Текст книги "Вселенная любви"

– Как это? – спрашивала Кристина, пожимая тонкими плечами, и Пётр, любуясь её веснушками на белой коже, объяснял.

– Ток, двигаясь по проводу, формирует вокруг провода магнитное поле. И вдруг ток меняет направление движения. Меняется и магнитное поле. Два магнитных поля, сталкиваясь, начинают распространять электромагнитные волны.

– И от того на сколько часто меняется направление движения тока по проводу зависит частота распространения волн – предполагала Кристина.

– Да – подтверждал Пётр.

Тут Кристина впадала в лёгкое оцепенение, ибо сказанное она необыкновенным воображением представляла, как художественный образ.

Пётр, узнав о происходящем с картинами, обратился к компьютеру. Небольшое приложение отобразило на экране участников дела, а увиденное заинтриговало Кристину и Петра.

– Я наслышан о том, что Италия родина финансовой олигархии, а история эта восходит ко временам римской империи, но подробно этого не касался. Вот теперь и посмотрим на истоки европейского капитализма – заметил Пётр, между делом упоминая о неких драйверах баз данных, на что художница реагировала едва заметным движением расплывающихся в стороны нежных бедно розовых губ, обращая рассеянный взор на Волгу.

Скоро приложение было отлажено, сотни маршрутизаторов и серверов отозвались, ибо Пётр код писал виртуозно и полилась информация.

Первым на экране отобразился учрежденный в 1472 году старейший из существующих на Апеннинах Банк Сиены – Монте дей Паски ди Сиена. Вид его старинного палаццо восхитил художницу.

Далее последовали банк Неаполя, учрежденный в 1539 году, и Банк Венеции, именуемый Banca della Piaza de Rialto, учрежденный в 1584 году.

Наконец из небытия возник созданный в 1407 году Банк Святого Георгия, кредитор Генуэзской республики.

Пошла информация о банках Англии 1694 года и Нидерландов 1814 года, но Кристина запротестовала, а её внимание оказалось приковано к банку Генуи.

– Я узнала их здание – воскликнула она, – именно в нём сейчас выставлены мои картины. Какие потрясающие фрески покрывают стену палаццо. Невероятно.

– До итальянской компании Наполеона 1805 года подвалы этого дворца хранили сокровища Генуи. Банк, борясь с его монополизмом, упразднили по воле Наполеона и в последствии в его здании помещалась администрация порта, а теперь музей, – рассказал Пётр.

Здесь приложение стало настойчиво предлагать эпоху античность, давая понять, что истинные корни происходящего сокрыты там, а на самом деле, конечно же, ещё глубже.

И началось наваждение. Кристиной овладело страстное желание увидеть море, а Петра обстоятельства вынудили, отложив все дела, поспешить в один из черноморских городов для монтажа сложной сети, призванной объединить сеть персональных компьютеров с суперкомпьютером. Сборы были недолгие и скоро громадный белый самолет, разогнавшись над синими лесами, поднял наших героев в небо.

Землю скрывала белая вата облаков. В голубом космосе сверкало ослепительное солнце. Планета источала исполненную дыханием загадочной жизни одухотворенность. Людей не было видно, но их страстные переживания и здесь ощущались тревожным волнением. Было очевидно, что главным сокровищем великой мистерии нашего зримого мира выступает голубая планета, необыкновенно красивая, вечно молодая, космическая странница, удерживаемая солнцем именно там, где это надлежит для эволюции жизни.

Мир видимый, четыре с половиной процента вселенной, представал во всем своем естестве, и оно было великолепно.

Людское начало сквозь толстые стекла иллюминатора проступало музыкой, поэзией, красками и сверху казалось прекрасным. Всё низкое, плотское с заоблачной высоты не рассмотреть, словно его и нет.

Скоро Пётр и художница оказались на берегу Чёрного моря среди развалин Херсонеса. Они долго не могли надышаться морским воздухом. На плите белого известняка установили мольберт. Из тюбиков выдавили масляные краски. Процесс этот доставлял Кристине удовольствие. Таинство начиналось, но чего-то не хватало для вдохновенья.

Пётр включил компьютер, запустил тут же написанное приложение, взаимодействующее с поисковыми системами и на экране, началось повествование об античности. Реальность отступила, растворившись в голубых небесах, и Пётр с художницей, удобно расположившись на берегу, у трепещущего на ветру костра, увидели две с половиной тысячи лет истории Херсонеса и всего Северного Причерноморья так, как будто пережили её сами.

Началось с того, что над горизонтом синего моря, на глазах, изумленных происходящим тавров и скифов, поднялись паруса. Это был флот греков малоазиатского города Гераклеи Понтийской, расположенного на южном берегу Чёрного моря, как раз напротив Херсонеса, восточнее Босфора и Константинополя.

Гераклею Понтийскую в 1100 году до н.э. основали греки города Мегары, соперника Афин, населенного двумя столетиями ранее пришедшими в Грецию с севера дорийцами. Видимо, дорийцы веками хранили воспоминания о северных землях, о той бескрайней равнине, с которой их предки некогда вторглись во владения Микен и на три столетия ввергли Грецию в темные века безвременья и дикости. Север манил дорийцев, не смотря на все опасности, неотвратимо, как магнит судьбы. И однажды весной произошло то, свидетелями чего оказались наши герои.

Суда греков, вымеряя глубины, вошли в Карантинную бухту, убрали паруса, сложили вёсла и бросили якоря.

Южный берег Крыма в мае благоухал, утопая в благословенной зелени. Цвела душистая лаванда. Горстка скифских всадников, словно ниоткуда, появившаяся на берегу и прикрыв глаза ладонями, внимательно наблюдала за происходящим. На некоторое время воцарилась тревожная тишина. Внезапно скифы исчезли, словно их и не было, будто их образы породил полуденный зной и дух великой, усыпанной курганами степи, зелёным ковром уходящей на север. Царь скифов Агаэрт, взвесив за и против, осмотрев лица своих стратегов, дал грекам согласие на строительство городов в Крыму.

С кораблей в пену прибоя опустили сходни и берег небольшого полуострова ожил, в одночасье наполнившись людьми с их не понятной речью, мешками с зерном, керамикой и драгоценными виноградными лозами. Запылали костры, застучали молотки каменщиков, и на девственно чистом лугу закипела жизнь.

Скоро нечто совершенное оказалось центром вращения всего и вся. Греки из готовых деревянных и каменных конструкций сложили святилище. Под его кровлей они поставили совершенное мраморное изваяние Артемиды, покровительницы рождающегося Херсонеса. И присутствие рукотворной богини преобразило мыс, еще вчера населенный одними чайками.

Полуостров от равнины огородили крепостной стеной, росшей на глазах из тщательно обтесанного, плотно пригнанного, белого известнякового камня. Проступили очертания городских кварталов. За стенами Херсонеса стала формироваться сельскохозяйственная хора, с обширными виноградниками и подпорными стенами.

Всюду пылали жертвенники, курились смолы и травы. Облаченные в разноцветные туники гречанки, взявшись за руки, водили хороводы и вдохновенно пели гимны на древнем красивом, как сама Эллада языке, вознося благодарения благоволившим к ним богам.

Между тем на юге, над синим морем, поднимались всё новые и новые паруса. Казалось, вся Гераклея Понтийская устремилась в укрытую от ветров и бурь благословенную Карантинную бухту. Скоро в центре едва очерченного каменным контуром ещё рождающегося Херсонеса загудел торг. С окрестных зеленых холмов под скрип телег и ржанье коней к морю потянулись закутанные в войлок и шкуры немногословные бородатые скифы. Их неодолимо влекло всё исходившее от расцветающего под их изумленными взглядами каменного цветка – запахи, звуки, образы и две цивилизации, суровых степных кочевников и средиземноморских сибаритов, перфекционистов, осторожно сблизившись, внимательно рассматривали друг друга.

Скоро появились толмачи-переводчики и торг зашумел, словно потревоженный улей. Против греческих рядов, составленных из остородонных амфор с винами и оливковым маслом, из лотков, устеленных тканями, бивнями слонов, металлическими изделиями, драгоценными камнями, золотыми, серебряными браслетами, кольцами, ожерельями, против этих средиземноморских сокровищ выросли ряды с грудами шкур, с пушниной, с бочонками мёда, с сушеной рыбой, с копчёным мясом, с лошадьми, коровами, козами, овцами. Зазвенели серебряные монеты и началось взаимное обогащение, для большинства едва заметное, а для кого-то, особенно искушенного, весьма весомое. Скоро с обеих сторон явилась знать и началась дипломатия, спутница торговли. Её последствия не заставили себя долго ждать. Степная аристократия, вкусив плоды средиземноморского мира, сочла допустимым строительство греческих полисов и окружающих их сельскохозяйственных хор по всему Северному Причерноморью, включая устье Дона с Танасом и устье Днепра с Ольвией.

Север и юг не сливались, ибо в их общении не было естественной непринужденности. Напротив, всегда и всюду ощущались непонимание и отчужденность. Вскормленный молоком кобылиц скиф, создание единое со своей лошадью, оказавшись среди облагороженных с тонким вкусом каменных зданий Херсонеса или Таны, в устье Дона, начинал тосковать по седой ковыльной степи, по дальним огням зимников на глухих водоразделах, по бескрайним просторам с овеянными легендами курганами на вершинах холмов. Грек, оказавшись на высоких берегах Дона или Днепра, с их видами на десятки километров, ощущал себя абсолютно потерянным, сорванным с дерева плодом. Тем не менее, север и юг, однажды сомкнувшись, уже не расставались, исподволь, веками, перенимая друг у друга разнообразные знания. Эллины отгораживались от варваров великой степи высокими крепостными стенами и глубокими рвами. Скифы считали греков лукавыми прагматиками, способными не только обмануть, но и отравить и по-своему презирали их, одновременно восторгаясь греками, отдавая должное их врожденному умению вдыхать в окружающее пространство совершенную красоту.

Минуло несколько столетия. Греческие портовые города и окружающие их хоры с садами и виноградниками превратились в сокровищницы, с храмами, театрами, и самодостаточной экономикой. Степная знать, осев в Неаполе Скифском, современном Симферополе, стала подражать эллинам, окружив себя мрамором, облачившись в шелк, унизав шеи и руки золотом и серебром.

А однажды скифы за это отступничество жестоко поплатились. С востока, из-за Волги, в их степи вторглись их ближайшие родичи сарматы. Пощады не было никому. Немногие уцелевшие онемевшие от ужаса скифы заперлись в Крыму, удерживая земли вокруг своей столицы Неаполя Скифского. Городища, разбросанные по берегам Днепра, Дона, Хопра, зимники, царские курганы, тучные пастбища, всё это богатство было отобрано жестокими, как рок судьбы, сарматами, еще не соприкоснувшимися со средиземноморской роскошью и негой и сохранявшими прямоту и силу степных волков, казалось не способных жалеть и самих себя.

Крепостные стены Херсонеса, Пантикапея, Таны и Ольвии поднялись на несколько локтей выше. Рвы углубили, гарнизоны усилили. Сарматскую степную бурю мир эллинов Северного Причерноморья пережил, постаравшись усвоить преподанный урок. Усвоили урок и скифы, поняв, что отказываться от своих идеалов это путь гибельный, да только пользы от того им было не много.

Сарматы же уже шли по пути скифов, заворожено созерцая средиземноморскую цивилизацию Северного Причерноморья, как подарок судьбы.

Магия женской красоты, пылающих огней, курящихся смол и чистых сильных голосов, в сочетании с совершенными движениями древних танцев, а следует присовокупить и средиземноморскую кухню, и архитектуру, и вся эта греческая мистерия действовала на простодушных синеглазых варваров ошеломляюще. Вино, этот сладкий расслабляющий дурман, довершало магию. И уже сарматские мужественные каменные сердца смягчались. Уроки скифов ничему их не научили. И уже сарматы стремились сменить войлок и кожи на пурпурные тоги, и также однажды поплатились за это.

Греки своими душами, трудом, речью за века соткали собственную ауру Северного Причерноморья и их города, с кварталами каменных домов, с храмами, театрами, агорами, крепостными стенами и башнями, с окружающими города сельскохозяйственными хорами с уходящими к горизонту виноградными лозами, их порты с десятками больших судов, пришедших с Кипра, Крита, из Александрии, Афин, Византии и Сицилии – всё это за две тысячи лет сформировало плотную информационную сферу, вход в которую возможен через язык эллинов, через их великую литературу и через метровые наслоения артефактов.

Высокая морская волна ударила о прибрежные камни, и Петр едва успел поднять компьютер над пенящимся потоком солёной воды. Экран погас, догорающий костёр зашипел, а наши герои очнулись со словами – «наваждение». Они посмотрели на проступающие среди травы камни угасшего в XV веке окончательно под копытами степной тюркской конницы Херсонеса и постарались отыскать место, в котором две с половиной тысячи лет назад дорийцы установили скульптуру Артемиды.

– Богиня тут, я чувствую это, – говорила Кристина, внимательно осматриваясь – но она прячется от досужих глаз и не чистых рук. Она в рост человека, изваяна гением из ослепительно белого мрамора, и она переживёт века и тысячелетия. Зодчий эпохи императора Юстиниана скрыл богиню под одной из христианских базилик, и это либо мыс полуострова, либо самое высокое место города.

В эти мгновенья на ощутившую общность с незримым предшественником художницу снизошло вдохновенье. Краски легли на холст и, казалось, в мастера вселился демон, овладевший её кистью и сознаньем. Потрясённый Петр, распластавшись на глыбе известняка, молча наблюдал за происходящим не смея шелохнутся. Темно синее море, голубые небеса с белыми облаками, каменистый берег и опаленная солнцем зелень, и на фоне этого великолепия ослепительно белый Херсонес, со святилищем в центре и мраморная фигура Артемиды – всё это легло на холст неуловимыми мазками необыкновенно талантливой кисти легко и естественно, и тут же наполнилось воздухом и жизнью.

Несколько часов Кристина работала в абсолютной тишине и само пространство невидимыми крыльями укрывало её от постоянно меняющегося мира. Лишь ветру позволено было касаться её вьющихся на соленом морском ветру волос. В эти часы Петр рассмотрел в художнице сверхъестественное, божественное начало. Он впервые увидел Кристину за большой творческой работой, и пережил потрясение от восприятия её скрытой от окружающих одержимости.

Кристина смешивала краски и казалось бесстрастной. Поток чувств увлекал её в далекую от обыденного людского восприятия реальность. Художница отдавалась чувству жертвенной любви к своему искусству и ей удавалось невероятное. Она касалась кистью полотна, внимательно смотрела на него и преображалась в удовлетворении, а пространство вокруг её едва заметно колеблющейся, подобно струне, совершенной фигуры охватывало золотое сияние. Петр понял, что видит нечто необыкновенное. Это удивительное сочетание всесокрушающей творческой мощи и абсолютной беспомощности детской непосредственности.

Наконец, на закате солнца, художница положила кисть на мольберт и со стоном опустить на разосланное на известняковой глыбе покрывало. От изнеможенья по нежным щекам Кристины катились слёзы. Запылал костер. Стемнело. Волны пенясь ласкали камни. Художница отрешилась от реальности, впав в забытье. Закрыв прекрасные глаза, она легла на спину, раскинув руки.

– Краска должна просохнуть, следи за погодой, дождь не допустим – шептала Кристина.

Взошла луна. Южное небо украсили яркие звёзды. Проступил контур Млечного Пути. Ночь была светлой и теплой, а море ласковым. В полночь Кристина, проснувшись, поднялась, потянулась как кошка прогибая спину и разделась донага. Тело её было совершенным, пропорции божественны, как у статуй античности. Пётр, оставаясь у укрытого тканью полотна, безотчетно охраняя его, не отводил глаз от необыкновенной спутницы.

Любуясь ночным южным небом, с его яркими звёздами, Кристина сказала.

– Я ощущаю, как художник, что звёзды и галактики постоянно говорят друг с другом, по-своему, используя свет и звуки и эта симфония означает, что наша вселенная является вместилищем духа и разума.

– Пожалуй – согласился Петр.

– Идём купаться – восполнив силы сном, Кристина смеялась, потрясая над головой руками, как счастливый ребенок – ты подарил мне вдохновенье, и я перед тобой в долгу.

А Петр по-прежнему не верил в происходящее. Она казалось ему сном. Наконец он задрожал.

– Купаться. Не заплывай далеко. Я тебя не вижу.

В воде наши герои, обнявшись, затрепетали. Кристина растаяла в крепких руках своего избранника. Ночь прошла как одно мгновенье. Словно и не было её. Насытиться ею было невозможно. На расцвете Кристина и Пётр заснули в полном изнеможении. Казалось скрытая полторы тысячи лет назад Артемида встала из-под плит и плинфы христианской базилики и, подняв белоснежную руку с копьём, хранила сон влюблённых и сохнущее полотно на мольберте до той поры пока вездесущие чайки на расцвете не устроили из-за рыбы гвалт.

Так ещё одна история любви была вписана в невидимые скрижали великой театральной сцены, помнящей аргонавтов, Геродота, диких свирепых тавров, скифов, сарматов, римские легионы, готов, гуннов, монголов, татар, турок, запорожских казаков, русскую аристократию с Долгоруким-Крымским, Суворовым и Потемкиным.

– Знаешь в чём тайна творчества,– просыпаясь прошептала Кристина Петру, кусая его за ухо полное песка – это переселение не видимых нами сущностей. Ты в них, а они в тебя, и произведение оживает. Впрочем, объяснить это сложно. Слов для этого маловато.

– А ты попробуй – отозвался Пётр, отыскивая среди волос ухо Кристины.

Он чувствовал себя абсолютно влюблённым и до сих пор боялся верить в данную ему реальность.

– Ты любишь меня, я знаю это. Так вот, художник так же, до слез, должен полюбить своё произведение. Тогда оно родится и будет жить.

– А женщины влюбчивы – заметил Пётр.

– Женщины богини и древние это осознавали. А в век железа люди перестали это понимать. Любовь, рождение, новая жизнь и всегда, и всюду женщина. Ты видишь многослойность земной цивилизации и тебе хочется коснуться каждой культуры, и планетарная сфера открывает тебе их, и представь, происходит это, так или иначе, через общение с женщиной. А сегодня ночью я была гречанкой.

– Вот как – Пётр поднял брови.

– Ты знаешь это. Своим родоначальником дорийцы считают Дора, сына Эллина и нимфы Орсеиды.

– Я знаю и то, что прошлое во многом определяет будущее, через сознание людей. Человек, как правило, воспроизводит то что ему понятно, а это прошлый опыт.

– Вот и оказалось, что я твоя нимфа Орсеида, а ты мой Дор. И воспроизвели мы то, что произошло не позже 1300 года до н.э., возможно на том же самом месте, где мы ожидаем, когда просохнут краски на холсте.

глава 3

Одновременно на ограниченной сфере нашей голубой планеты развивается множество разнообразных сюжетов. И выше описанной ночью на противоположной стороне земного шара, в Южной Америке, высоко в горах, в обсерватории Ла Стампа, кипела работа. Телескоп пытливый человеческий интеллект направил в созвездие Льва. Внимание астрономов привлекла звезда Росс 128 и её планетарная система. Одна из открытых экзо планет оказалась похожей на Землю и её параметры вызвали необычное оживление в обсерватории, в святилище человеческого разума, скрытом там, где атмосфера максимально чиста, а помехи, в виде источников света и пыли почти отсутствуют.

Принялись вписывать открытую планету в иерархию известных экзо планет Млечного Пути и стало понятно, что место её на вершине списка. Информационное поле земли заглотнуло эту новость. Журналисты, по обыкновенью, поспешили протрубить о сенсации и уже публика стала об этом событии забывать, опять же по обыкновенью, но на этот раз научный мир уже не терял из поля зрения Росс 128, и обсерватория Ла Стампа стала обращаться к ресурсам интеллектуального поля земли, пытаясь мобилизовать их вокруг себя. Скоро через густую паутину серверов и маршрутизаторов вышли на Петра, на его интеллектуальный ресурс и на его процессор. Обычно, подобное обращение следует после знакомства с публикацией. Но тут задача оказалась не тривиальной и были востребованы люди абсолютно не ординарные и вне системные, способные добиться от процессора почти невозможного.

Заложенное ранее приложение на языке Java, обрело новее дыхание. Универсум пополнился новыми классами и методами. Некоторое время у Петра ушло на синхронизацию работы отдельных кодов приложения и однажды процессор, управляемый виртуальной машиной Java, стал выдавать столбцы цифр и красные строки, описывающие ошибки. Работа закипела. Постепенно стали исчезать сообщения об ошибках. Приложение соединилось с базами данных, коды поупрямились, а платок, которым Пётр вытирал лоб, промок до нитки. Наконец, причудливые строки из мало кому понятных вызовов классов, методов, интерфейсов, операторов, слились в слажено работающий ансамбль и, по мере ввода параметров, приложение стало выводить на консоль вполне правдоподобные результаты.

– Кажется заработало, – прошептал Пётр, руками массируя голову – невероятно.

Но это было лишь ядро универсума, совершающее арифметические расчёты. Задача была сложнее. Приложение должно было графически отображать вероятностную модель расположения скальных планет Млечного Пути, исходя из параметров положения звёзд в галактике, и этапов их эволюции.

– Диву даюсь – говорил Пётр сам себе,– как это и сделать, а главное отобразить, да ещё и в движении.

Тут на помощь Петру пришла его нимфа.

– Мой нежный друг – сказала Кристина, положив руки на широкие плечи Петра – во всём надо идти от простого к сложному.

– Полностью согласен и сообщаю, что пока приложение запрашивает в базах данных переменные x и y, совершает над ними различные операции, а ответ, в виде переменной z, выводит на консоль. Переменными могут быть и координаты звёзд и планет, и параметры их эволюционного развития.

– А что должно быть в итоге? – спросила Кристина, с вопросом в глазах закинув голову назад.

– Универсум должен отображать на экране компьютера галактику Млечный Путь со звёздами и планетами её четырёх рукавов и с вероятностными оценками существования скальных планет земного типа.

– Для всей галактики, в данный момент, это вряд ли возможно. Для отдельного участка подобное допустимо. А потом это можно сделать экстраполируя, как выражаются математики, для всей галактики.

– При этом – заметил Пётр, припоминая что-то – количество не должно идти в ущерб качеству. И наоборот. Сейчас принято считать, что максимальное число звёзд, способных обладать обитаемыми скальными планетами, с водой и атмосферой, в Млечном Пути расположены на расстоянии в восемь килопарсек от центра галактики. Это именно там, где находиться наше солнце.

Взглянув на Кристину, уголки губ которой приподнялись, Петр объяснил.

– Один парсек – это расстояние, которое свет проходит за 3,2616 года.

– Переведи это в километры.

– Один парсек это 206 265 астрономических единиц. Одна астрономическая единица это 149 600 000 километров. Восемь килопарсек это 8 000 парсек.

– А какой у нас ресурс?

– Планетарная сфера разума, с файлами, программными кодами и базами данных, скрытыми в серверах, и к этой сфере мы подключены через паутину маршрутизаторов.

– А что выше в этой иерархии? – спросила Кристина.

– Полагаю, есть галактическая сфера разума.

– Тогда мы должны попытаться подключится к галактической сфере разума. Как это сделать?

Пётр в ответ лишь улыбнулся, покачивая головой.

– Допустим нам удастся. А что последует дальше? – продолжала спрашивать заинтригованная Кристина, и оттенок её глаз изменился.

Её богатое художественное воображение уже представляло Млечный Путь с поясом звезд, тусклых красных карликов, отстоящими на восемь килопарсек от центра галактики и обладающих обитаемыми скальными планетами. Кристина представляла, как красиво это может быть отображено в масляных красках, формирующих на холсте рельеф со зримой перспективой.

– А далее должно быть создано приложение, отстраивающее космическую трёхмерную ткань из галактик, а она похожа на пористую губку.

– Тогда доступная нам сфера разума должна расширится и встанет проблема подключения к сфере разума в масштабе вселенной. Как это сделать?

Разговор происходил в Терсколе, в обсерватории, расположенной на юго-восточном отроге Эльбруса, спящего две тысячи лет заснеженного двуглавого вулкана, невозмутимым исполином вырастающего в центре главного Кавказского хребта. Вокруг белоснежными ледяными склонами в заросшую соснами Баксанскую долину с ревущим потоком на дне мчались лыжники. Над острыми вершинами дышащих стужей бесстрастных серых скал исполинского хребта проплывали белые облака. Глаза слепли от яркого солнца и девственной красоты молодых гор.

– Каков возраст главного кавказского хребта – спросила Кристина чинившего уазик буханку загорелого бородатого астронома, внешность которого указывала на то, что ему известно почти всё.

– Двадцать миллионов лет. А горы, расположенные севернее главного хребта старые, им более ста пятидесяти миллионов лет, и они разрушаются уже очень давно.

Художница облюбовала натуру для картины. Ею оказалось Волчье ущелье с водопадом Девичьи косы. На высоте трёх тысяч метров над уровнем моря было очень холодно и решили использовать пастель и угольные карандаши. За рисованием обсуждение продолжилось.

Рисуя Кристина преображалась. Щёки её покрыл румянец, глаза сверкали. В ней пробудился источник волшебной энергии

Вода водопада с шумом устремлялась в Баксанское ущелье. В горах сходили снежные лавины и низкий гул прокатывался по лежащей далеко внизу исполинской долине. Внизу река чудовищной энергией перекатывала камни. На ветру гудели красавицы сосны с прямыми как лучи солнца толстыми, источающими запах смолы, кремовыми стволами.

– Мы остановились на сфере разума вселенной, видимой нами как пористая губка, с нитями из миллиардов галактик и пустотами внутри. Как добраться до этой сферы?

Петр подумал, в сотый раз осматривая неправдоподобную красотку молодых гор и ответил.

– Мне кажется, что нам следует моделировать миры видимых нами планет, галактик и вселенной. И именно модели недоступных нам для касания рукой миров, с их сферами разума, подскажут нам технические решения.

– Вот это поворот – Кристина отложила в сторону карандаши – а потом в школах будут преподавать формулы и модели, при вводе параметров в которые дети будут видеть на экранах интересующие их миры, планетарные и галактические. И появятся программные интерфейсы, или интеллектуальные среды разработки, взаимодействующие с планетарными и галактическими сферами разума. Это похоже на то, как мы сейчас взаимодействуем с серверами в глобальной сети планеты, указывая интересующий нас адрес и номер порта, как улицу и номер дома.

Пётр приехал в обсерваторию Терскола, для отладки взаимодействия его приложения с базами данных астрономов. До полуночи речь шла о драйверах, операционных системах и об иных непонятных непосвященным деталях параллельного мира процессоров и порабощенных им немногословных, обычно до странности замкнутых, программистов.

Спать Петр и Кристина устроились в большой железной бочке. Она была тёмной и холодной. На снегу были видны следы рыси и медведя. В горах выли волки, а наши герои утешали себя тем, что по крайней мере серые разбойники до них не доберутся.

– Я слышала о квантовой запутанности и на меня это произвело ошеломляющее впечатление – сказала Кристина.

– Наше сознание меняет состояние наблюдаемого нами объекта – Пётр с улыбкой взглянул на Кристину – физики определяют это явление, как мистическое дальнодействие или принцип квантовой неопределенности.

– Умоляю – Кристина сложила на груди ладони – объясни мне это реальное волшебство.

– Рассмотрим пару фотонов, находящихся в запутанном состоянии. Если при измерении спина первой частицы спиральность оказывается положительной, то спиральность второй всегда оказывается отрицательной и наоборот.

– Еще раз – попросила Кристина, пытаясь рассмотреть глаза Петра, как два запутанных фотона.

– Когда пару электронов с противоположными спинами разделяют на любое, пусть самое большое расстояние, и определяют спин одной из частиц, спин второй частицы автоматически меняет своё направление вращения на противоположный. И скорость этого взаимодействия превосходит скорость света.

– То ест – определила Кристина – квантовая запутанность – это констатация взаимозависимости двух частиц, а измерение характеристик одной частицы моментально обуславливает характеристики другой.

– Да. И эта взаимозависимость существует вне пределов любых известных взаимодействий. Измерение параметров первой частицы влечет мгновенное прекращение запутанного состояния второй частицы. В экспериментах, главным образом, используют фотоны. Это обусловлено тем, что запутанные фотоны просто получить и передать в детекторы и имеет значение бинарная природа измеряемого состояния: положительная или отрицательная спиральность фотонов.

– А что об этом думают? – спросила Кристина.

– Говорят об условии, налагаемом на плотность энергии.

Когда едва согревшиеся Пётр и Кристина стали проваливаться в забытье спасительного сна, исполинская гора под ними дрогнула. Потрясенная Кристина сев, мгновенно вцепилась в Петра руками, с отчаянием испуганной до крайности женщины.

– Это Эльбрус. Я слышала, что магма в его жерле не глубже пяти километров…

И тут что-то огромное сорвалось совсем недалеко в горах и по Баксанской долине покатился гул от которого задрожали сосны и смолкли волки.

– Это очень близко, что это?

– Не знаю.

Воцарилась тишина. А когда наши герои убедились в том, что они живы, Кристина иронично произнесла:

– Вот видишь, Петя, какие мы самонадеянные, ведь мы собрались писать интерфейс, подключающий нас к галактической и вселенской сферам разума.

И промороженная железная бочка на склоне медленно пробуждающегося, едва дышащего, седого Эльбруса, содрогнулась от счастливого смеха двух дерзких, как сама природа, естествоиспытателей. До утра они согревались поцелуями и смеялись до изнеможения. А уснули, насладившись расцветом, розовым нежным заревом выхватившим из расцвеченной звездами темноты эпическую панораму молодого сурового Кавказа вокруг перевала Семерка.

Засыпая Кристина шепотом спросила:

– Когда Эльбрус извергался последний раз?

– Две тысячи лет назад. И камни из жерла долетали до Таны в устье Дона и до дельты Волги.

– Мы бы не успели убежать отсюда.