Текст книги "Аполлоша"

Глава девятая. Амнезия

События последующих нескольких дней развивалась по сценарию, предуготовленному немилосердным стечением известных нам обстоятельств.

Спустившись к машине, Ашот Малян немедленно вызвонил «эксперта – антиквара» Роберта Маляна. Это был царский подарок брата: Роберт вспомнил все известные ему на армянском слова благодарности, нежности, любви и восторга. Ашот подробно рассказал обо всем, что произошло и что узнал о женщине.

Через два часа, когда в доме Любаши светились только редкие послеполуночные окна, в ста метрах от ее подъезда, на другой стороне газона, припарковался компактный «дэу матисс». За рулем был Додик. В его задачу входило не стать в ближайшие сутки изуродованным трупом с отрезанными чреслами. А для этого нужна была самая малость: не упустить выходящую из подъезда женщину с известными приметами. Если вдруг появится до рассвета (Роберт перестраховывался) – дать знать и прилипнуть к ней намертво. Если нет, к шести тридцати утра его сменит профессионал. Все!

Додик шесть часов кряду в тихом ужасе пучил глаза на едва подсвеченный тусклой лампочкой подъезд, позволяя себе лишь изредка протирать их тыльными сторонами ладоней и стараясь как можно реже моргать.

Его сменили в шесть. Он никогда не видел этого сутуловатого человека с гитлеровскими усиками и тонким искривленным носом. Тот словно выткался из сумеречной тени, уткнулся в боковое стекло и жестом показал: «Вали!» Пока он парковал свою двухдверную, с сильно затемненными стеклами, «ауди мини» на Додиково место, тот едва удержался, чтобы не врезать по газам и не рвануть, словно смерть вот-вот ринется вдогонку.

Когда он был уже далеко, в «ауди» подсели еще двое. Они молчали, изредка лениво перебрасываясь фразами ни о чем.

В десять пятнадцать вышла Любаша. Приехавший на «ауди» покинул водительское кресло и, соблюдая дистанцию, отправился за ней. На ходу сделал звонок Роберту Маляну. Произнес одно слово: «Пустая».

Двое других, выдержав паузу в тридцать минут, вошли в подъезд, оснащенный допотопным кодовым замком (цифры Ашот запомнил).

«Гитлер» доехал с Любашей до метро «Выхино», втиснулся в автобус через другую дверь и вышел на Ферганской улице. Такому профессионалу, как он, легче легкого было «вести» ничего не подозревающую женщину, да еще в толпе. Впрочем, он заметил, что по пути она несколько раз с опаской оглядывалась назад, подозрительно посматривала по сторонам. «Тревожится», – решил «Гитлер», и на всякий случай, улучив момент, напялил неприметный серый берет.

В глубине квартала она пару раз спросила дорогу и подошла к крайнему подъезду панельной пятиэтажки. Это был для «Гитлера» «момент истины». Он ускорил шаг и приблизился ровно в тот миг, когда Любаша набирала код на домофоне. Он записал его в памяти – на зрение не жаловался! – и, резко взяв влево, свернул за угол.

Первого контактера, на которого вышел «объект», можно было пробивать по адресной базе МВД. Впрочем, все зависит от партнеров. Возможно, они нашли и изъяли предмет, так что – и не понадобиться.

Он набрал Маляна.

– Ну что?

– Там нет. Где она?

– Ферганская, девять, первый этаж.

– Жди, веди дальше, сообщай.

«Гитлер» выругался.

– Это твоя работа, сынок! – Малян отключился.

«Гитлер» ошивался окрест, сидел на лавочке, посматривая поверх газеты, – через два часа она появилась. Ему показалось, что она еще больше напряжена.

На обратном пути она остановилась у палаток возле метро, купила курицу гриль, зелень, бутылку «пепси». И домой.

«Гитлер» контролировал подъезд из «ауди», припаркованной там же. В двадцать два ноль-ноль он позвонил Маляну.

А за час до этого Любаша ответила на звонок Ашота. Она приготовила версию.

– Вы уж извините, но мне тут один знающий приятель посоветовал утопить эту нечисть. Я ее сегодня в Яузу выкинула, и сразу как-то на сердце стало уютней. Деньги не главное, согласитесь. Душевное спокойствие важнее. Еще раз прошу извинить меня.

– Ну что вы, что вы! Ваша вещь – ваше решение. Это вы извините за назойливость. Буду польщен возможностью как-нибудь поужинать с вами, пообщаться, вы такой интересный человек.

– Звоните, Ашот, но позже, через месячишко. У меня сейчас дел много, заказы пошли… Всего доброго!

Она не могла заснуть. В памяти, в ушах звучала эта диктофонная запись, сделанная Костиком. Шуршащая фоном тишина, сквозь которую едва слышно пробивались клики компьютерных клавиш, отдельные реплики то Игната (басовитые), то Гоши (приятный тенор), обращенные то друг к другу, то к нему. Игнат называл его ласково почему-то «Аполлоша», часто говорил ему «спасибо» и «ай молодец!». Георгий – все больше в третьем лице и без особого пиетета, с легкой иронией в голосе, словно не верил до конца, что игру эту биржевую ведут не они с напарником, а он, бронзовый юноша с волшебной фигурой, точеным лицом и, как выяснилось, устрашающей аурой.

Всегда диктовал Игнат, словно читал кем-то написанные сообщения: название акции, котировка, «купить» или «продать». Гоша кликал, делая ставки, потом снова команда Игната, и Гоша передавал по «СКАЙПу» команды ей и Костику. И они, Люба и Костик, просто выполняли эти команды и выигрывали, выигрывали…

Запись Костика выпала на тот день, когда игроки ничего о бронзовом боге не говорили, феномен никак не обсуждали.

Любовь Андреевна и Костик признались друг другу в тайных своих действиях. Любаша уже чувствовала себя заговорщицей и переживала. Костик был, как всегда, немногословен и невозмутим, говорил правильно, как по учебнику русской грамматики. «Костик проявил любопытство, но не совершил преступления».

Они сложили этот маленький «пазл», получилась картинка простая и совершенно умопомрачительная. Получилось чудо, явленное обоим и зафиксированное, как выразился Костик, «аудиовизуально и материально».

Связанные страшной тайной, они оба почувствовали потребность поделиться сокровенным, что для Костика с его синдромом Аспергера было, видимо, каким-то новым прорывом к здоровым инстинктам нормального человека.

Любаша подробно, с именами, описала свой визит к медиуму, вскользь упомянула о внезапном интересе к статуэтке со стороны ее мужа Ашота. Далее поведала о мечте, о домике где-нибудь у греческих или хорватских берегов.

Костик объявил, что хочет жениться, и признался, что уже потратил почти все деньги на подарок – свадьбу справлять и путешествовать не на что. А еще мама болеет, нужны дорогие лекарства (Даша доработалась, слегла с обострением ревматоидного артрита и давно к Игнату с Гошей в «конюшни» не наведывалась. Теперь уж неизвестно когда… Врач сказал – хронический). На вопрос, кто избранница, любит ли его, он ответил загадочно, приведя Любовь Андреевну в изумление: «Костик только познакомился, ее зовут Вера, она работает в парикмахерской, один раз сходили в кино. Костик не объяснялся, подарок пока не дарил, наверно – сегодня вечером. Он хочет, чтобы в деньгах не было недостатка».

Любаша поняла, что при всей гениальности и даже способности к авантюре («надо же, прослушку поставил!») Утист все-таки не совсем нормальный малый.

Костик спокойно предложил то, на что она не решалась:

надо заявить, что они все знают, и попроситься назад в игру. Она выдвинула несколько интеллигентских отговорок и резонов. На Костика они не произвели ровно никакого впечатления. Он дал понять, что это их козырь. В конце концов, она согласилась. Договорились не откладывать, Костик позвонит завтра Гоше, попросит о встрече с обоими.

Любаша велела себе спать, но не могла. Проглотила снотворное. Стала мысленно рисовать морской пейзаж, который раскроется из окошек ее будущего особнячка.

Во сне стало душно, трудно дышать, словно кто-то рот кляпом заткнул. Она попыталась убрать преграду, но потянувшаяся к лицу рука ощутила болезненный укол где-то в области предплечья. Она дернулась, открыла глаза: была та же темнота, и лишь в глубине, в недрах ее чуть высветленные очертания мужского лица подрагивали, терялись, размывались, сливаясь с висящим вокруг мраком. Она попыталась закричать, но крик утонул в ней, и только в ужасе распахнутые глаза «вопили», призывая на помощь неведомо кого.

Потом провал…

Любовь Андреевна проснулась в три после полудня с неприятным ощущением, что ночью ей снились кошмары, но ничего конкретного из этого «фильма ужасов» припомнить не смогла. Страшно удивилась, что проспала так долго – небывалый случай. Голова была тяжелой, туманной.

Она пыталась сообразить, какое число и какие у нее на сегодня дела, но не получалось. С трудом поднявшись, подошла к зеркалу. Оттуда на нее глядела малознакомая женщина, имя которой она никак не могла вспомнить.

Глава десятая. «Вот и славненько!»

Мозговед и Ероха вошли около двух после полуночи. Схему квартирки нарисовали те двое, что уже копались аккуратненько, но ничего не нашли и в компьютер проникнуть не смогли: был запаролен, а это не их квалификация.

На цыпочках подкрались к спящей женщине. Ероха заткнул рот, дальше работал только Мозговед. Кличку дал сам Грант Григорьевич, хозяин Роберта, шеф еще многих людей и людишек, криминально и полукриминально кормившихся из рук посредников могущественного, но тихого и скромного обитателя небольшого по нынешним меркам особняка на Рублевке.

Грант Григорьевич редко прибегал к услугам дипломированного химика и психотерапевта, бывшего сотрудника сверхсекретного отдела ФСБ Сергея Фасольева, ушедшего в чине подполковника на тихую научную работу в один из московских НИИ. Но доклад Маляна убедил, что – именно тот случай.

Через две минуты – укол пентотала натрия – «сыворотки правды». Мозговед вводил в вену в подмышечной области, медленно, то и дело следя за ее веками. Вот задрожали… Все, дальше опасно. Пять минут ожидания. Мозговед включил диктофон, велел Ерохе зажечь ночник.

– Вы что, она же…

– Делай, что говорю. Быстро. У нас минут двадцать. – Даже в потемках Ероха прочел презрение и раздражение в смутно мерцавших глазах специалиста.

– Любовь Андреевна, я ваш доктор, как себя чувствуете?

– Хорошо.

– Есть не хотите?

– Нет.

– Давайте умножим четыре на четыре, сколько получится?

– Шестнадцать.

– А мама где живет, по какому адресу?

– Питер, Конаковский проезд, восемь, квартира шестнадцать.

– А вы чем на жизнь зарабатываете?

– Делаю парики по заказам.

– Хорошо. А бронзовую статуэтку бога вы продали или подарили?

– Я не знаю.

– Вы ее купили?

– Нет, я не покупала.

– А где сейчас она?

– В шкафу у Игната.

– Напомните адрес Игната.

– Сретенский бульвар, шесть, квартира двадцать шесть.

– Хорошо. А Игнат не продал ее?

– Конечно, нет. Зачем продавать курицу, несущую золотые яйца?

– А какую пользу она ему приносит?

– Как какую! Ставки на бирже подсказывает.

Мозговед нервно взглянул на часы.

– Черт, совсем мало действовал, – то ли себе говорил, то ли партнеру. – Уже бред пошел, околесица. Все индивидуально, начались аберрации подсознания. Повторная инъекция без длительной паузы крайне рискованна, способна убить или усилить нежелательный эффект.

– Как она это делает?

– Я не знаю. Чистая мистика, но она им говорит, какие акции покупать, мы точно выяснили.

– Кто – мы?

– Мы с Костиком.

– Где живет Костик?

– На Ферганской улице, в Выхино, дом девять, ой, квартиру забыла.

– А как вы узнали?

– Костик умница (улыбка, глаза все больше туманятся), он на диктофон записал.

– А кто еще про статуэтку знает?

– Ашот, жена его-медиум, от нее теперь, может быть, Лека, подружка. А больше я не знаю. Но Игнат с Гошей вряд ли кому-нибудь про нее рассказывали, если даже нам с Костиком ничего… Скрывали! (Хихикает, зрачки все хуже концентрируются в точку, речь «плывет».)

– Кто такой Гоша, где живет?

– Гошенька? – И тут мутнеющее, выключающееся сознание Любаши сыграло, может быть, решающую роль в судьбе Георгия Арнольдовича Колесова и во всем дальнейшем развитии событий. – Гошенька со мной живет и с Игнашей. Мы втроем живем. А что такого, подумаешь! Я свободная женщина, с кем хочу, с тем живу, не ваше дело.

Фасольев-Мозговед занервничал.

– Вам эта статуэтка тоже подсказывала?

– Не-е-ет. Только Игнату, Игнат – Гоше, а Гоша передавал нам (хихикает).

– Адрес Гоши? Назовите адрес Гоши.

– Он живет… у Игната в шкафу, у Игната в шкафу… (глупый, какой-то микшированный хриплый смех, глаза полузакрыты, икота).

– Все, полный бред, хаотические ассоциации. Остальное только собьет с толку, надо кончать. Главное сказала: адрес и имена посвященных. Кроме этого Гоши. Ничего, найдут, если надо.

Фасольев – Мозговед достал из-за пазухи футлярчик со вторым шприцем. Инъекцию сделал туда же, в область подмышки, очень тонкой иглой – следа не сыщешь.

– Вот и славненько! – пробормотал он, обращаясь то ли к себе, то ли к сопровождавшему его туповатому типу, работавшему, впрочем, отмычкой абсолютно бесшумно. – Все прошло, и вспомнить будет нечего. Последние недельки три-четыре – как не жила. Правда, милая?

Фасольев, как ему и было велено, ни к чему в квартире не прикасался. Тотчас позвонил Роберту, слово в слово передал услышанное.

– Про говорящую фигурку, биржу, запись диктофонную – это что, бред?

– Вероятнее всего. Точнее, ассоциативные ряды. Чтобы разобраться, надо в подкорку лезть. Нужно время и не один сеанс. Хотя… насчет записи я бы проверил.

– А Гошка в шкафу?

– Это на излете действия препарата. Персонаж физически существует, но дальше – ваша работа.

– Так, может, и адрес – бред?

– Исключено. Гарантирую. Но я предупреждал: дозу рассчитать очень трудно. Лучше – меньше. В случае передозы все насмарку, получаем труп или поток бессвязных фантазий.

– Ладно– ладно, все, спасибо за адрес, проверим, и сразу гонорар… Контакты с мобильного перегнал?

– Сейчас сделаю.

– Надеюсь, о конфиденциальности не надо напоминать?

– Обижаете, Роберт!

Малян дал отбой и ощутил эмоциональный подъем, какого не чувствовал давно. Хозяин найден! Если вещь у него – надо просто извлечь. Немедленно. И нейтрализовать тех, кто может сболтнуть лишнее. Плевое дело… А если продал, спрятал? Придется идти к нему в гости, когда хозяин один дома. И в случае чего задать вопрос. Так задать, чтобы ответил чисто конкретно.

Жена не проснулась: телефон был на вибросигнале. Но Малян сам разбудил. Срочно нужна была разрядка. Он азартно взял ее, полусонную, но от этого не менее сладкую и податливую.

Глава одиннадцатая. Бося на охотничьей тропе

Волею фортуны именно в ту же ночь на 18 мая 2008 года, когда доктор Фасольев выкачал из Любаши информацию и «обесточил» ее мозг, вызвав так называемую ретроградную амнезию, бывший спортсмен и бандит, а ныне почти респектабельный глава охранной службы Никита Павлович Босягин до утра снимал сверхвысокое сексуальное напряжение Инги Михайловны, аккумулированное за месяц разлуки.

Совершенно изможденная и счастливая, как ребенок, объевшийся сладким, Инга Михайловна с нежностью наблюдала за своим героем, поглощающим поздний завтрак. Бося восседал с обнаженным торсом и упихивал в рот здоровенные куски жареной корейки с яичницей.

Бося не торопил обещанную «плату». Она же, не будь дурой, кое-что решила припасти на другой раз. Но бонус пора было вручать.

– Так ты представляешь, этот жук, про которого я тебе тогда говорила, за восемь с небольшим месяцев надыбал с биржи восемнадцать миллионов. И ставил, считай, безошибочно. На сто операций пяток убыточных, по мелочи. Нормально, да?

– И что ты об этом думаешь? – спросил Бося с набитым ртом.

– Насколько я понимаю, этого не может быть, потому что не может быть никогда.

– Наверно, компьютер за него считает?

– Э нет, Босенька, я в этом кое-что смыслю, курсы заканчивала: такой программы, чтобы гарантированно каждые десять-пятнадцать минут снимать навар с самых разных акций, от голубых фишек до никому не известных из второго эшелона, человечество еще не придумало. Иначе биржи позакрывали бы все к такой-то матери.

Бося заглотнул последний кусок, прихлебнул томатного соку и пошел ва-банк.

– Слушай, лапонька, а почему бы нам с тобой не узнать, как он это делает? Я его слегка пощекочу, фирменной щекоткой, а потом мы с тобой с немереным баблом рванем на Багамы или Мальдивы, а? Океан, пальмы, «коктейли пряные» и ночи, полные любви, а?

В глазах ее мелькнувший было испуг тотчас сменился возбуждением и восторгом.

– Все сделаю в лучшем виде, – продолжил Бося, – так, чтобы на тебя – ни тени… Да ведь про наше с тобой знакомство, про нашу любовь никто и не знает. Мне ведь с тобой хорошо, а ту, – ну, к которой ушел тогда, – бросил я, завязал. С тобой не сравнить. Ты женщина страстная, зрелая, настоящая.

Она не была дурой. Она понимала, откуда вдруг такая перемена. Но она была женщиной в плену у болезненной страсти. И от этих слов у Инги Михайловны случилось головокружение, лицо загорелось, там все стало мгновенно влажным. Она подсела к нему на колени и впилась поцелуем куда-то под ключицу, одновременно просунув руку промеж его мощных ляжек. И тотчас ощутила, как, пульсируя, вздымается и каменеет его огромный, чудодейственный поршень.

Через час, уже слегка придя в себя, она бормотала:

– Оболонский Игнатий Васильевич, пятьдесят второго года рождения, Сретенский бульвар, шесть. Квартиру не помню, у меня все записано, и номер паспорта, и телефон… И копии отчетов сделала… для тебя, на всякий случай. Видишь, как люблю. А ты, негодяй, к каким-то шлюхам бегаешь. Не будешь больше? Обещаешь?

– Конечно, лапонька, куда ж я теперь от тебя! Кстати, а деньги-то его на месте? Вдруг снял и слинял куда-нибудь?

– Пока не знаю, завтра выясню. Заезжай вечерком, поужинаем, обсудим…

– Конечно, лапусь, – Бося придал своему голосу максимум нежности и искренности, на какие был способен по отношению к одной из своих многочисленных самок. Получилось натурально. Еще бы: эта телка с бешеной маткой, кажется, сулила миллионы. Если не врет…

Часть третья. Смертельный риск

Глава первая. Почудилось?

За Гошей захлопнулась дверь, и Игнату стало легче. Он успокоился. Теперь все пойдет как ему, Аполлоше, надо. Но зачем?

Отставной полковник Оболонский понимал, что уже не командует парадом и под его «дудку» никто не печатает шаг. Он не хозяин своим поступкам, а втравливать друга было несправедливо, жестоко даже, но… Подаренная бронзовым богом уверенность в успехе ввинтилась в мозг и в сердце мощным стальным шурупом. Эта вера не позволяла Игнатовой совести слишком уж терзаться. Тем более, что смелая, дерзкая в своей неправдоподобности догадка все больше волновала его воображение.

«Он видит меня насквозь, рассуждал Игнат, – читает мысли. Он знает, чего я хочу. Если он родом из Греции – а откуда же еще, коли меня туда погнал?! – значит, законы мести уважает. А как же? Книжка эта, как ее? «Мифы Древней Греции», я же читал, помню, там только и делали, что мстили. И Геракл мстил и этот – как его? – Ахиллес. Вот и Аполлоша мне хочет условия создать, чтобы я этого гада заказал. Конечно, проще и дешевле было бы самому, но ведь не добраться мне до него, никак не добраться. Потерпи, Олежка, сыночек ты мой бедный, скоро за тебя расквитаюсь, Гошка поможет, сам все сделаю, что могу, – потерпи».

И вдруг накатила на него необъяснимая тоска и чувство одиночества. Он взял себя в руки, твердо решив не звонить Гошке, не дергать его: сам придет, когда нащупает контакт.

День подползал к вечеру, пряный майский ветерок с бульвара дразнил, пробиваясь сквозь приоткрытую створку окна. Потянуло на улицу, глотнуть воздуха, да и время быстрее пройдет, а утро вечера мудренее.

Он вышел на бульвар, добрел до Сретенки, спустился к Цветному, постоял немного и повернул назад, в который раз привычно предаваясь сентиментальным воспоминаниям о невозвратно преобразившихся местах его детства. Теперь здесь меченные новым, чужим временем бесчисленные офисы и кафешки, нескончаемые ремонты и земляные работы, скудные посадки, сохранившиеся от некогда частых и раскидистых бульварных тополей и кленов. Он изредка поглядывал на скамейки, где раньше обжимались влюбленные пары или сиживали старожилы из окрестных домов, а нынче все больше случайные прохожие да бомжи, радостно осваивающие в канун лета комфортные спальные места.

Игнат прошел в свой дворик за столетними чугунными воротами с облупившейся черной краской на массивных прутьях и литых вензелях. Напоследок оглянулся назад, где за бульваром выстилался до Садового кольца широкий проспект. Взгляд его случайно упал на маленький автомобиль с затемненными стеклами, припаркованный возле угла дома. Он еще отметил про себя: машинка-то плевая, а все туда же, в крутые, с тонировкой. Заднее окно было приоткрыто.

Стопроцентное зрение – одна из немногих функций, которую каким-то чудом сохранил его организм, траченный алкоголем и табаком, как старый ковер молью. Лицо человека показалось знакомым. Пассажир быстро отвернулся, окно поехало вверх, но профиль напоминал кого-то.

Игнат вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице, сосредоточенно вспоминая, где видел лицо. Человек отвернулся и так поспешно поднял стекло, словно не хотел, чтобы его узнали. Это слегка удивило, даже встревожило.

Оболонский налил себе полфужера коньяка, чтобы лучше спалось, опрокинул, закусил долькой лимона, мысленно послав куда подальше вечные укоры Гошика, презиравшего его плебейскую привычку закусывать коньяк лимоном. Улегся, мысли переключились на Аполлошу, предстоящую операцию по извлечению миллиарда из несметной сокровищницы Утинского, и он уже было заснул, но вдруг…

– Ты спишь? – сдавленный, заговорщицкий шепот Игната в трубку вывел Георгия Арнольдовича из себя, где пребывал он в мире и покое, лежа в кровати с томиком Бродского. – Я сейчас зайду. Плохие дела, Гошик!

Колесов немедленно впал в ярость, поскольку за полдня добросовестного прозвона крайне успешно продвинулся к цели и лег с ощущением, что дела-то неплохи. Кажется, скоро все решится, их примет Утинский и, выслушав и отсмеявшись, вежливо пошлет к едреням собачьим. И тогда можно будет – при всем сердечном сочувствии другу– подобно Понтию Пилату, «умыть руки».

Игнат ввалился в халате, крепко сжимая в кулаке ключи от своей квартиры. Прошел в спальню, плюхнулся в кресло рядом с кроватью и заявил:

– За мной следят!

Гоша хотел было заорать, но неожиданно для себя произнес миролюбиво:

– Игнаша, если ко всем твоим выдающимся качествам прибавилась еще и паранойя, мне каюк, я этого точно не выдержу. Еще раз предлагаю серьезного психотерапевта.

– Я его узнал, Гошик, узнал.

– Кого, черт возьми?

– Эксперта из антикварки, армянина. Забыл, как зовут. Кажется, Роберт. Он мне тогда еще не понравился. Ах да, ты же не в курсе, я не рассказывал…

И он в подробностях поведал то, что стыдливо скрыл почти девять месяцев назад, в тот роковой и счастливый день, когда чуть было не продал Аполлошу и чуть не сошел с ума от великого открытия.

Георгий Арнольдович слушал со скептической улыбкой, а ближе к концу даже пожалел, что Игнат проявил тогда несвойственную ему бдительность и благоразумие. Сейчас все было бы проще, и он в гордой бедности завершал бы перевод Данте, «труд, завещанный от Бога».

– …и как-то резко отвернулся, понимаешь? Зуб даю, он не хотел, чтобы я его заметил.

– Вот что, господин параноик! Я могу привести тебе десять аргументов за то, что нет причин для страха и паники. Но не буду. Я страшно устал от твоих заскоков и капризов Аполлоши – не при нем будь сказано (сказано было как раз при нем, Игнатова сумка стояла под книжным стеллажом в паре метров от них). Иди спать, прими валерьянки. Завтра с утра я звоню помощнику Утинского. Сегодня говорил с ним. Он обещал доложить, узнав, что друг детства. Если этот олигарх не полностью утратил душу и способность к ностальгии, он даст команду как минимум соединить по телефону. Я попрошу о немедленной встрече. Может сказать – приезжай, а может отложить на месяц, два, год. Откуда я знаю? Все, спокойной ночи!

Игнат вернулся, запер дверь на два замка и цепочку. Заснул нескоро: мучили подозрения и дурные предчувствия.

В одиннадцать утра позвонил Гоша.

– Поздравляю.

– С чем?

– То же мне, воин! 22 июня, начало войны.

– То же мне, праздник!

– Со слезами на глазах. Мы ж победили, в конце концов. Ладно, есть другой повод. Радуйся, полковник! Должен признать – чудеса продолжаются. Общался с Володькой. Как ни странно, судя по всему, бешеные деньги не убили нормальные человеческие инстинкты. Говорил со мной тепло и радостно, будто все эти годы мечтал повидаться. Что и подтвердилось. Я вставил про тебя, назвал другом всей жизни – гордись! – и абсолютным феноменом по финансовой части, с которым ему немедленно следует познакомиться. Он пригласил приехать вместе. Сегодня же вечером, к восьми пришлет за нами машину. Фантастика! Чтобы загруженный делами по уши денежный мешок так себя повел!.. Не иначе как опять твой Аполлоша вмешался.

– Я же говорил! – воссиял Игнат и, словно шашкой, победно рубанул рукою воздух. – Только не вмешивался он, а просто предвидел. Он все предвидит, Гошик, согласись! И миллиард у нас будет, вот увидишь.

Гоша глубоко вздохнул в трубку и внезапно добавил:

– Только вот что… Я тут подумал… А вдруг ты не ошибся. Тем более, что зрение, в отличие от рассудка, бог тебе сохранил. Вдруг действительно этот проходимец из антикварного искал тебя все это время? Вдруг он запал на статуэтку и в сговоре с какими-нибудь бандитами хочет тебя грабануть? Ты меня слегка напряг. Сейчас спущусь, погляжу, нет ли машины с этим армянином. Как выглядит?

– Худощавый такой, чернявый, нос горбинкой.

– Молодец, Игнат! По таким особым приметам армянина узнать – раз плюнуть. Ну Пинкертон, блин! Во что одет? Модель авто не разглядел?

– Нет, я в них не понимаю… Но машинка небольшая, синенькая, типа мини.

– Сиди, я зайду.

Он зашел через двадцать минут: Игнат извелся и впал в мандраж.

– Нет армянина, – констатировал Гоша. – А вот машина есть. Маленькая синяя «ауди». За рулем женщина. На пассажирском месте какой-то лысый. Мотор заглушен.

– Ну?

– Что «ну»? Подошел, спросил, не Игнатия ли Васильевича Оболонского поджидаете, не в его ли квартиру хотите залезть, чтобы спереть бронзовую статуэтку олимпийского бога. «Точно, – отвечает лысый, – а как вы догадались?» «Это не я, – говорю, – это мой друг Игнат скумекал. Он провидец, людей читает, как телефонную книгу. Так что валите отсюда, не мешайте нам миллиард зарабатывать, а то ментов вызову».

Гоша захихикал, наблюдая, как тупое изумление полковника сменилось досадой и укором. Игнат терпеть не мог, когда друг начинал прикалывать, пользуясь его природной легковерностью, помноженной на тормозное чувство юмора.

– Ладно, не обижайся. Шучу. Все в порядке. Нет никакого армянина. Я там даже еврея в машине не обнаружил, представляешь? Выбрось все из головы. Сиди дома, репетируй. Биржевые отчеты давай мне сразу. Свои я тоже захвачу. И документы с ключами от сейфов давай, пусть их Аполлоша охраняет, если у тебя психоз. Встречаемся в восемь на Мясницкой у магазина «Чай», туда же лимузин подъедет. А я из города подойду, хочу по книжным побродить?

Игнатию Васильевичу полегчало.

Ни он, ни Гоша не могли предполагать, что и у Маляна был острый глаз.

«Вдруг узнал? Захочет удостовериться», – рассудил антиквар.

Дав точную установку, он на всякий случай покинул убежище и перенес «наблюдательный пункт» метров за двести, в кафе, откуда в окно мог видеть машину со своими людьми.

Но он не мог видеть подъезд. И карету «Скорой», стоявшую по другую сторону дома, в переулке.

Зато из кабины «скорой» подъезд был виден отлично. А сидевший рядом с водителем «медбрат» еще со вчерашнего дня, в качестве простого «прохожего», заприметил синюю «ауди», торчавшую на одном месте часов шесть кряду. Из нее то выходили перекусить, то забирались назад одни и те же люди. Он запомнил этих людей. Их явно интересовал подъезд. «Прохожий» не мог ошибиться. Он был профессионалом. И предположил, что их интересы совпадают с его интересами. Как, почему – об этом он не думал.

Действовать на опережение? Невозможно.

Он решил предоставить им право первого хода.