп еврейства.

Такой стройки достаточно, чтоб развалить Израиль. Если правительство начнет строить храм Соломона.

Во имя туризма и глупости. Но я хочу смоделировать Аннинского. Он хорошо пишет и не молодой человек, он знает, что все это сто раз сказано. И если кому-то нужна воскресная проповедь о толерантности, он ее сочинил прекрасно. Неинтересно, зато блестяще. Но сам он зачем это пишет, с какой целью и для кого?

Люди с хорошим стилем – частые жертвы своего таланта.

А отсюда вся пошлость сегодня сочится, понимаешь? Поглядываю на него сбоку, а сам думаю: маменькин ты московский сын, ни разу в жизни не воевал! Ну, не было бы евреев – были рыжие, русские, либеральные, кто-то еще.

020

Идея России в одиночку соорудить человечество. Евреи и проникающая мощь первоначала. Нацизм – не национальная сила. Расизм как черный космополитизм. Утопия мира без единого еврея. Фашизм мыслит Миром без человечества. Тысячелетний рейх – евангельская интерполяция. Возможен ли «фашизм сызнова», не ведущий к убийству?

Михаил Гефтер: Понимаешь, с Германией мне что-то неясно. Россия ближе к ветхозаветной еврейской проникающей мощи первоначала. Идея России в одиночку соорудить из себя человечество, конечно, требовала принести в жертву свое полумистическое избранничество, Третий Рим и т. д. Тут раскол, где протоинтеллигенты до известной степени выступили как христиане.

Если для немцев по ходу движения целью стало истребление евреев, то в России у евреев появился заново маргинальный статус, связанный с революцией. Евреи взяли на себя часть русской маргинальной нагрузки. Христианство ведь тоже вначале маргинально в Риме, обращенное ко всем тем, о ком заведомо известно, что они под властью Рима. Тут что-то есть.

Что касается Германии, там сильный социальный момент, который в России встречался в отдельных землях вроде Украины. В своем прологе Германия состояла из массы предприятий ручного труда, которые подготовили кадры немецкой промышленности. Германия и Япония использовали Средневековье для рывка в большую индустрию, имея массу людей, обученных хорошей работе. Оттого кризис 30-х здесь стал моментом, питавшим крайнее социальное отчаяние. На это пришел нацизм. А нацизм нужно расшифровать как не национальную силу. Не просто агрессивно-националистическую или милитаристскую – вообще не национальную!

Глеб Павловский: Нацизм всюду в Европе вызывал против себя национальную реакцию. Базой Сопротивления была именно национальная реакция. Это имело и политическое выражение. Идея «крепости Европы» – это же черновой вариант единой Европы.

Да-да-да. В нацизме есть космополитическое зерно. Вообще, европейский расизм – это черный космополитизм.

И дарвинизм там есть, и все что угодно. В фашизме в перепутанном виде присутствуют источники марксизма. И много общих объектов концептуального восхищения.

Поскольку фашизм универсален, всемирен и космополитичен, слова в нем используются любые. Даже в первоначальных национал-государственных рамках он себя проясняет в виде черного контринтернационала. Есть ли в нем нечто социалистическое? Не исключаю. Потому что классовое исступление там есть. К Марксу оно, впрочем, не имеет ни малейшего отношения.

Тогда надо определиться со связью фашизм-мир. Фашизм и коммунизм мыслят миром.

Конечно. Абсолютно. Фашизм ставит глобальный горизонт для своего лебенсраум²⁰. В утопии окончательного поголовного истребления евреев – заметь, не в гонении, не в терроре – в техническом проекте Мира без единого еврея! В такой мысли нет ничего национального. И все их предтечи рассуждали Миром. Расистские ли это были теории, или теории власти, речь шла только о целом мире. И тысячелетний рейх, кстати сказать, библейская, евангельская интерполяция.

Любопытно, как все у немцев делится по функциям. Читая Шелленберга²¹, не испытываешь к нему особо плохого чувства: человек увлечен, он занят интересной работой. Шпеер²² может рассказать, как решал ту или эту задачу, и лишь ведомственные неувязки помешали немцам иметь в двадцать раз больше танков и самолетов. Эйхман²³ вообще типаж, знакомый любому, кто встречался с кадрами из отдела науки ЦК КПСС. И вдруг все это свинчивается и уничтожает миллионы. По тем же правилам, не нарушив отраслевой субординации.

Интересно построить ряд критериев, не ругательных и не предвзятых, для людей, которых можно назвать фашистами у нас. Фашизм – не брань, а политическая характеристика. И встает вопрос: возможен ли фашизм сызнова, с малосимпатичными ухватками, но так, чтобы дело не свелось к убийству? Здесь нужен честный разбор. Я этого не исключаю.

021

Фашизм. Нерешаемость какой задачи он замещает? Невыносимое единодержавие США. Кто мы в новом непарном мире? Угроза фашизма как слово-подставка. Коммунист – крестоносец человечества, фашист воплощает его отрицание. Абажуры из кожи. Новая планетарная теснота, экзистенциальное отчаяние. «Фашизоид перспективнее фашиста». Выход – поднять планку достаточного. Политика совместимости несовместных. Погибшее поколение 30-х жило страшно, трудно и безмятежно.

Глеб Павловский: Чем для тебя сейчас так уж интересен фашизм?

Михаил Гефтер: Меня в данном случае интересуют два тезиса. Фашизм как проблемный вызов. И второе – действительно ли с ним расправились? Или фашизм и далее будет воспроизводиться как внутренний вызов для Homo sapiens? Насилие, расизм – все это неинтересно, хотя существенно. А воспроизводится ли фашизм как заново актуальный вызов? И что в таком случае мы под этим понимаем?

…Коренной вопрос – не какую задачу фашизм исполняет или какой потребности он соответствует. А нерешаемость какой задачи, неосуществляемость какой реальной потребности фашизм замещает.

Вот вопрос: есть у нас фашизм или нет? Детский вопрос. Предположим, что есть. Хотя с чего ему взяться? Дело не только в том, кого режет злодей, а в его сверхзадаче. Сверхзадачу фашизма разъяснить очень трудно. Вот главное – опережающий фашизм утилизирует неготовность неготовых. Опережая, он творит бесповоротность, при которой следующий виток действия невозможен без его присутствия. Неготовность к чему, какую? Неготовность к новой реальности.

Уход сверхдержавной парности с превращением ее в единодержавие США невыносим для советского человека. Для России вопрос выступает сочлененно с другими вещами – кто мы в новом непарном мире? Что мы для себя вообще? Может быть, проще научиться бытовать, живя изо дня в день?

Если мы не используем уже понятие «коммунист», зачем нам термин «фашист»?

Ну, понятие «коммунист» мы используем.

На уровне ельцинской прессы, то есть кухонной брани.

Между прочим, и добросовестная активность, взращенная в 70-х годах, тоже по происхождению из коммунизма. Все эти директора, которые проворачивали бог знает что, от которых зависели города, которые строили в них больницы, под которыми ходили тысячи людей. Коммунистический предприниматель был человек дела, и он принимал решения. Секретари горкомов тащили на себе планы, согласуя несогласуемое. Если все отсылать наверх, в министерства, СССР бы давно рухнул без этих всесильных секретарей. Которые все на месте увязывали, звонили: «Подбрось-ка ему труб». Безо всякого бартера. Достаточно было секретарю сказать: «Подбрось!»

Не натяжка ли именовать коммунистами этих директоров? Все-таки разговоры о коммунизме идут под значком, относящим феномен к прошлому. А разговоры о фашизме в Москве идут по-другому, вот вопрос.

Потому что в отношении коммунизма невозможен Нюрнбергский процесс. А к фашизму пристал эсэсовец в наихудшей форме – комендант Аушвица Ильза Кох²⁴, с абажурами из человеческой кожи.

Я думаю, это и мешает исследованию феномена. Если уж абажуры из кожи, парой к этому жди «аргумент», произносимый с простительной интонацией – мол, наша Колыма все ж не Аушвиц. Аушвиц, но без абажуров!

Да, конечно. А уж война в Персидском заливе, та почти антифашизм! Вот как все запутались. Мы в наших разговорах исследуем собственную трудность.

Есть простое решение – не использовать слов, которые тебя смущают. С фашизмом – ситуация отвода глаз. Ходим вокруг тысячи идиотов, которые выпускают газетки, где фотографируются в эсэсовской форме. И всплескиваем руками: какой ужас!

И требуем, чтобы их судили в Нюрнберге судом народов!

При этом никто не знает, где реальная зона риска и что там в зоне. Мне кажется, «фашизм» – слово-подставка. Применительно к России пароль «угроза фашизма» – это слово-подставка.

Хорошая мысль – слово-подставка. Как и коммунизм. Все-таки коммунист, в страшно запущенном и почти уже стершемся виде, был крестоносец человечества. В то время как фашист – это человек, концентрированно выражающий полное отрицание человечества. И оба символа работают в химерической сфере давно истраченного людьми.

Фашизм утилизировал предрассудки, катализировал атавизмы, открыл политику подсознанию – все так. Но возник он на почве такой вещи, как социальное отчаяние человека! При невозможности из него выйти отчаяние стало экзистенциальным. Рузвельт сумел не только помочь американцам выкарабкаться из экономической депрессии, он подсказал выход из депрессии экзистенциальной. Он открыл американский выход из ситуации, дав большой глоток свободы за счет государства.

А другой путь – увести от отчаяния, выделив человеку долю распорядительства чужими судьбами, жизнями других. Это соблазнительно, и в фашизме сработало колоссально.

Социальное и экзистенциальное отчаяние мешают человеку быть повседневным. Поднимать повседневную планку достаточности, я бы сказал. Возрожденная после войны социальная демократия Запада привлекательна тем, как высоко подняла планку достаточного. Вместе с тем и ей не спастись от бунтов против себя как таковой.

Послевоенная демократия и повседневность, о которой ты говоришь, сегодня перешли в оборону. Но в США решили наоборот, что демократия победила и идет в наступление.

Да. Глобальный крестовый поход за демократию.

Демократия изолирована на земном шаре. Определилась черта, за пределы которой она не перейдет. Черта не прямая и не совпадает с границами государств. Но за пределами Европы – огромный разброс моделей. Но возвращаюсь к теме: если аргументировать абажурами из кожи, любой спор приобретает характер кощунственного мини-Нюрнберга. Нельзя говорить с собеседником, вменяя дела Ильзы Кох, – он полезет в окоп, откроет огонь – и будет прав.

Тогда нет предмета для разговора, а есть предмет совершенствования Уголовного кодекса. Есть шизофреники, а есть шизоиды, да? Так же есть фашисты и есть фашизоиды. Фашизоид перспективнее фашиста. Он массовее и активнее, во всяком случае, он неотсекаем от остальных. Я хочу разглядеть не фашиста, а фашизоида. Мне важнее фашизоид. С ним я могу выйти на экзистенциальное отчаяние из-за тесноты от «чужих» на планете. Как совместить глобальное вместе – такое удобное и восхищающее даже сроками авиарейсов – с новым грядущим врозь? Где политика, посвященная совместимости несовместимых? Всюду множатся несовмещения и призраки, подсказывающие кровожадные выходы. А против них – никого. Кроме проповедников толерантности, готовых любого заклеймить «фашистом».

Есть нечто, без чего фашисты – это не фашизм. Что-то другое, малосимпатичное и вредное, но не фашизм. Даже вопрос о непременности расизма в фашизме есть открытый вопрос.

Раса и класс лишь конструкции.

Фашизм в Европе добил европейское классовое общество XIX – начала XX века, построенное на эгоизме. Из войны вышло иное общество. Но и для фашизма открылось новое поприще. Вот новая планетарная теснота. Вместо социального – экзистенциальное отчаяние. С которым, конечно, демократии можно справиться. Но и в фашизм его можно упаковать.

У истории есть манера вызывать духи. Отчаянье вызывает самых страшных духов. Даже мы с тобой в диссидентстве были причастны к греху нагнетения экзистенциального отчаяния. Чувства недостатка в самом строе жизни. Ты прав, мы нетривиальные задачи ставим с помощью слов, к которым привыкли. Не зря Валера (Абрамкин) теперь осуждает диссидентскую тягу к тотальности антисоветизма. И великое мужество антифашистов не смоет их ответственности за упрямое следование антибуржуазной догме и лексике. Тогда как мир уже выходил из этой антиномии, а фашизм равно вычеркивал либерализм и коммунизм из списка живых.

Фашизм – форма, в которой мир выходил из антиномии либерального и коммунистического?

Да. И тут он перехватил инициативу.

То погибшее поколение 30-х, кроме умиравших в муках, – как им легко жилось! Мы жили легко, но страшно. Парадокс, тоже страшный, вам нас трудно понять…

Вы жили легко?

«Легко» не то слово. Вернее, трудно, но безмятежно.

022

Фашизм. Сталинский Холокост кончается в 1941-м, а немецкий только начинается. Гитлеризмов было три ♦ Фашистски гениальная идея Холодной войны. «Сахаровское испытание» Бомбы.

Глеб Павловский: Фашизм ведь тоже был разным. Если брать Германию до Холокоста – я имею в виду гитлеровскую Германию – и после. Нюрнбергский процесс выпрямил всю ситуацию, но до того некоторые вещи в ней были невозможны. Например, Холокост до начала войны для Эйхмана невозможен. Асимметрия сталинского Союза и Германии во время войны – там, в 1941 году, Холокост начинается, а в СССР в то же самое время «сталинский холокост» отступает под «братья и сестры».

Михаил Гефтер: Любопытно, правда? Тем что-то труднее осуществить, а этим что-то труднее начать. Для Сталина 1937-1940-й были годами его личного Endlösung’a, хотя после войны он увидел, что не преуспел. Сталин как персона сравнительно поздно выходит на мировую арену.

Имея в виду сравнительно с политикой Гитлера? У Гитлера до войны была незаурядная европейская политика. Едва ли можно сказать, что все это лишь подготовка к Аушвицу.

Да, верно. Так же и СССР по отношению к сталинизму. Когда мы позднейшую оценку ретроспективно-равномерно дозируем на этапы, историку не о чем и говорить – все предопределено изначально. Ты прав: гитлеризм до Мюнхена, гитлеризм вторжения в Польшу и гитлеризм Холокоста – три гитлеризма, а не просто этапы адского плана. Но учти, как страшна машина бесповоротности этапов. Когда нечто становится возможным, следующее за ним может быть невообразимо.

…Как думаешь, если кремлевские затеют волынку и будут выборы – обновится общий состав людей? Или муть снизу поднимется еще та?

Это и есть обновление. И состав обновится, и, конечно же, муть подымется.

Думаю, жуткая дрянь попрет снизу.

Дрянь сверху пойдет! В 1990-м деньги не играли роли на выборах. Теперь будут покупки голосов и купленные депутаты. Мой инвестор в Кремль ходит с папочкой, а в папочке – десятитысячные пачки долларов в два слоя. Один слой для людей Президента, второй – людям Хасбулатова.

Все как у людей.

Да, как у кроманьонца. Откуда у тебя неожиданный интерес к дряни?

Текст про фашизм не дается, пишу дребедень. Собственно говоря, при моей биографии какие могли быть пересмотры в отношении к фашизму?

А они есть?

Есть, причем глубокие. Что-то меня задевает кровное в человеке. Попался в какую-то свою западню и трепыхается, горемыка, рвется. Не выходит у него ничего. Что-то забытое подступило к горлу. Много всего, легко наговорить – «Циклон Б», эффективность Шпеера, техника, эсесовец как бытовой тип дали такую гремучую смесь. И все не про то. Ну разве не странно, что для меня оказалось внутренним, личным затруднением отношение к фашизму? Смешно? Не смешно, с одной стороны, глупо, с другой – кощунственно. Я, конечно, недостаточно смел. Настоящая дерзость – против антифашизма кощунственно выступить – не мое амплуа. И образовалась моя персональная трудность говорить о фашизме.

Но раз для тебя эта точка центральна, как ее обойти?

Нет, я ее не обойду. Может, в последний момент всю писанину отодвину, посмотрев, как аудитория будет вести себя, и все прямо им выскажу.

Я совершенно не хотел выходить на тему сталинизма. Не могу, не желаю, обрыдло мне! А не говорить на эту тему при здешнем ходе вещей, в России, тоже странно. Ехать к немцам, рассказывать им про немецкий фашизм – что глупее? Про свой не хочу, а про их – незачем.

Про полиомиелит говорили, что тот «болезнь чистых рук». Вот и фашизм тоже не Африка, не каннибализм. Тонкая европейская штучка. Нечто замешано здесь интимно-европейское, образуя феноменологию поступка, когда человек позволяет себе такое, чего позволять нельзя. Какие табу он снимает и какие новые накладывает? Можно подумать, у нас есть реестр – что такое хорошо, что такое плохо. Черта с два!

Помнишь моего соседа по больнице? После второго инфаркта, в комнатке на двоих? Он был солдатом в Семипалатинске, при знаменитых испытаниях плутониевой бомбы. «Сахаровское» испытание, он его так называл. Всю жизнь боялся кому-то рассказывать, а мне рассказал. Сам на тот свет глядит, а когда я выписывался, предупреждает: «Только никому не рассказывайте!»

Сахаровское испытание оказалось по эффекту много сильнее рассчитанного, он сам едва не погиб. Сахарову после сказали, что погибли трое – два солдата и женщина, а на самом деле смертей было много больше. Это Жуков надумал войска ввести, испытать на них силу удара. Сосед рассказывал, как они там голодали, но все строили, солдатики, строили. Дома, коровники, свиноферму. Там целый город понастроили, чтоб по нему прошелся взрыв и все смел. Прямо символ СССР, верно?

Дали команду – всем лечь на землю! Легли на землю. Другим частям команда – стоять, в сторону вспышки не глядеть! Кто о них думал, о беднягах? После взрыва первый же солдатский крик – «гляди, свинья зажарилась!» Еще чуть подхрюкивала. Солдаты голодные накинулись – отрезают куски свежезажаренной радиоактивной свинины! Примчался на джипе офицер: «Сволочи, – кричит, – с ума сошли, мать вашу! Что делаете – помрете!» И действительно, несколько померло.

Люди-пешки, люди – орудия сверхзамысла – охранить и удержать Мир. Что это было – фашизм? Антифашизм?

Гениальная, но фашистски гениальная идея Холодной войны. Задержать всех людей на земле на отметке без пяти минут гибель! Вот что сегодня летит к чертовой матери. И кого теперь тут фашистами называть?

Сколько на самом деле фашизоидов? Раз шизоидов в миллион раз больше, чем шизофреников, то фашизоидов, сколько их у нас? Фашизоидность вообще свойственна человеку. Ах, какие у нас им возможности открываются!