Текст книги "Утраченный воздух"

Министр народного просвещения Российской империи в 1911–1914 годы, Лев Аристидович Кассо, родившийся в Париже, учившийся в Парижском, Гейдельбергском и Берлинском университетах, многими родственными узами был связан с Бессарабией (его семья владела селом Чутулешть), неоднократно бывал в Кишинёве. Как министр он впервые в России ввёл обязательное начальное образование, и это большая заслуга. Бессарабцы были ему благодарны за помощь в открытии многих средних учебных заведений (только в Сороках его заботами были открыты три гимназии). Но, круто обращаясь с бунтующими студентами и профессорами, он оставил после себя недобрую память, снискав репутацию реакционера и охранителя самодержавия.

Добровольным и бескорыстным историографом бессарабского дворянства стал кишинёвец Георгий Безвиконный, опубликовавший в 1943 году в Бухаресте на румынском языке уникальный двухтомный труд «Молдавское дворянство между Прутом и Днестром».

Кишинёв был силён не только дворянством, но и купечеством. Купеческие капиталы способствовали росту промышленности, прежде всего пищевой. Купцы занимались благотворительностью и вносили в городскую казну немалые суммы, которые позволяли благоустраивать город. В 1863 году 3-ю гильдию купцов упразднили, но число горожан, занимавшихся мелочной торговлей, росло как на дрожжах. Общая численность лавок уже в 1865 году достигала двух с половиной тысяч. Евреи внесли в деловую жизнь города нечто новое – азарт погони за клиентурой. В ход пошли торговля вразнос, реклама, приманивание клиентов снижением цен, был внедрён мелкий потребительский кредит. В целях повышения конкурентных возможностей торговцы создавали паевые товарищества, торговые дома, сети кредитных учреждений. Евреи стали инициаторами создания акционерных обществ, использования других видов ценных бумаг. В 1871 году в Кишинёве открылись городской общественный и акционерный банки с капиталом в миллион рублей, а к 1877 году, когда Шмидт стал градоначальником, баланс акционерного банка составил уже 4 миллиона. При Шмидте в городе уже действовали ссудная касса, городское кредитное общество, общество мелкого кредита, ломбард. В 1891 году в городе числилось 73 купца I-й гильдии, 333 – II-й и около 5000 мелочных торговцев. А в 1897 году торговлей в городе занималась четверть горожан, учитывая то, что торговля становилась семейным делом и подчас три поколения оказывались в неё вовлечены. Статистика, конечно, скучное дело, но иногда без неё не обойтись.

К началу ХХ века в Кишинёве было уже 4 тысячи купцов с капиталом более трёх миллионов рублей. Бо́льшая их часть была евреями. Поэтому не стоит удивляться, что уже в 1870 году в Городской думе было 24 гласных заседателя иудейского вероисповедания, активно участвовавших в комиссиях по развитию города, среди которых особенно выделялись Гринберг, Дынин, Блюменфельд, Гросман, Левентон. Посты мировых судей долгие годы занимали Беренштейн и Блюменфельд. В 1900 году в городе пользовались известностью и доверием банкирские дома и конторы Грюнфельда и Блюменфельда, Бланка и Ефруси. Последний был не только банкиром, но и оптовым торговцем зерном.

Бессарабия занимала ведущее место по продаже хлеба. В Кишинёве зерновыми торговали 488 купцов-евреев, 10 – русских и 8 – молдаван. Среди хлебных торговцев выделялись Гершкович, Брюхес, Каменецкий. Они владели мельницами и макаронными фабриками. Зерном и шерстью торговал купец 1-й гильдии Израиль Мичник. Его торговый оборот в 1900 году равнялся пяти миллионам рублей. Для сравнения – годовой бюджет Бессарабии составлял 8,1 миллиона. Эти данные по крупицам были собраны в архиве Анатолием Штаркманом и опубликованы в Израиле в его книге «Кишинёвский дневник». Я их позаимствовала из его рассказа «Кишинёвская весна»[5]5
  Цикл рассказов А.Штаркмана о Кишинёве появился на интернет-сайте «Проза. ру».


[Закрыть].

Разумеется, еврейские купцы отчисляли в казну города значительные суммы. Отмечая, что водопроводом Кишинёв был обязан Бернардацци и Шмидту, не следует забывать, что деньги на его сооружение дали евреи. Карл Шмидт честно признавал, что своим процветанием город главным образом обязан им. Хотя изначально кишинёвские евреи находились под влиянием хасидизма, последствия Хаскалы́ (еврейского светского просвещения) сказались и на них по мере роста благосостояния. Состоятельные евреи стали отдавать детей в казённые гимназии и училища, посылали своих отпрысков учиться за границу, так что возникла в Бессарабии еврейская интеллигенция: врачи, аптекари, адвокаты, нотариусы, инженеры, учителя. Ярким примером может служить Соломон Иосифович Гроссман из бессарабского купеческого рода, выпускник Бернского университета, инженер-химик по специальности, отец писателя Василия Гроссмана. Наряду с идишем в еврейской среде теперь в ходу был русский язык. Начиная с конца 1860-х годов евреи стали приобщаться к русской культуре и вскоре заняли достойное место в кишинёвском обществе. Так формировался еврейский компонент особенного кишинёвского воздуха.

У дворян существовало Благородное собрание, деловые люди тоже нуждались в местах для общения. При Шмидте на углу Александровской и Губернской улиц (с 1896 года – Пушкинской) появилась гостиница «Лондонская», где собиралась деловая элита города. Там был и ресторанный зал, где играла музыка и кутила «золотая молодёжь», но были и отдельные кабинеты, где можно было побеседовать без свидетелей, где заключались крупные сделки. «Лондонская» никогда не пустовала. На углу Александровской и Семинарской была построена ничем не уступавшая «Лондонской» гостиница «Швейцарская», это тоже был центр, как теперь бы сказали, бизнес-элиты Кишинёва.

На огороженной площадке за Благородным собранием на зиму заливали каток. Вход туда был платным. По вечерам играла музыка и горели огни. «Обув железом острым ноги, скользить» по льду могли дети и взрослые из привилегированных и состоятельных семей. В Кишинёве их было достаточно. Проживали они в основном в верхней части города. Там появилось к этому времени немало комфортабельных особняков (всего в городе к концу XIX века насчитывалось десять тысяч домов, тогда как сто лет назад – их было лишь 300); лишь немногие были построены по проектам Бернардацци. Архитектор в это время работал больше по заказам города, но и они выполнялись в основном за счёт богатых горожан.

Сохранившиеся здания, построенные по проектам Бернардацци, сразу отличишь. Это Земская женская гимназия на пересечении улиц Подольской и Губернской (ныне Букурешть и Пушкина), примыкающая к гимназии церковная капелла в старорусском стиле (ныне церковь Святой Теодоры из Сихлы), построенная на средства княгини Вяземской (урождённой Крупенской), здание Народной школы, построенное в начале ХХ века в традиционном стиле из известняка в сочетании с красным кирпичом (ул. Н. Йорга и А. Матеевича), здание бывшего Окружного суда (ныне Управление железной дороги Молдовы), в котором в ноябре 1907 года судили известного разбойника Григория Котовского. Тандем Бернардацци и Шмидта давал блестящие результаты.

При Карле Шмидте были построены мосты, новая городская бойня и началось строительство больниц. Самой старой больницей Кишинёва была еврейская, открытая в 1828 году. Она существовала исключительно на пожертвования единоверцев, но евреи поначалу боялись туда обращаться в силу необразованности и предрассудков. И она первое время пустовала. В 1857 году больница располагала 30-ю кроватями, была единственным благотворительным заведением для всех бессарабских евреев, в ней уже лечилось в течение года до 400 больных. Но теснота была такой, что венерические, тифозные, инфекционные и хирургические больные ютились под одной крышей. Там же находилась и зловонная уборная, выгребная яма которой не чистилась месяцами. Умалишённые содержались в подвале, в центре которого стоял дубовый столб с кольцами, к которым привязывали больных. Только в 1870 году для «психов» построили отдельный домик с решётками на окнах.

В 1870 году, когда в Бессарабии было введено городское и земское самоуправление, еврейская больница, которая раньше подчинялась городской, стала самостоятельной. Ею стал управлять больничный совет, который ежегодно отчитывался перед Городской думой. Председателем больничного совета евреи избрали потомственного гражданина Бессарабии купца 1-й гильдии Илью Выводцова, дом которого был одним из самых богатых и аристократичных в Кишинёве. Членами совета были избраны братья Коганы, Гуревич и Тилновский.

Еврейская больница располагалась вдали от шумных улиц в самом конце Николаевской. Бюджет её был, прямо скажем, нищенский. Часто из клинических антисептиков ничего, кроме карболки, в больнице не было. Койку больные нередко делили на двоих. Из-за нехватки помещений срочные операции производили прямо на постели больного.

Помимо существовавшего в Кишинёве госпиталя, в еврейской больнице в 1878 году (во время русско-турецкой войны) был развёрнут лазарет; особенно много раненых он принял в 1879 году. К этому времени Моисей Борисович Слуцкий, практиковавший после окончания Харьковского университета в Бендерском уезде, уже два года трудился в еврейской больнице Кишинёва. В 1880-х годах там было 15 палат на 120 кроватей, богадельня на 20 кроватей и аптека. Необходимо было расширять площадь. В 1886 году тайный советник, доктор Д.И. Выводцов, пожертвовал на строительство нового больничного корпуса 10 тысяч рублей. Вскоре в должности старшего врача больницы был утверждён доктор Слуцкий. Своим авторитетом активного общественного деятеля и бессребреника доктор Слуцкий добился, чтобы городская управа из еврейского «коробочного» сбора выделила деньги на постройку трёх новых зданий еврейской больницы. Осенью 1898 года состоялось их открытие. За свою деятельность (возглавлял больницу более 50-ти лет с 1877 года, избирался гласным Городской думы, был членом многих попечительских советов) главный врач М.Б.Слуцкий был награждён царскими орденами Св. Станислава, Св. Анны и Св. Владимира, а также двумя орденами Румынии. С историей больницы и биографией М.Б.Слуцкого можно ознакомиться, прочитав его книгу «За три четверти века. Воспоминания из детства, юности и полувековой врачебной и общественной деятельности» (Кишинёв, 1927), я её нашла в отделе редких книг Национальной библиотеки Кишинёва.

В 1885 году в Кишинёве открылась инфекционная больница, основные корпуса которой были возведены к 1900 году под руководством инженера-архитектора Чекеруль-Куша при неусыпном наблюдении Фомы (Томы) Федосеевича Чорбы. Сын бедных родителей, он смог окончить кишинёвскую гимназию и медицинский факультет в Киеве на стипендию известного благотворителя, кишинёвского купца Чуфли. Поработав вначале в психиатрической больнице, он стал при Шмидте санитарным врачом города, спас Кишинёв от холеры, оцепив карантинами и приобретя в Варшаве две дезинфекционные камеры. Чорба ввёл в Кишинёве также прививки от оспы. Испытания многих вакцин он проводил на себе. Врач-инфекционист поддерживал профессиональные и товарищеские отношения с доктором Моисеем Слуцким, что шло на пользу городскому здравоохранению.

В годы русско-японской войны Тома Чорба отправился на Дальний Восток, на сопки Манчжурии, вместе с группой сестёр милосердия, среди которых была княжна Елена Юрьевна из знакомой уже нам семьи Кантакузиных. Там они развернули лазарет и спасли многих раненых. Таков был внутренний императив по Канту (нравственный закон), которому подчинялись многие образованные граждане Кишинёва, независимо от их состояния и национальности. Кстати, на русско-турецкую войну 1877–1878 годов добровольцами отправлялись и евреи, в частности доктор Леви, сын кишинёвского раввина. А выпускник кишинёвской гимназии № 1 Блюменфельд так отличился в Турецкой кампании, что был награждён орденом Св. Владимира, что давало право на получение дворянства.

При Шмидте в городе насчитывалось девять больниц, и в 1901 году решено было начать расширение земской больницы для душевнобольных в пригороде Кишинёва Костюженах. Подобного комплекса в ту пору в России было не найти. Финансировал строительство председатель Бессарабского земства барон шотландских кровей Александр Фёдорович Стуарт. До этого в 1884 году он открыл в Кишинёве детскую больницу. Архитектор Бернардацци, который выиграл объявленный конкурс, проектировал и руководил строительством одиннадцати корпусов больницы, двух зданий мастерских, дома для персонала. Его почерк угадывался не только в архитектуре, но и в колере: красная марсельская черепица перекликалась с красным кирпичом, они гармонировали со светлым котельцом-ракушечником. А когда наметился перерасход сметы, Бернардацци сам пожертвовал на строительство 17 тысяч рублей.

До сих пор живо предание, будто Костюжены названы в честь больных детей Стуарта – Кости и Жени. Это служило объяснением такой его щедрой благотворительности. Уже здесь, в Германии, изучая разнообразные материалы по этой теме, я узнала, что это имена детей из богатой, но несчастной семьи, не имевшей к Стуарту никакого отношения. Дети-гимназисты стали добычей волчьей стаи, когда кучер по дороге из Бендер в Кишинёв потерял дорогу во время метели, а мать их, узнав о случившемся, сошла с ума. Отец семейства пожертвовал деньги на психиатрическую лечебницу, куда её поместили. Возможно, это старая легенда.

До того, как барон Стуарт озаботился нуждами душевнобольных людей, больница в Костюженах уже существовала, и в 1894 году по плану архитектора-еврея Ц.Г.Гингера там был построен павильон для хронических больных. В начале 1898 года заведование Костюженской лечебницей принял бессарабец, доктор медицины, психиатр Анатолий Дмитриевич Коцовский. Он принимал непосредственное участие в строительстве, которое развернулось в 1903 году. Когда на территории больницы открыли два артезианских колодца и построили водонапорную башню, Коцовский организовал биологическую очистку вод. Но удивительно другое: профессор Коцовский создал в Костюженах театр «Синяя птица», на спектакли которого приезжала публика из Кишинёва. Этого ему показалось мало: он организовал при больнице симфонический оркестр, и сам был его дирижёром.

В статье «Золотой век „Жёлтого дома“» в книге кишинёвских краеведов Владимира Тарнакина и Татьяны Соловьёвой «Бессарабские истории» (Кишинёв, 2011) написано: «Работать в лечебницу приглашали лучших психиатров. В то время считалось, что больных, страдающих душевными недугами, нужно не только лечить, но и, по мере их выздоровления, возвращать в привычные условия жизни. Лечебница располагала 400 гектарами земли, имела сад, виноградник, прекрасную животноводческую ферму. Обитатели лечебницы занимались посевами злаков, кукурузы, разводили цветы, ухаживали за фонтанами. В различных мастерских занимались всевозможными ремёслами. В кузнице и механических цехах трудились те, кто имел в этом деле навыки. Женщины работали в пошивочных цехах, рукодельничали. Свои работы мастерицы выполняли с таким вкусом и аккуратностью, что у них от заказчиков не было отбоя. Богатые горожане заказывали у них дочерям на выданье приданое. К 1908 году Костюженская лечебница превратилась в лучшее психиатрическое учреждение России»[6]6
  Мне довелось бывать в этой больнице: более четверти века назад в Костюженах умерла моя мама, страдавшая болезнью Альцгеймера, проведя там менее месяца. Виню я в этом себя и младший медперсонал геронтологического отделения, людей заскорузлых, бессердечных и алчных. Санитарки, съедая приносимую мной еду, просто уморили её голодом и пить не давали, чтобы не убирать за ней (о памперсах в ту пору мы не слышали). Во времена доктора Коцовского такое было бы немыслимо.


[Закрыть]. Карл Шмидт заботился об улучшении социальных условий: в городе открывались приюты для бездомных и сирот (существовало Губернское попечительство детских приютов), практиковались бесплатные обеды для бедняков.

В 1889 году кишинёвцы получили первый общественный транспорт – конку. Первую линию трамвая длиною в шесть вёрст проложили специалисты Бельгийского акционерного общества. Вагон двигался по рельсам, но тащили его 2–3 лошади. Это был демократический транспорт, билеты были дёшевы, но и особых удобств не было, вагон был открыт всем ветрам, не было защиты от дождя и снега. До 1913 года, когда конная тяга сменилась электрической, существовал лишь один маршрут: от железнодорожного вокзала до инфекционной, как её называли, «заразной» больницы. Богатые люди продолжали ездить в каретах и фаэтонах.

Район Нового базара был бойким местом, а потому уже при Карле Шмидте тут сносили старые дома начала ХIХ века. «На их месте, как грибы после дождя, появлялись одно-, двух– и трёхэтажные здания магазинов, гостиниц, трактиров, доходных домов. Каждый пятачок земли тут приносил доход, поэтому не пустовал. Во дворах строили склады, рыли огромные подвалы и погреба для хранения продовольственных и промышленных товаров», – рассказывают авторы весьма ценной, на мой взгляд, книги о Бессарабии[7]7
  Владимир Тарнакин и Татьяна Соловьёва. Бессарабские истории. Историко-краеведческие журналистские расследования. Кишинёв, 2011.


[Закрыть]. В качестве примера построек нового типа они называют доходный дом купца Штейнберга на углу Армянской и Каушанской, в котором над входной дверью в медальоне стоит дата постройки – 1901. В его декоре угадывается рука Бернардацци. Редкое по красоте и комфорту здание предназначалось для очень состоятельных постояльцев. В каждой квартире имелась ванная и ватерклозет, там впервые был построен лифт, отапливался дом кафельными печами. Конечно, Кишинёв на рубеже XIX–XX веков не просто застраивался, но преображался. Развитие железной дороги, строительство веток, соединивших город с новыми рынками сбыта и приближавших его к Европе, тому немало способствовало.

Понимая значение для бессарабцев просвещения и образования, Карл Шмидт всемерно поощрял строительство и деятельность гимназий, училищ и школ. При нём было построено новое здание женской гимназии, новый корпус мужской классической гимназии № 1, основанной ещё в 1833 году, и новое здание мужской гимназии № 2, которое расположилось рядом с Казённой палатой на Александровской (в ней сейчас – корпус Политехнического института), заняв почти целый квартал до улицы Инзова (ныне – Лазо). При румынах (в 1920-е годы) в здании элитной мужской гимназии № 2 разместилось военное училище, оно не сохранилось. При советской власти – на этом месте построили здание КГБ. Завершала гимназический комплекс домовая церковь, детище архитектора М. Сероцинского. По желанию главного жертвователя почётного попечителя гимназии К.А.Наместника, храм получил имя равноапостольных Константина и Елены. К.А.Наместник стал первым старостой церкви, а когда он умер в 1905 году, то был погребён, как завещал, в склепе под церковью. При Советах в ней разместился планетарий. Что стало с иконами, утварью и останками первого старосты, можно только догадываться. В 90-х годах планетарий неожиданно сгорел, а после пожара здание было передано Церкви.

В 1895 году открылось профессиональное училище для девочек из бедных еврейских семей. Инициаторами его создания были сёстры Рашкован, Мария и Сусанна. Двухэтажное здание выстроили за два года, на средства семьи Мичник в память об их рано умершей дочери. При доме были открыты портняжная и кожевенная мастерские. Первоначально в училище обучались 50 девочек. Директором училища вплоть до 1940 года была Ревекка Николаевна Добрускина.

Сохранились воспоминания о Кишинёве художника Мстислава Добужинского, отец которого, офицер, в 1886 году был переведён из Петербурга в Кишинёв командовать 5-й батареей 14-й артиллерийской бригады. Это воспоминания мальчика-гимназиста, который прожил там два года. Они заслуживают доверия, поскольку отличаются непосредственностью, это своего рода зарисовки с натуры. Показательно, что после Петербурга Кишинёв, в который он попал в августе, показался мальчику деревней с жалкой речушкой в сравнении с Невой. «Я увидел маленькие домики-мазанки, широкие улицы и страшную пыль (которая потом сменилась невылазной грязью), визжали и скрипели арбы своими допотопными дощатыми колёсами без спиц, на этих «колесницах» возлежали черномазые молдаване в высоких барашковых шапках, лениво понукавшие невероятно медлительных волов: „Цогара, цо-цо“. Евреи катили тележки, выкрикивая: „И – яблок, хороших виборных, мочёных и – яблок“. Вдоль тротуаров, по всем улицам, тянулись ряды высоких тополей, всюду бесконечные заборы – плетни, и веяло совсем новыми для меня, какими-то пряными запахами».

Любопытны наблюдения будущего художника за переменами в природе Кишинёва при смене времён года: «В первую зиму после Петербурга Кишинёв был засыпан глубоким снегом. Мы иногда гуляли с отцом в большом городском саду, и я забавлялся, как тучи ворон и галок, когда мы хлопали в ладоши, снимались с голых деревьев и носились с карканьем и шуршанием крыльев, что мне напоминало наш петербургский Летний сад». «Весной Кишинёв необычайно похорошел. Уже в конце февраля стало теплеть, и вскоре все фруктовые сады, в которых утопал город и которыми были полны окрестности, ещё до листвы покрылись, как облаком, белым и бледно-розовым цветением черешен, яблонь и абрикосовых деревьев. Мы с отцом часто ездили в коляске за город и любовались этим странным и очаровательным пейзажем». «Осень принесла новые удовольствия, главным было – ездить в Архиерейские сады в окрестностях Кишинёва, где монахи позволяли мне угощаться виноградом и есть, сколько влезет, и я ложился под лозу и, нагибая гроздь к себе и не отрывая, объедался этими сочными чёрными ягодами».

Отец Добужинского снял одноэтажный дом с высокой крышей, большим двором и огромным фруктовым садом. Поскольку это был типичный кишинёвский двор состоятельного горожанина, интересно познакомиться с его описанием: «Наш сад, который летом стоял весь в розах, теперь был полон фруктов: у нас зрели райские яблочки, черешни, вишни, абрикосы и росло развесистое дерево с грецкими орехами. <…> За год наше пернатое население расплодилось, и двор весь был полон звуков – кудахтанья, гоготанья, кряканья; стрекотали цесарки, забавно шипели «шептуны» (тёмно-синие огромные утко-гуси) и голосисто распевали петухи. Были у нас и белые куры – „корольки“, лилипуты, с очень задорным крошечным петушком, необыкновенно гордо выступавшим. <…> В саду на свободе ползали большие черепахи, клавшие в землю продолговатые яйца, откуда вылуплялись миниатюрные черепашки с длинными хвостами; жил у нас также суслик и уж». Конечно, в пределах Кишинёва сегодня не встретить уже такого поместья, но в пригородах, тем более сёлах – сколько угодно, разве что без черепах и сусликов.

Хотя к этому времени многие улицы города были замощены булыжником, пыль и грязь основательно донимали его обитателей. Добужинский вспоминает: «Мы жили довольно далеко от гимназии, и первое время отец по дороге на службу отвозил меня в гимназию в своей казённой коляске и заезжал за мной после уроков. Когда я ездил один, то, догоняя моих товарищей, месивших грязь, забирал их к себе, и экипаж подъезжал к гимназии, обвешанный гимназистами, что производило большой эффект. Если я ходил пешком, то грязь засасывала калоши». Могу засвидетельствовать, что и сто лет спустя в Кишинёве летом было пыльно, осенью и по весне грязно, в некоторых местах без резиновых полусапожек было не обойтись.

К приезду Добужинских в городском саду уже был открыт памятник Пушкину, учащиеся гимназии участвовали в торжествах. Стихи поэта заучивали на уроках. Художник упоминает о том, что с отцом вечерами они говорили о Пушкине, который был отправлен царём в эту Тмутаракань. В Кишинёве они тоже скучали по родным северным краям.

Весьма существенны свидетельства Добужинского о порядках в местной гимназии. Поскольку в 1-й гимназии, более аристократической, свободных мест не оказалось, его приняли во второй класс 2-й мужской гимназии. Обучение велось на русском языке, но изучались древние языки – латынь и древнегреческий, а также французский, немецкий и румынский. Тогда гимназия помещалась в старом длинном одноэтажном здании с большим садом и двором. В новое здание на Александровской гимназия переедет в 1895 году, после отъезда Добужинских. «Меня усадили в классе на первую скамейку рядом с рыжеватым Рабиновичем, он и остался моим соседом и сделался приятелем, – вспоминает Мстислав Валерианович. – В классе было много еврейских мальчиков, караимов, немцев и молдаван, меньше всего было с русскими фамилиями, и вообше 2-я гимназия – наша – по сравнению с 1-й была весьма демократической, все были одинаковыми товарищами; были мальчики из богатых семей, как англичанин Горе и румын Катаржи, были и очень бедные, как сын кузнеца Антоновский и извозчика – Гесифинер».

Семидесятые годы XIX века были отмечены значительным увеличением числа евреев-учащихся в общих учебных заведениях и созданием значительного слоя дипломированной интеллигенции. Убийство Александра II, который не был антисемитом и был даже расположен к евреям в первые годы своего царствования, ознаменовало начало значительных перемен в политике царского правительства по отношению к евреям. Если прежние указы способствовали распространению среди евреев светского образования, то при Александре III, человеке малообразованном, антисемитски настроенном, доступ евреев к высшему и среднему образованию был ограничен «процентной нормой», которая с 1887–1888 учебного года стала источником тревоги, горечи и слёз для нескольких поколений еврейских молодых людей и их родителей. А во времена Добужинского в Кишинёве ещё не было процентной нормы.

Гимназия дышала уже русско-еврейским воздухом. О его присутствии говорят и воспоминания доктора Моисея Слуцкого, о котором шла речь выше. Будучи гимназистом, он дружил с Константином Балтаги, сыном православного священника, протоиерея Фёдора Балтаги, настоятеля Свято-Ильинской церкви. «В скромном домике, который он занимал, особенно в ещё более убогом флигельке, постоянно происходили собрания молодёжи обоего пола, сначала гимназистов, а потом студентов, и что удивительнее всего, постоянными участниками этих собраний были евреи». Дело было не только в том, что Ильинская церковь находилась в бедном приходе и район этот изначально был заселён евреями. Видимо, духовенство Кишинёва той поры не было настроено антисемитски. Молодых людей, собиравшихся на огонёк в домике Балтаги, сближали и профессиональные интересы. Не случайно дочь священника Маша, окончив в 1871 году гимназию, решила поехать в Цюрих изучать медицину, как и Моисей Слуцкий, двумя годами ранее поступивший в Харькове на медицинский факультет. Мария Балтаги стала первой женщиной-врачом в Кишинёве.

В подтверждение сказанного о веротерпимости в то время высшего духовенства Кишинёва хочу рассказать о семье ещё одного настоятеля всё той же Ильинской церкви, Георгия Васильевича Дынги. Его имя назвала мне недавно моя закадычная подруга (с первого класса мы сидели на одной парте одесской школы и до сих пор душевно «намертво» связаны). Аллочка Паращук показала мне фото прадеда – седобородый величавый старец в рясе с нагрудным крестом, сказав при этом, что когда-то в Кишинёве он был известным лицом в мире духовенства. И вот здесь, в Германии, работая над задуманной книгой, в «Бессарабских историях» я прочитала: «Не менее примечательной личностью являлся и протоиерей Георгий Васильевич Дынга, который прослужил в Ильинской церкви четверть века. Дом священника стоит до сих пор, старое здание на улице Бэнулеску-Бодони, 53…». Я просто задохнулась от счастья – какая находка! В «Бессарабских ведомостях» от 9 мая 1906 года я прочитала: «Награждён орденом Св. Владимира 3-й степени протоиерей Ильинской церкви Георгий Дынга».

Я ведь хорошо помню дочь настоятеля Дынги, Зинаиду Георгиевну, высокую сухощавую бабушку моей подружки, «бабу Зину», которая, провожая нас по утрам в школу, неизменно осеняла крестом. Старый Дынга выдал дочь за сына своего коллеги, по фамилии Паращук (его захоронение значится в списках Армянского кладбища). Сын священника Паращука выучился на ветеринарного врача. В таком качестве я и знала дедушку Аллочки: неразговорчивый старик с кустистыми бровями. Угрюмость я ему прощала из-за его любви к животным. Это он принёс в дом двух собак – овчарку Альму и пекинеску Юки. Единственный сын ветеринара, Валентин Леонидович Паращук, и был отцом моей подружки Аллочки, для меня – «дядей Валей». И вот Валентин влюбляется и женится с родительского – если не благословения, то согласия – на девушке из некогда состоятельной еврейской семьи Фанечке Клейман. Рождаются дети – Аллочка и её старший брат. Война застаёт их в Одессе, где Клейманов хорошо знают. Валентин – на фронте. Аллочкин дед, понимая, что грозит невестке и внукам, первым делом обливает серной кислотой брачное свидетельство сына и умело вытравляет девичью фамилию и национальность невестки. Затем нанимает подводу и перевозит их всех в Тирасполь к верным друзьям, где они прожили всю оккупацию. Мать невестки – «бабу Аню» прятали в подвале, а я-то всё удивлялась мучнистому цвету её лица. (В их дом я попала в начале 1945 года, но о еврейских корнях Аллочки узнала лишь десять лет назад.) Аллочкин брат называл «бабу Аню» бобэле, но и это не наводило меня на мысль о её еврействе. «Особенный еврейско-русский воздух» в середине ХХ века ещё существовал.

При Карле Шмидте было открыто ремесленное училище, а реальное училище преобразовано в реальную гимназию (в этом здании на улице Пирогова, ныне – Когылничану уже много лет находится филологический факультет университета). Карл Шмидт мечтал об открытии в городе университета, ведь в соседней Одессе существовал Новороссийский университет, и Высшие женские курсы открылись. Но реализовать свой замысел Шмидт не смог. Зато ему удалось в 1899 году открыть трёхклассную Торговую школу, в которой стали заниматься 140 учеников. В попечительский совет вошли самые видные коммерсанты города: Бокал, Клигман, Мичник, Рейдель. А председателем совета избрали действительного статского советника Карла Александровича Шмидта. Конкурс был беспрецедентным, что объяснимо отсутствием процентной нормы для поступления в школу еврейских детей, хотя в то время она уже была введена и повсеместно действовала. Чтобы как-то разбавить этнический состав учащихся, состоятельные евреи оплачивали обучение мальчиков-христиан из малообеспеченных семей. Понимая важность коммерческого образования для их города и видя, что приток желающих учиться растёт, Шмидт добился согласия властей на строительство нового здания. В 1903 году его заложили на Могилёвской улице, строили из бутового камня по плану городского архитектора М.Е. Еллади. Здание было готово через два года. Но два еврейских погрома в Кишинёве в 1903 и 1905 годах и неудачи в русско-японской войне негативно сказались на Торговой школе. От закрытия это учебное заведение спасло решение открыть на её основе семиклассное Коммерческое училище. Оно работало успешно. После 1944 года в этом красивом особняке разместилась средняя школа № 2, которую окончил мой сын. Здание очень пострадало во время землетрясения 1977 года.