Текст книги "Владимир Набоков, отец Владимира Набокова"

Глава девятая
Дуэльный инцидент

В 1910 году Набоков, базируясь на своем докладе, опубликовал большую статью под названием «Дуэль и уголовный закон», в которой не только подробно рассказал об истории вопроса в ряде интересных ему стран (а также в России), но и высказал ряд суждений об этом виде разрешения споров, о необходимых видах наказания и целесообразности дуэлей как таковых. Отношение Набокова к дуэлям можно вкратце передать двумя фрагментами из этой статьи. Саму дуэль Набоков назвал «диким и отвратительным обычаем»[27]27
  Здесь и далее цит. по: Набоков В. Д. Дуэль и уголовный закон. – СПб.: Тип. т-ва «Общественная польза», 1910.


[Закрыть], а еще заметил, что «в России говорить о дуэли, как орудии цивилизации, было бы несколько непристойно». Но были в статье и другие, более развернутые мысли.

В первую очередь Набоков совершенно резонно указывал на то, что наказания, применяемые к участникам дуэлей, не влияют на причины, порождающие преступления, а бороться следует в первую очередь с причинами. При этом ВДН считал важнейшим фактором того, что непосредственно наказание применялось крайне редко, и таким образом дуэлянты рассчитывали, что избегут тюрьмы или, тем более, смертной казни. Но, по Набокову, было и другое интересное следствие: угроза наказания могла и увеличить риск дуэли. «Человек, который выходит на поединок, доказывая, что он не только рискует своей жизнью и здоровьем, но еще подвергается суровой угрозе уголовного закона, как бы является вдвойне героем, ибо он рискует во всяком случае – и в том случае, если остается живым», – писал Набоков. Он утверждал, что дуэль не может быть восстановлением чести, а лишь доказательством личного мужества, и тут же провел четкую границу между настоящим мужеством, когда человек отправляется на войну, и мужеством дуэлянта, который мог доказать лишь то, что «он обладает крепкими нервами». Вопрос же восстановления чести в целом выглядел сомнительно, поскольку, если на дуэли дерется человек, по выражению Набокова, «заведомо бесчестный, заведомо негодный», общество к нему не изменяет отношения, даже если он убивает противника на дуэли. Вспоминал Набоков и скандалистов-бретеров, которые сильны тем, что могут свою ловкость, умение стрелять и фехтовать «ставить на службу самым низменным и грязным побуждениям».

Сложность разрешения дуэльного вопроса Набоков хорошо понимал. Он не предлагал отказаться от попыток путем закона воздействовать на дуэль – требовалось искать «другие средства, обратиться к другим формам борьбы». «Перед нами только частное приложение общей задачи – борьбы против нелепых предрассудков, во имя здравых целесообразных понятий и отношений», – писал он. ВДН хорошо понимал и то, что общество должно само научиться реагировать на случаи оскорблений (которые заканчивались дуэлями), но и задавался вопросом, почему оскорбления (к примеру, в адрес женщин) наказываются несравнимо мягче, чем ничтожное преступление – карманная кража, например. В качестве одного из возможных решений Набоков предлагал ввести «суды чести» (эта идея получила распространение в советские времена в виде товарищеских судов, но, безусловно, В. Д. Набоков имел в виду что-то совсем иное), а еще настаивал на том, что дуэль должна наказываться за один только факт поединка, а не только за причинение повреждений или смерть одного из участников.

Ближе к концу статьи Набоков выступает с невероятно эффектным пассажем, который приводим почти полностью: «За последние четыре месяца у нас было 124 казни и 1100 самоубийств. Что перед этими цифрами значат совершенно ничтожные цифры лиц, пострадавших на дуэли? ‹…› Где же ручательство против того, что все возрастающее одичание, прогрессирующее обесценение человеческой жизни наряду с ростом политических страстей и усиление ненависти на почве политической не заставят распуститься пышным цветком увядавший, обреченный, казалось, способ разрешения столкновений? Трудно рассчитывать, чтобы борьба с дуэлью сейчас, в данное время, сделалась воодушевляющим лозунгом, трудно ожидать, чтобы общество, будучи ежедневным свидетелем того, что у нас творится, могло воспылать негодованием против дуэли и оказать прочную и широкую поддержку ее противникам. ‹…› И тем не менее борьба необходима. Она ведь направлена не против отдельных случаев, а против того психологического гнета, которым эти случаи порождаются. Как предсказать, кто может оказаться жертвой этого гнета?»

Жертвой этого гнета в следующем после публикации статьи году стал… сам Набоков!

В целом это, конечно, проявление иронии судьбы: во-первых, из-за того, что Набоков в принципе по своей инициативе оказался в таком положении. Во-вторых, из-за того, что инцидент случился вскоре после написания такой статьи. В-третьих, из-за того, что отсутствие альтернативы дуэли Набоков познал на своем опыте… Впрочем – и ко всеобщему облегчению – дуэль не состоялась.

Разбираемся.

Реакционные газеты и журналы беспрестанно нападали на кадетов (не только на Набокова). В. В. Набоков вспоминал, что его мама, Елена Ивановна, собирала в специальный альбом карикатуры с изображениями мужа. На них ВДН изображался, как говорится в «Других берегах», с подчеркнуто «барской» физиономией, с подстриженными «по-английски» усами, с бобриком, переходившим в плешь, с полными щеками, на одной из которых была родинка, и с «набоковскими» (в генетическом смысле) бровями, решительно идущими вверх от переносицы римского носа, но теряющими на полпути всякий след растительности. В этом тексте Набоков-младший вспоминает одну карикатуру, на которой от ВДН и от Милюкова, изображенного в виде «многозубого и котоусого» существа, «благодарное Мировое Еврейство (нос и бриллианты) принимает блюдо с хлебом-солью – матушку Россию».

Но осенью 1911 года ситуация предельно накалилась, хотя и совершенно не по политическому поводу. В середине октября в газете «Новое время» Николай Снéссарев, гласный (депутат) Петербургской думы и репортер газеты «Новое время», опубликовал, по большому счету, совершенно неинтересную заметку «Урок инсинуации», в которой в сварливом тоне отвечал ряду своих политических противников – Павлу Милюкову, Иосифу Гессену и Набокову. Дело касалось большой суммы денег от крупной строительной фирмы «Вестингауз», которая получила подряд на строительство трамвайных линий в Санкт-Петербурге. Как предполагалось в материале, опубликованном в газете «Речь», 26 тысяч рублей (по тем временам весьма большие деньги) были выданы Снессареву за освещение деятельности фирмы «Новым временем» и лично его усилиями, по-современному выражаясь, – за создание положительного имиджа в СМИ. Сам фигурант истории, называя статью в «Речи» инсинуацией, в заметке, с одной стороны, отрицал получение этих денег, с другой – в открытую признавал:

Задолго до постройки трамваев я принимал участие в организации этого общества в России. Конечно, не даром, а за определенное жалованье. Имел частные деловые и личные сношения (ни с какой стороны не касающиеся трамваев) с главным директором-распорядителем общества Вестингауза г. Смитом. Ничего предосудительного в моих действиях не видел и не вижу[28]28
  Цит. по: https://magazines.gorky.media/nlo/2009/2/antipatiya-s-predystoriej-nabokovy-i-suvoriny-v-zhizni-i-v-proze.html.


[Закрыть].

И все бы ничего, но заканчивалась заметка следующими пассажами:

Теперь, надеюсь, читателям «Речи», если они прочтут эти строки, станет ясна инсинуация газеты. Но возможно, что это опять не поймут вдохновители «Речи». Для них даю поэтому более наглядный урок, что такое инсинуация.

Гг. Милюкова и Гессена, как это говорится, «оскорбляли действием» и, кажется, неоднократно. Это факт. Однако, если бы на вопрос, кто такие Милюков и Гессен, я ответил: «битые люди», то это была бы инсинуация: на суде выяснилось, что гг. Милюков и Гессен с моральной стороны не заслуживали пощечин.

Г. Набоков, будучи беден, как Иов на гноище после ограбления его караванов, женился на богатой московской купчихе. Это факт. Но если на вопрос, кто такой г. Набоков, я отвечу: «человек, женившийся на деньгах», то несомненно прибегну к инсинуации. Можно жениться на миллионерше и не быть содержанцем.

Понимаете ли вы теперь, гг. Милюков, Гессен и Набоков, что такое инсинуация? Этот мой ответ будет последним, какую бы ложь и клевету «Речь» ни печатала далее[29]29
  Там же.


[Закрыть].

Это, конечно, был скандал. Статья ударила в самое больное место – как мы хорошо понимаем, это был не первый раз, когда намеки о «содержанчестве» Набокова начинали муссироваться в петербургском обществе, и для всех причастных эти подозрения были крайне оскорбительными, хотя Елена Рукавишникова, по слухам, входила чуть ли не в пятерку самых богатых невест Европы. (В очередной раз скажем, что стопроцентно поручиться за чистоту помыслов ВДН никто не может, и в первые годы после свадьбы Набокову пришлось особенно непросто, но нет ни единого хоть чем-либо подкрепленного указания на то, что он при женитьбе на Елене Рукавишниковой руководствовался исключительно корыстными интересами.) Конечно, выпад Снессарева не мог остаться без ответа. Но ответчиком был выбран не Снессарев и даже не основатель «Нового времени», Алексей Суворин («Суворин-старичок», как его назвал Саша Черный в знаменитом стихотворении «Чепуха»), а его сын Михаил.

Алексею Суворину было уже под 80, и он серьезно болел. Михаил Суворин (будем его называть просто по фамилии) находился в расцвете сил и лет, а главное – он был руководителем газеты. Газеты, которая, под началом еще старшего Суворина, никогда не скрывала негативного отношения к Набоковым – не только Владимиру Дмитриевичу, но и его отцу, бывшему министру.

Набоков считал, что вступать в «какие-либо сношения» со Снессаревым ниже его достоинства (а его сын много лет спустя в отношении Снессарева употребил приметное определение «недуэлеспособная личность»; подлинные причины такого отношения к журналисту неясны), и решил вызвать на дуэль непосредственно Суворина – причем не напрямую, а через своего посредника и родственника Николая Коломейцева (он был вторым мужем Нины Дмитриевны, старшей сестры героя нашей книги). Коломейцев пришел в редакцию «Нового времени» и переговорил с Сувориным. Редактор газеты не выразил готовности публично приносить извинения за выступление Снессарева, и в результате Коломейцев на месте передал Суворину письменный вызов от имени Набокова. Однако редактор его не принял, то есть не забрал письмо или записку, в которой содержался вызов.

Пару дней спустя Набоков, решивший придать дело огласке, выступил в той же «Речи» с заметкой, которую, однако, озаглавил «Письмо в редакцию», то есть выступил как частное лицо. В тексте Набоков коротко изложил суть вопроса, упомянул свое отношение к Снессареву и рассказал как об отказе Суворина принести официальные извинения, так и об отказе от дуэли. «Мне остается только подчеркнуть, что редактор “Нового времени”, очевидно, так же мало, как и его сотрудник, заслуживает того, чтобы кто-нибудь ожидал от него естественного проявления личной порядочности»[30]30
  Там же.


[Закрыть], – резюмировал Набоков.

После этого началась публичная перепалка. Суворин ответил в новой статье, стараясь выставить в глупом виде как Набокова, так и Коломейцева. В частности, Суворин сделал вид, что вызов Набокова не был «официальным» и что он вообще не понимал, что Коломейцев – секундант Набокова, а не просто парламентер. Однако на людях редактор «Нового времени» выглядел не очень красиво: смешались две истории – «трамвайная», со Снессаревым, и оскорбление Набоковых. Владимир Дмитриевич снова ответил. Можно было бы повторить за Аркадием Аверченко его великое «и все заверте…», но стать долгим скандалу было не суждено. Газетных реплик суммарно получилось не так много (без учета самой первой статьи Снессарева – пять), но высказано было немало. В результате Набокову удалось Суворина «заговорить» аргументами и правильной, с его точки зрения, интерпретацией ключевого события – отказа, который редактор дал Коломейцеву в первый визит. Суворин так и не извинился (упоминаемый во многих публикациях факт извинений в адрес ВДН – выдумка), а последнее слово в печати осталось за Набоковым (все статьи-заметки фигурантов скандала более подробно цитируются в большой статье Юрия Левинга «Антипатия с предысторией»).

Впрочем, справедливости ради отметим, что настойчивое решение Набокова вызвать на дуэль именно Суворина не очень понятно. Оскорбление со стороны Снессарева – да. Считал ниже своего достоинства вызывать автора некрасивой заметки на дуэль – хорошо. Но почему такое настойчивое желание драться с Сувориным? Суворин сам справедливо недоумевает в одной из газетных реплик:

Едва ли г. Набоков мог бы найти таких секундантов, которые вслед за ним решились бы заявить, что я, как редактор, обязан отвечать за статьи своих сотрудников. Однако достаточно одного взгляда в кодекс правил о поединках, чтобы такое заявление было отринуто. Ибо там сказано: «За статьи, подписанные автором, отвечает только автор»[31]31
  Там же.


[Закрыть].

И это истина: в знаменитом дуэльном кодексе написано: «За напечатанную оскорбительную статью несет ответственность автор» (пункт № 114). Есть, правда, и другой пункт (№ 117) в той же главе: «В пяти случаях ответственным является также редактор: 1) когда подписавший статью отказывается дать удовлетворение…»[32]32
  Дурасов В. Дуэльный кодекс. С. 25. Цит. по: http://pushkinfond.ru/assets/files/duelny-kodeks-sait.pdf.


[Закрыть]. Но ведь к Снессареву Набоков не обращался, более того, его секунданты сами пытались переговорить с Набоковым о возможной дуэли, но тут уже от встречи с ними уклонился сам Владимир Дмитриевич.

(В скобках отметим один милейший факт: автор того самого дуэльного кодекса – Василий Дурасов, сейчас известен только этот свод правил. Но до революции существовали другие, и как раз один из них написал… Алексей Суворин!)

В. Д. Набоков изо всех сил пытался представить свое противостояние с Сувориными как частный конфликт, однако, и это хорошо понимали обе стороны, дело было куда сложнее. Газета «Новое время» представляла консервативно-реакционные силы (и даже являлась «твердыней русского антисемитизма», по словам виднейшего сиониста В. Жаботинского), ненавидевшие либералов и кадетов, которых представляли Набоков, Гессен, Милюков и многие другие, а также газета «Речь». Вопрос соответствия богатства Набокова и представляемых им демократических позиций всегда звучал очень остро. На повестке дня стояло и увеличение аудитории обеих газет: издания не бедствовали, но переманить определенную часть публики враждебного издания было задачей сколь непростой, столь же и привлекательной.

В общем, сложилась странная ситуация, порадоваться можно лишь за то, что до дуэли дело так и не дошло. Как и до суда: коррупционное дело в отношении Снессарева открыто не было, хотя, как пишет Левинг в той же статье, позднее в книге «Мираж “Нового времени”» недуэлеспособный журналист признался в заказных публикациях, к которым он имел отношение как раз в годы скандала с Набоковым. Но это было потом, а в 1911 году никаких доказательств у Набокова быть не могло, а равно ему было бы тяжело доказать умышленное оскорбление в свой адрес в связи с пассажем о «московской купчихе», поскольку Снессарев лишь «давал урок» инсинуации.

Официальное отношение к дуэлям в те годы существенно поменялось. И хотя дуэлянты оставались преступниками, иногда даже суд предлагал участникам спора формулировку «или отставка, или дуэль». Набоков выступал резко против старинного обычая и заявлял о необходимости самого жесткого преследования дуэлянтов. Сложно представить, что все это, включая также репутацию и поведение Набокова, не учитывалось Снессаревым и Сувориным при подготовке статьи об инсинуациях (без ведома редактора материал выйти не мог), – вероятность вызова со стороны Набокова казалась «Новому времени» минимальной. Однако вызов поступил: не ответить на личное оскорбление Набоков не мог.

Здесь надо отметить, что Набоков действительно готовился к дуэли или, по крайней мере, всерьез рассматривал ее возможность. Об этом мы знаем из «Других берегов» – книги воспоминаний Владимира Набокова – младшего. Доказательством, что В. Д. Набоков считал дуэль более чем вероятной, можно считать визиты Карла Тернана, тренера по фехтованию, который в дни скандала неоднократно приходил к Набоковым. И явно не для того, чтобы выпить чаю. Далеко не факт (но и не исключено), что, дойди дело до обсуждения подробностей, в качестве оружия была бы выбрана шпага, но в физическую форму и соответствующее боевое настроение Набоков себя привести явно хотел.

Чуть выше мы сказали, что последнее слово осталось за Набоковым. Так, да не совсем. В тот же день, когда он опубликовал в «Речи» свою последнюю заметку на эту тему, в «Новом времени» за авторством Бориса Суворина, единокровного брата Михаила, вышла глупейшая вещица: пьеса «Неистовый Вольдемар», в которой кадеты обсуждали, как бы Вольдемару половчее уклониться от вызова на дуэль. Вообще-то пародии, насмешки в рамках приличия, сатира – дело хорошее и даже нужное. При наличии вкуса и таланта. С ними в «Вольдемаре» были большие проблемы, но, на счастье Набокова, текст не привлек большого внимания и репутации его не повредил, а у него самого хватило самообладания никак на него не реагировать. (Здесь не обойтись без мистической детали: в «Неистовом Вольдемаре» утверждается, что главный герой не намерен рисковать жизнью ради газеты «Речь», но при этом чуть более десяти лет спустя прототип неистового Вольдемара, В. Д. Набоков, будет рисковать жизнью – и потеряет ее, – спасая Павла Самодовольного, еще одного персонажа идиотской пьески, то есть Павла Милюкова, от рук человека, который был… крестным сыном знакомого Алексея Суворина!)

К теме несостоявшейся отцовской дуэли Набоков-младший за всю свою авторскую жизнь обращался неоднократно. И если один раз – в «Других берегах» – он просто описывал свои ощущения, насколько мог восстановить их в памяти, то в других случаях он обращался к поединку В. Д. Набокова как автор художественной, а не автобиографической прозы.

Есть несколько текстов, где эта тема поднимается. Один из этих текстов – рассказ «Подлец» (написан в 1927 году, опубликован в 1930-м), в котором герой, Антон Петрович, живущий в Берлине, вынужденно вызывает на дуэль своего приятеля (мгновенно превратившегося в бывшего) по фамилии Берг, так как последний оказался замешанным в любовную историю с женой Антона Петровича. Однако, вопреки тому, что он сам вызвал Берга на дуэль, предстоящий поединок очень пугает героя. Антон Петрович в результате просто сбегает с места поединка, но позором для него это не заканчивается, потому что еще до того, как наружу выходит то, что Антон Петрович струсил, выясняется, что струсил и Берг, первым отказался от дуэли – и обесчещенным оказывается именно Берг, а не Антон Петрович (и «подлец» в рассказе – как раз Берг).

Мы настолько подробно вспоминаем этот рассказ ровно для понимания того, что идея двойного отказа от дуэли, конечно, была взята Набоковым-младшим из реальных событий, однако при всем взаимном неуважении, которое, очевидно, питали друг к другу В. Д. Набоков и оба Суворина и Снессарев, вряд ли кто-либо считал другого таким ничтожеством и подлецом, каким считали Антона Петровича и Берг, и сам Антон Петрович. Безусловно, разногласия были очень серьезные, но до уровня взаимного унижения они, как мне кажется, не опускались. Поэтому рассказ «Подлец» вряд ли стоит рассматривать как непосредственную рефлексию событий 1911 года.

Равно как и эпизод из «Подлинной жизни Себастьяна Найта», где отец главного героя и рассказчика, обозначенного буквой «В.», вызвал на дуэль своего обидчика Пальчина, который утверждал, что имел роман с Вирджинией – матерью Себастьяна, бросившей мужа и ребенка через несколько лет после рождения мальчика. Отец на дуэли не погиб, но был ранен и в результате умер из-за простуды, «с которой его наполовину залеченное легкое справиться не сумело». «Пальчин был хам и дурак. ‹…› Но именно потому, что Пальчин был хам и дурак, мне трудно постичь, зачем было человеку с достоинствами моего отца рисковать жизнью ради удовлетворения – чего? Чести Вирджинии? Собственной жажды мести? Но ведь так же, как честь Вирджинии была невозвратимо загублена самим ее бегством, так и мыслям о мщении следовало давным-давно утратить злую их неотвязность в счастливые годы второго супружества отца», – писал В. В. Набоков, чуть дальше называя дуэль «скверным делом» и тем самым вольно или невольно подражая отцу, который ставил примерно такие же вопросы лет за 30–40 до того.

Совсем другое дело – рассказ «Лебеда» (1932), в котором Набоков, как мы теперь понимаем, фактически полностью описал свои подростковые переживания, только в художественной форме (как раз незадолго до дуэльной истории Владимир-младший, а вскоре и Сергей были зачислены в Тенишевское училище). Главный герой «Лебеды» – мальчик по прозвищу Путя Шишков (его настоящее имя мы не узнаем), ему столько же лет, сколько было Набокову на момент истории отца с Сувориным. Выходит так, что Набоков впервые вернулся к тем событиям, и следить за этим очень интересно, зная, что речь идет о подлинной истории. Конечно, есть определенные отличия (в частности, обидчиком отца героя «Лебеды» оказывается не газетчик, а депутат Туманский), но общая канва, а также палитра переживаний сохранена. Впрочем, есть одно важное отличие от подлинной истории: в рассказе «Лебеда» дуэль все-таки случается, хотя все заканчивается хорошо. Туманский стрелял первым и дал промах, а Шишков-старший выстрелил в воздух. Но важно то, что на момент окончания дуэли Путя еще ничего об этом не знал, а о случившемся ему рассказали в школе только на следующее утро. Играет ли это особую роль? Вероятно, нет, потому что важнее переживания, страдания и непонимание происходящего мальчика Пути, а также его радость от исхода, переданные Набоковым, разумеется, мастерски.

Юрий Левинг пишет, что В. В. Набоков видел «четкую идеологическую корреляцию» между теми, кто обвинял его отца в трусости, и его убийцами – все они представляли реакционную часть общества. Однако между дуэльным инцидентом и берлинской трагедией существует очевидная разница – и она заключается не только и не столько в случайности или преднамеренности событий, а в характере участия в них Владимира Дмитриевича.

В том же году, когда произошло столкновение со Снессаревым – Сувориными, странным эхом отозвалось Выборгское воззвание: в январе, почти пять лет спустя после произошедших событий, Набоков и другой бывший депутат от кадетов Евгений Кедрин были исключены из состава петербургских дворян волей Губернского собрания. Едва ли это сильно огорчило исключенных, гораздо больше вопросов вызывает похвальная оперативность принимавших решение. Наказание Набоков отбыл еще в 1908 году, с тех пор ничего принципиально не менялось. Вероятно, это собрание созывалось крайне редко. Впрочем, интересно, что Набоков это не забыл, еще через пять лет, уже после отречения Николая Второго, попросил восстановить его дворянство – то, что он озаботился этим вопросом в непростые времена, ясно указывает, что надежд и иллюзий у ВДН все еще было предостаточно.

К моменту публикации снессаревской статьи Елена Ивановна вновь находилась в положении, и в июне 1912 года у Набоковых родился пятый ребенок, третий сын – Кирилл.

Самое время сделать шаг в сторону и рассказать о них и о тех, о ком почти никогда не пишут, как сложились их жизни и к чему пришел каждый из них.