Текст книги "О науке без звериной серьёзности"

Биография поступков и биография мыслей
О том, что делать, если жизнь кажется слишком скучной

Я завистлив, есть такой смертный грех. Мне кажется, в мире полно людей, чья биография куда ярче и насыщеннее, чем моя. Вот у некоторых учёных жизненный путь такой, хоть снимай остросюжетный фильм, а то и сериал. За примерами далеко ходить не нужно, в буквальном смысле слова. В десяти минутах от нашей редакции находится ГАИШ МГУ. Расшифровывается просто: «Г» – государственный, «А» – астрономический, «И» – институт. Остается «Ш». Эта буква появилась в честь Павла Карловича Штернберга.

Его биографию можно экранизировать серий на тридцать – столько событий уместилось в относительно короткой жизни (родился в 1865-м, умер в 1920-м). Ещё студентом Московского университета Павел Штернберг был награждён факультетской золотой медалью за работу «О продолжительности вращения Красного пятна Юпитера». Дальше – успешная научная карьера: передовые опыты по использованию фотографии для изучения двойных звёзд, статус профессора, руководителя обсерватории…

Одновременно с этим Штернберг тайно вступает в РСДРП, занимается подготовкой восстания. После подавления революции 1905 года хранит оружие прямо в здании обсерватории. В апреле 1917-го приветствует Ленина на Финляндском вокзале. Прямо оттуда едет на первый Всероссийский астрономический съезд, где его избирают председателем. В октябре того же года участвует в вооружённом восстании в Москве. Не поддержавшие революцию офицеры сняли с гарнизонных пушек прицелы. Штернберг, используя свои знания баллистики, сумел точно навести орудия и обеспечил обстрел Кремля. В ноябре – декабре 1919 года он в качестве одного из руководителей принял участие в штурме Омска. Финал: при форсировании Иртыша астроном-революционер простудился и вскоре умер.

После подавления революции 1905 года он хранил оружие прямо в здании обсерватории.

Согласитесь, богатая биография! В России таких учёных было немало: народоволец-химик Алексей Бах, диссидент-физик Андрей Сахаров… Или взять академика Николая Морозова. Он был одним из лидеров «Народной воли», просидел 30 лет в тюрьме и написал за это время несколько сотен научных работ по физике, химии, биологии, астрономии и многим другим наукам. А почти 100 лет спустя физик-ядерщик Юрий Орлов проведёт десять лет в тюрьмах и ссылках за свою правозащитную деятельность.

Обратите внимание: это всё учёные, которые занимаются «кабинетными» науками. Что уж говорить по геологов или географов, в чью жизнь приключения входят по долгу службы?!

Но все эти насыщенные событиями биографии встречаются одна на тысячу, особенно в наши дни. Хроника жизни обычного современного учёного (неважно, российского, американского или какого-нибудь ещё) гораздо прозаичнее. Основные вехи примерно такие:

– поступил в университет X;

– окончил университет X;

– начал работать на кафедре Y;

– защитил диссертацию;

– стал профессором в университете S;

– получил звание академика;

– написал Z научных статей и F монографий, был научным руководителем у N аспирантов, выступил на M конференций.

Вот и всё. Жизнь прошла по маршруту: дом – университет – лаборатория – дом. Дальше – только некролог с казёнными словами о том, каким он был талантливым учёным и отзывчивым человеком. Завидовать нечему. Или как?

Жизнь прошла по маршруту: дом – университет – лаборатория – дом. Дальше – только некролог…

Если подумать, почитать, то начинаешь понимать, что поводов для зависти здесь не меньше. Жизненное событие – это не обязательно путешествие через Антарктиду или вооружённое восстание. Это ещё и приключение мысли.

Вот сидит человек в своём скучном кабинете, грызёт карандаш и размышляет, например, о том, как же Вселенная получилась именно такой, а не какой-то другой. Или почему бактерия ведёт себя так, а не иначе. Или как сделать так, чтобы аккумулятор дольше держал заряд. Или… не важно.

Учёный выписывает формулы, вычисления не сходятся – не хватает какой-то переменной. Он мучается, грызёт карандаш с удвоенной силой. Всё равно не получается. Звезды не скапливаются в галактики, эволюция не доходит до человека, атомы отказываются образовывать заданную решётку. Это же настоящая трагедия, пусть и не выходящая за пределы одной черепной коробки.

Так проходят дни, месяцы, годы. И вдруг вспыхивает в голове лампочка: «Решение есть! Я его нашёл!» Драма мысли закончилась хеппи-эндом. И это для человека (а порой и для человечества) куда важнее, чем какая-нибудь революция. Только сделать из этой истории сериал гораздо сложнее. Но зато причины для зависти гораздо серьёзнее.

P.S.

Помню, как писал эту колонку. Это были новогодние праздники, я сидел в загородном доме моего брата, смотрел на горящий камин и предавался мечтам. Мечты были наивно-подростковые: поехать на станцию «Восток» в Антарктиде, в одиночку перейти Хибины с запада на восток, отправиться в кругосветное плавание на научном судне. Ну, а если ничего не получится? Если мой мир будет всё так же ограничиваться клавиатурой ноутбука? Может ли в этом пространстве произойти что-то значимое?.. Однозначного ответа у меня нет до сих пор.

Почему еда лучше секса
О метафорах, которые помогают нам сделать мир понятнее

Я их люблю. Бабочку Лоренца, бутылочное горлышко, чёрный ящик, первичный бульон, геном-книгу, крысу Эйнштейна… Ну и, конечно, кота Шрёдингера.

Это всё метафоры науки, которые помогают нам лучше понимать сложные вещи. Понятие метафоры ввёл в оборот ещё Аристотель (проще назвать, что он ввёл в своём IV веке до нашей эры).

В случае с популяризацией науки речь идёт о том, что некое зубодробительное понятие объясняется через максимально простые образы. Мы ещё со школы помним, что митохондрия – это энергетическая станция клетки, а вот если употребить слово «аденозинтрифосфатсинтаза», то становится страшновато.

Мы помним, что митохондрия – это энергетическая станция клетки, а вот если употребить слово «аденозинтрифосфатсинтаза», то становится страшновато.

Некоторые словосочетания становятся настолько привычными, что мы даже не задумываемся об их метафорической сущности. Филологи называют это стёртой метафорой. В быту классический пример – ножка стула. В науке близко к этому стоит, например, чёрная дыра, которая на самом деле вовсе не дыра и вовсе не чёрная, а скорее наоборот.

Ещё филологи выделяют резкую метафору (диафору). Это когда образ и то, что с его помощью пытаются объяснить, расположены в максимально далёких смысловых областях. Допустим, приключения двух клоунов в поезде иллюстрируют теорию относительности, а домашний кот в ящике – парадоксы квантовой механики.

Хорошая научная метафора обладает несколькими качествами.

Во-первых, она не должна сильно искажать смысл исходного явления. Впрочем, искажать она всё равно будет, вопрос – насколько. Если мы возьмём всё те же митохондрии, то формулировка «энергетические станции клетки» очень сильно упрощает картину. Вовсе они не станции, а органеллы, к тому же на обеспечении энергией их функции не заканчиваются, у них даже ДНК собственная есть. Но главное выделено. Вот если бы мы сравнили митохондрию с информационным центром или со свалкой отходов, то это было бы явное враньё.

Во-вторых, образ, с помощью которого передаётся научное понятие, должен примерно одинаково восприниматься большинством читателей-слушателей. Отсюда, кстати, и название этой главки (а вы думали, почему я её так назвал?).

С точки зрения использования в метафоре секс не очень хорош, ведь представления об этой области у Homo sapiens сильно различаются. Одни способны говорить о сексе легко и непринуждённо, а другие краснеют и устремляют глаза в пол. Кто-то придерживается патриархальной морали: только один постоянный партнёр, со штампом в паспорте и венчанием в церкви. Другой исповедует свободную любовь. Есть женщины, привыкшие быть объектом отношений: их надо соблазнять, они «дают», их «берут». Но есть и барышни, готовые признавать себя только равноправным активным партнёром, и никак иначе. Ещё бывают геи, асексуалы, импотенты, поклонники BDSM, депутат Слуцкий, депутат Мизулина, зоофилы, некрофилы и много кто ещё. Секс у всех разный.

А приготовление и употребление еды для большинства людей воспринимается примерно одинаково. Тема не табуированная, социально нейтральная, политически безопасная. Депутаты Госдумы едят по утрам примерно такие же бутерброды, что и пятиклассник из Надыма. Короче говоря, как метафора еда лучше секса.

И ещё один параметр, делающий метафору хорошей, – это обилие общих свойств у объекта и образа. Филологи это называют развёрнутой метафорой. Самый яркий пример: геном как книга. Мы как-то с коллегами насчитали несколько десятков аналогий:

буквы – азотистые основания (аденин, гуанин, тимин, цитозин),

опечатки – мутации,

тома – хромосомы,

корректура – репарация (с некоторой натяжкой),

точка – стоп-кодон,

генетический банк – библиотека…

Эту метафорическую параллель можно продолжать довольно долго. В молекулярной биологии есть аналог и издательства, и переводчиков, и пробелов между словами, и редактуры, и типографии, и много чего ещё. Очень богатая метафора.

Метафор вокруг нас очень много. Они везде – от книжек для дошкольников до лекций профессоров МГУ. Способность переносить свойства одного объекта на другие – это большое достижение нашей психики. Разумеется, у метафор есть свои ограничения. Более того, они могут мешать правильно понимать информацию (такое бывает, хоть и не часто). Однако без метафор мир был бы гораздо скучнее.

P.S.

Я очень радуюсь, когда нахожу в книге или лекции какую-то красивую метафору. Но ещё больше счастья я получаю, если мне удаётся придумать метафору самому, хоть и не всегда получается идеально.

Хочу похвастаться. Как-то в «Коте Шрёдингера» я писал статью про тёмные фотоны – гипотетическую частицу, входящую в состав тёмной материи. И чтобы не пугать гуманитариев зубодробительной физикой, придумал образ, иллюстрирующий отношения между обычной материей и тёмной. Напомню, что, согласно расчётам, привычные нам частицы составляют не более 5 % Вселенной. При этом некая субстанция, именуемая тёмной материей, – раз в пять больше. Это мрачное нечто пока не проявляет себя никак, кроме как гравитационным воздействием на вращение галактик и полёт световых волн.

Теперь метафора. Представьте, что вы дизайнер, живущий в Москве, эдакий креативный интеллигент в пятом поколении. А где-то в Сибири существует рабочий нефтяной скважины – суровый, брутальный, немногословный. Вы не вступаете с ним в привычные формы взаимодействия: не ходите в гости, не общаетесь в социальных сетях, не сидите до утра за чашкой чая. Но вы живёте в одной стране и опосредованно ощущаете друг друга. Например, благодаря добытой нефти государственный бюджет становится массивным и воздействует на дизайнера. Примерно в таких же отношениях находится наша материя с тёмной.

А для того чтобы описать эксперименты, в которых учёные пытаются заставить тёмную материю взаимодействовать с обычной, я развил эту историю. Допустим, московский дизайнер приехал в командировку в Сургут – такое порой случается. Существует ненулевая вероятность, что на улице он столкнётся с рабочим-нефтяником, они познакомятся, зайдут в кафе поговорить о смысле жизни. И совсем уж интересно, если в этой метафоре дизайнер окажется лицом женского пола. Тогда есть вероятность (совсем уж маленькая, но опять-таки не нулевая), что между ней и нефтяником возникнет романтическое чувство, которое завершится браком и детьми. Это я про возможность какой-то постоянной связи (электромагнитной, например) между частицами тёмной материи и частицами нашего мира. Современная физика ещё до этого не дошла, но я верю, что такое когда-нибудь случится. И в то, что отдельные слои нашего общества станут более открытыми друг для друга, я тоже верю.

Красиво упаковать коллайдер
О том, почему сверхсложные проекты требуют сверхпростого объяснения

Один научно-исследовательский институт хочет, чтобы я стал его спонсором. Просит относительно немного – несколько сотен рублей. Хоть я человек и прижимистый, но двумястами рублями пожертвовать готов, тем более что институт этот очень авторитетный, люди там хорошие, а деньги просят не сразу все, а в рассрочку. К тому же в спонсоры привлекают не одного меня, а всех налогоплательщиков России.

Речь идёт о создании некой установки под названием «Супер Чарм-тау-фабрика», которую предложил построить новосибирский Институт ядерной физики СО РАН. Её стоимость – примерно 17 миллиардов рублей, причём основная часть финансирования идёт из государственного бюджета. То есть на каждого честного налогоплательщика приходится примерно двести-триста рублей.

Я очень уважаю физиков, придумавших сей прибор. Но как неграмотному спонсору мне хочется убедительности: раз я плачу деньги, пусть мне объяснят, на что они пойдут. Западные учёные этими технологиями прекрасно владеют. Вы думаете, какой-нибудь бельгийский фермер или немецкий фрезеровщик понимает, для чего на самом деле нужен Большой адронный коллайдер?! Очень сомневаюсь. Что такое бозон Хиггса, невозможно объяснить на популярном уровне, даже если использовать знаменитую метафору с Эйнштейном, зашедшим на вечеринку.

Да и нет времени у платящих налоги граждан вникать во все эти объяснения. Они честно выращивают груши и собирают «Фольксвагены». Но многомиллиардная установка оплачивается именно из их кармана, и публике говорят: «Поверьте, бозон Хиггса – это самое главное в физике. Так сказать, частица Бога». Про Бога рабочий с фермером понимают. На всякий случай добавляется, что на этом самом коллайдере будут воспроизведены первые секунды существования Вселенной. Это тоже более или менее понятно. Особо сомневающимся на ушко шепчут, что эта штука может погубить всю цивилизацию одним махом. После этого заинтригованные налогоплательщики ощущают, что их деньги используются самым правильным образом.

На ушко шепчут, что эта штука может погубить всю цивилизацию одним махом. После этого налогоплательщики ощущают, что их деньги используются самым правильным образом.

Наши физики не хуже западных. Кстати, о создании первого в мире коллайдера объявили в 1965 году именно в новосибирском ИЯФ, опередив европейцев на несколько месяцев.

«Суперфабрика» тоже обещает быть уникальной. Только до конца осознать её уникальность у меня никак не получается. Обещают, что эта установка будет создана для получения тау-лептонов и с-кварков. Дескать, «детальное и прецизионное исследование свойств таких объектов чрезвычайно важно для развития фундаментальной науки».

Энциклопедии сообщают, что тау-лептон – это нестабильная элементарная частица с отрицательным электрическим зарядом и спином 1/2, которая классифицируется как часть лептонного семейства фермионов… Дальше идут сплошные формулы. Приятно, конечно. Но лично мне как спонсору ценность этой частицы как-то не до конца ясна, тем более что распадается она меньше чем за миллиардную долю секунды. Про Вселенную, Бога и конец света мне ничего не говорят.

С-кварк чуть симпатичнее. Его полное имя – «очарованный кварк». Тут какой-то энтузиазм просыпается. Но все равно непонятно, почему я должен отдавать свои кровные рубли именно за «очарованные» кварки, а не, допустим, за «прелестные», «странные» или «истинные».

Его полное имя – «очарованный кварк». Здесь уже появляется заинтересованность.

Неспособность представить широкой публике свои задачи – характерная черта российской науки. Вот американцы запустили очередной марсоход. Цель его прозрачна, как межзвёздное пространство, – найти на Марсе жизнь или её следы. Ради зелёных марсианских человечков американский обыватель готов пожертвовать некоторым количеством зелёных купюр. А сколько российских налогоплательщиков могут объяснить задачи, которые стояли перед покойным «Фобос-Грунтом»? Ну, долететь до спутника Марса, ну, взять пробы и доставить их на Землю. Для понимающих людей – сверхкруто. Но картина мира простого человека от этого нисколько не меняется.

Современная наука дошла до такого состояния, когда объяснять содержание прорывных разработок становится чудовищно трудно. Но эти разработки становятся всё дороже, а значит, показывать широким массам красивую картинку всё-таки нужно.

Умные люди наверняка начнут со мной спорить: мол, это всё фантики, которые к реальному содержанию науки отношения не имеют. Но карамельки без фантиков продавались только в советских сельпо. И даже трактористы покупали их неохотно.

P.S.

Эта глава написана на основе колонки, которая вышла в «Русском репортёре» в 2011 году. С тех пор строительство Супер Чарм-тау-фабрики то начиналось, то замирало. Даже нобелевский лауреат Мартин Перл из Стэнфордского университета написал письмо в поддержку проекта, где, кстати, говорится: «Ни одна существующая и даже планируемая установка в мире не способна произвести 100 миллиардов пар тау-лептонов». Согласитесь, звучит более чем убедительно.

Чуть получше идут дела у другого нового ускорителя – NICA, который строят сейчас в подмосковной Дубне. У него даже свой сайт есть с 3D-графикой и видео. Но всё равно это не идёт ни в какое сравнение с работой по популяризации Большого адронного коллайдера и других европейских установок. Скромность – наше всё.

Кстати, о Европе. В 2017 году в Германии был запущен Европейский рентгеновский лазер на свободных электронах – XFEL. Очень крутая штука! Но я всё о деньгах. Стоимость этой установки больше миллиарда евро. Вклад России – около трети, это огромная сумма. Скажите, многие ли из отечественных налогоплательщиков хоть примерно представляют, для чего этот прибор нужен и как он работает?

Клетка для национальной гордости
О производстве патриотизма из трансурановых элементов

Слово «патриотизм» мне не нравится. Укрепление скреп, скрепление укреп… Это слово упорно ассоциируется с физиономией какого-нибудь политика, который вещает о любви к Родине, потея в своём костюме за несколько тысяч евро. Или с пафосными школьными линейками. Вспоминаются известные формулировки: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев» и «На патриотизм стали напирать. Видимо, проворовались».

Избыток гордости за страну – не самая объективная субстанция. Проведите мысленный эксперимент: вот если бы вы родились не в могуче-духовной России, а, допустим, в Суринаме или Кабо-Верде, то степень вашей национальной гордости была бы такой же? Мне вообще кажется, что гордиться можно только собою, а не каким-то более крупным объектом вроде нации, государства или города.

Вот если бы вы родились не в могуче-духовной России, а, допустим, в Суринаме или Кабо-Верде, то степень вашей национальной гордости была бы такой же?

Но что-то зря я так увлёкся борьбой с патриотизмом, ведь наверняка в нём есть и какое-то рациональное зерно. Как минимум это доступный психологический протез, позволяющий повышать самооценку за счёт приобщения к какой-то общности. Пусть он будет, главное – в разумных дозах и без ущерба для мирного населения.

Вообще-то эта глава совсем о другом – о том, чем именно стоит гордиться в первую очередь. Самый удобный объект – военные победы (ими ухитряются кичиться даже те страны, чья территория меньше дальности полёта артиллерийского снаряда). У России здесь список длинный – от Куликовской битвы до последней бомбёжки Сирии. Мы разгромили хазар, печенегов, половцев, татаро-монголов, поляков, литовцев, шведов, турок, французов, немцев…

Но только ли акты успешного смертоубийства могут являться поводом для гордости? Если взять науку и технику, то тут картина будет скромнее. Ну, полёт Гагарина, ну, с некоторой натяжкой – электрическая лампочка и радио. Но всё это истории давние. А есть ли что-то, что может вдохновлять нас сегодня?

Выйдите на улицу и спросите любого прохожего: знает ли он хотя бы одного современного российского учёного, за достижения которого можно испытывать гордость? В лучшем случае назовут Григория Перельмана. А в ответ на вопрос, в чём именно заключается гипотеза Пуанкаре, за доказательство которой Перельману присудили премию в миллион долларов, этот прохожий смущённо улыбнётся и поспешит по своим делам.

Мне как научному журналисту чуточку легче. Ещё раз: поиски оснований для гордости не стоят в списке моих задач ни на первом, ни даже на десятом месте. Но чуть ли не каждый день сталкиваешься с тем, что рядом с тобой живут люди, которыми стоило бы гордиться.

Я довольствуюсь только одним примером – самым ярким. Помните таблицу Менделеева, которая висела в каждой школе в кабинете химии? В зависимости от того, когда вы учились, количество химических элементов в ней было от 92 до 114.

Всё, что идёт дальше урана, в природе не существует, и новые клеточки в таблице приходится заполнять искусственно. Как правило, это делается так: берётся мишень из одного элемента и обстреливается другим элементом, хорошенько разогнанным на ускорителе. Первыми это начала делать в сороковых годах группа американских учёных во главе с Гленном Сиборгом. Позднее такие эксперименты стали проводить в Объединённом институте ядерных исследований (Дубна, СССР) и в Центре по изучению тяжёлых ионов (Дармштадт, Германия).

Началась трансурановая гонка – кто быстрее и дальше расширит таблицу Менделеева. Она была куда более дружественной, чем гонка вооружений, – учёные трёх стран помогали друг другу, обменивались данными, создавали совместные группы, согласовывали методики. Но элемент соревнования был. Долгое время страны шли примерно на одном уровне, однако в последние двадцать лет Россия неожиданно рванула вперёд. Международный союз чистой и прикладной химии (IUPAC) официально признаёт, что все новые химические элементы – 113, 114, 115, 116, 117, 118-й – либо впервые были получены в Дубне, либо созданы при непосредственном участии наших учёных.

Наши заслуги видны в названиях элементов. Сначала IUPAC присвоил 105-му элементу название «дубний». Потом 114-й получил название «флеровий» в честь физика Георгия Флёрова, руководившего синтезом новых элементов в Дубне. А в 2016 году международная комиссия утвердила наименование 115-го элемента – «московий». И это не от Москвы, а от Московской области, где расположена Дубна.

Ну и финал нынешней таблицы Менделеева – 118‑й элемент (дальше пока учёные не продвинулись, 120-й предполагают синтезировать через несколько лет). Согласно решению IUPAC, он получил имя «оганесон». Так свою клеточку в самой главной химической таблице получил доктор физико-математических наук, академик РАН Юрий Оганесян.

Раз уж я в начале книги провозгласил «Зеркало» одной из главных целей научной журналистики, то придётся привести здоровенную цитату из повести знаменитого советского журналиста Валерия Аграновского. В 1964 году было объявлено о синтезе очередного химического элемента. Аграновский отправился в Дубну, и через два года вышла его книга «Взятие сто четвёртого».

«…Летом 1959 года по одной из шоссейных дорог двигалась в Москву странная процессия. Впереди на мотоциклах – два капитана милиции, а за ними – тяжёлый трейлер, обычно перевозящий танки. На этот раз он тащил груз, укрытый брезентом и весящий не менее сорока тонн. В кабине машины сидел мрачный пятидесятилетний шофёр с неизменной трубкой во рту, которого грузчики называли Павликом и который за всю дорогу только один раз засмеялся. А рядом с ним – молодой человек по имени Юрий Оганесян.

И вот однажды процессия остановилась перед мостом через речку. На знаках было написано, что сооружение выдерживает одиннадцать тонн. Оганесян немедленно слазил под мост, увидел балки, пробитые снарядами ещё во время войны, и понял, что запаса прочности нет: одиннадцать тонн – действительно красная цена мосту. Тогда Павлик мрачно посоветовал выйти всем из кабины, заклинить руль, включить скорость, и будь что будет. Оганесян даже не улыбнулся.

Он вёз в Дубну главную часть нового циклотрона, и с его приездом должно было наступить то счастливое равновесие между мыслью учёных и техническими возможностями, которое предопределяет успех. Новый циклотрон был самым мощным в мире ускорителем, способным разогнать даже ионы аргона, который в сорок раз тяжелее водорода.

Но вернёмся к тому моменту, когда Оганесян отверг совет мрачного Павлика. Он вынул блокнот, сделал кое-какие расчёты и внёс наконец контрпредложение: срочно вызвать неизвестно откуда два вертолёта, пустить их сверху над трейлером, закрепив циклотрон на тросах, а трейлер пустить в это время по мосту для подстраховки и с того берега флажками координировать общее движение, – эту последнюю обязанность он добровольно брал на себя. Вот тут-то Павлик впервые за всю дорогу вынул трубку изо рта и чуть не подавился от смеха. Дело кончилось тем, что, не мудрствуя лукаво, пошли в обход, по целине.

Вы уже, очевидно, поняли, что Юрий Оганесян – человек сугубо реалистического мышления. Не зря ему доверили сопровождать циклотрон. От себя добавлю, что он ещё монтировал установку на месте как рядовой рабочий, налаживал циклотрон как рядовой инженер, а потом работал на нём как экспериментатор. Таким образом, в одном лице мы имеем и экспедитора, и монтажника, и наладчика, и физика, – причём не просто физика, а кандидата физико-математических наук, – и, наконец, одного из авторов замечательного открытия…»

Уникальность названия «оганесон» заключается в том, что новые элементы не принято называть в честь живых учёных. Например, открыватель знаменитых лучей Вильгельм Рёнтген умер в 1923 году, а 111-й элемент получил имя «рёнтгений» только в 2004-м. Эйнштейн, Кюри, Резерфорд и другие классики науки оказывались увековеченными в таблице уже после смерти. Да и сам Дмитрий Иванович Менделеев оказался в таблице, носящей его имя, только после того, как в 1955 году американцы синтезировали элемент под номером 101, то есть спустя полвека после кончины великого русского учёного.

Исключение было сделано только один раз. В 1997 году IUPAC утвердил за 106-м элементом название «сиборгий» в честь отца-основателя трансуранового синтеза Гленна Сиборга. Кстати, к этому моменту он мало занимался наукой и больше интересовался мемуарами и реформой образования.

И вот второй раз в истории учёный получает при жизни свой персональный химический элемент. Согласитесь, это куда круче Нобелевской премии по химии и физике, вместе взятым. При этом Юрий Оганесян, в отличие от Сиборга, продолжает оставаться активным исследователем. Он работает научным руководителем Лаборатории ядерных реакций ОИЯИ, готовит новые эксперименты, выступает на конференциях, читает лекции…

К чему я рассказываю эту историю про расширение таблицы Менделеева? Эта книга написана вовсе не для того, чтобы популярно изложить достижения современной науки. Она скорее о том, как эта наука отражается в общественном сознании. И здесь «оганесон» приведён как повод для национальной гордости.

Попадание современного российского учёного в фундаментальную таблицу химических элементов – это куда значимее, чем победа национальной сборной по метанию молота, лёгкой атлетике или даже футболу. И это гораздо важнее для человечества, чем разработка гипер-супер-мега-ракеты или ещё какого-нибудь высокотехнологического способа убийства.

Попадание современного российского учёного в таблицу химических элементов – это куда значимее, чем победа национальной сборной по метанию молота, лёгкой атлетике или даже футболу.

Да, о новом элементе несколько раз говорили по телевидению, у Оганесяна немало государственных наград, его исследования относительно стабильно финансируются… Казалось бы, грех жаловаться. Но если мы так уж любим трубить о наших победах, то степень внимания к «оганесону» непропорционально мала. Иногда я сам впадаю в пафос и начинаю кричать:

– Юрий Оганесян должен каждый день появляться на экранах Центрального телевидения! Ему нужно вместо Путина поздравлять россиян с Новым годом! Его портреты надо повесить в каждом школьном классе и в кабинете каждого чиновника!..

Потом я успокаиваюсь. И с прискорбием понимаю, что стал рассуждать точно так же, как те любители погордиться за чужой счёт.

Может быть, не стоит запихивать учёного в телевизор? В своей лаборатории он принесёт куда больше пользы для жителей планеты Земля, на которой расположена и наша страна. И каким бы Юрий Оганесян ни был умным, скромным, талантливым и выдающимся, гордиться всё-таки стоит не его достижениями, а своими собственными.

P.S.

Вообще-то данная глава должна была быть гораздо длиннее. Я ещё хотел рассказать про подлёдное озеро Восток в Антарктиде. Здесь тоже немало поводов для пафоса. Его существование доказали в 50—60-е годы советские учёные, что можно считать «последним крупным географическим открытием в истории человечества». В 2012 году удалось пробурить три с лишним километра льда и достичь воды озера. Это сравнивают с полётом на Луну. И наконец, в воде Востока, изолированной миллионы лет от всего мира, теоретически могут обитать существа, сопоставимые с инопланетной жизнью. Тут полный водоём национальной гордости, чистой, как ледниковая вода. Но исследования озера Восток сейчас ушли из повестки дня, уступив место борьбе с Западом. Финансирование на проект выделяется мизерное, на полноценное исследование средств не хватает. Приходится гордиться всё теми же Циолковским, Гагариным, Калашниковым и Менделеевым.