Текст книги "Джинны из хурджина. Байки, миниатюры, рассказы"

Ляби-хауз – излюбленное место бухарцев. Фото автора

На волне горбачевской «перестройки» и «гласности» Союз, словно карточный домик, вскоре стал быстро разваливаться. Известным итогом явилось повальное провозглашение «независимости» бывших республик.

«Мустакиллик» («Независимость») – это малоизвестное советскому узбеку слово, стало в одночасье родным и близким, обретя вполне осознанный смысл и образ. И, если у незначительной части оставшейся интеллигенции, искренне желающей своей стране процветания и прогресса, добродушная улыбка застыла в саркастической гримасе, то о народе в целом этого не скажешь. Здесь, так же, как и в России, и в других республиках, «долгожданный воздух свободы и демократии» окончательно вскружил головы простым людям, напрочь лишив их остатков благоразумия. Каждый, вдруг почувствовал себя, если не баем, то уж, по крайней мере, значимой единицей, от которого, теперь, многое зависит в родной отчизне.

1992 год. Автобусная остановка. Как всегда, набитый до отказа автобус, не решается сдвинуться с места, пока створки дверей не сомкнутся. На нижней ступеньке «висит» русская женщина внушительных габаритов. Сзади, плотно прижавшись к ней, пытается втиснуться местный колхозник с мешком. Двери никак не хотят закрываться, толпа терпеливо ждет, обливаясь потом, а бедная дама покорно сносит все попытки штурма. Грубый холщевый мешок безжалостно терзает её новые колготки. Наконец, она не выдерживает и, с трудом повернув шею, раздраженно бросает своему «насильнику»:

– Ну, куда ты прёшь?! Куда лезешь?!!

На что тот, не обращая внимания на её протесты, упорно продолжает пыхтеть, бормоча себе под нос:

– Мелезум: ватани худум, мелезум! («Влезу: своя родина, войду!)33
  Довольно странный, на первый взгляд, симбиоз русского и таджикского языков. «Даромадан» (тадж.) – «войти» – неопределенная форма глагола. «Медаром» означает – «войду», «влезу». В данном случае, пролетарское сознание продемонстрировало уникальный подход к грамматике: первый слог и окончание изъято из родного языка, а середина заимствована из русской речи. Но самое удивительное и парадоксальное заключается в общем контексте высказывания: мол, теперь я, всё равно, по-всякому влезу, и буду прав, поскольку это моя страна и я тут являюсь хозяином.


[Закрыть]

Бухара: старое и новое. Фото автора

У моего брата есть очень забавный импульсивный товарищ, который не совсем хорошо ладит с современной техникой, а потому своеобразно воспринимает информацию, исходящую с мобильного телефона.

Иногда, данный факт дает брату повод – лишний раз по-прикалываться.

Он незаметно звонит рядом идущему другу и, когда тот от неожиданности впопыхах пытается достать свою трубку, моментально даёт «отбой». Так повторяется раз пять.

Издерганный и обезумевший приятель нервно копошится в многочисленных кнопках, пытаясь понять – в чём же, тут дело? Его растерянный и жалкий вид не может не вызвать улыбку.

Естественно на табло всякий раз высвечивается одна и та же информация – «не принятый разговор»

– Ҳа, ҷўраҷон: ки вай? («Что такое, дружок: кто это?») – с невозмутимым выражением на лице, заботливо справляется мой брат.

– Намедонам, Шўхратҷон: ким-кадом «неприятный разговор», онеша об барад! («Не знаю, Шухратжон: какой-то «неприятный разговор», мать её, раз эдак!) – выдавливает вконец измученный товарищ, ничего не соображая и тупо уставившись на трубку.

В этот момент мобильник вновь издает свою сумасшедшую трель. Приятель неожиданно вздрагивает и вскоре, узнав по голосу свою дочь, не давая высказаться последней, раздраженно перебивает, скороговоркой выплёскивая на невинного ребенка весь накопившийся внутри пар:

– О Шойи, бачем: ин қатар «тир-пир, тир-пир» телефон дачи мекуни?! («Шойи, доченька: ну к чему столько раз „тир-пир, тир-пир“ теребить меня?!»)

Бухарские маршрутки. Фото автора

Для более быстрого обслуживания пассажиров маршрутного такси, бухарские водители нанимают себе в помощники друзей или родственников. Последние, как правило, располагаются в общем салоне, где и производят непосредственные расчеты с пассажирами.

На очередной остановке, в машину садятся две женщины: пожилая свекровь и молоденькая невестка. Причем, невестка садится на единственное свободное место сзади, а свекровь – рядом с шофёром, с которым тут же расплачивается за проезд.

После чего, оборачиваясь назад, кричит на весь салон:

– Келинмулло! Бо аз ақиб на тед – ман аз пеш додам! («Невесточка! Не вздумай давать сзади – я уже спереди дала!»)

Внезапно наступившая тишина длится пару секунд, после чего, громкий хохот сотрясает всю маршрутку.

Мои родственники, считают меня наивным простофилей, которого запросто можно обвести вокруг пальца.

– Ну как можно быть таким доверчивым? – стыдит меня мой старший брат, прознав об очередной истории, где я вновь оказался одной из главных одураченных фигур. – Ведь, ты же родился и вырос на Востоке, где чуть ли не каждый второй является прирожденным психологом, а?

– Значит, я из числа «первых»… – горестно заключаю я.

В один из приездов, решил пройтись по центру города. Иду себе не спеша, глазею по сторонам и не перестаю удивляться: буквально всё настолько изменилось, что от прежней, милой моему сердцу Бухары, кажется, не осталось и следа.

Вдруг, прямо на меня, широко растопырив в стороны руки, медленно надвигается молодой человек. Широкая улыбка озаряет его смуглое лицо, с восторженными и сияющими глазами.

– И-и-и! Кия дида истодем?! («И-и-и! Кого я вижу?!»)

Мне ничего не остается, как улыбнуться ему в ответ: совсем не хочется прослыть окончательным мерзавцем, который напрочь забыл своих старых друзей. Я останавливаюсь и, сохраняя идиотскую улыбку, виновато вопрошаю:

– Мебахшед: Шумо ки? («Простите: кто Вы?»)

– Иби-и! (междометие, выражающее в данном случае высшую степень удивления, окрашенное оттенком упрёка) На шинохти ми, мана?! («Не узнал меня, что ли?!») – и, бросившись в объятия, начинает всячески тискать и лобызать, как не видевшего лет сто, своего близкого родственника.

– Не… («Нет…») – приходится смущённо сознаться, продолжая – тем не менее – по инерции, похлопывать своего собеседника по плечу.

– О ман Хайри, ку!! («Да ведь, это я – Хайри!!») – восклицает он, искренне изумляясь непростительной забывчивости.

– А-а… – соглашаюсь я неубедительно, ещё более напрягаясь и… не припоминая среди близких человека с подобным именем.

Меж тем, он уже вовсю терзает – словно наждаком – моё лицо своей небритой колючей щетиной.

– Читё, ту? Нағз ми? Бачахо, хонабудаго? Тинҷ ми хаммеш? («Ну как, ты? Хорошо? Дети, домашние? Всё ли нормально?») – интересуется он, радостно разглядывая меня, словно пытается выяснить – насколько я изменился за это время.

– Ха, рахмат… тинҷ. («Да, спасибо… нормально») – смущенно отвечаю на принятые по обычаю расспросы, ругая самыми последними словами свою никудышную память. Тем не менее, где-то глубоко внутри затаилось и не проходит легкое подозрение: прослыть наивным дурачком тоже, знаете-ли, малоприятно…

Внезапно, товарищ сам окончательно рассеивает все сомнения, слезливо выдавив:

– Э-э, даҷонакам… Як сўм те! («Э-э, миленький… Дай рубль!»)

Караван-сарай. Бухара. Фото автора

Каждый из нас прекрасно помнит из своего детства, что ребята двора, как правило, всегда делились на определенные возрастные категории, которые практически никогда не смешивалась между собой. Естественно, к старшим товарищам младшие автоматически относились с должным пиететом. Хотя, если хорошенько подумать, исключения, всё же, имелись…

Так, уж вышло, что однажды, в разгар перепалки, молодой Саша не удержался и… послал старшего Шаву. Да ещё как послал:

– Да пошёл ты на х@й, п@дарас!

Во – как!

Наступила мертвая тишина. За «базар» необходимо отвечать. Саша, понял, что ляпнул лишнее, но отступать, а тем более, извиняться значило бы ставить себя в позорное и унизительное положение, а потому он мужественно старался сохранить внешнее хладнокровие.

– Что!? – опешив от такой борзости, подскочил к наглецу Шава. Его глазки превратились в две узкие щелки, зубы заскрежетали, а сам он весь напрягся и сжался как пружина, готовая вот-вот расправиться от переполнявшей его злости. – Кто «п#дарас»?!

И, не дождавшись ответа, стремительно рванулся в сторону дома.

Всем стало жутко интересно, чем же закончится этот поединок. Как известно, Шавкат рос в тепличных условиях и ни разу не был замечен в каких-либо драках или переделках. Но тут, такой, можно сказать, особый случай… престиж, как-никак…

«Ну, всё – труба!» – решили мы – случайные свидетели происшедшего. Сейчас он снимет со стены кинжал или кривой ятаган и порубит на куски несчастного пацана. Сам побелевший Саша стоял ни жив, ни мертв, приготовившись к самому худшему.

Не добегая до подъезда, «грозный мститель», почему-то, вдруг резко развернулся и побежал назад.

«Видимо, решил голыми руками разорвать!» – ребята застыли, с раскрытыми ртами.

Подбежав к своему обидчику, Шава наклонился к нему и грозно осведомился:

– Кто тебе это сказал?!

Бухара, 2006 г. Фото автора

Остатки «недобитой бухарской интеллигенции», устроившись в уютной московской квартире, взволнованно обсуждают текущее положение дел на родине. Хамза, в отличие от своего сдержанного и умудренного жизненным опытом собеседника, в силу своего импульсивного характера, склонен к чрезмерной драматизации событий и паникерству. При этом, всякий раз, получив очередную новость (а они – как правило – имеют тенденцию ухудшаться), он в ужасе хватается за голову и обращаясь к другу, задаёт один и тот же вопрос:

– Шавкатҷон, о ина охираш чи мешудаги бошад, а?! (Шавкатжон, чего же нам в конце ожидать-то, а?!)

В смысле: «если сейчас так плохо, то каково же будет, когда наступит конец?»

На что товарищ невозмутимо выдаёт:

– О шуд ку! Кор нест, пуль нест, к@токам нест: бо аз ин кучо?! (Так ведь, он уже наступил! Работы нету, денег – нет, ни х@я нету: куда уж, дальше-то?!)

Один из вариантов декора (центральная ниша гостиной) типичного бухарского дома. Фото автора.

Так уж судьбе было угодно, что молодую девушку из традиционной бухарской семьи, выдали замуж за тюркского степняка. Одним словом, простой быт, суровые нравы…

Через положенное время, согласно местному обычаю, родители невесты собрались навестить свою дочь. Единственную бабушку, находящуюся в преклонном возрасте, решено было взять с собой. Наконец, преодолев немало трудностей и перипетий, гости добрались до глухого поселка, расположенного в бескрайних просторах казахстанских степей, на окраине бывшего бухарского эмирата.

Не избалованные столичным этикетом хозяева, приняли сватов «по-спартански», сдержанно и просто, разостлав прямо на земле длинный дастархан, заставленный скудной снедью, состоящей – в основном – из плоских лепешек и фруктов.

По традиции, невестка должна научиться принимать гостей. И первые уроки в этом деле, обязана преподать свекровь. Почтенная старушка, воспитанная в аристократических условиях бухарского быта, деликатно склонила голову, ожидая услышать привычную сладкоголосую трель, нежные воркования и ласковые наставления новоиспеченной родительницы. Однако, в следующую секунду, чуть не подпрыгнула на месте, заслышав непонятное и маловразумительное:

– Кулувны джув! – отрывисто обратилась свекровь к невестке в грубом приказном тоне.

– Мастурахон! Ин чи гуфт? (тадж. «Мастурахон! Что она такое произнесла?») – тревожно обратилась старушка к своей дочери, с испугом озираясь на хозяйку дома.

– Дастата шўй! («Вымой руки!») – перевела на таджикский дочь.

На что, изумленная бабушка едва пролепетала:

– О ин тў намегўн-ку… («Но ведь, так не говорят…») – и, словно перенесясь в своё прошлое, нежно прощебетала, демонстрируя классику: – О бачекам, даҷонакам! Бед, дастакотана мешўем… («О дитя моё, сладкое! Пройдёмте, вымоем Ваши рученьки…»)

худ. Шавкат Болтаев, Або. Портрет бухарского еврея. бумага, масло, акрил.

Как известно, базары на Востоке открываются рано, едва забрезжит утренняя заря. К счастью, мое поколение ещё застало настоящий базар, главным действующим лицом которого являлся рядовой дехканин, кормившийся от плодов рук своих. Нынче же, всё в руках у перекупщиков, которые диктуют свои цены. Эти современные флибустьеры рыночной торговли, рядового колхозника и на пушечный выстрел не подпустят к вратам рынка. Но, похоже, я как всегда отвлекся…

В золотую пору моего детства, с раннего утра, сбоку от рынка, можно было заметить серую толпу невзрачных дехкан-колхозников, со своими бидонами, ведрами, корзинами, котомками, тазами… В основном, это были сельские молочники: торговцы кислого молока (чакка), каймака (сливок), местной брынзы (панир). Чуть поодаль от них, как правило, располагались продавцы куриных яиц. А яйца – надо сказать – неотъемлемый продукт любой уважающей себя еврейской семьи. И вот, рано поутру, можно было застать типичную картину: старый бухарский еврей долго и монотонно торгуется с робким селянином. Последний, порядком проинформированный о хитрости и коварстве евреев и не желая прослыть в глазах земляков обманутым простофилей и дураком, упорно борется за каждую копейку.

– Семь копеек! – начинает торговлю еврей.

– Не-е: десять!

– Так и быть: восемь!

– Не-е: девять!

– Ну, хорошо: пусть будет по-твоему – восемь с половиной!

Сконфуженный дехканин, едва окончивший пять классов и далекий от дробей, явно впадает в ступор, теряясь и не находя слов. В итоге, более поднаторевший в этом деле оппонент, добивается своего: колхозник согласен уступить яйца по восемь с половиной копеек за штуку. И уже начинает было перекладывать товар из своего ведра в коробку покупателя, однако, тот внезапно останавливает начатую процедуру, озадачивая продавца следующей шарадой.

– Нет, погоди, так дело не пойдёт! Ты ведь, знаешь, что мы – евреи – не всякие яйца едим? Тем более, что я собираюсь навестить больного сородича.

Окончательно сбитый с толку несчастный горе-продавец машинально кивает головой. Меж тем, потомок Моисея поясняет:

– Яйца от белой курицы больному еврею есть запрещено! А потому, я сам буду выбирать, поскольку мне нужны яйца только из-под черной курицы.

И под завороженный взгляд загипнотизированного колхозника, еврей тщательно отбирает требуемые яйца. Наконец, расплатившись, собирается до дому.

– Постой! – неожиданно доходит до незадачливого дехканина. – А как ты различаешь – КАКИЕ яйца от белой курицы, какие – от черной?!

– Это очень просто. – раскрывает на прощание свой секрет бухарский еврей. – Те, что покрупнее – от черной курицы…

Фото автора, 2010 г.

«Бендер, Вы ничего не понимаете! Вы не знаете, что такое гусь! Ах, как я люблю эту птицу! Это дивная жирная птица, честное благородное слово. Гусь! Бендер! Крылышко! Шейка! Ножка! Вы знаете, Бендер, как я ловлю гуся? Я убиваю его, как тореадор – одним ударом. Это опера, когда я иду на гуся!»

(И. Ильф и Е. Петров «Золотой теленок»)

ГИМН ДОМАШНЕЙ ПТИЦЕ

О-о… ещё бы: как я понимаю бедного и несчастного Паниковского! А ведь, это и в самом деле, настоящая опера!

Боже мой! Я вспоминаю наш милый двор, оставленный где-то там, на задворках безвозвратно ушедшего детства… Куда можно вернуться лишь в ностальгических воспоминаниях. Казалось бы, обыкновенный бухарский двор, но… с необыкновенными людьми, каждый из которых являлся уникальной и неповторимой личностью. Выражаясь по-старому, это была точная и уменьшенная копия Советского Союза, конгломерат народов и культур, крепко спаянный одной дружной семьёй.

Сейчас, редко в каком городке встретишь мирно «пасущихся» кур, индюков и гусей, предоставленных полной свободе. А тогда, в шестидесятых-семидесятых годах прошлого века… Тогда, чуть ли не в каждом дворе имелась хоть какая-нибудь живность. Про кур и говорить не стоит: они беспечно бродили по всему двору, предоставленные самим себе. Единственными их «врагами» были мы – босоногие мальчишки, забавы ради, иной раз, предпринимавшие охоту на нечаянно зазевавшуюся курочку или на слишком разошедшегося и задиристого петуха.

Такого, к примеру, (царствие ему небесное!) каким оказался наглец из курятника, принадлежащего пожилой, но энергичной и бойкой Нине Семеновне, что из второй квартиры. Хозяйку опасались по вполне понятным причинам: она была ещё та баба, про которую принято говорить «и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт»… а – если надо – то и голову вмиг свернет. Являясь настоящей донской казачкой, она зорко следила из окна веранды за своей территорией, мгновенно давая отпор любому нарушителю границ её небольшого, но крепкого хозяйства. В этом отношении, её жирный и воинственно настроенный петушок нисколько не уступал своей хозяйке: он кидался на всех, кто оказывался в поле его зрения, чем и подписал себе смертный приговор.

Однажды, ребята, все-же, отважились на это рискованное и опасное дело. Пленив несчастного, мы отбежали за сараи, где приготовились привести приговор в исполнение, и только тут спохватились, что ни у кого нет хотя бы простого перочинного ножичка. Тут, зоркий глаз Курбана, отсканировал в пыли небольшой треугольный осколок от бутылки из под пива, которым он и принялся лишать жизни незадачливую жертву. То ли инструмент оказался слишком тупым, то ли петух – толстокожим, но вскоре вся округа огласилась сумасшедшими воплями несчастного каплуна. Сообразив, что «дело пахнет керосином», он стал истошно реветь, как последний ишак, очень быстро сойдя с обычного кукареканья на противное «иа-иа!», подавая условный сигнал своей хозяйке. При этом, проявил такую прыть и волю к жизни, что в какой-то момент «тиски» ребят ослабли и он, в буквальном смысле недорезанный, выскользнул из наших рук, рванув со всех ног к своему курятнику. И – надо сказать – вовремя. Именно, в это самое время, из своей засады выскочила бдительная Нина Семеновна, с топором (более напоминающим индейский томагавк) в руке. Конфуз был налицо: с одной стороны, мы – ребятня – преследующая недобитого петуха, и с другой – спешащая на помощь своему любимцу, грозная мстительница. Позабыв на время – какое наказание ждёт нас самих, мы принялись активно помогать хозяйке в поимке наполовину обезглавленного петуха, который оказался настолько прытким, живучим и свободолюбивым, что успел перепачкать кровью всю одежду своих мучителей. Наконец, беглец был пойман и тому же Курбану было доверено довершить экзекуцию, после чего, он сам с покорностью положил свою голову на плаху. Словом, досталось в тот день всем, причем, по полной…

Ханна Иосифовна – бабушка моего старшего товарища – жила этажом выше, над квартирой Нины Семеновны. Иногда Саша приглашал меня к себе в гости.

– Кто это? – с трудом приподнимаясь на своей кровати, интересовалась у внука больная старушка, разглядывая меня своими старческими выцветшими глазами.

– Это Галиб. – коротко бросал Саша и, повернувшись ко мне, неловко улыбался – Проходи, что ты стал в дверях?

Мы все, почему-то, в детстве стеснялись своих бабушек и дедушек, чувствуя некую вину перед своими сверстниками.

– Здравствуйте, Анна Осиповна! – несколько громче обычного приветствовал я, боясь, что старушка не расслышит.

Едва кивнув головой, она вновь обращалась к Саше, словно, меня и в помине не существовало:

– Он – еврей?

– Он – мой друг! – отрывисто бросал внук, делая мне знаки, чтобы я по-скорее прошел в его комнату.

– Съешь яблочко! Ты слышишь меня… я куда говорю? – И опять, переводя свои потухшие глаза на меня:

– Саша, он – еврей?

– Ба, ну какой же, он «еврей»? Ты посмотри на него: где ты видишь еврея?! – раздраженно отвечал мой приятель – Это Галиб из пятой квартиры!

– Всё равно, дай ему тоже яблочка… Только помой сначала! Ты меня слышишь?! Вымой обязательно!

Вскоре, мы оказывались на кухне, где нас ждала аппетитная курочка с золотистой хрустящей корочкой, от которой исходил такой аромат, что кажется, ещё мгновение, и я лишусь чувств, свалившись под стол.

– Саша, ты вымыл руки?! – допытывалась Ханна Иосифовна.

– Да! – на «автомате» выдавал внук.

– А твой товарищ…

– Да! – перебивая бабушку, врал за меня приятель, протягивая руку и пытаясь отрезать нежное крылышко.

– Вэй из мир! – восклицала бедная старушка, уличив обманщика. – А ну, иди вымой руки! Я кому сказала?! Нет, вы видели?! А зохн вэй!

Я мгновенно вскакивал, и спешил за приятелем в ванную.

Я возвращаюсь с работы и, ещё толком не раздевшись в прихожей, начинаю водить своим кривым носом по потолку, в надежде поймать желанный запах жареной курочки.

– Что подавать, – спрашивает супруга – пельмени или курицу?

– Что за вопрос? – в свою очередь изумляюсь я, оскорбляясь такому кощунственному сопоставлению.

– Значит, пельмени? – издевается моя жена.

– Лена! – только и произношу я, с трудом сдерживая праведный гнев.

– Ах, ты мой бедный еврейчик! – смеется супруга и убегает на кухню.

РЕЦЕПТ КУРОЧКИ «А ЗОХ ВЕЙ!»

Да, что есть, того не отнимешь: кугочку я не пгосто люблю, я её обожаю и боготвою. И никто, кроме Михаила Самуэлевича – «бывшего слепого, самозванца и гусекрада» – не в состоянии меня понять.

Рецепт данного блюда, что явился мне непонятно каким образом во сне, я решил вполне резонно обозвать этим известным еврейским восклицанием, которое можно перевести, как «Боже мой!», хотя дословный перевод не так уж и прост и имеет несколько оттенков, в зависимости от конкретной ситуации. И – всё же…

Перечень продуктов дан из расчета на две порции:

Голень куриная – 2 шт (250 г)

Крылышко куриное – 2 шт (200 г)

Масло сливочное – 50 г

Тыква – 100 г

Лук репчатый – 100 г

Перец сладкий – 100 г

Грибы свежие (вешенки) – 100 г

Лайм – 1 шт

Чеснок – 3 зубчика

Укроп – 10 г

Специи (соль, перец красный, карри) – по вкусу

Фольга пищевая;

Ну, то, что приснилась курочка – это понятно. Непонятно другое – почему, именно, голень и крылышко? И при чём тут тыква, а тем более – лайм?! И – тем не менее…

В первую очередь, необходимо обсыпать голень и крылышки специями. Я ограничился всего лишь солью, красным жгучим перцем «чили» и нежным карри. Пока курица «маринуется», чистим и подготавливаем овощи.

Если фольга тонкая, сложите её в три слоя. Прежде всего, смазываем фольгу сливочным маслом (30 г) и раскладываем толстенькими колечками репчатый лук. На лучок укладываем голень и крылышки, сбоку пристраиваем нарезанную на произвольные сегменты тыкву и сладкий болгарский перец, а поверх всего остального укладываем свежие вешенки (допускается заменить шампиньонами).

Остается, разрезать наполовину лайм, слегка выдавить сок на начинку, положить остатки лайма и сливочного масла сверху, свернуть фольгу и, поместив на сковороду, сунуть это дело в разогретую до 180 – 200 градусов по Цельсию в духовку.

Пока наша красавица томится в жарочном шкафу, рубим мелко зелень с чесноком.

Через 30 минут, приоткрываем фольгу, обнажая верх, посыпаем смесью укропа и чеснока, и вновь помещаем на 10 минут обратно в духовку. Через указанное время, часть жидкости улетучивается, а поверхность готового блюда покрывается едва заметной аппетитной корочкой. После чего, выключаем окончательно плиту, вынимаем сковороду, перекладываем осторожно готовое блюдо на тарелку и посыпаем оставшейся зеленью.

Как вы, вероятно догадались, мой скудный слог не в состоянии описать вкус и аромат, исходящий от этого дивного шедевра. Ну, что тут можно сказать? Разве, что только восторженно воскликнуть: «А зохн вэй!»