Текст книги "Дети Великой Реки"

– Дьен мало говорит, – пояснил Лэкэз, вынырнув немного поодаль. – Поначалу он только и делал, что разговаривал. Обычно мы изменяемся снаружи быстрее, чем внутри. Но с Дьеном случилось наоборот.

– Почему… Почему вы меняетесь? – слабым голосом спросила Хизи. Как будто, узнав, можно было чем-то помочь.

Лэкэз улыбнулся судорожной, полубезумной улыбкой.

– Дух Воды проницает нас насквозь, – прошептал он доверительно. – Человеческое тело не может выдержать его влияния.

Пока Хизи пыталась уяснить себе это, Дьен – или тот, кем стал Дьен, – вскинул голову, как если бы созерцание Хизи из другой точки могло дать ему нечто новое. Возможно, так оно и случилось, потому что он медленно, неуклюже протянул ей свою, наиболее напоминающую человеческую, руку сквозь решетку.

Хизи склонилась и – после мгновенного колебания – дотронулась до его руки. Пальцы чуть шевельнулись. Рука была холодной, твердой – и ничуть не напоминала ту руку, которую она сжимала, когда они с Дьеном, смеясь, бегали по крыше. А теперь эта рука была неловко скрючена, не умея держать руку другого. Наконец, к великому облегчению Хизи, Дьен, квакнув, убрал свою руку. Его ужасные глаза завертелись на отростках, он нырнул и быстро поплыл прочь.

– Он узнал тебя, – сказал Лэкэз. – Это наверняка. Большего от него нельзя ожидать.

– Дьен, – ласково прошептала Хизи. Шершавая туша под ней вновь заколыхалась.

– Торопись! – прошипел Лэкэз. – Ну пробуждается. Если ты и вправду пробралась через водостоки, ступай обратно. Возможно, Река отпустит тебя.

Хизи, дрожа, поднялась на ноги.

– До свидания, – прошептала она.

– Вскоре увидимся, – сказал Лэкэз. – Не принесут ли они мне немного вина? Хотя, конечно, вряд ли.

Он погрузился в воду – и исчез. Хизи взяла лампу и перелезла через Ну. Когда она была уже возле трона, чудище принялось извиваться и вздыматься. Едва только Хизи поднялась по ступеням наверх, оно окончательно проснулось. В Ну уже не было ничего, что напоминало бы человека: она была наполовину рыба, наполовину скорпион. Ее длинный, тонкий хвост бил по воде. Быстрее, чем Хизи могла вообразить, чудище развернулось и стало карабкаться за ней наверх, то подбираясь, то растягиваясь. Хизи швырнула вниз лампу: она разбилась, и горящее масло потекло по ступеням. Ну остановилась, отведя выпуклые глаза от света. Хизи нырнула в темную трубу и поползла, задыхаясь от ужаса. Хизи царапала камень, пытаясь проталкиваться во тьму как можно скорее, обламывала ногти, не замечая боли. Она не успокоилась даже тогда, когда увидела свет впереди, где ждал ее Тзэм.

Девочка тяжело дышала, когда верный телохранитель осторожно вытащил ее из трубы. Он мягко покачал ее в своих могучих руках, гладя ее мокрые, скользкие волосы, успокаивая ласковыми словами. Затем, подхватив ее одной рукой и взяв в другую фонарь, он принялся подниматься по лестнице – назад, к свету и дому.

ИНТЕРЛЮДИЯ
НА УЛИЦЕ АЛОГО САРГАНА

Гхэ, потрогав пальцем шрам на подбородке, глубоко вздохнул, набрав полные легкие воздуха, пахнущего, как когда-то в детстве. На обочинах улицы жарили мясо, продавали рыбу, уже начавшую тухнуть на полуденном солнце, пряный аромат моря – лучших запахов он не знал. Но когда ветер дул от Южного Города в сторону реки, он дышал смрадом. Пахло отбросами. Пахло нечистотами и людей, и псов, полусгнившей пищей, стоячей водой заболоченных прудов, сквозь которые прокрадывалась Река. Здесь, на улице Алого Саргана, не видно было свалок, но она являлась границей между блистательным центром Нола, где жили преуспевающие горожане – владельцы лавок, кораблей, купцы и дальние родственники знати, и более обширными кварталами Южного Города, где жила чернь, подонки общества.

Гхэ прекрасно помнил, по какую сторону улицы он родился. Он никогда бы не стал никого убивать по приказу жрецов, если бы человек из Южного Города мог хоть чем-то привлечь их внимание. Нет, никогда он, по доброй воле, не вернется назад, в Южный Город, ибо сумел возвыситься, и возвращение было бы ошибкой. Здесь, на улице Алого Саргана, он провел лучшие годы своей юности. Здесь он во время детских игр забывал и об убогой лачуге, и о погибшей при родах матери, и о тетушке, которая избивала его и укладывала спать на подстилке вместе с псами. Именно здесь он сумел сравнить лучшее, что может предложить Нол, с самым худшим, и предпочел покинуть Южный Город. Ныне побег его был завершен.

Гхэ лениво бросил монетку мальчишке, наблюдавшему за толпой глазами ястреба. Тот поймал монету на лету, улыбнулся и кивнул Гхэ. Гхэ также кивнул ему и пошел вдоль улицы, неслышно напевая. Ветер вновь повеял от дворца и наиболее чистой части города. Стая речных чаек, крича, пролетела над головой.

Гхэ нашел Ли у Площади Двух Тополей. Старуха, как обычно, сидела, с прямой, как доска, спиной, игральные кости были аккуратно разложены на бархатном лоскуте. Этот же лоскут лежал перед ней много лет назад, когда Гхэ впервые встретил ее.

– Что сейчас сулят мне игральные кости? – спросил он.

Старуха обернулась.

– Гхэ! – радостно воскликнула она. – Кости предупредили меня, что ты придешь сюда навестить старуху!

– Ну, для этого не надо было гадать, – прошептал он, нагнувшись и целуя ее морщинистую щеку.

Глаза Ли заблестели.

– Садись, Ду, мой малыш, и расскажи мне, каково тебе среди жрецов!

– Рассказывать тут нечего, – извиняющимся тоном сказал Гхэ, – но живется неплохо. Все, что только может достичь человек незнатного рода, я получил. Хорошую пищу, вино, книги…

– Женщины, – вмешалась Ли.

– Конечно, – не смутившись, согласился Гхэ.

Ли кивнула.

– Я не виделась с тобой два года, маленький Ду. Что случилось с тобой за это время?

Мог ли он рассказать ей? Если кто-то в целом свете и заслуживал его доверия, так это старая Ли. И все же, несмотря на то, что он любил ее и доверял ей много лет, в нем еще жил мальчишка, который не верил никому. Гхэ хохотнул, хлопнул Ли по плечу и поведал ей не ложь – и не правду.

– Много приходится молиться, – признался Гхэ.

Ли кивнула.

– Взгляни-ка, что я тебе принес, – торопливо сказал он. Из-за пазухи он достал сверток и осторожно положил рядом со старухой, чтобы та сама могла открыть его. Ли так и сделала – и тут же захихикала, довольная.

– Я подумал, что эта старая тряпица давно износилась, – пояснил он. – И потом, тебе необходим головной убор, чтобы как-то выделиться среди всех этих говорунов. Так вот тебе колпак – пусть все знают, что ты настоящая прорицательница.

– Какой красивый! – сказала старуха. – Луна и звезды так и блистают. Нить золотая?

Гхэ пожал плечами:

– Не знаю. Я был уверен, что тебе он понравится.

– Как ты добр к старухе!

– Если бы не ты, я бы по-прежнему перерезал глотки по приказу полицейских на улице Лунг.

– А сейчас ты перерезаешь глотки по приказу жрецов? – Глаза Ли сверкнули жестоким блеском. Гхэ не покраснел, он тихо коснулся ее руки. Друг к другу они никогда не были жестоки, и вопрос Ли причинил ему боль.

– Прости, Ли, – сказал он. – Я собирался тебе об этом сказать.

– Ты прав, Ду. Да, жрецы выбрали для тебя нелегкую службу.

Гхэ пожал плечами.

– Ничего другого они бы мне не поручили. Я и заинтересовал их только определенного рода… сноровкой. Но, Ли, ведь мне понадобилось многому научиться! Мечом я владею лучше любого из воинов. Они научили меня таким приемам, что уму непостижимо.

– Тебе уже давали поручения?

Гхэ кивнул.

– Об этом мне нельзя с тобой говорить, Ли. На мне лежит Запрет. Скажу только: дважды меня посылали, и дважды я марал кровью свои руки. Жрецы мной довольны.

– Так и должно быть, – улыбнулась Ли, пожав ему руку. – Враги Нола будут бояться тебя, безымянного. Разве я не предсказывала тебе это несколько лет назад?

– Да. Но пророчество обеспечено здесь самой пророчицей. Ты всегда помогала мне, когда я нуждался в помощи, ты посоветовала мне, научила меня, как надо говорить со жрецами, и представила меня советнику.

Ли покачала головой.

– Ты не желал оставаться в Южном Городе, плодя нищих и поедая дерьмо. Ты был предназначен для лучшей доли, и они были не так глупы, чтобы это не понять.

– Ты поняла это первая.

– Да, – согласилась она. – Но скажи мне, как живется во дворце?

– Прекрасно, я уже говорил.

– А что Водой Рожденные? Как тебе с ними?

Оба шептались, пока мимо текла суетливая толпа, чувствовал себя уютно, ибо ни одно слово из его уст не ушло бы далее ушей старой Ли. И однако сейчас он заговорил особенно тихо.

– Они все олухи, – доверительно сообщил он ей. – Такие, что я даже не воображал. Если бы не жрецы, город давно бы погиб от их глупости.

– Я об этом догадывалась, – согласилась Ли.

– О да, они наделены силой. Но умом подобны малым детям. И большинство жрецов – то же самое. Но есть и такие, кто не глупее меня. Из тех, кто незнатного рода.

– А из Водой Рожденных есть смышленые?

– Таких мало, – задумчиво ответил Гхэ. – Только девочка, за которой я наблюдаю. Она очень умна.

Гхэ улыбнулся и хрустнул костяшками.

– Жалко будет, если придется ее убить.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗМЕНЧИВЫЙ

I
НЕНАСЫТНАЯ ВОДА

Перкар уже перестал считать дни и сменявшие их темные ночи. Все его внимание было приковано к Реке. Не потому что Река была вне времени: нет, он помнил, что одни события происходили раньше, другие позже. Раньше – когда лодка несла их, пробиваясь сквозь серебряные буруны и покачиваясь, будто детская игрушка. Перкар помнил, как противно заскрежетало дерево о камни, но лодка не разбилась в щепы, а ринулась вниз вместе с водой. Помнил их бесплодные попытки, еще прежде чем начались пороги, причалить лодку к гостеприимному берегу: она продолжала плыть вдоль русла, хотя он до боли напрягал мускулы, пытаясь повернуть руль. Он понял, что даже если бы был еще сильнее, его сердце разорвалось бы от напряжения, но руль остался бы недвижим.

– Река поймала нас, – сказал ему как-то Нгангата, Когда лихорадка не мучила его. – Теперь Вода нас не отпустит.

Перкар в этом не сомневался. Дважды ему удалось Причалить лодку к островкам, находившимся на середине Реки. Несколько раз он пытался вплавь добраться до берега, но течение подхватывало его и возвращало к лодке, измученного тщетными усилиями. На всякий случай он привязывал к носу лодки веревку, не желая потерять Нгангату.

Но все это было прежде. А сейчас горы и высокие холмы остались далеко позади. После того как он покинул дом, прошло уже столько дней, что нельзя было и сосчитать, если бы даже он вел счет времени. Несколько раз они видели людей – не своих собратьев по племени, но темноликих, с резкими чертами мужчин и женщин на клячах, которые годились только на то, чтобы с них содрать шкуру. Многие одры, покрытые засохшими струпьями, походили на его верного менга. Темноликие люди и их лошади с любопытством смотрели, как проплывает мимо них лодка. Но это было значительно позже, когда течение стало не таким быстрым, и Река не пробивалась сквозь наносы и камень, прогрызая себе путь. Пастбища мягко простирались по обоим берегам, поросшим ивами, тополями и тамариском. Солнце палило немилосердно, кожа обгорала и шелушилась. Сильнее всего страдал Нгангата. Кожа Перкара наконец покрылась ровным, медного оттенка загаром. Раны его уже затянулись, но он был слаб, вял и то и дело засыпал беспокойным сном.

Перкар наблюдал, как он мечется во сне и что-то бормочет.

– Дух Реки пожирает его, – сказал Перкару меч.

– Почему он не пожирает меня? – спросил Перкар.

– И тебя он пожирает. Я исцеляю тебя, хотя не так скоро, как это бывает вдали от него. Я восстановил две душевные нити вокруг твоего сердца, но с большим трудом. Он пытается сожрать и меня, но я для него как зерно, которое слишком трудно переварить. Если ты уронишь меня в воду, тогда он поглотит и меня, но это будет стоить ему труда.

Меч умолк, казалось, он колеблется, стоит ли говорить дальше.

– И еще. Река, похоже, знает тебя. Не как ты знаешь кого-то или что-то, но как-то иначе. Как некий вкус или запах. Я думаю, и без моей помощи он не сожрал бы тебя.

Перкар задумчиво кивнул. Богиня Ручья предупреждала его, что Река может узнать Перкара через нее. Он подумал, что, возможно, ручеек возле дамакуты Бангака, куда попала его кровь, также принес свои воды Реке. Впервые он понял, что его сны – из-за которых он теперь не может спать, – сны эти предварили дни, последовавшие за посвящением крови. Начались ли они с тех пор, как кровь попала в Реку? Похоже, что да.

Перкар, уже по привычке, мысленно перечислил все содеянное им. Преступления с каждым днем пребывания его на реке все более тяготили его. Они уже не клубились смутной яростью, но лежали в душе, острые и отчетливые, как некий странный кристалл, который он все поворачивал и поворачивал, рассматривая. Он разглядывал их, как на ладони, изучая каждую до ужаса яркую поверхность, каждую роковую ошибку. Он уже с легкостью видел самый первый росток, от которого возникли все прочие ответвления. Едва он только оросил воды ручья кровью, как он стал совершать промах за промахом. И гибель Капаки – еще не последнее деяние в этой страшной цепи. Сейчас по его вине погибает Нгангата.

Погибает единственный свидетель твоих злодеяний, шептала злым голосом худшая часть его души.

Нгангата проснулся к вечеру, глаза его были затуманены. Перкар дал ему воды и сырой рыбы. Добывать пищу – с тех пор как ею стала рыба – было несложно. Крючок, едва попав в воду, даже без наживки, тут же резко тяжелел. Когда они причаливали к островам, у Нгангаты хватало сил расставлять ловушки. В них попадались кролики, белки и однажды – олень. Но чем долее они задерживались на островах, тем ярче и отчетливее становились сны Перкара. Нгангата, после отдыха на острове, всегда торопился отплыть, потому что Перкар не мог ничего делать от усталости, так как отказывался спать. Он умолял бросить его, но Нгангата отказывался.

Сегодня Нгангата чувствовал себя получше. Он сел, прислонясь к борту лодки, и глубоко вздохнул.

– Лихорадка моя прошла, – сказал он.

– Хорошо, – ответил Перкар.

– Но проку от меня мало.

– Я так и думал, – пробормотал Перкар.

Нгангата слабо улыбнулся.

– Думать тебе вредно.

– Я же о тебе думал.

– Это еще вреднее, – отозвался Нгангата.

– Почему бы тебе не остаться на одном из островов? Если, конечно, нам опять попадется остров. Ты бы там окреп, а потом бы перебрался на берег вплавь… Он бы тебя отпустил.

Нгангата кивнул.

– Я думал об этом. Но скорее всего он все же не сожрет меня. Духу Реки не по нраву альвы, а он, наверное, по ошибке принимает меня за одного из них.

– Нгангата, нам уже не раз попадались купальщики. Непохоже, чтобы они находились в опасности. Мне кажется, ему нужен только я. И потом, кто знает? Может быть, не Река уносит нас вперед, а эта лодка. Ведь она – подарок Карака, а этому богу нельзя доверять.

– Это Река, – сказал Нгангата. – Я чувствую. Он не отпустит меня.

– Попытайся хотя бы. Я так боюсь, что ты умрешь, Нгангата!

– Очень мило с твоей стороны, но, если мне суждено умереть, ты бессилен что-либо сделать. Расскажи лучше о своих снах.

Перкар не ожидал такого оборота. Он все еще надеялся уговорить Нгангату высадиться и остаться на острове.

– Я тебе уже рассказывал свои сны.

– Да. И с тех пор я все думаю о них. Расскажи мне их снова.

Перкар вздохнул.

– Мне снилась Река. Гораздо ниже по течению. Она и тут широкая, но там берега от берега не увидать. У Реки – огромный город; людей там больше, чем во всех Пастушеских землях, вместе взятых.

– Ты видел во сне этих людей?

– Да, мне снилось, как они толпятся на пристани, ловят рыбу с лодок, купаются…

– А что за девочка тебе снилась?

– Ей около двенадцати лет. Темнокожая, черноволосая, с черными глазами. Красивая, хотя на иноземный лад. Она… – Перкар свел брови и задумался. – Она печальна и как будто чем-то озабочена. Даже, я бы сказал, испугана. И мне в каждом сне хотелось помочь ей. Мне слышалось, будто она называла меня по имени, но на каком-то непонятном для меня языке. Но имеет ли это значение?

– Конечно! Сон всегда что-то означает.

– Да, конечно, – пробормотал Перкар. – Потом я стал понимать ее язык, и… просто голова кругом. Когда я просыпаюсь, это остается.

– Что остается?

– Понимание ее языка. – Перкар глубоко вздохнул, сожалея, что сейчас с ним нет фляги с обжигающим воти.

– Например, я вижу тополь, но мысленно называю его не тополь, а «хекес».

Странное слово, сорвавшись с губ, оставило неприятный привкус.

– Я вижу небо, но называю его: «йа». Как если бы сны поглощали меня, становились мной…

Нгангата спокойно смотрел на него.

– Сейчас я скажу тебе, как понимаю твои сны. Мне кажется, Дух Реки чего-то хочет от тебя и это как-то связано со снящейся тебе девочкой. Или, возможно, ты ей самой зачем-то нужен; может быть, она богиня или могучая волшебница. Ты плывешь вниз по реке силою чар, насланных каким-нибудь богом или чародеем. Я думаю, что пленен вместе с тобой, потому что Дух Реки, при всем своем могуществе, не умеет нас различать. Как и для Владыки Леса, для него нет разницы между мной и тобой. Мы пришли к Реке вместе – вот и все, что известно Духу Реки. И потом, ты разбудил его, пытаясь вести лодку вверх по течению, тут-то он нас и заметил.

– Я виноват, – вздохнул Перкар.

– Ты столько раз уже произносил эти слова, что я перестал их воспринимать, – ответил Нгангата. – Я не сержусь на тебя, Перкар. По крайней мере уже не сержусь. Река несет тебя, влечет к некой цели.

– Да нет же, – возразил Перкар. – Во всем виновата моя глупость. Выбор Духа Реки, возможно, и пал на меня, но не без моего в том участия.

Перкар впервые поведал Нгангате о Богине Ручья, о своей любви к ней, о том, как она предупреждала его об опасности, поведал о том, что его семя и кровь смешались с водой.

Нгангата слушал его спокойно, не прерывая; он молча кивнул, когда Перкар закончил свой рассказ.

– Теперь понятно, – сказал он. – Я имел несчастье встретиться с героем, возлюбленным богини. Узнай я об этом, когда мы только познакомились, я бы ринулся прочь и до конца своей жизни старался бы тебя больше не встречать. – Нгангата язвительно усмехнулся. – Мое твердое правило: держаться подальше от героев.

– Я не герой, – сказал Перкар, – а дурак.

– Тут нет никакой разницы, – заметил Нгангата. – Герой – это дурак, прославленный в песнях. Герой – это плетение словес, дабы придать ошибкам трагический вид.

– Я не…

Нгангата вздохнул.

– А ведь и я в детстве слушал песни о героях. Поначалу я восхищался и воображал себя героем вроде Анту или Рутка. Но, повзрослев, я познал себя. Понял, что никогда не смогу быть героем – героями бывают только люди, а я все-таки не вполне человек. И как только я это понял, я стал слушать песни о героях иначе, Перкар. Я стал представлять себя не героем, но другом героя или его спутником. Или, может быть, врагом.

Он многозначительно взглянул на Перкара, желая удостовериться, что тот его верно понял.

Перкар и в самом деле начинал понимать – и, хотя он молчал, видно было, что слова Нгангаты болью отозвались в его сердце.

– Судьба товарищей героя не слишком завидна, Перкар! Они погибают, чтобы герой мог мстить за них, или предают, и тогда бывают наказаны. Земля, по которой ступает герой, усеяна костями его друзей и врагов.

Перкар закрыл глаза и мысленным взором увидел мертвые лица Эруки, Апада и безымянной старой женщины в пещере. Капака не был даже погребен. Нгангата, еле живой, слабел день ото дня. Вспомнилась ему и его возлюбленная – богиня, которая хотела остановить его, спасти от судьбы.

– Ей хотелось, чтобы я был мужчиной, а не героем, – признался Перкар и с ужасом почувствовал, как слеза сбежала у него по щеке. – Она пыталась сделать из меня мужчину.

– Это редкость среди богинь, – заметил Нгангата. – Обычно боги любят делать из людей героев. Это в их натуре. Они это делают не задумываясь. В том-то и заключаются их взаимоотношения с людьми.

– Это не снимает с меня вины, – проговорил Перкар.

– Нет. Но если героя воспевают – тогда вся вина слагается с него и взваливается на богов.

Перкар с гневом взглянул на Нгангату, слезы продолжали течь у него по щекам.

– Такая песнь будет ложью!

Нгангата презрительно фыркнул:

– Песни всегда лгут. На то они и песни.

Наступила ночь. Перкар лежал на спине, глядя на звезды. Лодка мягко убаюкивала его, но он не хотел засыпать, не хотел видеть сны, которые посылала ему Река. Нгангата, несомненно, прав. Город ниже по течению, темнокожая девочка, Река – все это привело его сюда насильно, помимо воли. Когда он окажется наконец в городе и исполнит все, что от него требуется, отпустят ли его тогда? Но желанный отдых, желанное облегчение, Перкар был уверен, может принести ему только смерть. Теперь же он ничего иного так не желал, как спасения Нгангаты. Перкар хотел освободить его от себя, чтобы Нгангата перестал быть товарищем героя. Друг не заслужил такой участи. Если «Экар Перкар» станет некогда песнью, там не должно быть эпизода, где Нгангата умирал бы у него на руках.

Перкар взял меч и положил его себе на грудь.

– Как зовут тебя? – спросил он.

– Не помню, – ответил меч.

– Я хочу спросить тебя кое о чем.

– Я слушаю, – ответил меч.

– Ты позволишь мне умереть? Перерезать все душевные нити вокруг сердца – сей же час, немедленно?

– Нет, я не смогу этого сделать, хоть ты и жаждешь смерти. Так уж я устроен.

– А что, если я брошу тебя в Реку?

– Вряд ли я позволю тебе это сделать.

– Ты жесток, Безымянный! Моя смерть – не лучше ли это для нас обоих?

– Возможно, и нет. А что, если тебе предстоит совершить замечательный подвиг?

– Я в это не верю. Никакой подвиг нельзя назвать замечательным.

Меч ответил не сразу. В вышине облако набежало на звезды.

– Йа-нэд, – промелькнуло в сознании у Перкара. – Облако.

– Харка, – сказал вдруг меч.

– Что?

– Так меня звали много-много лет назад. Как мечу мне давали много имен… Нефрит, Острый Клык… Но имя мое Харка. Я был совсем юным богом. Плохо помню уже. Я появился на свет в плоти орла и был убит. Но убившие меня были добры ко мне, они послали меня домой в горы. Владыка Леса принял меня, и так я стал этим мечом.

– Харка. Прекрасное имя. Харка, прошу тебя, позволь мне умереть. Я устал от того, что меня влекут неизвестно куда, помимо моей воли.

Меч издал звук, похожий на насмешливое фырканье.

– Что ты можешь об этом знать! – сказал он.

Перкар вновь замолчал, не зная даже, сможет ли он когда-нибудь не стыдиться себя. Но едва закрыв глаза, он крепко уснул. Рассвет разбудил его. Харка все еще покоился у него на груди.

– Ты вовремя проснулся, – сказал меч. – С тобой желают говорить.

Перкар, смущенный, сел. Солнце вставало, как огненная гора, прямо против носа их лодки. Перкар замигал. Нгангата еще не проснулся. Кто же тогда хочет с ним поговорить? Ярко блестевшее на берегу пятно едва не ослепило его. Берег в той стороне густо порос тростником и бамбуком; в лес, казалось, никогда не ступала нога человека. Лодка их только что миновала устье маленькой речки, песчаная коса, нанесенная впадающим потоком, тянулась к ним, похожая на язык.

На косе стояла женщина и смотрела на Перкара. Конечно же, это была она – хрупкая, прекрасная, сияющая в утренних лучах. Она плакала, не отрывая от него глаз. Едва Перкар заметил ее, как она шагнула к нему навстречу. Он видел, с какой неохотой она движется, как напрягаются мышцы на ее ногах, как если бы ее влекла вперед некая сила. Дойдя до кромки берега, она шагнула в воду и тут же растаяла. Перкар услышал ее тихий вскрик, похожий на звон серебряного колокольчика: он выражал муку и обреченность. Но тут же она вновь появилась, удаляясь от устья вниз по Реке.

– Я говорила тебе! – услышал он ее тихий, едва различимый голос. – Я предупреждала тебя, мой любимый! Но ты можешь спастись от него, а я не могу.

И она вновь исчезла, пожираемая богом Реки. Всегда, подумал Перкар. Каждый миг. Он давно знал, что она страдает, но только теперь начал понимать ее муку. А он-то похвалялся, что избавит ее от страданий, как будто она – маленькая девочка, которую обижает жестокий отец или сварливая тетка! Как, должно быть, ненавидела она его за эту похвальбу, за глупое непонимание ее страданий!

Она появилась – вдали и все еще смотрела на него. Ему послышалось: «Живи, Перкар!»