Текст книги "Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959"

Что касается интереса к истории, то отец всегда в этом подавал мне пример и стимулировал мой интерес. В 1905 г., когда отмечался семидесятипятилетний юбилей Донской казачьей гвардейской батареи, он написал и издал на собственные средства прекрасно иллюстрированный 192-страничный том, посвященный ее истории. Позже, за границей, мне повезло достать экземпляр этой книги. В ее заглавии можно увидеть полное официальное название батареи отца. Цифра 6 в названии обозначает ее порядковый номер в составе гвардейской бригады конной артиллерии. Бригада обеспечивала артиллерийскую поддержку тринадцати полкам гвардейской кавалерии, из которых три были казачьими. Несмотря на номер 6, батарея была единственной казачьей частью гвардейской конной артиллерии.

Полные официальные названия всех гвардейских частей начинались с приставки немецкого происхождения – лейб-гвардии… (от немецкого Leib-Guard – телохранитель), но даже в отдаленном прошлом это почетное наименование лишь отчасти отражало назначение гвардейских частей.

Ко времени царствования Николая II функции охраны персоны царя исполняли личный его величества Конвой и личный его величества сводный полк. Последний был сформирован в последнее десятилетие перед Первой мировой войной из особо надежных капралов, набранных из разных гвардейских и армейских частей. Конвой состоял из двух сотен (то есть эскадронов) кубанских и терских казаков.

И кубанские, и терские казаки Конвоя носили традиционное платье – черкески, длинные кафтаны ниже колен с широкими рукавами и несколькими газырями (то есть нашитыми сверху гнездами для патронов) на груди. Поскольку казаков Конвоя можно увидеть рядом с царем на большинстве официальных фотографий, за границей прочно укоренилось мнение о том, что черкеска – типичная казачья одежда, которую носили все казаки. Это не так. По происхождению – это традиционная одежда кавказских горцев, которых в северных предгорьях сдерживали кубанские и терские казаки, поселенные там специально для этой цели. Эти и только эти казаки переняли у горцев их традиционную одежду[7]7
  См. фото 40 и 41.


[Закрыть] и дали ей название по имени воинственного мусульманского племени черкесов – своих основных противников.

Казаки Донского, Уральского и нескольких Сибирских войск носили форму того же типа, что и остальные части российской армии, исключая широкие штаны с цветными лампасами шириной два с половиной дюйма, которые с небольшим припуском заправлялись в сапоги. Лампасы разных казачьих войск различались по цвету – красные у донских казаков, фиолетовые у уральских, желтые у забайкальских и т. п. В гвардейских частях лампасов не было. Но казаков всегда можно было узнать по тому, как залихватски носили они свои фуражки, и по торчащему из-под козырька чубу – одной из традиционных казачьих привилегий было разрешение не стричь коротко волосы, как делали в остальных частях русской армии.

А теперь вернемся к истории Донской казачьей гвардейской батареи, написанной моим отцом. Значение одного факта из этой книги, представляющего общий исторический интерес, я осознал много позже, когда прочел в Америке о «казачьем генерале Линкольна». Так называли бригадного генерала Джона Бэзила Турчина. Предполагалось, что до эмиграции в Америку в 1856 г. он служил в императорской гвардии и был офицером донской казачьей артиллерийской части. Но Турчиным он стал только после эмиграции. В книге отца есть список всех офицеров, служивших на батарее, приводятся их имена, когда и откуда пришли они на батарею и на какой пост ушли. В этом списке под номером 12 я обнаружил Турчина под его подлинным именем – Иван Васильевич Турчанинов.

Большая часть интересных исторических деталей в книге отца имеет отношение к турецкой кампании 1877–1878 гг. и к абиссинской экспедиции 1898 г.

Мало кто из американцев представляет себе, насколько сильна была среди русских всех сословий искренняя симпатия к славянским и греческим братьям-христианам, не одно столетие страдавшим от гнета турок-мусульман. Тринадцатилетним мальчиком я сорвал голос во время демонстраций на улицах Санкт-Петербурга, вопя лозунги в поддержку антитурецкой Балканской коалиции 1912 г. Могу заверить вас как очевидец, что в этих демонстрациях совершенно искренне и добровольно участвовало множество людей всех возрастов.

Турецкая война 1877–1878 гг. известна в России и в славянских Балканских странах как Освободительная война.

Американский военный атташе тех лет Ф.В. Грин[8]8
  Прямой потомок известного сподвижника Вашингтона Натаниеля Грина, командовавшего во время Американской революции армией Юга.


[Закрыть], который провел всю кампанию 1877–1878 гг. в русской армии, высоко оценил роль России на Балканах, проявив при этом здравомыслие, глубокое понимание и прозорливость.

Отец всегда активно интересовался этой кампанией. Он заказал даже копию картины (см. фото 8) и повесил ее в гостиной. Оригинал картины находился во дворце великого князя Михаила Александровича. На ней изображен один из эпизодов той войны – переход колонны генерала Рауха по горной тропе, которую турки не позаботились перекрыть, считая непроходимой. Донская казачья батарея, как показано на картине, действительно потеряла зарядный ящик, но остальные упряжки прошли; в результате русские войска зашли туркам во фланг и вынудили их оставить укрепленные позиции. Ф.В. Грин в своих мемуарах перечисляет все те же части колонны Рауха, которые приводит в своей книге и мой отец.

В нашей гостиной висела еще одна картина, побольше, которую отец лично заказал и оплатил художнику. На ней был изображен еще один эпизод все той же турецкой кампании. Сержант Донской казачьей гвардейской батареи Аведиков вынужден был задержаться в болгарской деревне, чтобы починить ось двуколки с денежным ящиком батареи, и отстал от стремительно наступавшей гвардейской конной дивизии (частью которой была батарея). С ним было всего восемь казаков. К тому моменту, когда ось была починена, со всех сторон деревни уже были отступающие турецкие войска. Турки, правда, не знали о присутствии казаков.

Сержант Аведиков решил вырваться из окружения, атаковав самую слабую на вид турецкую часть – отряд пехоты из шестидесяти с лишним человек. Он мобилизовал безоружных мужчин деревни и приказал им зайти по оврагу в тыл туркам и по его сигналу кричать «ура» и шуметь, чтобы турки подумали, что рядом находится крупный русский резерв. Болгарские крестьяне, ненавидевшие турецких угнетателей, с готовностью согласились. Четверо из восьми казаков Аведикова должны были атаковать с другой стороны. Сам он с четырьмя оставшимися казаками направился по другой лощине на перехват турок. Подъехав к неприятелю вплотную, он внезапно выскочил из лощины, застрелил турецкого офицера и двух солдат, – а тут и болгары подняли в тылу турок ужасный шум, так что те без долгих раздумий сдались. Аведиков не только вернулся на батарею с денежным ящиком, но и привел пленных турок!

Сержант Аведиков был награжден солдатским Георгиевским крестом и произведен в офицеры. На фотографии 9 можно увидеть его в форме хорунжего Донского казачьего полка – после производства офицера всегда переводили служить в другую часть. Гвардейская батарея восторженно проводила его на своих позициях в Сан-Стефано, у ворот Константинополя.

Отец нанял художника, господина Бакмансона, и поручил ему съездить в Болгарию, где в селении под названием Дервент было еще немало крестьян, помнивших атаку Аведикова двадцать пять лет назад. Так что на картине в нашей гостиной сцена эта была изображена очень точно и, разумеется, в соответствующее время года.

Казакам в России часто поручали особенно сложные задания. Примером может служить экспедиция Императорского географического общества в Абиссинию в 1898 г. Судя по всему, в этом предприятии присутствовали важные политические мотивы. То было время серьезных трений по африканскому вопросу между Англией и Францией и одновременно растущего сотрудничества между Францией и Россией. Абиссинская церковь представляла собой ветвь Коптского христианства и относилась к восточно-православному вероисповеданию. Благодаря близости религий Абиссиния сильно тяготела к России.

Для охраны экспедиции был сформирован отряд из отборных офицеров и солдат двух гвардейских донских казачьих полков и гвардейской казачьей батареи. Командовал отрядом полковник Артамонов из Атаманского полка. Он и двое казаков, одним из которых был капрал Щедров с нашей батареи (фото 10), двигались с элитным полуторатысячным отрядом абиссинского дадязматчи (генерала) Тассамы в одной из войсковых колонн, которые негус (король) Менелик направил (согласно сообщениям парижской l’Illustration) расширять границы своих владений. Направлялся отряд в район Белого Нила. Где-то на пути они встретили французского офицера, направлявшегося к месту слияния рек Собат и Нил. Он присоединился к отряду, но в пути заболел. Отец рассказывал в книге, что из-за болезни француз был не в состоянии переплыть (или хотя бы попытаться переплыть) Нил и водрузить французский флаг на его левом берегу, чтобы «утвердить права Франции на эту большую территорию». Вместо него это сделали полковник Артамонов, урядник его полка Архипов и капрал гвардейской батареи Щедров. Отец приводит в книге дословный рассказ Щедрова об этом опасном предприятии.

Создается впечатление, что все это было вспомогательной операцией для поддержки основных действий под Фашодой, городком на Ниле примерно в ста милях к северу от этого места. Французский офицер Маршан пришел с отрядом из Французского Судана и занял Фашоду 10 июля 1898 г., в результате чего Франция чуть было не оказалась втянутой в войну с Англией. Непосредственную роль в развитии событий тогда сыграл Китченер. В конце концов Франция уступила, и 11 декабря 1898 г. Маршан оставил крепость. И мне кажется не простым совпадением тот факт, что вскоре после этого (весной 1899 г.) Русская географическая экспедиция покинула Абиссинию и вернулась в Санкт-Петербург.

Полковника Артамонова и двух его казаков принял и наградил на особой аудиенции лично царь. Императорское географическое общество на заседании 15 мая 1899 г. также наградило их медалями. Судя по фотографии (рис. 8), капрал Щедров получил за это предприятие еще одну какую-то медаль. А вот две серебряные цепочки у него на груди справа ведут к двум серебряным часам, заработанным на родной батарее. В русской армии подобными часами нередко награждали победителей в соревнованиях между полками, где солдаты состязались в стрельбе, джигитовке, рубке лозы и тому подобных воинских искусствах.

Интересно отметить, что французская версия рассказа о пересечении Нила появилась в парижской l’Illustration только через год с лишним – 13 января 1900 г. Не считая неизбежной, очевидно, западной журналистской клюквы[9]9
  Клюква – небольшое северное растение со съедобными ягодами. Это растение стало синонимом глупой чепухи, которую пишут за границей о России, после того как один француз поместил в книге о своем коротком путешествии по России несколько удивительных наблюдений, и в том числе описание того, как чудесно он вздремнул в тени ветвей великолепной клюквы. С тех пор особенно нелепые выдумки принято называть «развесистой клюквой». Интересно отметить, что это выражение до сих пор используется в Советском Союзе, все в том же значении.


[Закрыть] (капрала Щедрова превратили в «бригадира Sochtchedroflf», а полковника Артамонова, донского казака, в «отпрыска очень древнего боярского рода»), в целом французский рассказ отдавал должное личной храбрости троих русских. Вот что они писали: «…Лодок не было; ни абиссинские солдаты, ни местные негры ни за какие деньги не соглашались плыть через широкую, глубокую и стремительную реку, населенную гиппопотамами и крокодилами».

С учетом международной политической ситуации меня не удивляет, что l’Illustration ни словом не упомянула ни о водружении французского флага, ни о присутствии в отряде Тассамы больного французского офицера. Статья не слишком убедительно объясняет подвиг Артамонова и его людей необходимостью «провести разведку на левом берегу» Нила. У читателя могло создаться впечатление, что весь поход был чисто абиссинским предприятием, прихотью негуса Менелика, а несколько храбрых русских, случайно оказавшихся поблизости, просто решили помочь. Мне кажется, все это наглядно показывает, каким надежным другом была Российская империя: она помогала союзникам и не требовала признания своих заслуг.

В начале Русско-японской войны 1904–1905 гг. в русской армии был внедрен новый тип полевого орудия – замена более старой модели, которую можно увидеть на фото 6. При этом упряжки остались прежними. Гвардейская батарея стала первой казачьей частью, получившей новые орудия. После этого на фронт отправилась команда из двенадцати обученных отцом инструкторов-добровольцев, которые должны были помочь всем казачьим артиллерийским частям освоить новую технику. На фотографии 11 можно увидеть эту команду в черных меховых шапках Дальневосточной армии.

В последние четыре года перед Первой мировой войной были отпразднованы памятные даты трех не связанных между собой иностранных вторжений в Россию с Запада – из трех предыдущих столетий. По поводу всех трех юбилеев устраивались многочисленные торжества, благодаря чему исторические факты, имевшие отношение к этим событиям, глубоко запечатлелись в моей памяти.

В 1909 г. исполнилось двести лет Полтавской баталии, в которой Петр Великий нанес королю Швеции Карлу XII решительное поражение. Вторгаясь на Украину, шведский король ошибочно полагал, что его тайный союзник гетман Мазепа привлечет на его сторону местное население.

В 1912 г. исполнилось сто лет вторжению Наполеона в Россию, битве при Бородине, которая ничего не решила, сожжению Москвы и катастрофическому зимнему отступлению французских войск.

Но особенно богатым на исторические годовщины оказался 1913 г. Сначала – трехсотлетнего краха польского вторжения[10]10
  Это вторжение в значительной степени представляло собой религиозный крестовый поход. Его финансировали иезуиты, пытавшиеся силой обратить Россию в римско-католическую веру.


[Закрыть] в Россию. Поляки привели с собой претендента на русский трон, который тайно принял римско-католическую веру. Они захватили Москву, но местное население восстало и уничтожило самозванца. Смутное время прекратилось с избранием на трон Михаила Федоровича Романова, который в 1613 г. стал первым царем династии Романовых.

Затем – столетие битвы при Лейпциге, где особенно отличился лейб-гвардии Казачий полк. Бригада французских кирасир генерала Латур-Мобура пробила строй прусской пехоты, опрокинула прусскую батарею и уже неслась вверх по склону холма, с вершины которого за ходом сражения наблюдали три монарха-союзника – русский и австрийский императоры и король Пруссии. Казалось, ничто уже не преграждало путь французам, однако за холмом находились донские казаки гвардейского полка. Александр I приказал им контратаковать. Что казаки с успехом и проделали. Они осуществили самую впечатляющую и зрелищную, вероятно, кавалерийскую атаку в мировой военной истории и при помощи пик отбросили кирасир назад. Я не знаю ни одного другого случая, когда за кавалерийской атакой, как в театре, наблюдало бы такое множество сановных особ[11]11
  Во время этой атаки был убит некий полковник Чеботарев. Это наш однофамилец, но не родственник.


[Закрыть].

В награду за подвиг полк в марте 1814 г. был удостоен особой чести – триумфально войти в Париж первым из трех союзных армий, впереди даже трех монархов.

На английской гравюре того времени (фото 12) изображено, как последние ряды донских казаков проходят под воротами Сен-Мартен впереди царя Александра I, его августейших союзников и их армий.

Парижане, по всей видимости, не сохранили враждебных воспоминаний об этом полку, хотя он в составе оккупационных сил стоял в городе несколько месяцев. На фото 13 представлена французская карикатура того времени – верный ординарец удерживает застенчивого гвардейского офицера-казака от встречи с парижскими девицами.

По приказу императора на полковых знаменах было выгравировано название «Лейпциг», а день памятной атаки – 4 октября (по старому стилю) – объявлен праздником полка.

Гвардейская батарея всегда была тесно связана с лейб-гвардии Казачьим полком. Петербургская газета «Русский инвалид» напечатала в 1913 г. к столетию знаменательного события стихотворение отца, посвященное «героям Лейпцига». Позже в Париже его перепечатал Музей полка, а в 1963 г. оно было вновь опубликовано в связи с 150-й годовщиной.

На фотографии 14 можно увидеть, каким представлял себе этот полк француз более позднего поколения, знаменитый художник Эдуард Детайль. Именно так на самом деле выглядели эти замечательные люди, такими знал их и я.

Наполеоновские войны – один из многих примеров, опровергающих утверждения о том, что стремление к мировому господству представляет собой русскую традицию, а не цель коммунистических экстремистов. Если бы это было так, то русская армия, прогнав Наполеона от Москвы в 1812 г. до Парижа в 1814 г., не вернулась бы вскоре после этого домой. На самом же деле уже через год наших солдат там не было, и стоит вспомнить, что Веллингтону в 1815 г. пришлось одному разбираться при Ватерлоо с Наполеоном, вернувшимся из изгнания с острова Эльба.

В дни моего детства Павловск был совсем маленьким городком. Тогда в нем были расквартированы всего лишь три батареи.

Зато летом Павловск буквально оживал. Из Санкт-Петербурга на дачи приезжало множество горожан. Ежедневно проходили симфонические или другие концерты на открытом воздухе или в большом зале, примыкавшем к железнодорожному вокзалу и большому парку, открытому для публики. В наш парк приезжали даже из столицы.

Павловск был частью личных владений великого князя Константина Константиновича. Наша семья была очень дружна с семьей павловского градоначальника, генерала гвардейской конной артиллерии в отставке Эдуарда Эдуардовича Гееринга. Семья градоначальника могла пользоваться территорией личного дворца великого князя (см. фото 63)[12]12
  Дворец был спроектирован в конце XVIII в. шотландским архитектором Камероном.


[Закрыть], и я часто вместе с ними играл там в теннис.

Великий князь был высокообразованным человеком и литератором; под псевдонимом К. Р. он опубликовал несколько неплохих стихотворений и пьес. Он занимал пост генерал-инспектора и заведовал всеми военными кадетскими корпусами.

По случаю дня рождения старшей дочери великий князь поставил в своем Павловском дворце написанную специально для нее пьесу – «Свадьба Солнца и Весны» – и пригласил детей офицеров, расквартированных в Павловске и окрестностях, принять участие в этой постановке вместе с его детьми в ролях всевозможных цветов, растений и животных – героев пьесы. Мне было тогда семь или восемь лет; мне дали роль третьего из четырех головастиков. На каждом из нас были надеты серые рейтузы и серое жесткое папье-маше с длинным хвостом вроде плавника сзади, с огромными, яркими выпученными глазами над отверстием для лица и отверстиями для рук на уровне груди. Чтобы забраться в это хитроумное приспособление, каждому ребенку требовалась помощь нескольких взрослых, – костюмы были сделаны по мерке и плотно облегали тело. Мы должны были станцевать вместе несложный танец и спеть писклявыми голосами песенку (я до сих пор помню первые четыре строчки).

Это событие особенно запомнилось, так как в первом ряду на представлении сидели царь с семьей, а значительную часть зрителей составляли другие Романовы – родственники великого князя.

В Павловске не было школ, поэтому до десятилетнего возраста я занимался только дома, в основном под личным маминым руководством. Чтобы как следует учить меня, ей и самой приходилось много заниматься, но она, казалось, воспринимала это как должное. Как и отец, мама была первой в своем классе и по окончании Павловского[13]13
  И город, и институт были названы в честь их основателя, императора Павла (1796–1801 гг.).


[Закрыть] института в Санкт-Петербурге получила золотую медаль.

Особое внимание при моем обучении уделялось иностранным языкам. Отец не хотел, чтобы я стал профессиональным военным. Он предпочел бы для меня карьеру в консульской службе Императорского министерства иностранных дел, где не было необходимости в личных представительских расходах.

В возрасте пяти лет у меня появилась гувернантка-француженка. Когда мне было семь, ее сменила англичанка, которая тоже жила с нами. Одновременно приходящая учительница не давала мне забыть французский. В возрасте девяти лет мне наняли учителя-немца, а английский и французский я продолжал поддерживать уроками. Все это время я регулярно занимался русским языком и ежегодно сдавал проверочные экзамены, так что когда я наконец пошел в школу, то оказался одним из самых младших в классе. При такой методике обучения я еще в детстве мог переключиться на любой из четырех языков или перевести с одного из них на другой.

Все это требовало больших усилий. Не могу сказать, что в то время занятия доставляли мне удовольствие, но общая подготовка и особенно знание языков очень пригодились мне после революции, и я много раз с благодарностью вспоминал своих родителей, которые заставили меня приобрести все эти знания. В том возрасте и при том способе, которым меня учили, иностранные языки воспринимаются с легкостью, примерно так же, как ребенок узнает и запоминает свой родной язык.

Много позже, лет через двадцать, я подумывал об эмиграции в Южную Америку и даже начал изучать испанский язык в школе Берлитц в Бремене на вечерних курсах – тогда я работал инженером и днем в офисе разрабатывал железобетонные конструкции. Я почти не добился успехов в испанском и в конце концов бросил занятия. С тех пор я убежден: тем фактом, что многие русские бегло говорят на нескольких языках, мы обязаны не каким-то особым способностям, а времени и методу обучения, которому следовали во многих образованных и умеренно обеспеченных русских семьях.

Общение с несколькими разными учителями-иностранцами имело еще то преимущество, что при этом компенсировалось возможное отрицательные влияния этих людей на впечатлительного ребенка. Я почти ничего не помню о своей гувернантке-француженке, кроме ее горячего патриотизма, который в то время сильно повлиял на меня. Вскоре я уже вполне разделял ее чувства и взгляды. Когда ее сменила девушка-англичанка, я поначалу наотрез отказывался иметь дело с представительницей нации, которая сожгла Жанну д’Арк. После этого отец запретил кому бы то ни было, кроме нее, разговаривать со мной на каком бы то ни было языке. Эта мера вкупе с тем фактом, что мисс Эдит Хэдленд оказалась очень милым человеком, в конце концов преодолела мое сопротивление.

Общение с людьми разных национальностей, которые порой вкладывали в одни и те же слова разный смысл, и наблюдение за тем, как по-разному подходили к ним наши старшие, само по себе расширяло наш жизненный опыт. Приведу некоторые примеры.

Ника Курисс, один из моих друзей, узнал смысл английского выражения «to pull someone’s leg» (букв, «потянуть за ногу»; обычно употребляется в смысле «морочить голову, разыгрывать». – Пер.) и решил подшутить над французской гувернанткой своей младшей сестры – пожилой старой девой величественного сложения и поведения. Он вежливо обратился к ней по-французски: «Mademoiselle, permettez moi de vous tirer la jambe?» («Позвольте мне потянуть вас за ногу?») «Mais vous n’oserez pas!» («Но вы не посмеете!») – возмущенно ответила она. «Я сделал это! Я сделал это!» – ликующе вскричал мой приятель и затанцевал прочь.

Немного раньше этого случая мы с несколькими друзьями в сопровождении двух английских гувернанток смотрели парад в Царском Селе (на той же площади, которую можно увидеть на фото 7). Там позади группы старших офицеров справа на фото были устроены места для гостей. День был солнечный, и разноцветные мундиры воинских частей придавали зрелищу яркость и красоту. Но девушки-англичанки, наверное, тосковали по дому, а потому громко обменивались замечаниями о том, как глупы эти русские и как неразумно в век пулеметов носить такую форму. В конце концов, к нашей великой радости, сидевший позади нас солидный пожилой человек наклонился вперед и заметил по-английски с безукоризненной вежливостью: «Красные мундиры и медвежьи шапки на лондонских парадах гораздо практичнее, не правда ли?»

Ближе всего к открытому столкновению с иностранными наставниками мы оказались в 1913 г., когда я вместе с двумя приятелями и их учителями отправился на продолжительную велосипедную прогулку. Мне тогда было четырнадцать. Нику Курисса, которому было шестнадцать, сопровождал добродушный худой учитель-англичанин мистер Фрай, а Митю Гееринга, которому было тринадцать, – учитель-немец, чрезвычайно неприятный человек. Я помню только его прозвище, Пучеглаз, которое мы дали ему из-за глаз навыкате. Он был студентом и учился в университете эстонского города, который сейчас называется Тарту. Русское название этого города – Юрьев, но в то время там заправляли балтийские немцы и он назывался Дерпт. Большая часть курсов в Дерптском университете преподавалась на немецком языке. Пучеглаз, хотя и был гражданином России, постоянно носил типично немецкую студенческую фуражку с эмблемами какого-то студенческого союза Германской империи. Первая остановка у нас была в Красном Селе, где располагался летний лагерь императорской гвардии и где нас приняли офицеры одной из регулярных батарей гвардейской конной артиллерии. Мы все пообедали в офицерской столовой и узнали, что на плацу только что приземлился гигантский четырехмоторный самолет «Русский витязь» русского конструктора Игоря Сикорского[14]14
  Большинство американцев знают Игоря Сикорского только как успешного американского конструктора вертолетов. Очень мало кто теперь помнит, что самым крупным его достижением был первый в мире многомоторный самолет, а сам он в то время был еще гражданином России.


[Закрыть]. Еще через год этот же самолет поднял в воздух шестнадцать пассажиров, чем намного превзошел все прежние достижения. В то время шли горячие споры между сторонниками аппаратов легче воздуха и самолетов. Пучеглаз не хотел признавать будущее ни за чем, кроме цеппелинов, тогда как мы, естественно, с энтузиазмом принимали успехи и достижения Сикорского. Пучеглаз же не только сам не хотел идти смотреть на самолет Сикорского, но и запретил нам идти без него. Нашу проблему решили два молодых лейтенанта, которых задело высокомерное поведение Пучеглаза за обедом. Они потащили его смотреть на лошадей в стойлах, а мы тем временем выпустили воздух из шин велосипедов обоих учителей, забрали у них ручные насосы, чтобы они не смогли нас преследовать, и укатили прочь. «Русский витязь» был окружен военным караулом, но командир, выслушав нашу историю, решил, что мы заслуживаем особой награды. Он лично провел нас на борт, в просторный салон самолета. Когда мы вернулись, Пучеглаз сходил с ума от ярости, но мистер Фрай принял нашу сторону и сказал, что тот сам напросился.

Заняться преподаванием в России иногда пытались довольно странные личности. Самым необычным из моих учителей был англичанин по имени мистер Мэйс. Мне тогда было лет двенадцать. В прошлом мистер Мэйс был капитаном торгового судна; он всегда говорил о себе как о «перекати-поле» и утверждал, что нигде не задерживается больше чем на три месяца. У нас, однако, ему не удалось продержаться даже этого срока. Услышав из моих уст кое-какие рассказы о приключениях мистера Мэйса в те времена, когда он поставлял оружие японцам, а прежде того бурам, отец вынужден был уведомить преподавателя об увольнении через две недели. Причем отец хотел, чтобы я понял: он увольняет мистера Мэйса не потому, что тот работал на японцев в то время, когда они воевали с нами, но исключительно потому, что он работал на буров в то время, когда они воевали с его собственной страной, Англией. И это при том, что сам отец, как большинство русских, симпатизировал в этом конфликте не англичанам, а бурам. Когда же мистер Мэйс попытался объяснить свое прошлое тем, что «деньги не пахнут», отец тут же выплатил ему двухнедельное жалованье и велел собирать вещи и немедленно уезжать.

В то время большинство общеобразовательных школ в России были устроены по немецкому образцу и назывались примерно так же, как в Германии: гимназия делала упор на классическое образование, а реальное училище – на естественные науки. В Царском Селе были школы обеих разновидностей. Я поступил там в гимназию в середине 1909 г. и проучился в ней около двух лет. Здание школы выглядело тогда почти так же, как и полвека спустя, когда мне пришлось вновь увидеть его (см. рис. 62). Пока мы жили в Павловске, до которого было меньше двух миль, наш кучер каждое утро отвозил меня в школу и каждый день после окончания занятий приезжал за мной.

В моем классе были дети разного социального происхождения. Например, у нас учились князь Путятин и мальчик по фамилии Викентьев, сын местного извозчика. Эти двое часто дрались, причем начинал обычно Викентьев: он бегал за Путятиным и непрерывно выкрикивал: «Ты не князь, а грязь». В начале войны этот сын извозчика стал пехотным офицером; он был значительно старше меня и поэтому смог поступить добровольцем в армию раньше, чем я. В 1916 г. я случайно встретился с ним, – его грудь была украшена множеством ленточек – боевых наград, а на рукаве было несколько нашивок за ранения.

Среди других мальчиков в нашем классе был один по имени Соломон, очевидно еврейского происхождения; однако он был прихожанином Русской православной церкви и дворянином, то есть принадлежал к знати. У нас учился также один из нескольких сыновей местного фотографа-еврея Оцупа, который конкурировал с официальным придворным фотографом Ганом. Все четверо упомянутых мной мальчиков после революции эмигрировали.

Еще один мальчик, о дальнейшей судьбе которого мне приходилось слышать, – Книппер, племянник знаменитой актрисы Книппер-Чеховой, вдовы писателя Чехова. Он остался в Советском Союзе и приобрел известность как музыкант. Вскоре после начала Второй мировой войны я оказался в Принстоне, в доме друзей, и услышал там записи советских военных песен. Одна из них, «Полюшко-поле», показалась мне замечательной – в ней будто слышится приближающийся стук конских копыт и яростная решимость всадников, скачущих навстречу вторгшимся немцам. Песня приближается, звучит все громче и тверже, – а затем вновь затихает вдали. Я взглянул на подпись и прочел имя композитора – моего бывшего одноклассника Льва Книппера.

В нашей школе был еще один ученик, имя которого впоследствии обрело зловещую и страшную славу. Это был племянник нашего преподавателя немецкого языка Розенберга. Он учился не в моем классе, и я помню его смутно – этот парень держался очень замкнуто, но почему-то часто становился мишенью для наших снежков. Именно он во время Второй мировой войны организовал и возглавлял недоброй памяти министерство по делам восточных территорий Гитлера.

В середине 1911 г. я был принят в старший из трех подготовительных классов Императорского училища правоведения в Санкт-Петербурге. Это было одно из двух «учебных заведений для привилегированных», принимали туда только детей наследственной знати. Из военных учебных заведений ему соответствовал Пажеский корпус.

Первым в училище назывался самый старший класс; вместе со вторым и третьим он составлял трехгодичный старший курс университетского уровня; стоячие воротники форменных тужурок его студентов были отделаны золотым галуном, отличавшим их от студентов четырехгодичного младшего курса уровня средней школы – учеников четвертого, пятого, шестого и седьмого класса, – галун у которых был серебряный, как у меня на фото 17. Эта фотография сделана, когда мне было шестнадцать лет и я учился в пятом классе Училища правоведения. Отвороты на рукавах и воротник моей тужурки были зелеными. Ученики Императорского лицея носили точно такую же форму, ее можно было отличить от нашей только по цвету (их цвет – красный).