Текст книги "Владимир Набоков, отец Владимира Набокова"

Глава четвертая
Гессен и «Право»

За некоторыми исключениями жизнь Набоковых до 1917 года текла спокойно и тихо: за все время случилось только два эпизода, когда Набокову что-то всерьез грозило (разумеется, мы не говорим здесь о политических распрях и баталиях). О них чуть позже.

Сразу по возвращении из свадебного путешествия Набоковы поселились в доме № 47 на Большой Морской улице. Незадолго до свадьбы трехэтажный особняк, сделанный из розового гранита с мозаикой над верхними окнами, был куплен Еленой Ивановной (сама 24-летняя Елена не могла совершить такую покупку; конечно, это был подарок отца). В 1904 году этот чуть в итальянском стиле дом, значительно выросший в цене, был официально подарен В. Д. Набокову для прохождения имущественного ценза, что требовалось для участия в выборах в городскую думу Санкт-Петербурга.

Осенью 1898 года Владимир Дмитриевич Набоков, еще состоя на госслужбе и будучи преподавателем в училище, начал сотрудничать с газетой «Право». Именно там он познакомился с одним из самых близких своих друзей – Иосифом Гессеном (1865–1943).

Одессит Гессен, на пять лет старше Набокова, был из семьи купцов-промышленников. Выучился на юриста, но до окончательного переезда в Петербург ему пришлось изрядно поплутать и даже претерпеть некоторые лишения: вначале Гессен был студентом юридического факультета в Одессе, откуда его исключили за участие в студенческих беспорядках (сам Гессен это отрицал). Продолжил учебу в Петербурге, откуда его за связи с террористами из «Народной воли» сослали в Вологодскую губернию. Далее иудей Гессен вернулся в Одессу, окончил экстерном юридический факультет Петербургского университета и после ряда мытарств был вынужден принять православие, что открыло ему путь на госслужбу: в 1896 году его пригласили на должность помощника юрисконсульта в Министерство юстиции. Вместе с семьей Гессен оказался в Санкт-Петербурге, где и пересеклись пути его и Набокова. Интеллигентный, благородный и честный Набоков и, по словам Ариадны Тырковой-Вильямс, видной представительницы конституционных демократов, доброжелательный, практичный, немного сентиментальный Гессен быстро нашли общий язык и сдружились.

Газета «Право» выходила с 1898 года, и Гессен с Набоковым были ее бессменными авторами до самого закрытия, случившегося в 1917 году по очевидным причинам. В результате обычная юридическая газета превратилась в издание, почти полностью отражающее позицию конституционных демократов, кадетов (о них речь ниже). Но все-таки «Право» не было официальным органом кадетов, так как позднее, в 1906 году, была основана знаменитая «Речь», ставшая волею основателя Юлиана Бака главным рупором конституционных демократов. Фактически газетой руководили Гессен и Павел Милюков, еще один друг Набокова, сыгравший в его жизни фатальную роль.

В Думе Набоков и Гессен так и не встретились, так как в период избирательной кампании в первую Думу Гессен был исключен из списка избирателей в связи с привлечением к суду за «антиправительственную деятельность», а дальше запрет баллотироваться был наложен уже на Набокова. Гессен же успешно избрался во вторую Думу и занимал там пост товарища (заместителя) председателя фракции кадетов. Милюков пытался сделать Гессена руководителем фракции, но из этого ничего не получилось – из-за чрезмерной наивности и доверчивости прекрасного Иосифа.

Активность Набокова в те годы поражала. Совмещение преподавательской, чиновничьей и журналистской деятельности уже производят большое впечатление, но к этому добавляется и много чего еще. К примеру, с февраля 1899 года Владимир Дмитриевич активно участвовал в работе Русской группы Международного союза криминалистов. Название организации звучит внушительно, но на самом деле у организации не было ни рычагов влияния, ни даже подлинной программы. По сути, это был союз теоретиков, которые хотя и пытались ввести в уголовное право новые идеи и явления (суды для несовершеннолетних, условные наказания), в сухом остатке не добились ничего серьезного, да и добиться не могли, ибо организация эта была лишь собранием энтузиастов, едва ли облеченных реальной властью в своих странах. Набоков на съездах Русской группы выступал с речами, упирая на необходимость уважения прав осужденных и защиты от произвола администрации тюрем. В различных съездах и конгрессах Набоков в целом участвовал почти постоянно. Год спустя В. Д. поступил на службу по Ведомству учреждений императрицы Марии, являясь членом Попечительского комитета Елизаветинской клинической больницы.

Политическую карьеру Набоков начал уже в 1902 году, когда был избран в санкт-петербургскую городскую думу гласным, то есть членом собрания с решающим голосом (но это была не руководящая должность, до 1903 года там вообще не было председателя). Летом – осенью 1903-го Набоков принимал участие в создании политического «Союза освобождения», выступавшего за гражданские и политические свободы. Союз хотел добиться конституционной (запомним это слово) монархии, избирательного права и ряда других перемен в тогдашнем российском обществе, однако особых успехов не снискал. Но и до тюрьмы своих инициаторов и руководителей не довел, хотя опасения такие были, особенно когда речь заходила о мятежном журнале «Освобождение», издаваемом в Штутгарте и Париже Петром Струве. Там публиковались – под псевдонимами, впоследствии раскрытыми, – все видные политические деятели того времени, в том числе Набоков, Милюков, Бердяев и многие другие. Но обошлось. «Союз освобождения» прекратил свое существование в конце 1905 года (на его роспуск повлияли, пусть и не напрямую, события Кровавого воскресенья), когда была основана Конституционно-демократическая партия, которую также называли Партией народной свободы и «профессорской партией», имея в виду высокий образовательный и культурный уровень как рядовых членов, так и руководства (но и об этом мы скажем чуть позже).

Глава пятая
Кадеты

Если коротко суммировать деятельность конституционных демократов, можно сказать так: они пытались легальными методами внедрить в российскую действительность конституционные решения и либеральные ценности, давно привившиеся в парламентских правовых государствах. Однако эти ценности и идеалы оказались невостребованными, что в итоге и погубило как российский либерализм, так и многих из ее представителей (некоторых – буквально, других – фигурально).

«Россия очень запоздала с парламентом, и кадетская партия была самой молодой из всех европейских либеральных партий. ‹…› Она была похожа на своеобразный рыцарский орден, ревностно исполнявший раз данную присягу. ‹…› Кадеты приучали население, включая представителей власти, к политическому мышлению, к новой гражданственности… Они будили общественную совесть, находили выражение для новых политических и социальных потребностей, жизненность которых власть была вынуждена постепенно признать. Кадеты горели пафосом либеральным, как левые пафосом социалистическим»[8]8
  Тыркова-Вильямс А. Кадетская партия. Цит. по: https://www.yabloko.ru/Themes/History/tyrkova.htm.


[Закрыть], – вспоминала Ариадна Тыркова-Вильямс.

Ядром партии кадетов стали две полулегальные организации: о «Союзе освобождения» мы уже упомянули, а еще был «Союз земцев-конституционалистов», который появился в том же 1903 году. Во главе «Союза земцев», созданного для подготовки согласованных выступлений сторонников конституции на земских съездах, стояли, как и в случае «Союза освобождения», люди из высшей аристократии – князья Дмитрий Шаховской и Петр и Павел Долгоруковы.

«Союз освобождения» вел агитацию за создание союзов либеральных профессий, что позволяло бы обойти запрет на существование политических партий. В короткое время в России возникло более десятка союзов: академический, писательский, инженерный, адвокатский, преподавательский, союзы врачей, агрономов, статистиков… События, последовавшие за воскресным расстрелом демонстрации в Санкт-Петербурге, выявили необходимость срочного создания политической партии, которая могла бы сплотить либералов на официальном уровне, чтобы никто не рисковал ни именем, ни свободой, ни жизнью.

В середине октября 1905 года прошел учредительный съезд конституционных демократов, в первые ряды которых ожидаемо попал и В. Д. Набоков. И хотя партия на протяжении многих лет сталкивалась с проблемой легализации, политическую работу они вели самую настоящую.

Кадеты «жили» довольно дружно, без расколов и интриг, без внутренних провокаций и заговоров. Конституционные демократы мечтали, по словам той же Тырковой-Вильямс, «мирным путем осчастливить Россию, дать ей свободу мысли», предложить каждому ее жителю достойную жизнь. Цели – благие, но реализация подкачала, впрочем, по вине ли самих кадетов?

Кадеты предлагали разделить власть, сделать министров ответственными перед парламентом, упразднить неправовые наказания, ввести условное осуждение, а главное – отменить смертную казнь.

Здесь мы вернемся непосредственно к В. Д. Набокову, поскольку он посвятил этой теме, отмене смертной казни, десятки часов публичных выступлений, сотни абзацев и в целом очень много сил, времени и энергии.

До Набокова и в его времена в России смертная казнь предусматривалась всеми правовыми актами (последние по срокам были приняты в 1845 и 1903 годах) и применялась если не активно, то во всяком случае без особых ограничений. Ко времени восстания декабристов российские власти уже осознали бесчеловечность таких видов казни, как четвертование и отсечение головы, и отказались от них, а после 1881 года отменили и публичные казни.

(Пятерых казненных декабристов – Пестеля, Рылеева, Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и Каховского – должны были как раз четвертовать, но суд, руководствуясь «Высокомонаршим милосердием», постановил их все-таки повесить. Говорят, хотя подтверждений этому нет, Павел Пестель, увидев виселицу, произнес: «Мы никогда не отвращали тела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно бы было нас и расстрелять». По рассказам, что-то пошло не так: то ли веревки оборвались, то ли помост под тремя из приговоренных проломился, и кого-то из них пришлось казнить со второй попытки. С расстрелом все прошло бы куда спокойнее, быстрее и гуманнее, но вопрос: желали ли власти быть гуманными в отношении декабристов?)

Так вот, среди оставшихся видов казни были повешение и расстрел. Интересно, что при трех последних русских императорах, Александрах II и III, а также при Николае II, казнили только за политические или военные преступления, и в каждом случае приговор рассматривал и утверждал сам царь. Даже за самые тяжелые убийства, но, как бы сейчас сказали, «бытовые», могли дать каторгу, хотя и на очень длительный срок – от 15 лет до пожизненного. При наличии смягчающих обстоятельств уже вынесенный приговор также мог быть заменен каторгой, а еще высшую меру не применяли к людям моложе 21 года и старше 70 лет. Существовала и градация казней: военных расстреливали, гражданских вешали.

До 1905 года смертная казнь в России ежегодно применялась несколько десятков раз, а после первой русской революции – в десятки раз чаще. Гуманиста Набокова это положение вещей устроить не могло.

Набоков еще до Революции 1905 года считал смертную казнь «несправедливой и нецелесообразной», постоянно придерживаясь этой точки зрения и в дальнейшем (за одним исключением, о котором скажем особо). В. Д. Набоков последовательно проводил мысль, что смертная казнь – это форма «карательной репрессии», основанная в первую очередь на политических, а не юридических соображениях. Не отрицая права государства на смертную казнь как на вид наказания, Набоков замечал, что ей подвергаются «вовсе не наиболее закоренелые, неисправимые преступники, пополняющие собою по большей части ряды мелкой преступности», полагая, что страх перед смертной казнью совершенно не останавливает злоумышленников. Играет роль и «непоправимость судебных ошибок».

Набоков, вслед за профессором Николаем Таганцевым, утверждал, что крепкому правительству, тесно связанному с народом, смертная казнь просто не нужна, бесполезна, а сохранение этого вида наказания за политические преступления делает из осужденных мучеников и порождает их последователей. В статье от 1897 года «Проект уголовного уложения и смертная казнь»[9]9
  Набоков В. Д. Избранное. – М.: Статут, 2015. С. 177–184.


[Закрыть] В. Д. Набоков указывал, что за последнюю четверть века положение в России изменилось, политические убийства и покушения стали редкостью, а ситуация в стране стала значительно спокойнее, и, значит, нет повода для применения высшей меры наказания. Несколько наивные воззрения Набокова подтверждаются цитатой, которой он закончил ту же статью, – это были слова императора Александра I о пытках: «Дабы, наконец, самое название ее, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной».

В дальнейшем Набоков неоднократно выступал и в печати, и в Госдуме, и в иных публичных местах против смертной казни, и каждый раз его выступления становились приметным событием в общественно-политической жизни.

В мае 1906 года Набоков, уже будучи депутатом Думы, подготовил объяснительную записку, в которой подробно и по возможности не канцелярским языком излагал актуальность отмены смертной казни для тогдашней России. По мнению Набокова, этот вид наказания «фактически весьма легко вырождается в массовое убийство, не имеющее никаких оправданий ни с нравственной, ни с общественной точек зрения, порождающее огромное количество жертв, виновность которых часто не установлена с надлежащей точностью ‹…› и плодящее новые преступления». Набоков называет смертную казнь «пережитком старого варварства», «наследием жестокости и кровавых времен». Как видим, воззрения Набокова за десять лет мало поменялись.

В феврале 1907 года Набоков по решению руководства кадетов возглавил комиссию по подготовке вопроса об отмене смертной казни и об амнистии.

В 1913 году в газете «Право» Набоков опубликовал статью под названием «“Ceterum censeo…” К вопросу о смертной казни». (Отдельный интерес представляет латинское начало названия. Общеизвестна фраза «Карфаген должен быть разрушен», однако не все знают, что непосредственно этим словам предшествовали другие, как раз Ceterum censeo, которые означают «кроме того, я думаю, что». Безусловно, знакомый с этим высказыванием Набоков уже в заголовке, пусть и далеко не в первый раз, высказал свое отношение к обсуждаемому явлению.)

Так вот, в статье он оценил «кошмарную кривую» статистики исполнения крайней меры наказания, заметив, что количество казней остается на слишком высоком для цивилизованного государства уровне, хотя и снизилось в сравнении с 1907–1908 годами почти в десять раз (в 1911 году – 73 случая, в 1912-м – 126). Набоков в очередной раз указал, что смертная казнь может стать «делом случая, – может быть, настроения, индивидуального взгляда, даже прихоти». Набоков использовал каждую возможность для привлечения внимания к этой проблеме, которая, как следовало из его текста, «поддерживала и развивала инстинкты жестокости и кровожадности, убивала гуманность и уважение к человеческой жизни, человеческой личности».

И это – лишь малая толика сказанного и написанного.

Почему Набоков так отчаянно боролся не только за отмену смертной казни, но и за массу других вещей (или против, как в случае с проявлениями антисемитизма) – вопрос философский, скорее мировоззренческий. Владимир Дмитриевич был аристократом, сытым и успешным человеком, самую малость снобом, этаким эстетом-англофилом (в доме многие товары заказывались прямиком из Англии, включая еду, мыло и игрушки), без малейших материальных затруднений. К примеру, Набоков держал большой штат помощников-гувернеров-шоферов, у него только при петербургском доме – до революции! – было два автомобиля, а еще во владении находился Opel в Выре.

(В их доме работали чуть ли не полсотни человек. Вопреки этому – а может, благодаря этому? – никаким порядком не пахло. Единого управляющего не существовало. Какое-то время главной считалась очень старая экономка, которая была настолько скупой, что тайком от нее в доме ввели другой порядок. Пышным цветом цвело воровство, а заправляли всем повар Николай и садовник Егор. Последний был настолько умелым жуликом, что сумел накопить на загородный дом на станции Сиверской. Впрочем, ни Владимир Дмитриевич, ни его жена не интересовались хозяйством, не принимали в нем никакого участия: Набоков составлял меню на завтрак, но это была традиция, а не необходимость. Все оставалось в неустойчивом равновесии.)

Да, Набоков жил ровно так, как хотел, но в первую очередь он был честнейшим человеком, который никогда не поступал против совести – иное было бы с радостью зафиксировано его недругами. Он ставил превыше всего не просто человеческую свободу (хотя и ее тоже), а неприкосновенность человеческого достоинства, и всеми силами добивался достойного поведения от государства по отношению к своим гражданам.

Не думаю, что подобное поведение давалось Набокову с трудом: материальное положение позволяло ему быть честным и принципиальным, а общечеловеческая порядочность была им если не передана личными примерами предков, то унаследована генетическим путем (другой вопрос, от кого), то есть он с этим просто родился. И Набокову удалось не потерять свою порядочность ни в свои спокойные петербургские годы, ни в революционном вихре, ни в политически циклоническом Крыму, ни в Берлине, где он прожил последние годы.

Более того: автор этой книги рискует вызвать на себя гнев поклонников Владимира Набокова – младшего, но все-таки скажет, что Набоков-старший по человеческим качествам стоит значительно выше сына. Литературный гений, которым обладал Набоков-младший, бесспорен и огромен, но мы ведем речь несколько о другом. С уважением к окружающим, с восприятием мнений других людей у писателя Владимира Набокова было все совсем не так, как у политика Владимира Набокова.

…Смертная казнь была отменена только 12 марта 1917 года Временным правительством князя Львова (министром юстиции в нем был А. Ф. Керенский). Шесть дней спустя Владимир Дмитриевич Набоков опубликовал в «Речи» статью, в которой дал краткий обзор борьбы за отмену смертной казни и, в частности, написал: «Россия присоединяется к государствам, не знающим более ни гнусности палача, ни стыда и позора судебного убийства. Наверное, ни в одной стране нравственный протест против этого худшего вида убийства не достигал такой потрясающей силы, как у нас».

Набоков радовался недолго: ровно через четыре месяца, аккурат 12 июля 1917 года, смертная казнь была восстановлена: ее вернули за преступления, совершаемые на фронте. Под нее подпадали убийства, разбои, измены, побеги к неприятелю, сдача в плен, уход с поля боя и некоторые другие проступки. Вскоре после этого В. Д. Набоков выступил с речью в Петроградской городской думе и поддержал (!!!) восстановление смертной казни в свете возможной анархии, развала фронта и большевистской угрозы. Речь Набокова произвела настоящий фурор: никто не ожидал, что такие мысли могут быть высказаны одним из главных гуманистов и либералов тогдашнего общества.

Набоков, конечно, был предельно искренен: он понимал, что текущие и наступающие события подрывают устои того государства, которое он хотел изменить, но совсем не хотел потерять.

Увы, ему пришлось.

⁂

Кадеты не желали распада империи. Даже автономное государственное устройство предусматривалось только для двух частей – Польши, где оно существовало раньше, и Финляндии, где оно тогда продолжало существовать. Всем остальным народам предлагалось культурно-национальное самоопределение, в частности право получения начального образования на родном языке, причем только начального, так как о дальнейшем образовании на национальных языках кадетская программа выражалась с сугубой осторожностью, делая оговорку «по возможности». Русский язык должен был оставаться в статусе государственного. К сожалению, эти, а равно многие другие идеи и предложения кадетов оказались одинаково неприемлемыми как для правого, так и для левого флангов российского политического ландшафта. Но это стало ясно значительно позднее.

Высшим органом кадетов был съезд, который избирал Центральный комитет, в свою очередь состоявший из двух отделов: Петербургского и Московского. ЦК кадетов был учреждением престижным, за ним следили, входить в него считалось даже определенной честью, тем более что в целом партия имела интеллигентский облик – бóльшую часть ее составляли учителя, профессора, врачи, журналисты. Но, интересный нюанс, не студенты! И дело было не в каком-то государственном запрете для студентов, просто кадеты оказались слишком академичным формированием, слишком воспитанным (по мнению многих оппонентов), слишком умеренным. Студенты должны быть по убеждениям яростными и категоричными, кадеты им не подходили изначально, социалисты – куда больше. Студенческие группы кадетов существовали, но их было очень мало.

Состав ЦК регулярно обновлялся, но В. Д. Набоков находился в нем с первого дня, занимая пост заместителя председателя. Этот пост он покинул только из-за своей занятости в Государственной думе, в которую был избран в следующем году, а потом, после ее разгона, вновь был избран заместителем председателя.

А им – бессменно – был обладавший столь же огромным влиянием и авторитетом, как и Ленин среди большевиков, Павел Николаевич Милюков.

Павел Милюков был старше Набокова на 11 лет – родился в 1859-м, а пережил своего товарища и оппонента по политической работе на 21 год, умерев в 1943-м, во Франции, в 84 года. Милюков учился в Московском университете, в 1877 году поступив на историко-филологический факультет, а в 1892-м защитил магистерскую диссертацию по вышедшей в том же году своей книге «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого». Он много занимался просветительской работой: председательствовал в Комиссии по организации домашнего чтения, сотрудничал с Московским комитетом грамотности, выезжал в провинцию с лекциями.

Вероятно, не испытывай Милюков тяги к передаче знаний, сосредоточившись на чистой науке, его жизнь сложилась бы иначе. В 1894 году за цикл прочитанных в Нижнем Новгороде лекций, в которых содержались «намеки на общие чаяния свободы и осуждение самодержавия», Милюкова арестовали, исключили из Московского университета и выслали в Рязань. В ссылке он писал масштабный труд «Очерки по истории русской культуры» (в них излагал свое понимание истории, методов научного познания, рассматривал культуру России – роль церкви, веры, школы, идеологических течений, а также публиковал различные социолого-экономические очерки). Но главным стало не это, а приглашение из Болгарии: Милюкова пригласили возглавить кафедру всеобщей истории в Софийском высшем училище. Власти разрешили поездку, Милюков уехал, и в результате доброе десятилетие на родине почти не жил: кроме Болгарии, он работал в Турции (на раскопках), потом ненадолго вернулся в Петербург, где был снова арестован за участие в запрещенном собрании, отсидел полгода, уехал в Западную Европу – жил и читал лекции в США и Англии.

Революцию 1905 года Милюков встретил за границей. Он вернулся в апреле, а уже в октябре возглавил партию кадетов. Милюков не был избран в Госдуму ни первого созыва (в 1906 году), ни второго (в 1907-м), однако фактически руководил обеими многочисленными фракциями кадетов во время недолгого существования первых двух Дум. В следующий раз Милюков успешно избрался, проработав в Думе два срока – с 1907-го по 1917-й, до самого октября. В ноябре 1916 года Милюков произнес знаменитую антиправительственную речь о положении на фронтах Первой мировой войны, получившую название «Глупость или измена» («Когда, вопреки нашим неоднократным настаиваниям ‹…› причем уже в феврале я говорил о попытках Германии соблазнить поляков и о надежде [кайзера] Вильгельма [Второго] получить полумиллионную армию, когда, вопреки этому, намеренно тормозится дело, и попытка умного и честного министра решить, хотя бы в последнюю минуту, вопрос в благоприятном смысле кончается уходом этого министра и новой отсрочкой, а враг наш, наконец, пользуется нашим промедлением, – то это: глупость или измена? Выбирайте любое. Последствия те же»). К слову, младший сын Милюкова Сергей добровольцем пошел на фронт, где и погиб в 1915 году.

В начале марта 1917 года Милюков в качестве министра иностранных дел вошел в состав Временного правительства князя Георгия Львова, выступая за единение с союзниками по Антанте и войну с Германией. Продержался он на этой должности недолго (впрочем, «долго» в 1917 году – понятие очень относительное), вынужденно уйдя в отставку уже в середине апреля. После победы большевиков Милюков бросил все силы на создание единого фронта в борьбе с новой властью, не пренебрегая даже союзом с немцами – вчерашними противниками. Заметными успехами его усилия не увенчались.

Осенью 1918 года, на полгода раньше Набоковых, Милюков уехал из России, поселившись в Париже. Из Франции он пытался – опять-таки без особого успеха – выработать новую тактику борьбы с большевизмом и объединить левый фланг эмиграции, используя для этих целей в том числе издаваемую и редактируемую им газету «Последние новости», одно из популярнейших изданий русского зарубежья. Однако некоторые завоевания большевиков Милюков признавал, что входило в резкое противоречие с позицией Набокова и его политических друзей, о чем мы еще будем говорить подробно.

Как бы то ни было, до эмиграции своей партией Милюков руководил достойно. Он не был диктатором, не был иконой, он был – лидером. Да, он наслаждался всеобщим вниманием, да, любил бывать на виду и получать почести как лидер крупной политической силы, но многие называли его «первым среди равных» – думается, по справедливости.

Милюков был человеком невысокого роста и с заурядной внешностью, если бы не усы и пенсне, лицо его было и вовсе не запоминающимся. Он не притягивал внимание, он не выглядел сердцеведом (не путать с «сердцеедом»!), хотя и был таковым. Он редко выказывал эмоции, но вел себя всегда предельно достойно. Умел внимательно слушать, но, по мнению Тырковой-Вильямс, харизмой не обладал и к людям относился скорее с расчетом, нежели с искренним интересом.