Текст книги "Утраченный воздух"

Что касается образования евреев, то в 1850-е годы Министерство народного образования стало создавать казённые еврейские училища в черте оседлости, и Кишинёвское общественное училище было преобразовано в два казённых. Помимо этого функционировало 26 хедеров. В них обучалось 306 мальчиков и 137 девочек. В 60-е годы к ним прибавились частные мужские училища и женские школы. В это десятилетие 34 еврейских мальчика учились и в обычных гимназиях. Причём способных бедняков освобождали от платы за обучение, одевали, кормили, выдавали учебники бесплатно. Благотворительность по отношению к еврейским детям окупалась щедрыми пожертвованиями еврейских купцов. Но уже в 1880-х годах ситуация меняется в худшую сторону: вводится процентная норма для еврейских детей в государственных школах. Тогда наступает пора Талмуд-Тор. Это благотворительные училища для еврейских детей из неимущего класса, где заботились не только об учёбе, но и о материальном содержании воспитанников. В городе их было четыре. Перейдя на язык статистики, можно сказать, что, согласно переписи населения 1897 года, в Кишинёве проживало 50 тысяч евреев (почти половина населения), русских – 29 тысяч 299, молдаван – 19 тысяч 81, поляков – 3 тысячи 247, немцев – 1 тысяча 270, болгар – 925. При этом училось 5 тысяч 12 детей, из них – 3 тысячи еврейских.

Губернский предводитель дворянства М.Н. Крупенский при Карле Шмидте начал строительство дворянского пансиона-приюта. Его план вынашивался давно. Этот великолепный дворец с собственной электростанцией, больницей, баней возводился на Садовой по проекту архитектора В.Н. Цыганко, который был известен тем, что построил великолепное здание Зоологического, сельскохозяйственного и кустарного музея Бессарабского губернского земства (ныне – Национальный музей природы и этнографии). В 1905 году дворянский приют был открыт, но содержание пансионеров легло непосильным бременем на казну, и в 1908 году решением Кишинёвской Думы особняк был отдан под 3-ю мужскую гимназию. В год празднования столетия присоединения Бессарабии к России гимназия получила имя Николаевской, и когда в июне 1914 года происходило освящение памятника Александра I, царская семья во главе с императором Николаем II посетила и Николаевскую гимназию.

«Гобсек в юбке», княгиня Вяземская, субсидировала строительство здания для богадельни. Оно было возведено тоже на Садовой (ныне – улица Матеевича). Роскошное здание строилось тоже по проекту В.Н. Цыганко. В нём в дальнейшем располагались больница, казарма, лицей им М.Эминеску, сельхозинститут, ныне – консерватория.

Карл Шмидт всемерно способствовал поднятию культурного уровня горожан. При нём открылись первые бессарабские музеи – музей Понта Скифского (не сохранился) и музей земства. Прекрасное здание этого музея было построено на средства барона Стуарта. Он подарил ему и мебель, книги. Стуарт учредил Бессарабское общество естествоиспытателей, которое за годы существования (1906–1917) опубликовало шесть томов научных трудов, провело палеонтологические раскопки у села Тараклия и немало способствовало просвещению молодёжи.

При Шмидте в Кишинёве открылся драматический театр Пушкина (Пушкинская аудитория). Своей труппы ещё не было, но привозили спектакли из других городов, так что возникло Общество любителей драматического искусства. В 1881 году состоялось официальное открытие Публичного сада, чугунную решётку для которого по чертежам Бернардацци отлили в Одессе.

26 мая 1885 в городе был открыт памятник Пушкину. Инициаторами его возведения были Карл Шмидт, два еврея: доктор Левентон, член Городской думы, и Лазарев, преподававший в Еврейском училище, председатель городского Общества любителей драматического искусства, и один русский – педагог и пушкинист, преподаватель русского языка и словесности в 1-й мужской гимназии А.Н.Шимановский. Они по подписке собирали деньги, Дума также выделила одну тысячу рублей, средств хватило, чтобы заплатить за работу известному скульптору Александру Михайловичу Опекушину, который изваял памятник поэту в Москве. Там он стоит в полный рост, а для Кишинёва мастер изготовил бронзовый бюст поэта, точную копию верхней части московской статуи. Памятник был установлен в боковой аллее городского парка на изящной колонне красного гранита и обнесён цепями. Опекушин приезжал в Кишинёв и руководил возведением постамента и колонны. Долго решали, что написать на постаменте. В конце концов выбили годы пребывания поэта в Бессарабии и стихотворные строки: «Здесь, лирой северной пустыни оглашая, скитался я…».

Это первый памятник Пушкину в провинции. Его появление свидетельствует о переменах в общественном климате города. Кишинёв, в котором евреи составляли половину населения, обращаясь к русскому поэту, с упоением твердил его строку: «Твоей молвой наполнен сей предел», – и это самое яркое свидетельство того, что еврейская доминанта в его воздухе уже сформировалась, что началось взаимодействие и взаимовлияние русского и еврейского начал, и город стал полниться «особым еврейско-русским воздухом».

Заметим, что и в Одессе на деньги горожан в апреле 1889 года в начале Приморского бульвара, напротив здания городской Думы, был установлен памятник А.С. Пушкину работы петербургского скульптора Ж.А. Полонской и архитектора Х.К. Васильева. Тогда же в Одессе улицу Итальянскую назвали именем поэта. А в Кишинёве после установки памятника Губернскую улицу тоже стали называть Пушкинской.

Кишинёвцы заказали Опекушину ещё один памятник – Александру II. Он был установлен у входа в Публичный сад, который стал называться Александровским. Царь был представлен во весь рост, в руках он держал свиток с указом об отмене крепостного права. По углам постамента находились четыре двуглавых орла, символы Российской империи. «В эпоху Александра II вся богатая еврейская буржуазия была совершенно лояльно настроена по отношению к монархии, – пишет М.А.Алданов. – Так же были настроены и многие бедные евреи, которые не пользовались никаким почётом, не получали ни титулов, ни медалей». Величественный памятник Александру-Освободителю был снесён и уничтожен в 1918 году при румынах. Через 10 лет на этом месте возведут памятник молдавскому господарю Штефану чел Маре.

По инициативе неутомимого Карла Александровича Шмидта в городе в 1902 году была сформирована добровольческая команда пожарного общества. Её возглавил уже знакомый нам дворянин, инженер-технолог и архитектор Михаил Константинович Чекеруль-Куш. Более десяти лет дружина существовала на собственные средства. В ту пору ещё пожарных машин не имелось, команда владела обозом с линейкой (дрожками), пароконной и двумя одноконными бочками, а также необходимым инструментом: баграми, топорами, штурмовыми и спасательными лестницами. 60 спасателей-волонтёров имели рабочую форму с касками и парадные мундиры. Отбор в команду был строгий, попасть в неё почиталось за честь. По субботам Куш проводил учения и тренировки своей команды. В обычные дни её члены занимались каждый своим делом, здесь были и служащие, и рабочие. Требовались сила, сноровка, отвага и определённые нравственные качества. Повторяю, служба была добровольной и существовала на пожертвования и собственные средства.

Куш оказался отличным организатором и хозяйственником. Пожары и стихийные бедствия вроде наводнения 1909 года то и дело случались, и средства нужно было добывать. В 1912 году Куш организовал при дружине артель трубочистов из 30-ти человек, их труд оплачивали жители-заказчики. Он открыл первое техническое бюро по составлению проектов и смет строительства гражданских и промышленных объектов, пошли денежные поступления. Весной 1914 года на собственные средства он организовал при пожарной команде духовой оркестр, который вскоре начал приносить доход. Так ковалась гражданская инициатива и крепло чувство ответственности за порядок в своём городе.

По словам известного, ныне покойного, краеведа, старшего инспектора муниципального управления культуры Петра Старостенко, «Александр Иосифович Бернардацци в паре с городским головой Карлом Шмидтом приняли город азиатским, а оставили потомкам город европейский». Европейское архитектурное начало тоже способствовало рождению «особого еврейско-русского воздуха». Он возникает там, где рядом с особняками Катаржи, Семиградовых, Дадиани, Крупенских, Мими появляются прекрасные здания, где на ажурных металлических кружевах балконных решёток можно рядом с датой постройки прочесть в вензелях инициалы еврейских владельцев. Вот несколько примеров: год постройки– 1882, инициалы владельца – «ШС» – Шая Стопудис (был такой купец 1-й гильдии), или вензель «Г» – инициал хозяина дома Авраама Шимоновича Гринберга, крупного общественного деятеля Кишинёва (двухэтажный особняк на углу Пушкинской и Николаевской), а на изящном особняке на Подольской (ныне улица Букурешть, 60) на фронтоне и сегодня можно увидеть инициалы успешного архитектора Цалеля Григорьевича Гингера – «ЦГ», а на другом его крыле дату постройки – 1899, роскошный дом Паутынского на Александровской входит в сознание горожан как «Аптека Когана» (Коган поначалу арендовал половину дома, а потом выкупил его полностью), а знаменитый «Дом Херца» на Александровской, построенный при Шмидте в 1903 году в стиле венского барокко, становится известен следующему поколению как дом Клигмана. (На самом деле дом Клигмана в неоклассическом стиле был построен рядом двадцатью годами ранее, но это не столь существенно.) Из этих примеров видно, что в то особое время русскому дворянину не зазорно было соседствовать с еврейским предпринимателем. Казалось, процветанию и репутации города под мудрым руководством Карла Александровича Шмидта ничто не угрожает, но вот наступил 1903 год…

Глава 7. Кишинёв – город резни

Успехи прогресса, столь заметные в облике Кишинёва, плохо сочетались с бедностью, отсталостью и невежеством люмпенизированного городского люда. Просвещение и образование его не коснулись. Тяжёлое пьянство усугубляло положение русской бедноты. Евреев не любили, им завидовали. Православные низы были благодатной почвой для расцвета антисемитизма. Почву нужно взрыхлять и унавоживать. История сохранила имена тех, кто особенно потрудился на этой ниве.

Первым следует назвать Павла Александровича Крушевана. Горяч был смолоду – южная кровь, горд, самолюбив. Патологическая ненависть к евреям, «врагам отечества и человечества», сжигала бессарабца, принадлежавшего к некогда знатному, но обедневшему боярскому роду. Ненависть юдофоба (своего рода болезнь) вела его по жизни. Доктор Яков Бернштейн-Коган, который учился с Крушеваном в гимназии, рассказывал: «Ещё в гимназии Крушеван проявлял признаки психического расстройства, а в последний год у него случались просто приступы безумия». Его не удовлетворили положение акцизного чиновника и приобретённая репутация даровитого беллетриста, он решил броситься в гущу политической борьбы, стать спасителем отечества. Спасать Россию следовало от еврейского засилья. Газета представилась ему подходящим оружием. Юдофобский «Бессарабец», основанный им в 1896 году в Кишинёве (краеведы уверяют, что обнаружили дом, где он издавался) и печатавший безнаказанно ежедневно из номера в номер оскорбительные и подстрекательные статьи против евреев, сыграл немалую роль в том, что этот благополучный город (его ведь миновали погромы, прокатившиеся по России в 1881–1882 годы) в апреле 1903 года превратился в город резни.

Газета не приносила редактору дохода, более того, Крушеван немало задолжал еврею, поставщику бумаги, но он изворачивался, как мог, энергии и самоотверженности ему было не занимать, и выпуск «Бессарабца» продолжался. Мне показалось странным, что в статье о Крушеване в интернетовской «Википедии» сказано, что газета закрылась якобы в 1901 году. Что это? Желание вывести Крушевана из-под обвинения или неосведомлённость автора статьи? Между тем в главной московской библиотеке, в бывшей «Ленинке» (ныне Российская Государственная библиотека), хранятся полные комплекты «Бессарабца» за 1896–1905 годы, как и другие крушевановские издания: кишинёвский «Друг» (1906–1909), петербургское «Знамя» (1902–1905). В «Знамени» в августе-сентябре 1903 года он опубликовал «Протоколы сионских мудрецов», эту фальшивку, которая благополучно перебралась из ХХ-го в ХХI век и продолжает шествие по планете. Заметим, Крушеван опередил на два года Сергея Нилуса, которому одно время приписывалось авторство этого клеветнического сочинения. «Протоколы» вызвали горячий интерес самодержца, он на полях делал одобрительные пометки, и был глубоко разочарован при известии, что это – фальшивка (Столыпин доложил). А кто же их автор?

Наш современник, итальянский писатель Умберто Эко в романе «Пражское кладбище» (2011), отвечая на этот вопрос, рассказывает о гнусностях единственного вымышленного персонажа его романа, негодяя Симонини. Предполагаемый автор «Протоколов» предстаёт в густом окружении личностей исторических, по большей части тоже негодяев. Под конец мелькает имя Рачковского, агента царской охранки, вице-директора Департамента полиции в 1905 году. А переводчица книги «Пражское кладбище» на русский язык Елена Костюкович на вопрос, кто же сочинил этот пасквиль на еврейство, отвечает однозначно: «Поди, какой-нибудь русский крушеван или другая аналогичная сволочь». Эмоциональная, но ёмкая оценка Крушевана! При этом она задаёт попутный вопрос: «Кто слово погром ввёл в чужие языки?» Тут уж не отвертеться. Слово русское. Весть о кишинёвском погроме мгновенно разнеслась по Европе и, преодолев океан, достигла обеих Америк, а слово погром вошло в лексикон европейских народов. И Крушеван к этому причастен.

Что стало поводом кишинёвского погрома? Ранней весной 1903 года в Дубоссарах был убит 14-летний Миша Рыбаченко, и газета «Бессарабец» сразу же оповестила читателей о «ритуальном убийстве». Приводились душераздирающие подробности: труп весь исколот по ходу вен и артерий, защиты рот и глаза… Слухи множились и разжигали ярость малообразованного христианского населения. Газета призывала «перерезать всех жидов». Однако правда всё же всплыла: судмедэксперт заключил, что отсутствуют признаки ритуального убийства, а следствие докопалось до виновников: родственники из-за наследства убили подростка. Убийцы признали, что они искололи труп «под жидов», о чём Крушеван, не моргнув глазом, демонстрируя «объективность», всё же оповестил читателей, но этого уже никто не хотел слышать. Тем более что антиеврейский настрой в газете был по-прежнему силён.

Вот строки из статей: «Чуждые чести, совести, правды, евреи только и думают о том, как бы получше ограбить бедных крестьян». «Евреи – поддельщики, они подделывают всё: деньги, документы, продукты…» «Евреи действуют совокупно – все за одного, один за всех, и мы должны соединиться для отпора в одну артель». Покровительство, которое оказывали газете в главном управлении по печати за её «русский», «патриотический» дух, сводило на нет все попытки городской администрации в лице Карла Шмидта умерить её юдофобский пыл. В течение нескольких месяцев антиеврейская агитация будила зверя, первобытного дикаря, который дремлет во многих людях (читайте Фрейда!).

«Просветительская» деятельность Крушевана находила полное понимание и поддержку вице-губернатора В.Г.Устругова, на плечи которого губернатор фон Раабен, человек добродушный, «приятный во всех отношениях», но утративший контроль над делами, переложил все повседневные проблемы управления Бессарабией. Устругов изыскивал время писать и печатать у Крушевана в «Бессарабце» свои юдофобские статьи. Считая евреев «чумой, напавшей на губернию», и своим проклятием, рьяный служака Устругов притеснял их как мог, вводя различные ограничения с крайней жёсткостью, зачастую преступая рамки и без того суровых по отношению к евреям законов. Жалобщиков гнал в шею. Обидчиков евреев ни разу не наказал. Сослуживцы и подчинённые брали пример с вице-губернатора-антисемита. Потому-то и складывалось в низах мнение, что расправа с евреями угодна высшим властям и останется безнаказанной.

Начальник местного жандармского отделения полковник И.Г.Чарнолуский видел в евреях источник антиправительственных революционных настроений, а потому поддерживал издания Крушевана как надёжный заслон на пути государственной крамолы.

Параноидальная зацикленность Крушевана на иудейском враге привлекла внимание состоятельного купца-подрядчика Георгия Пронина, который за финансовую нечистоплотность был выдворен из Одессы, где он хорошо «нагрел руки» на мощении улиц. Обосновавшись в Кишинёве, прохвост уподобился щуке, которую бросили в реку: он и здесь трудился «по специальности». Подрядившись привезти первоклассную брусчатку, которой мостили якобы саму Красную площадь, он вместо гранита поставил в Кишинёв бросовые отходы. Прибыль он получил баснословную, но тут дорожку ему перебежали конкуренты-евреи, заказы стали уплывать к ним, поскольку работали они качественнее и дешевле. Репутация подрядчика зашаталась, доходы резко сократились; он жаждал отомстить жидам.

И Пронин сделал ставку на Крушевана. Тот писал дни и ночи, как одержимый, а Пронин поддерживал автора деньгами и распространял его писания среди своих рабочих. Он не пожалел средств, чтобы нанять писца, который переписывал во множестве письма-воззвания, своего рода листовки, которые расходились в трактирах, харчевнях, кабаках, на базарах. Они были обращены к непросвещённой публике, играли на чувствах простонародья. Вот образчик подобной стряпни, сохранившийся у хозяина трактира «Москва» Григорьева: «Так издевается этот подлый народ над нами, русскими… А сколько они приносят нашей матушке России вреда?.. Они хотят завладеть ею. Они печатают разные прокламации к народу, чтобы возбудить его против власти, даже против нашего царя-батюшки, который знает, что за подлый, лукавый, лживый и сребролюбивый это народ и не даёт ему воли. Вот они и хотят этими смутами под шумок добиться себе большой воли. А дай только волю жиду, тогда он воцарится на нашей святой Руси, заберёт всё в свои лапы и будет не Россия, а Жидовия». И тут же попутно доверенные (купленные) людишки распускали слухи о том, что сам царь-батюшка разрешил на Пасху бить жидов в течение трёх дней. Отправлялись гонцы и в окрестные сёла, но многие молдаване отказывались примкнуть к погромщикам: «У царя есть войско, пусть солдаты бьют жидов, нам это без надобности». Хотя нашлись и охотники пойти в город с вилами и топорами ради поживы.

Избранный глава совета кишинёвских ремесленников А.И.Степанов жестоко ненавидел евреев, видя в них успешных конкурентов. Личность тёмная, необразованная, он вошёл в роль защитника христианских тружеников от «кровопийц и эксплуататоров» евреев. Он оказался верным сподвижником Пронина.

По мнению очевидца погрома доктора М.Слуцкого, Устругов создал почву для него, но главным организатором он считает начальника охранного отделения фон Левендаля. Тот прибыл в город в декабре 1902 года и явился исполнителем тайных приказов, исходивших из Петербурга. Кишинёв был выбран для погрома как самый еврейский город царской России. Пронин, частенько захаживавший к фон Левендалю, обеспечил прибытие в город нескольких десятков пришлых люмпенизированных рабочих-громил, которым были даны инструкции возглавить запланированное действо. Погромщики разделились на шесть групп и под предводительством подготовленных главарей устремились в нижний город. Они знали, куда идти, какие дома и квартиры крушить, ведь расположенные по соседству дома христиан остались нетронутыми. Стало быть, погром готовился заранее. Жертвами ярости погромщиков оказались не богачи, а бедняки и евреи среднего достатка. В пасхальные дни 6–8 апреля за три дня беснования пьяной черни при полном невмешательстве городской полиции и военного гарнизона было убито 49 евреев, 586 ранено, разгромлено свыше 1500 еврейских домов и лавок. А тем, кто интересуется подробностями, рекомендую исторический роман Семёна Резника «Кровавая карусель», где в виде документальных вставок приводится «ПРОТОКОЛ, 1903 года, апреля 9—12 дня, Судебного следователя по важнейшим делам округа Кишинёвского Окружного суда, при нижеподписавшихся понятых….» В нём всё перечислено. А наиболее въедливым советую обратиться к научному исследованию американского историка, христианина, Эдварда Джаджа «Пасха в Кишинёве. Анатомия погрома», 1992 год. В русском переводе эта книга появилась в 1998 году.

Фон Левендаль днём 7 апреля посетил фон Раабена, чуждого антисемитизма, для которого погром стал полной неожиданностью, и посоветовал растерявшемуся губернатору не передавать власть в городе военному командованию. Полицеймейстеру Ханжонкину фон Левендаль внушил, что местная полиция не должна вмешиваться в беспорядки до получения соответствующего приказа из столичного департамента полиции, директором которого был Лопухин, человек Плеве.

Сам Левендаль остановился в Кишинёве в доме Ландау на Александровской и гарантировал хозяевам неприкосновенность в дни погрома. А многочисленной родне хозяина, укрывшейся в его доме, фон Левендаль обеспечил безопасность, как говорили, за приличную мзду. В то же время нашлись христиане, которые безвозмездно укрывали евреев: к примеру, бывший городской голова К.П. Шуманский, протоиерей Н.В. Лашков, армянский архиерей.

Первые официальные сообщения в российской печати о произошедшем в Кишинёве имели тенденцию изображать погром как спонтанный взрыв затаённой вражды между евреями и христианами. Когда в Кишинёв прибыл из столицы начальник Департамента полиции Министерства внутренних дел, евреи вручили ему докладную записку, в которой опровергалось это объяснение, указывалось, что прежде между евреями и христианами в Бессарабии не было серьёзных конфликтов. В записке говорилось об антисемитизме местных властей, о подстрекательских статьях в газете Крушевана «Бессарабец», о гулявших по городу грязных рукописных листках, объявлявших от имени царя разрешение на избиение евреев в течение трёх пасхальных дней, а также о бездействии губернатора фон Раабена, полиции и армии, о том, что отряд еврейской самообороны был рассеян полицией. И всё это соответствовало действительности.

Доктор Слуцкий в своих воспоминаниях пишет, что в квартале вдоль улицы Пушкинской, от Николаевской до Харлампиевской, шли сплошь еврейские лавки. В день погрома хозяева и приказчики держали оборону, вооружившись дубинами и вилами, и громилы не решились напасть. Но прибыли полиция и отряд драгун, защитников они разогнали, кое-кого из евреев арестовали, и начался грабёж. Из лавок не просто тащили, увозили товары. Магазин Ландесмана ограбили дочиста, переодевались в новое тут же на месте.

Справедливые жалобы евреев не захотели слушать. Их записка не была учтена, и в циркуляре, который вышел из недр министерства Плеве и был адресован губернаторам, градоначальникам и обер-полицмейстерам Российской империи, вина за случившееся возлагалась на самих евреев. Черносотенец Крушеван и его пособники ликовали. В то же время Лев Толстой и профессора Московского университета В.И.Вернадский, С.Н.Трубецкой и другие деятели русской культуры (свыше 300 подписей) обвиняли правительство в попустительстве кровавому злодейству. Их негодующие голоса старались заглушить.

Градоначальник Кишинёва Карл Шмидт, потрясённый случившимся, явился в Еврейскую больницу, чтобы выразить сочувствие пострадавшим, оказал материальную помощь (в одесской пекарне заказал хлеб для больницы, отдал ей весь личный запас дров). В Еврейской больнице ему были рады, главный врач Моисей Слуцкий обнял его как брата. В своей книге «В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года» (Кишинёв. Типография М. Авербуха, 1930) он пишет: «С прекращением погрома в городе наступило сравнительное спокойствие. Но не то было в больнице. Полиция подбирала всех убитых, валявшихся на улицах, во дворах и разгромленных домах, и доставляла их в больницу, а обитатели этих домов, особенно на окраинах, разбежавшиеся по всему городу и возвратившиеся после окончания погрома в свои жилища, находили там тяжело раненных, которые в разгар погрома не могли быть доставлены в больницу, и направляли туда же. И весь медицинский персонал и прислуга больницы продолжали без перерыва работу… Многие в изнеможении падали с ног и засыпали, где попало…»

Погром надломил силы Карла Шмидта. Атмосфера в городской Думе сгустилась. Новый гласный (выборный заседатель с правом голоса) Крушеван обличал и Думу, и Управу и особенно Шмидта в бесхозяйственности и злоупотреблениях. Будучи человеком чести, Карл Шмидт не стал терпеть незаслуженных оскорблений и, не закончив своих полномочий на посту городского головы, 14 сентября 1903 года подал в отставку. И Дума вынесла позорное решение: отставку приняла. Tempora mutantur[8]8
  Времена меняются (лат.).


[Закрыть]…

Судебный процесс по делу о погроме (начался в ноябре 1903-го и тянулся более года) вёлся в Особом присутствии Одесской Палаты, он был по распоряжению министра внутренних дел Плеве закрытым и в прессе не освещался. Редакции газет, нарушившие запрет, были строго предупреждены. Несмотря на принятые правительством меры, в прессе появились правдивые сообщения о погроме. По рукам ходило послание Льва Толстого, в котором он выражал ужас перед случившимся и заявлял, что виновником «Кишинёвского преступления» были «правительство и его духовенство». Особенно сильное впечатление произвела статья В.Д.Набокова (сына бывшего министра юстиции) «Кишинёвская кровавая баня», напечатанная в «Праве». Отец будущего писателя за неё был лишён звания камер-юнкера, но это его не отрезвило, и во время слушания дела Бейлиса он поехал в Киев, и его блестящие отчёты о ходе процесса постоянно печатались в «Речи». Многие полагали, что погром был санкционирован как средство борьбы с участием евреев в революционном движении, ведь даже сионизм был объявлен в 1903 году министром Плеве «противоправительственным движением».

Отец Иоанн Кронштадтский, причисленный ныне к лику святых, поначалу резко осудил погромщиков, осквернивших праздник христовой Пасхи («Слово о кишинёвских событиях»), но уже в письме «христианам Кишинёва» от 23 мая 1903 года он публично извинился за «Слово…». Доктор Слуцкий в своей книге пишет, что престарелого протоиерея посетил кишинёвский подрядчик Пронин и убедил старика в том, что «в погроме виноваты сами евреи». О том же трубила и официальная печать. Как тут не поверить! Тем более что спустя три года о. Иоанн благословил «Союз русского народа» и вступил в него. Кишинёвское отделение этой организации возглавил тот же Пронин.

Следствие велось так, чтобы замести все следы предварительной организации погрома. Суду в 1903 году были преданы только наёмные убийцы или добровольцы разбоя из простонародья – всего 400 человек. Во время судебных прений гражданским истцам из лучших представителей адвокатуры удалось доказать, что на скамье подсудимых сидят пешки, слепые орудия преступления, а подстрекатели и организаторы не привлечены к суду. Крушеван в это время находился в Петербурге, где на него было совершено покушение. И хотя он отделался лёгким испугом, в глазах юдофобов он стал настоящим героем. Пронина допрашивали, он вертелся как на угольях, показания давал лживые. Суда избежал, во всём обвинив евреев. Якобы они были вооружены и этим возбудили гнев толпы.

Адвокат Карабчиевский доказывал иное: «Весь Кишинёв был превращён во время эксцессов в громадный цирк древности, где пред глазами любопытных зрителей из администрации и армии, перед празднично одетою толпой, сгонялись на арену с одной стороны безоружные жертвы, а с другой на них напускались разъярённые звери, пока не последовал сигнал: конец! – и ужасающее зрелище сразу прекратилось». Сигнал последовал из Петербурга на третий день. И сразу всё стихло.

В зарубежной печати были опубликованы стенографические отчеты о процессе, которые вели адвокаты и близкие родственники потерпевших. Быть может, нелишне знать, что первая небольшая книжка «Кишинёвский погром. Сборник документов и материалов» вышла в 1903 году в Штутгарте. Издана она была усилиями бывшего «легального марксиста» П. Б. Струве, «Иуды» Струве, по Ленину. По мере того как за рубежом стали узнавать правду, там начали появляться статьи, в которых уже шла речь об организации погрома, о попустительстве и виновности властей. Авторы осуждали самодержавный режим, его преступную политику и возлагали на него ответственность за бойню. Митинги протеста и демонстрации проходили в Париже, Брюсселе, Лондоне, Вене, даже в Мельбурне, но самым сильным было возмущение в США.

Кишинёвский погром превратился в главное злободневное событие, крупный международный инцидент, и к июлю российскому правительству пришлось занять оборонительные позиции. Оно неуклюже оправдывалось. К концу лета ситуация в Кишинёве нормализовалась, но спасти репутацию правительства не удалось.

По следам погрома было создано два произведения – очерк В.Г.Короленко, которого сегодня мы бы назвали правозащитником, и поэма молодого еврейского поэта Х.-Н.Бялика. Оба прибыли в Кишинёв почти одновременно, на исходе апреля. Первый – из Петербурга, по заданию журнала «Русское богатство», второй – из Одессы, по поручению Еврейского исторического общества, председателем которого был видный историк С.М.Дубнов.

Короленко в течение двух недель бывал на месте жутких событий, где следы бесчинств не удалось уничтожить, осматривал разрушенные дома, беседовал с их уцелевшими обитателями (в частности, с жильцами дома № 13 по улице Азиатской), посещал больницы, опрашивал раненых. Он назвал свой очерк «Дом № 13», не указав улицы, тем самым подчеркнув типичность картины: ведь на каждой улице есть свой дом № 13, и везде происходило или могло случиться то, что и здесь.

Дом мертв: он смотрит пустыми глазницами выбитых окон, сорванные поломанные рамы свисают, точно перебитые руки. Двор усеян пухом, осколками стекла, обломками мебели, обрывками одежды. На всем – печать дикого ожесточения. Короленко не видел, как убивали жильцов дома № 13, но он говорил со многими свидетелями и в их числе с маленькой девочкой, которая видела всё. Он передает её рассказ так, что слышишь придушенный голос этого навсегда испугавшегося ребенка с омертвевшей душой. И это производит более глубокое впечатление, чем гневные филиппики в адрес виновников.

Случившееся в Кишинёве противно человеческому естеству. Короленко мучают вопросы, которые он ставит и перед своим читателем: как человек становится недочеловеком, зверем? Кто в этом виноват? Почему толпа обывателей-христиан гогочет, наблюдая, как громилы гоняют по крыше двух беззащитных стариков и девушку, пока они, упав, не разбиваются насмерть? Где в этих зеваках человеческое? Кто его уничтожил в их душах? Пером Короленко водило не только возмущение, но и стыд, стыд за православных. Очерк «Дом № 13» был запрещён цензурой и опубликован лишь в 1909 году.