Текст книги "Скорпика"

13
Предательство

В деревне Адаж, Арка

Джехенит, Эминель

Пять лет и бесчисленные письма о Бездевичье не привели в Адаж ни одну целительницу. Джехенит больше не пыталась.

В первые годы изредка они писали ответ. Тогда она копила послания для писарей и платила за то, чтобы каждое из них прочитали. Когда Эминель была совсем маленькой, она получала хорошие вести, которые присылали коллеги-целители из добрых побуждений. Говорили, что есть кузина, подающая надежды, или вторая сестра, чьи дары могут перерасти в нечто достойное. Возможно, однажды одна из них пожелает, писали обнадеживающие целительницы, найти свою судьбу в деревне, подобной Адаж.

Но за пять долгих лет Бездевичья любые предложения о помощи иссякли. Иногда они писали, чтобы сообщить, что дела обстоят не так, как они ожидали; чаще вообще не отвечали. Каждая деревня, каждый матриклан держался за те ресурсы, которые у него были. Ничего больше не оставалось. Возможно, когда-нибудь снова появятся девочки, и все изменится к лучшему. Но пока ни один арканец, зная, что их жизнью управляет Богиня Хаоса, не хотел полагаться на надежду.

Джехенит знала, что единственное место, куда она отказалась писать – Дворец Рассвета, – прислало бы целительницу в мгновение ока, но ей пришлось бы отказаться от единственного, чем она дорожила: секрет Эминель. За новую, неиспытанную всемогущую девочку, одну из самых молодых, оставшихся в стране, дворец, конечно, отдал бы почти все. По щелчку пальцев королевы к ней могли бы прибыть полдюжины целительниц. Но стоило ли подвергать ребенка опасности? Нет, решила Джехенит. Ничто не стоило.

Джехенит изо всех сил старалась нести это бремя. Целительницы ее рода были сильными, выносливыми; в конце концов, они могли исцелять себя сами, и в отличие от физической силы магическая сила увеличивалась с возрастом и опытом. Когда у ее бабушки развилась болезнь дыхательных путей, как рассказывала мать, она одним махом избавилась от нее. Вместе с магом воды она вскипятила ближайшее озеро, пока каждая рыба в его водах, достигшая взрослого состояния, в тот же миг не отдала свою жизненную силу, которую целительница собрала для своих нужд. Деревня пировала, а ее бабушка прожила еще двадцать лет.

Джехенит не совершала ничего столь грандиозного, но она приводила свое тело в порядок с помощью сотни мелочей, повышая свою энергию, налаживая сон, поддерживая себя в максимально хорошем состоянии. Помимо лечения угрожающих жизни ранений в своей деревне, она постоянно оказывала услуги; ходили слухи, что она даже ездила в соседние деревни, чтобы помочь другу, и все, что она просила взамен, – это благодарность. Ее щедрость была известна, ее время ценилось.

И все это лежало на ней как камень. Дар исцеления был силен, но дар ее дочери был чем-то совершенно иным, и необходимость скрывать его сокрушала ее час за часом, день за днем.

Чаще всего через несколько минут после спуска в дом по лестнице Джехенит направлялась прямо к своей кровати, чтобы поспать. За день она могла перекинуться с дочерью десятью словами, иногда двадцатью, иногда ни одним. Порой, придя домой и обнаружив, что Эминель спит, целительница обнимала спящую дочь, не зная, кого же из них двоих она пыталась успокоить. Теперь они были только вдвоем. Дарган не пытался скрыть своего восторга, когда обнаружил, что Косло исчез; в последующие месяцы он был счастлив, что Джехенит осталась одна. Он осыпал ее вниманием, приносил ей безделушки, не спеша доставлял любимые удовольствия, становясь для нее особенно привлекательным.

Но со временем он понял, что даже когда ему больше не приходилось делить ее внимание с другим мужчиной, ей все равно нечего было ему дать. У нее не было энергии для него, ни в конце долгого дня, когда она лечила – или, что еще хуже, – когда она тратила силы, не сумев вылечить, на их соседей и детей их соседей. Через год Дарган тоже ушел.

Хвала Велье за Джорджу, которая понимала ее тяготы. Она была рядом, когда Косло ушел, успокаивала ее, подбадривала, а потом сделала то же самое, когда следом ушел Дарган. Она кормила Эминель, если Джехенит не возвращалась в обещанный час, и укладывала девочку спать вместе с ее детской куклой. Без нее Джехенит давно бы уже уехала, даже несмотря на чувство долга перед Адаж. Целительница все время работала на пределе своих возможностей, и она знала, что долго так продолжаться не может, но продолжала пытаться. Еще один день, а потом еще один. Так проходили месяцы.

Были и хорошие дни. Например, когда она принесла домой корзину спелых, сладких персиков, и они с Эминель сидели на крыше и ели их, смеясь и смахивая сок с подбородка. Когда ее дочь улыбалась, вся тяжесть бремени исчезала. Она жила ради этих улыбок.

Иногда они ей даже снились, если она видела сны.

* * *

Эминель посмотрела на свою спящую мать, лежащую лицом вниз на второй постели. В животе у нее заурчало. Возможно, на кухне есть хлеб, подумала она. Ее мать иногда приносила еду, когда лечила, если не забывала. Хлеб, масло, сыр. Благодарные люди часто рассчитывались товаром. Она вспомнила те персики, что были прошлым летом. Их было слишком много, едва не сгнили, и женщина с девочкой наелись до отвала. Все было по шаблону: пир или голод. Сегодня пира не было.

Когда Эминель проверила полку, то ничего не нашла. Полка была пуста. Она знала, что не стоит этого делать, но направилась к лестнице.

Уже стемнело, небо было звездным. Она старалась не беспокоить Джорджу после наступления ночи. Но ничего не поделаешь. А женщина всегда была рада ей, независимо от времени суток. Не так давно ей приснилось, что Джорджа – ее настоящая мать, и было стыдно. Не из-за самого сна, а из-за того, что она проснулась с теплым чувством восторга. И потому что в течение недели каждую ночь, ложась спать, она мечтала увидеть этот сон снова.

Эминель постучала костяшками пальцев по двери Джорджи и позвала ее по имени. Джорджа в ответ попросила ее спуститься, что она и сделала, уверенно опустившись на ноги.

Джорджа выглядела сонной. Может быть, она тоже спала? Под глазами, на скулах залегли тени. Но она протянула руку к Эминель, быстро сжала ее.

– Привет! Какой сюрприз, почему так поздно. Где твоя мама?

– Спит.

– Бедняжка. Она так много работает.

– Я бы хотела, чтобы она перестала, – сказала Эминель. Она не могла сказать такое своей матери; единственный раз, когда Джехенит повысила голос, это когда Эминель спросила, почему ей приходится так часто уезжать. Потому что я здесь единственная целительница. Если я не отвечу на призыв о помощи, кто-то может умереть. Не будь эгоисткой. Эминель перестала спрашивать, но это не означало, что она перестала по ней скучать.

– Я тоже, дорогая. Немного чая? – спросила Джорджа.

– Да, пожалуйста. А у тебя есть какая-нибудь еда? – Эминель знала, что была не очень вежлива. Мать много раз говорила ей, что нельзя требовать то, что тебе больше всего хочется. Но она была голодна. А матери здесь не было.

Джорджа нахмурила брови, что, как подумала Эминель, вероятно, означало, что она недовольна. Но она потянулась к неглубокой миске на высокой полке и достала апельсин – редкое лакомство. У Эминель пересохло во рту.

Когда Джорджа начала чистить фрукт, в воздухе разлился его яркий, сочный аромат. Она разделила его на дольки и сделала две маленькие кучки – одну для себя, другую для Эминель. Эминель заставила себя подождать один, два, три биения сердца, прежде чем протянуть руку и положить в рот первый сладкий, резковатый на вкус кусочек. Он вспыхнул на ее языке, как солнечный свет.

Они ели в тишине, тщательно пережевывая и смакуя. Эминель казалось, что она чувствует, как Джорджа смотрит на нее, наблюдает за ней. Но ничего не сказала. Она не хотела, чтобы та забрала апельсин, поэтому не поднимала глаз, пока не доела последний кусочек.

Джорджа мягко спросила:

– Ты действительно хочешь, чтобы твоя мать меньше работала?

– Да, – сказала Эминель. – Я хочу, чтобы она проводила время со мной.

– Взрослым приходится нелегко. Они вынуждены делать выбор.

– Я бы хотела, чтобы она выбрала меня.

Джорджа еще сильнее нахмурила брови.

– Знаешь, она так и сделала.

– Нет, – сказала Эминель, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Она никогда не выбирает меня. Забывает о моем присутствии. Если бы я ушла, она была бы счастливее, потому что могла бы все время заниматься целительством.

Джорджа ничего не сказала, но было похоже, что она тоже вот-вот расплачется. Резкий, кислый вкус апельсина обжег рот Эминель – теперь, когда сладость исчезла.

– Целительство и сон, – сказала Эминель. – У нее больше ни на что нет времени.

– Когда она молится? – В голосе Джорджи прозвучало удивление и что-то еще, что девочка не смогла распознать.

Эминель покопалась в своей памяти.

– Не думаю, что она молится.

После долгого молчания Джорджа тихо сказала:

– Мне не кажется, что ей хочется все время лечить. Твоя мама боится отказать. Она не хочет, чтобы кто-то сказал о ней что-то плохое, потому что…

Эминель шмыгнула носом, ожидая, но женщина, похоже, не хотела договаривать фразу.

– Потому что?

Затем Джорджа, казалось, приняла решение.

– Не бери в голову. Дай мне взглянуть на твою руку.

– Какую?

– Любую.

Когда Эминель протянула пожилой женщине свою маленькую руку ладонью вверх, Джорджа сжала ее в своей. Она раздвинула пальцы и с минуту смотрела на ладонь. Затем ухватилась за место у кончика среднего пальца Эминель и покрутила. Эминель вздрогнула. Несмотря на то, что Джорджа не прикасалась к ней, она почувствовала это воздействие.

Теперь Джорджа смотрела ей в лицо, внимательно следя за ее состоянием.

– Чувствуешь себя по-другому? – спросила ее женщина. – Странно?

– Немного.

– Расскажи о своих ощущениях.

– Это ни на что не похоже, – начала говорить Эминель, и тут произошло странное. Не ощущение, а осознание.

Она слышала слова, которые Джорджа произносила в своей голове.

«Ну вот, дело сделано. Теперь они найдут ее, к добру или к худу. И удачи им обеим. Бедняжка. Она хоть что-то понимает? – думала Джорджа. – Мама рассказала ей?»

– Что рассказала? – спросила Эминель.

Теперь был черед Джорджи понимать. Ее глаза расширились от удивления, челюсть отвисла, а крик захлебнулся в горле.

«Она меня слышит. Вельи заросли, она слышит меня», – пронеслось в ее мыслях так же отчетливо, как если бы она произнесла их вслух. Эминель не видела, чтобы взрослый человек выглядел таким испуганным с того дня, когда крылатая девочка упала с неба.

В этот момент раздался резкий и настойчивый стук в дверь сверху.

– Джорджа? – позвал запыхавшийся знакомый голос. – Эминель с тобой? Ты дома?

– Да, мама, – позвала Эминель, прежде чем Джорджа успела пошевелиться. Она могла слышать мысли женщины: «О нет».

Ее мать спускалась по лестнице. Как только ее ноги коснулись пола, Эминель почувствовала некую правильность мира, успокоение. Ее мама была здесь. Все происходящее было странным, но все в порядке. Ничего не может случиться плохого, когда рядом Джехенит, всегда способная справиться со всем.

Когда Джехенит заговорила, то Эминель услышала незнакомую ей ранее напряженность:

– Что здесь происходит?

Она пристально смотрела на руку Эминель. Они все смотрели. От кончика среднего пальца Эминель – у того самого, которого Джорджа крутила, – исходил слабый голубой свет.

На повисший в воздухе вопрос не нашлось ответа.

– Отойди, Эминель, – произнесла Джехенит, медленно подойдя к ним обеим, на ее лице отразилось нечто. Смятение. Тревога.

– Мы просто разговаривали, – сказала Джорджа.

Джехенит неуверенно спросила:

– Эминель?

Эминель не оставалось ничего другого, как сказать правду.

– Я слышу ее, мама. О чем она думает, я имею в виду. Почему я ее слышу?

Тревога на лице матери не исчезла, но ее голос оставался спокойным.

– Пойдем домой и поговорим.

Эминель подошла к матери, когда они вместе встали у основания лестницы, но Джехенит не двинулась с места, чтобы подняться. Она молча стояла, о чем-то размышляя. Все трое смотрели друг на друга.

Не отрывая глаз от Джорджи, Джехенит обратилась к Эминель:

– Скажи мне, черу, о чем она сейчас думает?

– Она хочет, чтобы я ушла из ее головы, – сообщила девочка. – Она боится, что ты поймешь, что благодаря ей придут Ищейки.

– Ищейки! – Джехенит закричала так громко, что домашний образ Вельи задрожал. Она прижалась спиной к лестнице, держа Эминель за плечо, но при этом стояла лицом к Джордже, дрожа от чего-то – Эминель не поняла, от чего. Гнев? Страх?

Возможно, она могла бы помочь, если бы смогла рассказать матери больше. Она чувствовала напряжение, и оно было почти невыносимым. Ей хотелось все исправить. А сможет ли она?

Эминель задумалась, подняла палец, повернулась к Джордже.

– Она говорит, что так будет лучше. Ты вспомнишь, кем должна быть, что должна делать. Без меня. – Девочка, казалось, услышала свои слова только после того, как произнесла их, сдвинув свои маленькие брови и смотря то на одну, то на другую женщину. – Без меня?

Джехенит потрясенно смотрела на Джорджу поверх головы Эминель, приоткрыв рот.

– Ты хочешь, чтобы они забрали ее у меня? Я считала тебя своей подругой!

– Семья! – закричала Джорджа. – Вот что ты говорила, ты говорила, что мы семья! Да будет благословенна Велья! Но ты даже не… Девочка сказала, что ты перестала молиться?

Эминель посмотрела на лицо матери, опасаясь, что Джехенит почувствует себя преданной, но ее внимание было полностью сосредоточено на Джордже.

– Это не твое дело, – Джехенит говорила низким, мрачным голосом.

– Велья благословила тебя этим даром, этой всемогущей девочкой! И ты даже не благодаришь ее за это? Ты прячешь ее. Изнуряешь себя, скрывая ее. Ты всех оттолкнула, и я – все, что у тебя осталось, а ты и не думаешь обо мне больше, чем об этой лестнице. – Джорджа сделала резкий жест. – Ты думаешь только о том, что можно получить от меня. Думаешь, что я всегда буду рядом.

– Она моя дочь. Мой выбор, – прошипела Джехенит.

Джорджа смотрела на Джехенит, злясь и не произнося ни слова, но ее мысли ясно доносились до Эминель. Все еще отчаянно желая помочь, девочка высказала их за нее.

– Ты сделала неправильный выбор, говорит она. С самого начала. Поэтому она все исправляет. Делает то, что должна была сделать с самого начала. Позволяет Дворцу Рассвета прийти.

– После всего, что было, ты позволишь им забрать ее? – сказала Джехенит, ее глаза наполнились слезами.

Эминель непонимающе спросила:

– Кого забрать? Меня забрать?

Джехенит поняла, что на этот раз девочка говорит сама с собой; Эминель не знала, не понимала, кто она такая. Однако теперь, находясь в сознании Джорджи, она могла увидеть правду. Как работала эта магия разума? Знала ли она все или только некоторые вещи, известные Джордже? Как пятилетний ребенок мог перемещаться в сознании взрослой женщины, воспоминания и опыт которой были далеко за пределами ее представлений?

Джехенит заговорила со своей дочерью мягко, так же, как она сказала бы ей отойти от незнакомой собаки, оскалившей зубы:

– Оставь ее мысли, черу.

– Да, мама.

Эминель моргнула, и Джорджа моргнула, и только это было единственным признаком того, что что-то изменилось. Ни треска магии, ни боли. Ее дочь была в сознании другой женщины, а теперь – нет. Масштаб случившегося испугал Джехенит.

– Мы должны идти, – сказала она Эминель и взяла ее за руку.

– И оставите меня одну? – неожиданно воскликнула Джорджа. – Сейчас, после всего, что было? – Удивительно слышать ее голос, такой отчаянный, такой эмоциональный. За все годы их дружбы Джехенит не помнила, чтобы она так говорила.

Джехенит наклонилась к дочери и положила руку девочки на лестницу.

– Поднимайся, черу, и отправляйся домой. Ложись спать. Я скоро приду.

– Да, мама, – без колебаний ответила девочка и ушла. Когда обе женщины остались одни, они оказались лицом к лицу, и Джехенит смогла дать волю своему гневу.

– Как ты смеешь? Как ты смеешь злиться, что я, как ты выразилась, оставляю тебя одну? Из-за тебя они найдут ее.

– Без меня они нашли бы ее много лет назад. – Глаза Джорджи пылали, ее голос был полон эмоций. – Ты в долгу передо мной, но ничего не дала. Ничего за все эти годы. Ты говорила, что мы были семьей. Но разве ты приглашала меня в свой дом? Разве ты разделяла со мной свои богатства? Никогда.

Джехенит была ошеломлена.

– В мой дом? Ты была у меня тысячу раз…

Джорджа остановила ее резким жестом.

– Ты, конечно, была рада принять мою помощь, как будто я была третьим мужем, но ты даже не приглашала меня остаться на ночь. Никогда не оказывала мне гостеприимства. После того, как я хранила твою тайну, утешала тебя, заботилась о твоем ребенке. Никогда не просила меня сесть с тобой за стол. И после того, как твои мужья бросили тебя, и не без причины? Когда люди давали тебе еду и товары в обмен на исцеление? Ты все оставляла себе. Не предложила мне ни кусочка. Ты ни разу не подумала, что я могу голодать.

Все еще не придя в себя, Джехенит слабо ответила:

– Ты могла бы попросить.

Гордо подняв подбородок, Джорджа сказала:

– Я не обязана была просить.

После долгого молчания Джехенит сказал:

– Мне жаль. Я даже не подозревала. Теперь, когда я знаю, то могу…

– Прекрати, – сказала Джорджа, ее голос звучал резко, но уже устало. – Ты так и не поняла, а теперь уже слишком поздно. Я сделала то, что сделала. У твоей дочери происходит утечка магии. И ради нее я прошу тебя не говорить больше ни слова. Потому что, когда Ищейки придут сюда, через несколько дней, недель или месяцев, все мои мысли будут принадлежать им.

Джехенит смотрела на женщину: ее защитницу и ее предательницу, друга и врага, женщину, которую следовало жалеть и бояться.

Не проронив ни слова, она повернулась лицом к лестнице и стала подниматься. Джехенит устремилась в ночное небо и не оглядывалась назад.

Той же ночью, спустя всего несколько часов, они ушли. С собой взяли немного. Запасные тунику и краги для каждой, припасенную еду, медную ложку, маленького каменного вороненка, которого один из ее мужей вырезал для Эминель, хотя Джехенит уже не помнила, кто именно. Она не удержалась и спрятала в заплечный мешок их домашнюю статуэтку Вельи, но в остальном дом остался таким, словно они вышли из него лишь на мгновение. Когда они не вернулись, жители деревни пришли и забрали мебель, одеяла, все, что осталось ценного, раздав каждому по мере необходимости.

Когда они продирались сквозь темноту, чтобы покинуть пределы деревни, Эминель наконец заговорила:

– Что происходит, мама?

– Тише, без вопросов, черу.

– Но если я не могу задавать вопросы тебе, то кого же мне спросить?

– Все верно, – сказала Джехенит, вполголоса. – Я все объясню, когда будет возможность. А сейчас нам нужно идти.

– Да, мама.

Они прошли несколько лиг по дороге, прежде чем Джехенит придумала правильный ответ на вопрос дочери. Не совсем правильный – такого ответа не существовало, – но пока что это был единственный вариант, который ей приходил в голову.

– То, на что ты способна, – сказала Джехенит. – То, что ты тогда сделала. Не каждый может это сделать.

– У всех есть сила. Разве это не мой дар?

– Не дар, – грустно ответила ее мать. – Проклятье.

– О, – сказала Эминель, ее бровки задумчиво нахмурились.

– Поэтому ты должна сделать все возможное, чтобы не использовать его. Пока мы не прибудем в нужное место. Тогда ты не сможешь его использовать, даже если попытаешься.

– Куда мы направляемся?

– Туда, где нет песка, – сказала Джехенит.

– Но песок есть везде, – сказала девочка, указывая на запястье матери, на татуировку в виде колеса из черного песка.

– Там его меньше, – ответила Джехенит.

Той ночью на дороге, когда Эминель спала, Джехенит в последний раз использовала свою целительную магию. Каждая крупинка черного песка горела, выходя из ее кожи так же, как и входила в нее. Когда осталось только кровавое колесо, она раскалила медную ложку на костре, а затем приложила ее к ране, как тавро, сжигая узор. К утру пятно на внутренней стороне запястья превратилось в ярко-красную монету в форме солнца. Она знала, что может вытеснить боль, но держалась за нее. Боль напоминала ей, за что она борется. Боль напоминала ей, что они никогда не смогут вернуться домой.

14
Дерево сирот

На границе Паксима

Вишала

– Ты – гордая скорпиканка, – прошептала Виш на ухо девочке, ее дыхание было тяжелым и быстрым, она почти задыхалась. – Если ты больше ничего не помнишь, не забывай об этом.

Девочка вроде бы кивнула, но, возможно, это было просто покачиванием пони, на спине которого они ехали. Виш поблагодарила Скорпиона за животное, без которого ей никогда бы не удалось проехать так далеко. Длинные когти львицы дважды глубоко вонзились в тело Виш, прежде чем ей удалось повалить животное. Рана в горле в тот момент почти убила ее – еще один дюйм вглубь, и все было бы кончено, – но сейчас с каждым часом состояние раны на ноге ухудшалось. Еще до того, как они покинули Божьи Кости, красная кровь начала чернеть. Теперь нога пульсировала от жара и так распухла, что она боялась, что плоть может лопнуть. Если бы ей пришлось идти, то сомневалась, что смогла бы пройти больше пары лиг. Но Вечный Скорпион, или Всея Матерь, или кто-то еще, может быть, даже Богиня Изобилия, подарил им лошадь. Поначалу все казалось провалом, когда усталые пальцы девочки распутали мешок, и горсть ячменных лепешек покатилась вниз по крутому склону. Потом, когда Виш все еще раздумывала, стоит ли спускаться с холма, чтобы их забрать, они увидели пони, которого влекло зерно. Должно быть, хотя бы одна Богиня вступилась за них, потому что при приближении девочки пони вел себя хорошо. Как только Ама повела пони вверх по склону, пообещав еще ячменных лепешек, Виш умудрилась накинуть веревку на шею животного, и у них появился добровольный скакун для последнего этапа путешествия.

К этому времени у них уже ничего не осталось. Лошадка охотно щипала траву, когда Виш позволяла ей остановиться, но у людей возможности перекусить не было. Она скормила девочке последнюю еду, взяв себе не больше нескольких корявых сушеных фиг. И даже с учетом ивовой коры, которая жевалась по маленькой полоске каждые несколько часов и рассасывалась, когда ее уже нельзя было жевать, она иссякла к последнему заходу солнца. Так что еда исчезла. Обезболивающее исчезло.

И вскоре, верила Виш, она сама исчезнет. Но не раньше, чем она доставит девочку к месту назначения.

Виш всегда любила истории о других королевствах. Ее сердце принадлежало Скорпике, предано своей стране и своей королеве, но она также собирала рассказы о других землях, как сорока собирает сокровища для своего гнезда. Ее интересовали истории не о богах, а о краях. С юных лет она сидела у ног недавно вернувшихся воительниц и слушала рассказы о местах, где они побывали. Когда она подросла, то отправилась в некоторые из этих земель с новорожденными, которых рожали ее товарки-воительницы, передавая мальчиков новым родителям, взамен даривших ей монеты и сокровища. Эти путешествия были не для удовольствия, но она все равно находила в них радость: Виш побывала во многих уголках пяти королевств, которых никогда не видели ее соратницы.

Она знала о крутых скалах Западной Сестии, таких белых и отвесных, что они напоминали огромные зубы в открытом рту земли. Она знала о деревнях Арки, зарытых под землю, как кроличьи норы, так что в комнатах сохранялась прохлада даже в жаркий полдень. И она знала об одном месте, которое принадлежало Бастиону, но находилось за его огромными, непроницаемыми стенами. Место, куда она могла отвести девочку. Единственное место, где та будет в безопасности.

И теперь Вишала шептала Аме на ухо, пока они ехали верхом, направляясь к месту, о котором женщина слышала много раз, но сама никогда не бывала там. Она сомневалась, что дерево окажется таким величественным, как его описывали в сказках, но она обязательно увидит его своими глазами. По ее предположениям, они были уже близко, очень близко. Все тело пульсировало, не только раны, но и голова, а за глазами забрезжил болезненный свет, похожий на маленькое, сердитое солнце. Пони бодро шагал вперед, его мягкий нос был направлен в сторону следующего хребта, женщина и девочка на его спине прижались друг к другу так тесно, что издалека их можно было принять за одного человека.

– Расскажи, что ты помнишь, – прошептала она девочке.

– Я так устала, тиши Виш.

– Я тоже, милая, я тоже. Но расскажи мне, чтобы я знала.

Вцепившись обеими кулачками в гриву пони, девочка перевела дыхание и ответила:

– Я из Скорпики, но никому об этом не скажу. Я гордая скорпиканка, но это секрет. Для всего остального мира я сирота, которая не знает своей истории. Для них меня зовут Ама.

– Да, – сказала Вишала, и ее гордость в равной степени смешивалась с грустью. В другом мире, если бы события в Скорпике развивались иначе, этой девочке никогда не пришлось бы отрекаться от своего наследия. Но они жили в этом мире. Другого у них не было.

– Очень хорошо.

Они преодолели гребень, и копыта пони понесли их по дороге. На вершине холма по обе стороны от проезжей части росли кустарниковые деревья, указывающие путь еще на несколько сотен ярдов вниз по дороге. Вдали простирались широкие поля, а за ними на горизонте вырисовывались темные стены Бастиона, к которому путники приближались с юга.

Наконец Вишала увидела место их назначения, и у нее перехватило дыхание. Столько раз она ездила на юг через ворота Бастиона в другие королевства, но никогда не сворачивала на восток, чтобы увидеть такое зрелище. Когда мальчики были в цене, у нее не было повода привести их к Дереву Сирот. Она много раз представляла себе это дерево, и ее воображение меркло по сравнению с тем, что представало перед ней сейчас. Дерево не было таким величественным, как его описывали в сказках. Оно было гораздо, гораздо великолепнее.

Дерево Сирот было огромным раскидистым вязом – невероятно огромным. Его ствол был бледно-коричневого цвета с серыми пятнами, а широкая кора – почти призрачной. Ветви тянулись, раздваивались и тянулись, раздваивались и тянулись, пока их бесконечный размах, казалось, не заслонял само небо. Рядом не было ни одного дерева, только ровный луг, и у Виш не оставалось никаких сомнений в том, что она попала в нужное место.

Листья дерева были серебристого, почти мерцающего зеленоватого цвета, их количество исчислялось тысячами. Ветер нежно и непрерывно ворошил их. Когда она впервые увидела дерево, то смогла уловить только движение, но когда они подъехали ближе, Виш услышала звук, который издавали шевелящиеся листья. Они шептались и шуршали. Шипели слова, которые звучали слишком тихо, чтобы их можно было расслышать отчетливо, как разговор, ведущийся за ближайшим углом. Они звучали как множество голосов, которые что-то срочно, но невнятно хотели сказать – хор непрерывного шепота. Она почувствовала, как Ама немного выпрямилась, ее спинка прижалась к груди и животу Виш, а голова поднялась выше, к основанию шеи.

– Что это за дерево? – спросила девочка с благоговением.

– Наш пункт назначения. – Виш оглядела окрестности с обеих сторон, тщательно и детально изучая их, а затем остановила пони. Им осталось преодолеть еще сотни ярдов, но если бы они проехали дальше, то никакого укрытия не нашлось бы. Она задержалась возле последнего из кустарниковых деревьев и уставилась на его великолепие.

На мгновение ей показалось, что Вишала услышала шепот. Вот, здесь, здесь, она здесь, она здесь.

В следующее мгновение звуки снова были лишь шелестом листьев на ветру.

Теперь она все поняла: ее лихорадка обострилась. Яркий свет за глазами и боль, сопровождающая его, были очень плохим признаком.

Девочка постучала двумя пальцами по здоровой ноге Виш, и женщина поняла, что она, вероятно, несколько раз произнесла ее имя, чтобы привлечь ее внимание.

– Мы едем туда?

– Да.

– Тогда почему ты остановилась?

– Мне нужно, чтобы ты дальше шла пешком.

– Пешком? – простонала малышка.

– Ты сильная, – убеждала Виш. – Ты сможешь.

– Но как же твоя нога. Сможешь идти?

Возможно, это был очередной признак лихорадки, но Виш казалось, что она точно чувствует то, что ее сердце разрывается, треск внутри ноющей груди. Она больше не могла медлить.

– Я не могу пойти с тобой.

– Нет! Ты должна! Тиши Виш! – Девочка, протестуя, извернулась, чтобы посмотреть в лицо Виш. Удивительно, насколько сильным был голос девочки, когда она была расстроена. Виш решила, что это повод для радости. Она не могла позволить себе испытывать другие эмоции. У нее будет достаточно времени, чтобы их пережить, когда она развернет пони.

– Тише, – сказала ей Виш так мягко, как только могла. – Ты всегда будешь воительницей. Вырастешь в мире Бастиона, станешь телом одной из них и, может быть, даже разумом, но в душе ты всегда будешь скорпиканкой.

– Нет. Я останусь с тобой, – сказала Ама, все еще глядя на нее сверху, ее маленький подбородок дрожал.

– Нет, нельзя. Я… не могу.

– Куда ты пойдешь?

– Обратно в Божьи Кости, – сказала Виш, хотя знала, что пересечь эту границу снова – смертный приговор. От нее уже пахло смертью. Она была уверена, что раны от когтей на ноге гноятся, из-под потрепанного края юбки исходит зловонный запах. Любая достойная целительница вырезала бы эту черноту, чтобы остановить ее распространение, вырезая плоть и мышцы. Если бы рана на горле загноилась таким же образом, спасти ее было бы невозможно. Чернота распространилась бы вниз по груди и животу, поглощая жизненно важные органы, как мох поглощает упавшее, сгнившее дерево. Ее могло спасти чудо, но не более того, и даже чуда могло не хватить, если бы она вошла в проклятые красные земли Божьих Костей, кишащие хищниками и уже пропахшие гнилью и кровью.

Но если ее ждала смерть, это место было самым подходящим. Слух о мертвой скорпиканке, найденной рядом с Деревом Сирот, достиг бы ушей скорпиканской королевы, которой к этому времени должна была стать Тамура. Разгневанная молодая женщина наверняка пошлет убийц за Аманкхой, и они найдут ее даже в теплом лоне Бастиона, глубоко в лабиринте его почти бесконечных залов и комнат. Не было такого места, куда бы не смогла попасть скорпиканка. Если бы Виш выжила, она могла бы пойти куда угодно, но если она умрет, только один вариант мог спасти девочку. Виш должна была вернуться прямо во враждебный мир Божьих Костей. Как только она сделает то, ради чего пришла сюда.

Девочка открыла рот, похоже собираясь заплакать, но Вишала заставила ее замолчать.

– Слезай сейчас же, – сказала она решительно.

Девочка подчинилась, как хорошая молодая воительница, без сопротивления, без промедления. Она отпустила гриву пони, перекинула ногу и соскользнула вниз, мягко приземлившись на дорогу, едва подняв пыль. Поднявшись на ноги, она вздрогнула. Виш забеспокоилась, что голод может одолеть ее. Но она снова выпрямилась и подняла лицо к Вишале, как подсолнух к солнцу.