Текст книги "Убийство на острове Родос"

Гоар Маркосян-Каспер, Калле Каспер
Убийство на острове Родос

Диане снился песок. Много бледно-желтого песка, голубое небо и чуть поотдаль высокие деревья, очень, невероятно высокие, наверно, потому что сама она была совсем крошкой, пухленькой двух-трехлетней малышкой, сидевшей в большой песочнице и разглядывавшей разноцветный мир вокруг. Только в детстве небо бывает таким синим, а листва такой зеленой, а песок… Хотя все это, скорее всего, неправда, выдумки романистов, на самом деле у нее не было ни одного детского воспоминания, где фигурировала бы природа, вот игрушки – да… В песочнице рядом с ней стояло ярко-красное пластмассовое ведерко, валялись синий совочек и формочки для лепки песочных пирожных… Интересно, почему детские игрушки сплошь красные, синие и желтые, никогда не увидишь зеленых или фиолетовых?… Но какие б они не были, маленькая Диана ими не играла, она сидела без движения, а капли пота падали с ее подбородка на голый животик и струйками сползали к ножкам, словом, ей было жарко. Она заворочалась в постели и открыла глаза, не то чтоб проснулась, поскольку не совсем спала, а пребывала в полудреме. Пот не пот, но горячая простыня прилипла к телу, она откинула ее, пару минут полежала нагишом, как спала, потом сочла за лучшее покинуть раскаленное ложе и осторожно, чтобы не разбудить Калева, села. Впрочем, вспомнила она еще прежде, чем повернуть голову, тут он спит отдельно, здесь ведь не двухспальная кровать, как дома, а две односпальные. Она нашарила пластиковые – иные в этом климате носить было невозможно – шлепанцы, встала, прошла к окну и выглянула.

Зрелище было совершенно упоительное, темно-синяя гладь Эгейского моря начиналась, кажется, прямо под окном, если, конечно, не слишком высовываться, и ради этого можно было вынести все неудобства, связанные с местонахождением дома. Ибо Дом творчества, или отдыха, она толком и не помнила названия, писателей и переводчиков располагался на горе, в конце довольно крутой улочки, и тащиться туда с пляжа, особенно, днем, по жаре, было достаточно мучительно, но зато, добравшись… Маленькое двухэтажное здание стояло на краю почти отвесного обрыва, нависавшего над проходившем по краю пляжа шоссе, а точнее, на уступе, поскольку до плато наверху, где пролегала дорога к акрополю, и откуда, чуть поодаль, начинался район особняков, было еще несколько десятков метров. Из садика, тонкой ленточкой окружавшего фасад писательского обиталища, наверх вела крутая лестница, по которой можно было вскарабкаться и обозреть море как с любой ступеньки, так и с естественной террасы, находившейся почти прямо над домом. Словом, главный недостаток этого жилища был одновременно и его главным достоинством. С другой стороны, он был недостатком вдвойне, поскольку тут, и не только наверху, на уступе, но и внизу, под обрывом, постоянно дул ветер, никогда не оставляя море в покое, чтобы толком поплавать, приходилось пересекать мыс, на левой стороне которого находился Дом, и купаться на правой, где обычно царило полное безветрие, и где возлежала на топчанах и просто полотенцах основная масса курортников, это удлиняло дорогу до пляжа вдвое, если не втрое. Что поделаешь, халява имеет и свои малоприятные особенности. Собственно, в современном мире это понятие относительное, да, они не платили за жилье, большая экономия, если вспомнить о гостиничных ценах, только кто о них вспоминает, платишь за путевку и летишь с группой таких же, как ты. Но вот, когда ты едешь куда-то не в компании, а сам по себе, ну случается иногда, взбрело человеку в голову… Перебрав все варианты – через Прагу, Хельсинки и тому подобное, ибо эстонские фирмы закруглились с Родосом в августе, супруги Кару обнаружили, что добраться до искомого острова в одиночку, то бишь вдвоем, немногим дешевле, чем купить путевку на те же две недели, включающую, кроме полета, еще и оплату гостиницы. «Вот оно, – сказал тогда Калев мрачно, – пока ты ходишь в ногу, все хорошо. Но шаг направо, шаг налево… Нет, еще не стреляют, но уже грабят»… «Может, не поедем?» – спросила тогда Диана, но ее глубоко порядочный (иногда, пожалуй, даже чересчур) муж только вздохнул и сказал: «Неудобно. Уже ведь договорились, они нам выделили комнату, может, кому-то из-за нас отказали»…

– Доброе утро, – сонно прозвучал за ее спиной знакомый голос, и Диана обернулась.

– Доброе утро, – ответила она весело.

– Который час?

Диана пересекла комнату, посмотрела на свои наручные часы, лежавшие, кстати, в полуметре от Калева, и всполошилась.

– Уже девять! Пропустим завтрак!

Когда они спустились на первый этаж, в столовую, которую Диана называла «кают-компанией», поскольку в ней стояли и телевизор с видеомагнитофоном, а также лежали журналы и газеты, там уже (или еще?) никого не было. Собственно, завтрак здесь, как и сама столовая, был полусимволическим: кофе в кофеварке, тосты и джем в малюсеньких коробочках, какой раньше давали в самолетах, советских, конечно. За большим столом помещалось или, вернее, поместилось бы, от силы человек пятнадцать, будь тут, в Доме, столько народу… Впрочем, летом, наверно, и бывало, а теперь, в сентябре, половина комнат пустовала, а те, кто заполнял другую половину, вместе собирались редко, вставали по-разному, обедали в ресторанах, хотя при желании приготовить что-то можно было и в здешней крошечной кухоньке, худо-бедно оснащенной разнообразным инвентарем, от газовой плиты и микроволновой печи до кастрюль и сковородок, ну и телевизор практически не смотрели, единственное, что еще отличало писателей от простых смертных. Собственно, проводившие тут отпуск, обычный или творческий, писатели, если и могли претендовать на бессмертие, по образу жизни были людьми простыми, авторы детективов или иной любимой народом и, следовательно, доходной литературы в такие места носа, естественно, не казали, тут отдыхали те, кто топал в гору от автобусной остановки на своих двоих, а то и чемоданы волочил, и питался в ресторанах со шведским столом, где много и по стабильной цене. На данный момент творческий коллектив заведения включал немецкого барда, таскавшего с собой повсюду гитару и, дабы превратить пощипывание струн в зрелище, покрывавшего ногти то зеленым, то синим лаком, мрачного шведа, писавшего, по его словам, исторические романы и никогда не купавшегося в слишком на его вкус теплом море, турчанку, что по мнению Дианы свидетельствовало о благоприобретенной в Евросоюзе толерантности греков, если вспомнить историю с Кипром или всего лишь полувековой давности погромы в Смирне, еще одну представительницу германской нации, кажется, драматурга, а также детскую писательницу из Чехии. Писательница объяснялась с Калевом и Дианой на ломаном русском языке, ее, в отличие от прочих, они встречали практически каждый день, правда, ненадолго, поскольку завтракала та не за столом, а, по ее собственному выражению, на природе. А именно, засыпала в большую стеклянную посудину кукурузные хлопья, заливала их горячим молоком, затем, неизбежно пройдя через столовую, ибо кроме входа из коридора в ней имелся и выход прямо во двор, взбиралась на лестницу, ту, которая вела от дома наверх, и, сидя на ступеньке и созерцая море, медленно поглощала полученную смесь. Потом спускалась за кружкой кофе и возвращалась на свой наблюдательный пост. Наконец, в Доме, кроме Калева и Дианы, проживал еще один эстонский литератор, довольно известный поэт Ильмар Янус, настоящая фамилия которого была Янес. Не самое подходящее прозвание для романтического поэта! Если, конечно, он таковым был, какие именно стихи писал Янус, Диана не знала, но выглядел он вполне романтично, как и большинство эстонских молодых людей: высокий интересный блондин… но не в черных ботинках, а дурацких сандалиях унисекс. Портила его только щетина, та старательно культивируемая небритость, которую, кажется, считают особым шиком, как и разнообразную неопрятность типа растрепанных волос или мятой одежды.

Поприветствовав чешку, как раз наливавшую себе кофе, супруги Кару последовали ее примеру, затем расположились в столовой и стали неспешно завтракать бутербродами с казенным джемом и собственным сыром, прихваченным из холодильника, стоявшего в их комнате, ибо комнаты были благоразумно оснащены холодильниками, наверняка не для того, чтобы исключить таскание литераторами друг у друга сладких кусков, но…

Разделавшись с трапезой, они отправились на пляж. Первоначально Калев лелеял странную идею пару часиков в день уделять работе, но Диана довольно легко его отговорила, в конце концов, даже писатель имеет право на отдых, пусть и все кругом считают его бездельником, который продирает глаза, когда вздумает, читает за завтраком газету и выходит на прогулку в два часа дня, когда все порядочные люди вкалывают. Да. Добросовестно торгуя воздухом или производя все новые и новые бумаги. Правда, они не учитывают, что писатели работают и днем, и вечером, и в уик-энд и даже без отпуска, все это неважно, в любом случае человек, который не отбывает трудовую повинность от звонка до звонка, пусть даже ничего при этом не делая, трутень, лодырь и, разумеется, счастливчик.

Словом, день прошел, как обычно. Пляж, возвращение домой, ибо, где бы мы не остановились, через час мы начинаем считать это временное пристанище домом, очередная пара чашек кофе с пирожными, поскольку от греческих кондитерских изделий может отказаться только человек, которому удалили вкусовые рецепторы, опять пляж, обед и, наконец, прогулка в святая святых Родоса, Старый город, изумительное творение иоаннитов, несмотря на все усилия десятков поколений, сохранившееся в относительно целом виде до наших дней. Прогулка эта, надо сказать, носила ежевечерний характер, и супруги Кару отнюдь не были исключением, почти весь курортный люд мерял шагами старинные улочки, сидел за столиками в бесчисленных ресторанчиках на открытом (а также закрытом) воздухе и, конечно, шатался по магазинам, часто прицениваясь и редко покупая, посещая десятки раз одни и те же лавочки, набитые, в основном, сувенирами, и снова и снова сворачивая в те же переулки и тупички.

– Гляди-ка, – шепнула Диана мужу, когда они в очередной раз проходили мимо фонтана на площади, заставленной по краям столиками сразу четырех или пяти ресторанов, – наш одноликий Янус.

– С дамой, – добавил Калев, и супруги многозначительно переглянулись, поскольку видели хмурого соседа в компании женщины впервые, да и вообще в первый раз встречали его вне Дома, как, собственно, и прочих постояльцев творческо-курортного заведения, что, если подумать, странно, ведь Старый город был, в сущности, крошечным, а посещать его, казалось должны были все, что еще тут, в конце концов, делать по вечерам, не работать же, в самом деле.

Женщина, с которой сидел за крайним столиком Янус, была блондинкой, подозрительно напоминавшей уроженку Таллина или соседнего с ним города, возможно, таковой она и была, и даже не возможно, а точно, в чем супруги убедились, пройдя в непосредственной близости от парочки, за спиной Януса, который, правда, помалкивал, но зато его подружка щебетала вовсю, изливая поток эстонских слов.

– Стоило ехать на Родос, чтобы проводить время с жительницей города Таллина, – уронил Калев иронически.

– Но ты же проводишь время с жительницей города Таллина, – возразила Диана.

– Это другое дело, – сказал Калев.

– Почему же другое?

– А потому что, если бы я возымел желание отдыхать одному и оставил тебя в Таллине, мне никогда не пришло бы в голову заводить тут шашни с эстонками.

– А он оставил в Таллине жену?

– Конечно.

– Понятно. – Диана подумала и заметила: – Возможно, он не знает ни одного языка, кроме эстонского.

– Он говорит по-английски, – возразил Калев.

– Но недостаточно хорошо, чтобы охмурять девушек.

– Вот еще! Девушек можно охмурять, даже владея единственно языком глухонемых.

– Вообще-то, – заметила Диана, – совсем непохоже, чтобы он ее охмурял. Скорее это она его охмуряет.

– Ладно, хватит подглядывать, – сказал Калев и потащил ее в первый попавшийся переулок.

Выйдя через внушительные, обрамленные двумя точь-в-точь напоминавшими монументальные шахматные ладьи башнями ворота на пристань, у которой толпились бесчисленные лодки, парусные и без, они обошли Старый город кругом и вернулись в свое скромное обиталище по малоприятной дороге, частично лишенной тротуара, почему местами приходилось идти гуськом и жаться к стенам. Добравшись до дому, Диана уже начисто забыла про Януса, оказавшегося-таки двуликим, учитывая оставленную в Таллине жену, не поминала о вечерней встрече наутро и вполне вероятно, не вспомнила бы о ней никогда, не случись того, что случилось.

В то утро Калев с Дианой встали пораньше, а может, чешка припозднилась, неважно, так или иначе, они уже допивали вторую кружку кофе, когда та прошуршала по коридору в кухню, она носила, к вящему удивлению Дианы, разгуливавшей в шортах, длинную юбку, подол которой волочился по полу, словно шлейф дамы из давно прошедших времен. Возможно, она каждый день, а скорее, каждый вечер эту юбку, по всем приметам единственную, стирала или пылесосила, в противном случае, та уже весила б тонну, как-никак ею подмели целый Родос… Пока увеселительница или воспитательница самых маленьких готовила свою кашу, концентрированное молоко для которой разводила кипятком, как подсмотрела Диана, супруги дожевывали последние бутерброды, а когда чешка, прижимая посудину с драгоценным варевом к груди, поздоровалась, прошествовала к двери в противоположной стене столовой и вышла во двор, Диана уже складывала в мешок сыр и колбасу, дабы унести их к себе в комнату и положить в холодильник. Покончив с этим, она собрала грязную посуду, но, к счастью, взять ее в руки не успела, а то тарелки и чашки разлетелись бы после неизбежной встречи с керамическими плитками пола на мелкие осколки, ибо снаружи донесся крик. Не просто крик, а пронзительный, жуткий, душераздирающий вопль. Калев вскочил и кинулся к двери, а Диана вцепилась было в столешницу, чтобы унять дрожь в руках, но любопытство пересилило, и она двинулась вслед за мужем.

Чешка, к ее несказанному облегчению, оказалась жива и даже, на первый взгляд, цела, возможно, впрочем, ненадолго, поскольку, сбегая по лестнице, на каждом шагу цеплялась юбкой за перила. Неровен час, свалится и переломает на каменных ступеньках все кости, подумала Диана, но, увидев их, чешка, кажется, чуть успокоилась, визжать, во всяком случае, перестала и даже остановилась, немного не дойдя до конца лестницы.

– Там, – пролепетала она, тыча пальцем в сторону дома. – Там, сзади…

Построенное на уступе здание к верхней части обрыва не прилегало, между его задней стеной и не совсем, но почти отвесной скалистой поверхностью оставался зазор шириной метра в два. И в этом зазоре, прямо под стеной за которой находилась столовая, где они только что ели… от этой мысли Диану слегка затошнило… ничком, с неестественно выгнутой правой рукой и вывернутой шеей лежала женщина в грязных белых брюках и длинными светлыми волосами, разметавшимися по спине, едва прикрытой кирпичных тонов маечкой на бретельках, и по сухой почве вокруг.

Калев осторожно подошел, наклонился и притронулся к этой полуголой спине, сразу выпрямился и вернулся к Диане, из-за плеча которой испуганно выглядывала чешка.

– Мертва? – спросила Диана дрогнувшим голосом.

– Совсем холодная, – буркнул Калев.

Постояв минуту, он вдруг вернулся к трупу, снова наклонился и откинул волосы в сторону. Показалось лицо в профиль, голова была повернута набок. Диана ахнула. Не случайно этот специфический кирпичный цвет что-то ей смутно напомнил. Та самая женщина! Конечно, конечно! Она вспомнила, как та заливисто смеялась, чуть закидывая голову назад, извергала поток слов, кокетливо заглядывая в глаза молчаливому Янусу, и ей чуть не стало дурно.

– Пойду поищу экономку, – вздохнул Калев.

Когда Калев открыл дверь в комнату, Диана лежала на кровати в ярком бикини, в номере она ходила обычно в купальнике, так и сейчас, хотя ей вовсе не было жарко, скорее даже наоборот.

– Ну вот, – проворчал Калев, – отдохнули.

– Что случилось?

– Попросили не покидать территорию до специального оповещения.

– Уже приехали? – спросила Диана.

– Да.

– Быстро.

– Тут же все под боком.

– Кого попросили? – поинтересовалась Диана вяло. – Нас с тобой? Или всех?

– Не понимаю, как человек, который прочел и перевел столько детективов, может задавать подобные вопросы, – сказал Калев мрачно. – Естественно, всех.

– Ага.

Диана помолчала.

– Но ведь мы все время были вместе, – через пару минут произнесла она неуверенно. – Значит, у нас есть алиби.

– И оно может нам понадобиться. – заметил Калев. – Учитывая национальность жертвы…

– Калев! Неужели в этом замешан Янус?

– Не думаю. Конечно, я знаю его не очень-то близко, да и вообще, можно ли в принципе узнать человека настолько, чтобы решать, способен он на убийство или нет?… Но все-таки не думаю.

Он сел в кресло у окна и взял со своей тумбочки книгу, однако уже через несколько минут положил ее обратно.

– Пойду посмотрю, что поделывает цвет мировой литературы.

– Я с тобой, – сказала Диана поспешно и вскочила.

Надев более пристойный, с ее точки зрения, в данной ситуации сарафан, прикрывавший колени, она сунула ноги в сабо на высоком каблуке.

– Я готова.

Калев оглядел ее, ничего не сказал и открыл дверь.

«Цвет мировой литературы» собрался против ожиданий не в «кают-компании», а попросту во дворе или на террасе, можно интерпретировать и так, учитывая, что это была лишь неширокая площадка над обрывом. Женщины, включая и экономку, сидели на вынесенных из столовой стульях, а мужчины топтались рядом, курили и поглядывали на угол дома, из-за которого слышались негромкие голоса.

– Принести тебе стул? – спросил Калев.

– Предпочитаю шляпу, – сказала Диана, но когда супруг беспрекословно направился к наружной лестнице, которая вела со двора прямо на второй этаж, позвала: – Ладно, ладно, не стоит подниматься, отойду в тень.

– Мне и самому шляпа не помешает, – возразил Калев и стал взбираться по более чем круто поднимавшимся ступенькам.

Диана отодвинулась к обрамлявшим дворик деревьям, а заодно к восседавшим рядком дамам и прислушалась к их чинной, как на английском файф о`клоке, тем более, что и язык общения был соответствующим, беседе. К ее удивлению, они и не думали обсуждать злобу дня, а говорили на тему, весьма от нее далекую, о литературных агентах, не больше, не меньше. Чешка, правда, в основном, механически кивала, но две другие литераторши, сверкая глазами, обличали невежество, косность, жадность и прочие достойные качества служителей литературной мамоны. Впрочем, Диана не могла их за это осуждать, она сразу вспомнила, как будучи последний раз в Москве, заглянула к матери в издательство и застала там, наряду с другими деятелями некую агентессу из Германии, бывшую русскую по имени то ли Галина, то ли Марина, которая сидела, задрав, как они там, на Западе, умеют, лодыжку правой ноги на бедро левой, и безапелляционно толковала о том, что современная литература это истории в диалогах, и что всякие рефлексии она на дух не переносит и продавать их никогда не возьмется. Диана хотела было ей заметить, что рефлексии, собственно говоря, и есть литература, а то, о чем она говорит, в лучшем случае драматургия, а в худшем, сценарии телесериалов, но не стала, не было смысла, таких ни в чем не убедишь, она только уныло подумала, что именно подобные Галины-Марины и решают, что кому читать. Она чуть не вмешалась в дискуссию, не ту, а эту, здешнюю, но вспомнила лежавшую за домом несчастную блондинку, и у нее пропало настроение, она отвернулась от дам и поискала взглядом Януса.

Тот стоял на самом солнцепеке, смело подставив обжигающим лучам и так уже облупленный нос, и молча разглядывал море внизу. Переодеться подобно Диане в более благопристойные на ее взгляд брюки он и не подумал, был в обычных бесформенных, длинных и широких шортах со множеством карманов. Собственно, в брюках его Диана не видела, возможно, он так, в шортах, и приехал, почему нет, в Таллине в шортах иные разгуливают и не в такую погоду, которая стоит в середине сентября, еще хлеще, для подобных подвигов они почему-то выбирают апрель, который куда холоднее… Лицо Януса ничего не выражало, кто знает, может, ему и вовсе пока неизвестно, что погибшая женщина – его знакомая… Если, конечно, он не приложил к этому руку. Или руки? Она перевела взгляд вниз, но Янус руки держал в карманах, и если б даже у него дрожали пальцы, увидеть это никому бы не удалось.

Калев вернулся в соломенной шляпе, передал Диане ее роскошный головной убор, от которого, впрочем, здесь было мало толку, ибо огромная черная широкополая шляпа не имела никаких завязок, наверно, ее надлежало прикалывать к прическе шпильками, как поступали дамы, еще в прошлом веке носившие не только шляпы, но и прически. Диане с ее короткой стрижкой шпильки вкалывать пришлось бы прямо в череп, а поскольку тут постоянно дул ветер, то шляпа ежеминутно срывалась с ее головы и отправлялась в самостоятельное путешествие, словом, она надевала ее редко, предпочитая бейсболку. Но теперь она торжественно нацепила упомянутый предмет роскоши, придавший ей вид великосветской дамы (правда, незаметно придерживала его рукой), и стала от нечего делать позировать на фоне олеандров и гранатовых деревьев с еще неспелыми желтовато-зелеными плодами.

Наконец из-за дома показалась маленькая группка должностных лиц, наверно, так, Диана их не разглядывала, она смотрела на накрытые простыней носилки, которые вынесли и поставили перед дверью в столовую. Затем всех присутствующих попросили подойти, с лица блондинки откинули простыню, и один из полицейских или не полицейских, поскольку они были, как один, одеты в обычные летние брюки и сорочки с короткими рукавами, на безукоризненном английском, ибо все эти греки говорят по-английски, спросил, не узнает ли кто-либо из обитателей международного Дома творчества несчастную жертву насилия (последнее слово Диана добавила для себя сама). Все молчали, Диана посмотрела на Калева, тот наморщил лоб, но ничего не сказал, Диана его понимала, кем-кем, а доносчиком ее супруг бесспорно не был. Но с другой стороны… Да, поди реши, как в такой ситуации надо себя вести. Она еще ломала голову над тем, как им с Калевом следует поступить, когда вдруг заговорила немка.

– Я ее не знаю, – сказала она, – но видела.

– Где и когда? – спросил грек, и она повернулась к Янусу.

– Вы меня извините, – проговорила она негромко, – но я должна. Позавчера, – объяснила она. – Я видела ее позавчера вечером. В коридоре. Моя комната рядом с той, которую занимает господин Янус. Я вышла, чтобы поставить чайник, и встретила его с этой дамой, он отпирал свою дверь.

Позавчера! Это как раз в тот вечер, когда они сидели в ресторанчике в Старом городе, сообразила Диана. А потом, значит, пришли сюда. Но ведь труп не мог пролежать за домом целый вчерашний день так, чтобы никто его не видел… То есть Янус тут не при чем… Хотя кто сказал, что визит блондинки не мог повториться вчера?

– Что скажете? – спросил грек побледневшего Януса.

– Да… Я… – Янус сглотнул слюну, он явно струсил, Янес он Янес и есть, подумала Диана. – Я ее не сразу узнал… Действительно, мы виделись позавчера.

– А вчера? – спросил полицейский или не полицейский быстро.

– Нет!

– Вы знали ее раньше? – продолжал спрашивать грек. – Или познакомились здесь?

– Я?… Нет… – пробормотал Янус. – Тут…

Диана поняла, что он врет, Калев, наверно, тоже, потому что он сдвинул брови, бросил на Януса скептический взгляд и поинтересовался небрежным тоном:

– А от чего, собственно, она умерла?

Греки переглянулись, потом тот, что задавал вопросы, сказал:

– Не вижу причин скрывать это от вас. По всей видимости, она упала сверху. Вон оттуда.

Он ткнул пальцем туда, где двадцатью метрами выше, предваряя пролегавшую на очередном уступе петлю шоссе, ведущего к акрополю, почти нависала над левой стороной дома небольшая, огороженная перилами терраса. Скала под ней изобиловала острыми выступами, и Диана содрогнулась, одновременно испытывая облегчение. Свалилась с обрыва! То есть это не убийство, а несчастный случай, тоже не очень приятно, но не сравнить… Она снова посмотрела на Януса, у того был глупый вид, еще бы, стоило врать, когда…

– Интересно знать, как человек может отсюда свалиться, – сказал Калев.

– Допустим, она загляделась на море, – уронила Диана рассеянно.

Сама она не могла оторвать глаз от открывавшегося с терраски пейзажа. Зрелище действительно завораживало, острый конец острова вдавался в синеву, обтекавшую его с двух сторон, синеву двух морей. Ближнее, слева, Эгейское, темное, чернильного оттенка вдали, у берега переходило в ярко-бирюзовую полосу, набегавшую на пляж. Справа просматривалась в отдалении голубая гладь Средиземного. Море было и сзади, уходило за спину, везде море, много моря…

Калев попробовал раскачать перила, потом налег на них всем телом.

– Осторожней! – вскрикнула Диана.

– Чепуха! Они не просто прочные, они несокрушимые, к тому же высокие, даже мне почти по грудь.

Диана подошла, потрогала, действительно, перила были сделаны из стальных труб, намертво приваренных ко вделанным в бетон стойкам, и не в один ряд, а целых три.

– Возможно, у нее закружилась голова, – предположила она.

– Даже закружись у нее голова… Да пусть она и сознание потеряла!.. Все равно она просто повисла б на перилах или сползла по ним наземь. С чего ей переваливаться через них?

– А что тогда?

– Я думаю, ей кто-то помог.

Диана поежилась.

– Кто? – спросила она тихо.

Калев пожал плечами.

– Может, какой-то грабитель? – сказала Диана неуверенно. – У нее ведь не было при себе сумки, по-моему.

– Ну, во-первых, сумка могла быть под телом, мы же не видели, как его подняли и унесли. Во-вторых она могла отлететь при падении в сторону, не исключено, что полицейские ее нашли, вряд ли они стали бы нам об этом докладывать. В-третьих, это малоправдоподобно, зачем грабителю сталкивать ее с обрыва, куда проще вырвать сумку и бежать.

– А если б она пустилась вдогонку?

– В шлепанцах?

– Сабо, – поправила мужа Диана.

– Не суть важно, главное, в них не очень-то побегаешь. Наконец, есть и в-четвертых. Что она могла тут одна делать? Гостиниц в этом районе нет, домов поблизости тоже, сюда поднимаются либо для того, чтобы полюбоваться видом, либо по дороге к акрополю. Но мне как-то трудно себе представить, чтобы подобная особа в одиночестве отправилась поглядеть на руины храма Аполлона или даже просто на море.

Диана задумалась. В самом деле, длинноволосую блондинку в сабо на высоких каблуках было очень легко представить себе за столиком в ресторане с бокалом в руке, слегка подвыпившей и завлекательно смеющейся, или перебирающей безделушки в лавочке, нежели топающей в одиночестве в гору по пыльной дороге либо взбирающейся по крутой лестнице.

– Пожалуй, что и так, – согласилась она. – Но тогда? Мы опять возвращаемся к Янусу? Он ведь как раз мог пригласить ее к себе, а потом предложить полюбоваться видом, провести наверх и…

– Довольно беззаботно с его стороны, не находишь? – возразил Калев. – Вести намеченную жертву к месту преступления по коридору и через двор, рискуя, что кто-то из жильцов смотрит в окно или просто проходит мимо…

– А вдруг это произошло спонтанно, – сказала Диана бодро. – Он просто привел ее на смотровую площадку поглядеть на море, и тут на него накатило…

– Накатило что? – поинтересовался Калев.

Гм! Не очень похоже на поведение уравновешенного эстонца, это правда.

– А что если он был пьян? Или привел ее ночью?

– Любоваться видом?

– А почему нет? При лунном свете. Он же поэт.

Калев хмыкнул.

– Ладно, пусть не Янус, – сдалась Диана. – А кто еще это мог быть?

– Я думаю, это мы узнаем из газет.

– Или не узнаем.

– И это не исключено, – согласился Калев. – Ну хватит, пошли вниз. Пора идти на пляж.

Они постояли еще пару минут, любуясь окрестностями, и пошли к лестнице.

Рина Янес вошла в прихожую, тихонько, чтобы не разбудить ребенка, поставила на пол свой небольшой чемодан и закрыла входную дверь. Впрочем, ее предосторожности оказались излишними, послышался топот детских ног, и к ней, пыхтя, подбежал пухленький мальчуган.

– Мама, мама!

Рина подхватила сына на руки и расцеловала в упругие щечки.

– Ну как съездила? – спросила появившаяся в конце коридора ее мать, высокая представительная женщина шестидесяти с небольшим лет с аккуратно подстриженными и уложенными светлыми, почти без седины волосами и выделявшимися на бледном лице подкрашенными старомодной красной помадой губами.

– Нормально, – сказала Рина. – Почему ребенок до сих пор не спит? – добавила она недовольно.

– А который час? Половина одиннадцатого? – удивилась мать, посмотрев на золотые наручные часы, которые упорно носила дома. – Не заметила. У меня были гости. Только ушли.

– Кто? – спросила Рина, опуская сына на пол и расстегивая легкую летнюю курточку.

– Хелен с внучкой.

Дальше расспрашивать Рина не стала, знала, что и так придется выслушать целую историю, подруг и приятельниц у матери было множество, к ней постоянно кто-то приходил, и потом она долго пересказывала дочери всякие сплетни о знакомых.

Она повесила куртку в стенной шкаф, сбросила туфли и, прежде чем пройти в комнату, погляделась в большое зеркало. Оттуда на нее смотрела довольно привлекательная молодая женщина, невысокая, но изящная, со светло-голубыми глазами и выкрашенными в темно-рыжий цвет волосами до плеч, в данный момент небрежно перехваченными сзади резинкой. Но приводить себя в порядок она не стала, все равно Януса не было – она, как и большинство знакомых, звала мужа Янусом, не по имени или фамилии, а псевдониму, он сам этого добивался, представляясь именно так и пресекая попытки обратиться к нему иначе.

– Есть будешь? – спросила мать. – Теперь ведь в самолетах не кормят.

– Смотря каких, – отозвалась Рина. – Но есть буду. Только сначала приму душ.

– Давай. А я пока уложу Петера. Пошли, детка, – она взяла мальчика за руку и, невзирая на его слабые протесты, увлекла за собой в комнату.

Когда Рина в махровом халате вошла на кухню, мать уже была там.

– Обедать хочешь? – спросила она. – Осталось пюре, можно разогреть и сосиски сварить.

– Поздно уже, – ответила удивленная такой заботой Рина. – Достаточно бутербродов с чаем.

Она включила электрический чайник и открыла холодильник.

Мать дала ей вынуть ветчину, сыр, сделать бутерброды, даже съесть один, но когда чайник вскипел, она налила две чашки, поставила на кухонный стол, села напротив Рины и значительно сказала: