Текст книги "Джинны из хурджина. Байки, миниатюры, рассказы"

Аист в Бухаре. Фото С. М. Прокудина-Горского, (1910 – 15 гг.)

Если вам когда-либо доводилось разглядывать гербы различных городов, то на многих из них, вы, вероятно, встречали изображения животных или птиц. Так вот, если следовать этой традиции, то на гербе Бухары, несомненно, обязан был бы красоваться аист.

Последний из них покинул Бухару в середине 70-х годов двадцатого столетия, когда город бурными темпами стал застраиваться серовато-белыми однотипными пятиэтажными домами-коробками. В ходе интенсивного строительства, которое требовало с каждым годом все новых и новых территорий, были засыпаны бульдозерами многочисленные коллекторы (за'каши), являющиеся основным источником добывания пищи для аистов. С каждым годом им приходилось в поисках пищи преодолевать немалые расстояния и, в конечном счете, вынудило их покинуть насиженные места. Очень возможно, что это была не единственная причина, более того – возможно, я могу ошибаться в своих предположениях, но то, что аистов не стало – это факт.

А ведь, все мое детство неразрывно связано с этими благородными и величественными с виду птицами, украшавшими некогда верхушки куполов и минаретов древнего города и олицетворявшими собою как бы визитную карточку Бухары. С исчезновением этих птиц, нарушилось что-то в облике самого города, словно оборвалось и сгинуло в неизвестность какое-то важное и недостающее звено в той цепочке, что в свое время и составляла неотъемлемую целостную картину и прелесть Бухары.

Каждый год я стараюсь выкроить время и скопить немного денег для того, чтобы вновь приехать в этот неповторимый город, где прошли мои самые лучшие годы детства, юношества и студенчества. Город, которым я клянусь и в благородной земле которого мне хотелось бы сладко упокоиться.

Всякий раз, когда я приезжаю, при первой же возможности спешу пройтись по Старому городу, по его узким улочкам, по еврейской махалле, где давно уже не осталось самих евреев, которые на волне «перестройки» уехали кто куда, в основном в Европу и Америку. Вдыхаю всей грудью воздух, словно пытаясь вместе с ним втянуть в свои легкие и сердце хотя бы частичку того недавнего прошлого, что так дорого мне; уловить и почувствовать ту неповторимую атмосферу, окружавшую меня в детстве, на которую я тогда совершенно не обращал внимания, и… не улавливаю, не чувствую. Вокруг меня, приложив к уху мобильные телефоны, спешат совершенно незнакомые молодые люди и со сосредоточенным лицом, обсуждают свои предстоящие деловые встречи…

Все-таки, права старая поговорка, гласящая: «В одну и ту же реку не войти дважды». А жаль. Жаль, потому что не только аисты покинули Бухару. Исчезло многое из того, что являлось само собой разумеющимся.

Взять, к примеру, ту же самую парварду. Где она? Куда исчезла? Только не надо тащить меня за руку на базар и показывать мне то, что отдаленно напоминает бывшую настоящую парварду. А раньше ее можно было встретить не только на базаре, но и чуть ли не в любом продовольственном магазине.

А куда делись дыни «каллабури»? В последний свой приезд мне, правда, довелось отведать этот сорт, но вкус его, показался мне не таким, какой был в прошлом.

Где седобородые и внушающие своим внешним видом уважение, благообразные старцы? Куда «попрятались» каландары-дервиши? Впрочем, последних не было уже давно: эти ещё в мою бытность стали «испаряться».

Совсем недавно я понял главное: не нужно бегать по старым улочкам и принюхиваться к запахам; не следует расстраиваться по поводу исчезнувшей парварды; тщетно с фонариком в руках искать каландаров-дервишей, ибо все это никуда и никогда не пропадало и не исчезало. Все это есть и присутствует. В твоем сердце, в твоей памяти. И пока ты хранишь её, пока, следуя заветам восточных классиков, проявляешь человеческую заботу не только о близких; пока, совершенно искренне и доброжелательно, не делая никаких различий, ты способен одинаково благожелательно относится ко всем людям, до той поры Бухара будет сохранять свое величие и благородство. И, быть может, тогда у нас появится хотя бы маленькая и слабая надежда на то, что аисты еще возвратятся в Бухару.

Медресе Мир-и-Араб. Бухара, 2017 г. Фото автора

Медресе Мири Араб предположительно было построено шейхом тариката Накшбандия Сайидом Абдуллой аль-Йамани Хазарамавти, духовным наставником удельного правителя Бухары эмира Убайдулла-хана и идейным вдохновителем борьбы народов Мавераннахра против иранских завоевателей.

Долгое время в историографии советского периода господствовала версия, основанная на выводах известных археологов и учёных-востоковедов М. Е. Массона и Г. А. Пугаченковой, согласно которой строительство здания было осуществлено в период с 1530 по 1535/1536 годы. Однако последние изыскания в этой области сдвигают дату начала строительства почти на два десятилетия ранее этого срока. В настоящее время известно, что медресе Мири Араб было построено в ознаменование победы армии шейбанидов над войсками сефевидского шаха Исмаила I в битве при Гиждуване, одержанной в 1512 году.

Также известно, что заключительные строительные работы были произведены на деньги Убайдулла-хана, полученные им от продажи в рабство 3000 пленных иранцев, а последние крупные столкновения шейбанидов с Ираном произошли в первой половине 1520-х годов.

Шейх Абдулла Йамани, умерший в 1526 году, перед смертью завещал похоронить себя на территории построенного им медресе, что также свидетельствует о том, что к этому времени строительство было практически завершено. В левом от главного входа купольном помещении расположена гурхана (усыпальница), в которой находятся мраморные надгробия шейха Абдуллы Йамани и мударриса Мухаммада Касыма, деревянная сагана (намогильник) Убайдулла-хана и ещё несколько неидентифицированных каменных намогильников. В правом от вестибюля купольном помещении обустроена мечеть.

С момента основания и до закрытия в начале 1920-х годов медресе Мири Араб являлось одним из самых престижных образовательных учреждений Средней Азии. В 1945 году после долгих переговоров с правительственными органами муфтий Среднеазиатского духовного управления мусульман (САДУМ) Эшон Бабахан добился возобновления работы медресе Мири Араб. На протяжении многих лет оно являлось единственным исламским образовательным учреждением в СССР, благодаря чему получило широкую известность во всём исламском мире.

Его выпускниками в советский и постсоветский период были такие известные религиозные и государственные деятели как председатель Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин, муфтий Азербайджана Аллахшукюр Пашазаде, муфтий Казахстана Ратбек Нысанбайулы, президент Чеченской Республики Ахмад Кадыров.

Дело в том, что ещё будучи в Ташкенте и обсуждая с старшим шурином отдельные кулинарные термины, названия и этимологию местных блюд, мы не заметили, как соскочили с основной стези и увлеклись темой суфизма и его понятий.

– Суфизм – это не интеллектуальная игра, ключ к которой можно отыскать в сфере рационального мышления, оперируя такими инструментами познания, как ум, логика и тому подобное… – раздраженно заметит мой старший брат, обратив внимание на то, как я после второй рюмки, «сел на любимого конька». – И вообще: к чему все эти пустые разговоры и дискуссии?

Я знал, что брату и самому эта тема по душе. Просто, он решил, окатить меня слегка «холодным душем». Ну, не любит он, когда отдельные «умники» начинают рассуждать на тему того, о чём не имеют ни малейшего представления. Потому что у них отсутствует хоть какой-нибудь опыт переживания. А у кого он есть – как правило – имеют обыкновение, сохранять молчание. Сейчас – в обществе старшего шурина – которого мы оба почитаем и боготворим, эта его «подначка» оказалась как нельзя кстати, заставив меня выйти из себя.

– А что такого плохого я сказал? – возмутился я. – Да: говорим о суфизме, да – возможно, я многого не «догоняю»… Ну и что? Это ведь так интересно.

– Тот, кто искренне хочет Его познать, много на эту тему не распространяется. – резонно парировал брат. – Можно быть далеко, но на самом деле – близко. И наоборот.

И тут наш шурин произнёс в тему интересное двустишие, продекламировав его в оригинале, на фарси.

Ничего подобного мне ранее слышать не доводилось и потому я попросил его, ещё раз повторить. И прослушав ещё раз, робко выдвинул свою догадку.

– Уж, не о том ли шейхе идёт речь, который дал деньги на постройку главного медресе в Бухаре?

– Кстати, вполне возможно! – воодушевился шурин. – Вот ты и выясни этот вопрос по приезду!

Так, в частности, заинтересовавшись личностью основателя медресе «Мир-и Араб» (то есть, «Имущество Араба») шейха тариката Накшбандия Сайида Абдуллы аль-Йамани Хазарамавти (то есть, из Йемена), я был немало озадачен и заинтригован тем фактом, что какой-то шейх из Африки проявил такую настойчивость и рвение, что внес деньги и настоял на постройке медресе, который чуть позже назовут в его честь.

– Между прочим, процитированное мною известное двустишие, как раз, приписывается шейху и лидеру суфийского тариката Накшбанди – Насыр-ад-дину Убайдуллах ибн Махмуду аш Шаши (1404—1490) – более известному как Хў; а Ахрор-и Вали (русс. Ходжа Ахрар), являвшемуся в своё время пиром и наставником упомянутого Сайида Абдуллы. – подчеркнул шурин и тут же поспешил признаться. – Я не уверен в точном и дословном цитировании, а потому, советую тебе, по возвращению в Бухару, встретиться и пообщаться на сей счёт с домло Гафуржоном.

Что я собственно и сделал, придя в медресе и справившись у дежурившего у врат главного портала об устозе. Оказалось, что именно в тот день Учитель был свободен от занятий и отдыхает. Видя, что я жутко расстроился, пожилой мужчина кивнул головой в сторону небольшого магазина:

– Вот здесь работает его сын, спросите у него. Я тут же последовал его совету и вскоре выяснил у сына, что отец находится дома и что к нему в любое время можно свободно обратиться: он принимает всех без исключения.

– А как мне найти дом? – уставился я на Абдурауфжона. – О, это без проблем: я вызову таксиста и он течение 10—15 минут доставит Вас по назначению.

Через 20 минут я уже с волнением переступал порог известного дома. Однако, поскольку хозяин был занят очередными гостями, предпочёл остановиться недалеко от ворот, скромно прислонившись к стене.

«Похоже, таких „умников“ как я, у него немало ежедневно» – подумалось мне и даже обрадовался, что «очереди» почти никакой, а следовательно мне крупно повезло.

Вскоре, проводив до порога гостей, домло повернулся ко мне и мягко улыбнулся, словно узнал старого знакомого.

– Простите, но я хочу занять минут двадцать Вашего времени. – набравшись наглости начал я на бухарском, и немного устыдившись – Если Вы, конечно, позволите.

Мой собеседник согласно кивнул мне в ответ, после чего мы прошли в его комнату, стены которой украшены стихами непревзойденного Хафиза. Хозяин, встав со мною посреди комнаты, поднял глаза на одну из стен и, водя пальцем в такт чтению стал декларировать на фарси каллиграфическую надпись, исполненную арабской вязью. И так, медленно поворачиваясь от одной стены к другой, мы совершили полный круг, оставаясь в центре комнаты.

В ходе традиционного опроса, принятого в среде бухарцев, очень скоро выяснилось, что оба мы являемся выходцами одного и того же квартала.

– Ҳа, гузар-и Мирзо Фаёз! («Да-да, квартал Мирзо Фаёз») – подтвердил мои слова устоз и я в ту же секунду проникся гордостью и уважением к… самому себе, поскольку, даже в книге О. Сухаревой «Квартальная община позднефеодального города Бухары» нет упоминания об этом квартале, несмотря на то, что он достаточно известен в среде коренных жителей. – Я и сам, можно сказать, оттуда родом.

И тут я окончательно вспомнил своего собеседника: такое впечатление, словно открылся некий скрытый канал, который на самом деле никогда и никуда не исчезал. В мгновение ока я перенёсся в своё далекое детство и перед моим взором пёстрым калейдоскопом, как в киноленте, пронеслись отдельные фрагменты нашей жизни, которые я узнал с лёгкостью, не прилагая никаких усилий. Будто это давно установленный факт, не подлежащий сомнению – аксиома, говоря современным языком. Ведь никто же не станет отрицать, что ежедневно поутру Солнце всходит, а вечером того же дня светило клонится к закату. То же самое и с Луной. То же самое произошло и во мне.

Ещё с детских лет, когда мы с отцом тайком собирались в дедушкином доме на ежемесячный зикр «хатм-и ёзда», мне доводилось слышать его имя. Правда, тогда оно звучало без всяких почетных званий и приставок, просто – Гафуржон.

Выяснив для себя, какого он года рождения, я быстро вычислил, что домло на 7 лет старше меня. Оказалось, что он очень хорошо помнит не только моих родителей и дедушек (причем, с обеих сторон, что – впрочем – неудивительно: ведь все они жили в одном квартале), но и моего двоюродного дядю – Амак-и Зокиржона – проживавшего там же, в небольшом узком переулке («пасткўча»).

Надо ли лишний раз пояснять – какая у нас сложилась доверительная и теплая атмосфера. Тем не менее, чувствуя, что нас в любой момент могут прервать очередные гости, я попытался сконцентрироваться на главном с тем, чтобы не «распыляться» на то многое, что было заготовлено заранее и шмелиным роем крутилось в голове.

Едва я успел запинаясь воспроизвести первые строки из того двустишия, как домло остановит меня, пытаясь мне помочь.

– Я Вас понял – о чём идёт речь. – успокоит он меня. – Вот как дословно звучит это двустишие:

Гар дар Ямани ба мани – пеши мани,

Гар дар пеши мани ба ман наи – дар Ямани.

И пояснит, что во второй половине XV-го века в кругу приверженцев и учеников великого Хаджи Ахрара, оказался вполне способный и не по годам мудрый молодой шейх Сайид Абдулла из Йемена, с которым великий религиозный деятель мусульманского мира имел продолжительную беседу. По окончании которой, лидер тарикака Накшбанди выдаст своему ученику специальную грамоту-разрешение («Хат-и эшод») на самостоятельную проповедническую деятельность, признав тем самым его природный дар и приравняв его знания со своими.

Можно только представить себе, к какому возмущению подобный великодушный жест приведёт ближайших учеников и сподвижников святого, верой и правдой служивших старцу не один десяток лет. Он вызовет у них откровенное смятение и настроит против «новоявленного мудреца» ближайшее окружение Учителя. «Надо же: мы тут денно и нощно стараемся следовать заветам нашего Учителя, – станут возмущаться они промеж собою, в узком кругу – а этот чернокожий выскочка из Йемена за одну-единственную ночную беседу удостоился такой великой почести, что не снилась из нас никому!» На что знаменитый Ходжа Ахрар ответит своим ученикам этим потрясающим стихом-экспромтом.

– А не кажется ли Вам, уважаемый домло, что эти строчки имеют и другой, более глубокий смысл: их можно трактовать в контексте суфизма? – обращусь я к собеседнику и приведу цитату из Евангелие от Матфея:

20:16. Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных.

– Можно, конечно, интерпретировать и в этом смысле. Там много смыслов… – сдержанно согласится домло. – Однако основной смысл звучит так, как я Вам процитировал выше.

Мы ещё поговорим с Учителем немного о происхождении названий некоторых местных блюд, которые меня всегда жутко интересовали. На все вопросы я сполна получу исчерпывающие ответы, что заставит меня с благоговением и по новому взглянуть на своего в общем-то давнего знакомого.

Не желая злоупотреблять своим присутствием, я извиняясь встану из-за стола: через два-три дня мне предстояло собираться в обратную дорогу, в Санкт-Петербург.

– Я заметил, что Вы интересуетесь суфизмом – заметит наставник и сделает знак рукой – Подождите минутку, я сейчас!

Он выйдет во внутренний дворик дома и через минуту возвратится с маленькой книжицей в руках.

– Вот, это Вам от меня.

«Введение в суфизм» (на основе учения Накшбандия) – прочту я на обложке. И далее, более мелким шрифтом – Хаджи Абдулгафур Раззок Бухари.

Я крепко пожму ему руку и попрошу:

– Можно, я сделаю селфи на память о нашей встречи? – Конечно. – Согласится устоз и улыбнувшись добавит – не последней, надеюсь.

– Я – тоже… – соглашусь я с Учителем.

Домло проводит меня до самых ворот своего дома. На Востоке, подобный жест говорит о многом.

Уже окончательно попрощавшись с хозяином дома и идя по тенистой аллее, увитой с обеих сторон виноградником, мне вдруг подумалось: «А ведь, в этой встрече заложен и свой знак.

Ничего в этом мире не происходит просто так: везде присутствуют знаки! Надо только уметь их грамотно прочитать».

И почти в тот же самый миг, словно вспышка, меня охватило не то озарение, не то экстаз, наэлектризовав до предела кончики моих волос.

«Вот ведь как бывает – осенило меня новой догадкой – ты всю свою сознательную жизнь находишься в поиске своего Учителя, исколесив чуть ли не полмира с Востока на Запад и с Севера на Юг, а может случится так, что Он, оказывается, никуда не уходил, а всегда был рядом с тобой. В том же самом родном городе, в том же самом квартале, можно сказать, на той же самой улочке, рядом с твоим родовым домом. Надо же: ещё один смысл!»

Я шёл по направлению к главной дороге и в такт своим шагам неустанно повторял:

Гар дар Ямани ба мани – пеши мани,

Гар дар пеши мани ба ман наи – дар Ямани.

Будь /ты/ хоть из Йемена, но если разделяешь мои мысли – ты рядом со мною, Если же /ты/ сидя рядом со мною, не разделяешь моё учение – ты также далёк от меня, как Йемен.

Врата Истории. Фото автора

Будучи, в очередной раз, в Бухаре, я находился в гостях у старшего брата, когда внезапно нашу беседу нарушил телефонный звонок. Звонил один из товарищей, который сообщил о том, что на днях скончалась тёща их общего знакомого.

– Надо сходить… – коротко бросил брат, положив трубку.

Я согласно кивнул: поминки на Востоке – дело святое. По мусульманским предписаниям, ты можешь не пойти на свадьбу, но игнорировать похороны и поминки – непростительно.

На следующее утро, мы – все трое братьев – наняли машину и отправились к постигшей горе семье.

Сама процедура поминок, как правило, совсем короткая и занимает всего несколько минут: необходимо войти в дом, выразить соболезнование родственникам покойного, присесть за стол и выпить зеленого чая. Потом читается заупокойная молитва, после чего, собственно, можно расходиться.

Поэтому, остановившись в ста метрах от дома, мы попросили водителя немного нас подождать с тем, чтобы на этой же машине возвратиться обратно домой.

Подойдя к воротам типичного каркасного глинобитного дома, с удивлением отметили для себя отсутствие привычной толпы людей, что могло означать лишь одно – с момента горестного события прошло не меньше недели.

Войдя в открытую дверь, мы вскоре оказались во внутреннем дворике дома, где нас и встретили домочадцы: супруга и тетушка нашего друга. Как и положено, по обычаю, они были одеты во всё белое. Самого хозяина не оказалось дома: он отлучился по каким-то делам.

Выразив коротко своё соболезнование, мы опустились на длинную лавку, расположенную вдоль стены. Перед нами находился стол, который очень скоро был заставлен традиционными сладостями, лепешками, парой фарфоровых чайников с горячим зеленым чаем и несколькими пиалами, расписанными традиционным восточным орнаментом. Женщины присели неподалёку и, ввиду отсутствия муллы, один из нас прочитал несколько сур из Корана, после чего все совершили «омин» – традиционный жест, принятый среди мусульман.

– Берите, угощайтесь – по привычке стала настаивать хозяйка, налив в пиалы ароматный чай и пододвинув поближе к нам сладости и лепешки.

– Да, да, конечно – поспешно согласились мы, не притронувшись, однако к лепешкам, довольствуясь лишь чаем.

– Отведайте, пожалуйста, хлеба – подала вдруг свой голос тётушка, сохранявшая до сего времени полное молчание.

Она приходилась родной сестрой покойной. Лет ей было далеко за семьдесят. Тем не менее, выглядела она значительно моложе: у неё были поразительно живые глаза, и во всём её облике читалось благородное происхождение. Держалась она просто, но с достоинством, что всегда являлось отличительной чертой коренных бухарцев. И только иссохшие морщинистые руки, с выпуклыми прожилками темно-фиолетовых вен, выдавали её истинный возраст.

Мы вновь согласно закивали головами, понимая, что это обычная дань уважения, принятая в любом восточном доме.

Наконец, допив чай и выждав для приличия несколько секунд, вознамерились встать из-за стола с тем, чтобы попрощаться и двинуться в обратный путь.

– Вы, всё-таки, так и не попробовали хлеба – с заметной горечью в голосе произнесла старушка и, помолчав секунду-другую, с сожалением подытожила: – А зря…

Нам стало как-то неловко, и мы, не сговариваясь, чуть ли не одновременно потянулись к лепешкам. Отломив по небольшому кусочку, мы, молча, принялись жевать, запивая очередной порцией чая, предоставленной любезной хозяйкой.

Тётушка, с выступившими на глазах слезами благодарности, одобрительно посмотрела на нас и, через некоторое время, вновь нарушила тишину:

– Простите меня, старую, ради Аллаха! Мне совсем не хотелось быть назойливой. Однако, теперь я вижу, что вы действительно являетесь друзьями моего племянника и уважаете этот дом.

Она помолчала ещё с минуту и продолжила:

– Хлеб – всему голова. И это не просто слова. За этим кроется глубокий смысл. Я помню, как ещё моя бабушка рассказывала старую притчу на эту тему. Ведь, хлеб… – и тут она, словно опомнившись, спохватилась: – Впрочем, чего это я… вам, вероятно, уже надо идти?

– Нет-нет, что Вы: мы никуда не спешим! – поспешил я высказаться за всех, страшно заинтригованный возможностью услышать новую притчу и проникнувшись, непонятно откуда взявшимся, обаянием к этой удивительно кроткой и в то же время живописной личности. Было в её светлом и мудром взгляде что-то такое, что заставляло, полностью разоружившись, отдаться во власть этих чар, безоговорочно доверившись тому свету, который, казалось, исходит из каких-то далеких и неведомых нам – простым смертным – источников, которые существовали всегда, во все времена.

– Расскажите, пожалуйста! попросил я её, надеясь услышать нечто новое.

И – не ошибся.

– Некогда, в далекие времена, – издалека и неспешно повела свой сказ старушка – жил да был на свете один красивый юноша, происходивший родом из благородной семьи, но рано лишившийся своих родителей.

Получив отменное воспитание, он с ранних лет усвоил кодекс поведения, и свод правил, предписанных благочестивому мусульманину. А потому, согласно традиции, всякий раз садясь за стол, он обязательно стремился разделить с кем-либо свою трапезу, свято памятуя предостережение древних: «Сотрапезником человека, единолично вкушающим пищу, непременно становится сам сатана („шайтан“)».

Так, однажды, сидя в одиночестве во время обеда, он в отчаянии воззвал к Всевышнему: «О Господи! пошли моему столу собеседника, чтобы поделиться скромным достатком, даруемым Тобою, и дабы не оказаться мне среди потерпевших убыток!».

Плов начинал остывать, но молодой человек по-прежнему чего-то ждал, не притрагиваясь к еде.

Наконец, он решительно встал и вышел на улицу. На его счастье, как раз мимо его дома проходил одинокий странник. Обрадовавшись, юноша поспешил к нему навстречу.

– О, уважаемый брат, я не знаю – кто ты, но не откажи мне в любезности и согласись разделить со мною мой скромный обед! – учтиво обратился к незнакомцу юноша.

Прохожего тронуло такое приглашение, и он благодарно принял его. Однако, за всё время трапезы, гость всего лишь раз протянул свою руку к блюду, довольствуясь одной-единственной рисинкой и отломив от лепешки самый крохотный кусочек, с трудом проглотив их.

Понятно, что такой поступок не мог не огорчить гостеприимного хозяина, который не преминул выразить незнакомцу своё недоумение:

– Неужели, я чем-либо обидел тебя или моя еда оказалась невкусной?!

Ответ же, необычного гостя буквально ошеломил юношу своим откровением:

– Знаешь ли ты – кого пригласил к себе в сотрапезники? Я – ангел смерти Азраил. А нам, как известно, не положено вкушать человеческую пищу. И, тем не менее, в знак благодарности я, всё же, рискнул проглотить самый крохотный кусочек хлеба и одну рисинку.

Оторопевший хозяин в великом изумлении уставился на гостя. Однако, вскоре придя в себя и не желая упускать такого уникального шанса, набравшись смелости, спросил:

– Если ты и в самом деле являешься ангелом смерти, скажи мне в таком случае: когда ты явишься за моей душой?

– В день свадьбы – мгновенно отреагировал ангел и спокойно пояснил: – В тот самый день, когда ты надумаешь жениться…

Пройдет ещё несколько лет, в течение которых молодой человек всячески будет стараться избегать общества прекрасного пола, свято памятуя слова, сказанные ему ангелом и намереваясь всю свою жизнь провести холостяком.

В один из дней, охотясь в окрестностях своих земель, он совершенно случайно столкнулся с государевой свитой, где, среди прочих, признал и самого монарха. Юноша вежливо поздоровается с повелителем и, узнав, что тот также собрался пострелять дичь, с радостью поспешит уговорить государя поохотиться вместе, на территории своих обширных владений. Царь благосклонно примет его приглашение.

По окончанию удачной охоты, благородный повелитель, не желая оставаться в долгу, пригласит своего верноподданного к себе во дворец, где в честь последнего закатит роскошный пир.

Единственная и любимая дочь падишаха, завидев на этом пиру красивого незнакомца, мгновенно воспылает к нему страстной любовью и не удержится от того, чтобы не поделиться своей сокровенной тайной с родителем. Тот придет в неописуемую радость от этого известия и в тот же час, желая по достоинству отблагодарить молодого человека, предложит тому в жены свою дочь.

Какова же была ярость повелителя, когда неблагодарный гость осмелился отказаться от столь щедрого подарка. Наглецу был поставлен ультиматум: либо он женится на дочери падишаха, либо ему тотчас же отрубят голову.

Коротко поразмыслив над сложившейся ситуацией, удрученный юноша выбрал первое, решив, таким образом, оттянуть хотя бы на некоторое время свою неминуемую смерть.

Накануне намечаемой свадьбы, молодой человек уединится в предоставленных ему покоях, где всю ночь напролёт проведет в иступленной молитве, взывая к Всевышнему и оплакивая свою несчастную судьбу.

Наконец, в назначенный час перед ним возникнет ангел смерти Азраил.

– Да, ты оказался прав – горестно произнесет обреченный юноша, обращаясь к провидцу. – Теперь я убедился, что от судьбы никуда не уйти… Что ж, делай своё дело…

Он в последний раз печально взглянет на небо, окончательно смирившись со своей участью, как вдруг, ангел смерти вновь ошеломит свою жертву, откровенно сознавшись:

– Я не могу забрать твою душу…

– Как так?! – удивится молодой человек.

– Аллах услышал твою молитву, – ответит ему Азраил, – а потому, в самый последний момент, остановил меня, устыдив:

– Как ты смеешь забирать душу того, с кем разделил кусок хлеба?!»

Наступила гробовая тишина, в ходе которой я почувствовал, как по моей спине мелкой дрожью пробежали «мурашки»: от копчика до самого темени, наэлектризовав до предела мои редкие волосы.

Наконец, мы встали из-за стола.

– Заходите ещё – произнесла старушка на прощание. – Мы всегда будем рады видеть вас в нашем доме.

– Обязательно зайдём! – заверил я, тронутый её вниманием и всё ещё находясь под впечатлением услышанного…

– Что-то вы долго… – с некоторым упреком встретил нас заждавшийся водитель.

– Не переживай: рассчитаемся – заверил его мой младший брат.

Некоторое время мы ехали молча. Всю дорогу я рассеянно смотрел в окно «жигуленка»: на прохожих, на встречные машины… весь находясь во власти только что услышанной притчи. Я знал их во множестве, но ничего подобного ранее мне слышать не доводилось.

– Ну, как тебе тётушка Убайда? – нарушил тишину старший брат, желая выяснить мои впечатления. Досконально изучив меня с головы до пят, он был прекрасно осведомлен о том, что творилось в данный момент в моей душе.

– Ты слышал, она сказала: «Приходите ещё» – с робкой надеждой в голосе, попытался я намекнуть, что неплохо бы было прийти сюда ещё раз. Мне вдруг очень захотелось пообщаться с этой удивительной женщиной.

– Обана! Нет, ты слышал? – рассмеялся он, обращаясь к младшему. – Я так и знал!

И повернувшись снова ко мне, округлил свои глаза:

– Ты что: совсем уже…? Неужели не понимаешь, что это всего лишь на всего дань уважения, принятая на Востоке? И вообще: под каким предлогом ты собираешься войти в дом, в котором был всего один-единственный раз?

И он вновь от души расхохотался, видимо, представив себе на секунду эту «идиотскую» (с точки зрения восточного нравственного кодекса и мировосприятия) картину.

Я печально улыбнулся, ничего не ответив. Да и что я ему мог возразить? По большому счету брат был прав: по традиции, хозяева обязаны приглашать, а гостям рекомендовано соглашаться, не воспринимая, однако эти рекомендации слишком уж буквально.

И всё же, отчего-то мне сделалось на душе тоскливо и грустно, представив себе эту невероятно трогательную старушку, с которой мне вряд ли ещё когда-либо доведется встретиться в жизни.

«А ведь, она наверняка не заканчивала никаких колледжей и университетов?» – отчего-то подумалось мне, поражаясь её памяти. Я был уверен, что она могла бы поведать ещё много чего интересного. Того, что передается не по книгам, а изустно, через сердце: поколение в поколение, от прабабушки – бабушке, от бабушки – к маме и так далее…

Возможно, это и есть та самая истина, передаваемая посредством таких вот, простых людей, и которая связывает нас с непреходящими общечеловеческими ценностями, позволяющими не упасть нам на дно, а наоборот, ухватившись как за спасательный круг, держаться на плаву, пытаясь научиться плавать? Чтобы выжить и сохранить свою душу…