Текст книги "Вселенная любви"

глава 13

В 1365 году Солдайя (Судак) обласканная солнцем, издревле обжитая греками, скала над морем, от венецианцев перешла под власть генуэзцев. Южное побережье Крыма, от Каффы (Феодосии) до Чембало (Балаклавы) генуэзцы принялись обстраивать каменными крепостями. Раздираемая борьбой ханов Золотая Орда, утрачивая единство, клонилась к упадку. В Черном море утвердился золотой век генуэзской торговли.

В Солдайе консул, уравнивая общины, назначил состоятельного итальянца Луку и обремененного большим семейством мудрого грека Пейона в состав offocium provisionis, вменив им в обязанность следить за запасами оружия, амуниции и продовольствия в крепости, наблюдать за строительством, контролировать сумы, поступающие с налога на виноградники, и собирать налоги и сборы, назначаемые консулом.

В конце года Лука и Пейон в казначейство Каффы представляли доклад. Они же могли сообщать о неблаговидных действиях консула Солдайи, который не мог владеть земельным участком или виноградником в пределах Солдайи и не мог выезжать на большую охоту. Зато консул утверждал старост в подчиненных Солдайе восемнадцати селениях, следуя выбору большинства жителей. Консулы Солдайи и Чембало подчинялись консулу и синдикам Каффы.

Помещался консул Солдайи в курии, где находились писец и переводчик, владевшие латынью, греческим, уйгурским и татарским языками, и нотарий, следивший за тарифом и составляющий гражданские и административные бумаги. За консулом всюду следовали двое глашатых и восемь всадников.

Епископ, управляющий обороной крепости кастелян, цирюльник, также являвшийся хирургом, на ряду с иными служившими консулам степендиариями, получали жалование из городской казны.

После вечернего звона за порядком в городе следил надзиратель, запрещавший жителям отлучаться от своих жилищ далее, чем на три дома.

По искусно сложенным из тёмного камня высоким крепостным стенам Солдайи ходили трубачи, возвещавшие ход времени и смену караула. Ворота охраняли два привратника. Мост надо рвом у городских ворот на ночь поднимали.

Город охранял гарнизон крепости. Устав 1449 года описывает его так. Нижние стены и башни от захода до восхода солнца охраняли двадцать солдат во главе с субкапитаном. В замке святого Креста запирались восемь солдат и субкастеллан. Замок святого Ильи в порту Солдайи охраняли четверо солдат и субкастеллан.

Воду с вершины скалы, господствующей над Солдайей, трубами подавали в нижний город, накапливая в глубоких цистернах.

Каменная церковь Солдайи неоднократно меняла владельцев. Латинская надпись с датой 1423 высечена над мусульманским мехрабом. Турки после взятия города в 1475 году церковь обратили в мечеть. А с 1783 года, после прихода русских, мечеть стала армяно-католической церковью. И эти древние освещенные разноязыкими молитвами стены покоятся на обломках мраморных плит и каменных византийских крестов VI-XI веков, перемежающихся с обломками керамики, привезённой из Малой Азии и Египта.

Расположенный у подножия скалы занятой городом порт Солдайи защищала башня святого Ильи, рядом с которой располагалась небольшая каменная базилика, в один неф, с многогранной абсидой, украшенной резными розетками.

24 февраля 1380 года между горой и Каффой, ближе к каффскому рву, съехались: татарский правитель Солхата Илиас Бей и генуэзский консул Джаноне Дель Боско, за которым следовали два каффских маосария и консульский совет. За генуэзцами закрепили южный берег Крыма, от Каффы до Чембалы и восемнадцать окружающих Солдайю селений, незадолго до того отнятых Мамаем.

Летом 1380 года в верховье Дона произошла Куликовская битва и история Евразии стала меняться.

И 24 ноября 1380 года те же генуэзцы и представлявший татар Яркас заключили договор повторно. По воле консула Меливдуче Каттанео с уйгурского на итальянский текст договора перевёл нотарий Юлиан Панисарий.

Тем временем великая замятня в степи была умиротворена ханом Тахтомышем, вдохнувшем в Золотую Орду второе дыхание. И в 1387 году под стенами Солдайи (Судака), в шатре, послы Тахтомыша с консулом Каффы Иоанном заключили третий договор, скрепив его татарской тамгой. Окрылённые дипломатическим успехом, с письменными завереньями безопасности со стороны бескрайней степи, генуэзцы замкнули южный берег Крыма цепью каменных крепостей: Cembalo-Балаклава, Fori-Форос, Chinicheo-Кикенеиз, Lupico-Алупка, Muzacori-Мисхор, Orianda-Ореанда, Jalita– Ялта, Sikita-Никита, Gorzovum-Гурзуф, Partenite-Партенит, Lambadie-Лимбат, Lusta-Алушта, Solodaia-Судак.

Консул Иоанн устроил пир в замке Солдайи. На закате солнца, на верхнем ярусе башни, у пылающего камина, за громадный дубовый стол по сторонам от консула сели епископ, нотарий, кастелян, субкапитан, Лука и Пейон.

Пальцы итальянцев были унизаны перстнями с большими камнями. Шеи опоясывали золотые цепи. Головы покрывали бархатные беретто.

Консул Иоанн с достоинством властителя восседал на резном стуле с высокой спинкой. На его алом парчовом камзоле, на массивной золотой цепи, красовалась большая панагия с гербом Генуи. Консул, как умный человек, предпочитал слушать нежели говорить. Тонкие черты лица образованного честолюбца, особенно проницательные глаза, неопределенного цвета, с отливом стали, выдавали в консуле учтивого прагматика. Всё в нём казалось совершенством: внешность, манеры, образ мыслей и действий.

Татарский посол Яркас, ступив с младенчества привыкшими обхватывать корпус лошади кривыми ногами, под искусно выложенный камнем свод зала Консульского замка Солдайи, распахнул стёганый халат, открыв привезённое из Китая бордовое шёлковое одеяние до пят, с вышитым на груди золотым драконом. Держась с подчеркнутым достоинством, посол карими глазами выдавал любопытство.

Обращаясь к неспешному в движениях дородному Пейону, подвижный экспрессивный Лука, улыбаясь одними губами, прошептал.

– Мне кажется, у Яркаса глаза, как у зайца и он одновременно смотрит в противоположные стороны.

– Конечно – качал головой Пейон, вытирая громадный выпуклый лоб философа надушенном платком – доверится итальянцам может лишь очень наивный человек. Но верить Илиас бею … нужно быть безумцем.

– А у нас нет выбора – махнул рукой Лука.

– Кстати, глазами Яркас похож не на простодушного зайца, а на коварного камышового кота – с улыбкой заметил Пейон.

Яркаса усадили против консула. На городских стенах трубы огласили смену караула. Двери отворились и слуги внесли блюда. Иоанн, любезно указывая татарину на блюда, объяснял, нотарий переводил.

– Сыр провалоне из Базиликаты. А это римские сыры пекорино романо и рикотта. Салат капрезе с помидорами, моцареллой и базиликом, такой, каким его готовят в Компании. А это дзампоне из Модены – фаршированные свиные ноги. Соус песто из Лугурии.

Яркас, кивая консулу головой, посматривал на своего слугу, каменным столпом стоявшего при входе в зал. Епископ, закрыв умудренные жизненным опытом глаза, шепнул консулу:

– Полно. У них своя диета. Может и яда боится.

Хлопнули в ладоши и послу в большой корзине внесли специально для него приготовленные за городскими стенами кушанья. Нотарий объяснил итальянцам, что принесено.

– Кузукмяк, лепешка с пшеничной кашей. Эчпочмак, пирог с мясом и луком. Казылык, конская колбаса. Вяленый гусь, каклаган каз, особое лакомство.

Яркас погрузил смуглые жилистые руки в поданную миску с водой и, подняв к замковому камню сферического свода глаза, на распев громко произнес:

– Бисмиллах аррахман аррахим.

Нотарий перевел:

– Во имя Аллаха милосердного и милостивого.

Внесли крепкие напитки: граппу, самбуку, лимончелло, аморетто. Татарин, не касаясь их, пил кислое молоко.

Консул поднял глаза на слугу и в зал вошли музыканты и жонглёры. На цепи ввели молодую львицу. Наконец вошли пятеро очаровательных молодых итальянок в масках, в расшитых золотой нитью и драгоценными камнями пышных платьях, изготовление которых требовало год работы и пятнадцать метров дорогой ткани. Волосы девушек украшали нити из жемчуга. Пахнущие лавандой нежные шеи были унизаны жемчужными ожерельями.

Нотарий шепнул татарину, глаза которого загорелись.

– Самые красивые девушки Солдайи и Кафы.

Заиграла музыка. Во дворе замка затрещали петарды. Начались танцы.

В полночь при свете восковых свечей подали десерт. И снова нотарий любезно объяснял татарскому послу:

– Панна-котта, вареные сливки с ягодами. Тирамису, собайон. Сухое печенье бискотто.

Яркас кивнул своему слуге и в зал внесли обязательное угощение при всяком татарском торжестве – губадия, высокий круглый пирог, начиненный слоями риса, творога и сухофруктов.

Лука, разгоряченный танцем с поднявшей вверх руки, трепетавшей подобно птичьему перу на ветру, скрывавшей лицо маской девушкой, шепнул хранившему невозмутимый покой степенному Пейону, указывая глазами на татарский торт.

– Века идут, а приемы дипломатии неизменны.

– Как и женская красота – ответил Пейон с улыбкой, запахивая шерстяным плащом добротного английского сукна отягощенное пиршеством грузное тело.

Начавшийся во дворе замка карнавал распространился на весь город. На улицах, на крепостных стенах и башнях вспыхнули огни. На площадях, в больших чанах над пылающими поленьями, орудуя деревянными черпаками варили глинтвейн, овощной суп минестроне и похлебку из нута, чечевицы и зеленых бобов. Угощали всех желающих. Заиграла музыка. Запели. Сердца влюбленных затрепетали, в надежде увидеть возлюбленных. Одетые в белые рубахи и короткие брюки мужчины подали руки девушкам, облаченным в разноцветные широкие юбки, со складками по линии талии, в корсаж и туники с широкими рукавами, по окату и запястью собранные в сборку. Начались танцы. На балконы домов, при свете луны и звезд бархатного южного неба, вышли облаченные в дорогой венецианский бархат, атлас и парчу состоятельные горожане.

На городских окраинах, где преобладали армяне, иудеи и татары, народ веселился в одежде из выбеленной шерсти.

Далеко за полночь началось карнавальное шествие, от Консульского замка через весь город к крепостным воротам, ведущим в порт. Несколько тысяч разгоряченных вином горожан, под бой барабанов, треск фейерверков, игру оркестров, рев дрессированных хищников, с песнями и танцами двинулись с вершины скалы к линии морского прибоя, к кораблям, стоящим под флагами Генуи, Константинополя, Александрии и Венеции.

Отдельно, вокруг расстеленного на камнях ковра, под стенами Консульского замка стояло несколько десятков русских купцов, продававших пушнину генуэзцам. На их трапезе красовались калачи, бочонок с медом, пастила из высушенной в печи толченой калины, рябины и малины и сваренные в меду прозрачные морковь и огурцы. Среди немногословных, скупых на эмоции, бородатых русских гостей оказался венецианец Теофило, на судне которого русские привезли из Таны в Сугдею меха.

Теофило была присуща свойственная состоятельным итальянцам проницательность, мягкость в общении и абсолютный прагматизм в принятии решений. Его обветренное от солёного морского ветра облагороженное тонкими морщинами зрелого интеллектуала загорелое лицо, обрамленное золотом волос с серебряными сединами, в любой ситуации сохраняло невозмутимое выражение и в ведении дел подобное хладнокровие служило несомненным преимуществом. Лишь одна страсть меняла оттенок искушенных богатым жизненным опытом бархатных глаз венецианского негоцианта. Красавица дочь, Аньеза, расцветшая подобно весеннему цветку. Ради неё Теофило пускался на самые безумные предприятия. Аньезу любящий отец одевал как принцессу, в шелк, атлас и парчу и изо всякого путешествия привозил ей сокровища востока и запада. При мысли о дочери глаза Теофило изобличали неземное блаженство.

Поддерживая с русскими гостями деловые отношения десятилетиями, Теофило, обрусев, поверх традиционных для итальянца камзола и коротких панталон, носил сливающийся со степным фоном сизый долгополый суконный армяк, подбитый беличьими шкурками и шапку боярку, отороченную мехом выдры. В обществе русских гостей венецианский судовладелец пользовался доверием.

– Чему так рады генуэзцы – спрашивали венецианца русские – полагая, что дело касается некоей выгоды.

– О, им кажется, что, подписав договор о мире с татарами, они получили твердые гарантии того, что веками будут связывать восток и запад и благоденствовать.

– Дети – качнул головой старший возрастом русский, смахивая капли меда с серой бороды и, указав глазами на стоявшую неподалеку группу татар, представлявшую собой подвижный ком из лисьих малахаев и войлока, добавил – в степи и на час вперед загадывать бессмысленно, а уж на века.

глава 14

Итальянский негоциант Теодоро был дружен с венецианцем Орсино, ведшем дела с персидскими и греческими купцами, и ежегодно выступавшем с караванами закупать товар в Самарканде. Земли Золотой Орды, от Таны до Самарканда, Орсино исходил пешком в стужу и в зной, перевозя пряности, золото, серебро, за одно перегоняя курдючных овец, охотничьих собак, леопардов и львов. Орсино говорил по-персидски, тюрски, монгольски и был сведущ в буддизме, исламе и манихействе. С татарами Орсино поддерживал тёплые отношения, одаривая их европейским сукном и свойственным итальянцам расположением.

Пожилой Орсини был приземист и полон, а свои эмоции обычно не сдерживал. Высокий, худой Теодоро напротив был скуп не только на проявление эмоций, но и на высказывания, а это признак недюжинного ума, хотя и не всегда. Дуэт этот являл собой пример зримого свидетельства единства противоположностей.

Теодоро годился Орсино в сыновья и считал себя его учеником. Оба были истинными венецианцами. Теодоро и Орсино вместе арендовали места на торговых судах, перевозивших грузы из Таны в Венецию и проводили много времени за совместными трапезами на суше и на море. Орсино был великолепным рассказчиком и из его уст Теодоро узнавал о сложных отношениях Генуи и Венеции.

Зимними вечерами, в Тане, в сложенном эллинами из известняковых глыб тысячу лет назад выбеленном доме Теодоро, за затворёнными ставнями, у пылающего очага, под доносившийся из бескрайней степи вой волков и свист ветра, Орсино, разомлев от сидра, рассказывал.

– Ребенком я застал третью войну Генуи и Венеции 1350-1355 годов. В 1327 году мой дед, торговавший специями, возвращался на собственном корабле из Трапезунда в Константинополь. Генуэзцы напали на венецианских купцов. И в 1328 году в Босфор вошли военные галеры и парусники венецианцев, под командой Джустиниани.

Дом Теодоро представлял собой маленькую крепость, выстроенную в средиземноморской традиции. Это был вымощенный булыжниками небольшой двор, обширный каменный подвал полный зерна, сушеной рыбы и вина, двухметровый забор по прямоугольному периметру и крытый алой черепицей дом с четырьмя просторными комнатами, с дубовой мебелью, расширяющими объём зеркалами и иконами изящного итальянского письма, с пурпуром, золотом и тонко выписанными женскими образами. Несомненной драгоценностью Теодоро были рукописные книги. Венецианец приобретал их в Дамаске, Багдаде, Александрии, Самарканде, отдавая должное великому наследию индийской, персидской и сокрушенной монголами арабской цивилизаций.

Орсино не мог обходиться без вечерних застольных бесед с соотечественником. Для итальянцев это образ жизни. Спокойный Теодоро, еще не лишенный юношеского идеализма, был благодарным слушателем. Экспрессивный Орсино, громко говоря, жестикулируя, постоянно перевоплощаясь, обладал недюжинным актёрским даром, а в своих высказываниях был очень убедителен. Оба венецианца были гурманами.

Служанка, привезенная с Кавказа в Тану, была молодой кабардинской девушкой. Теодоро научил её готовить итальянские блюда и в этом искусстве она превзошла итальянцев. На стол, двигаясь абсолютно бесшумно, словно тень, она подала карпаччо из кусочков сырой говядины, сдобренных оливковым маслом и соком лимона, равиоли и тортеллини, похожие на пельмени и овощное рагу из баклажанов капоната. На отдельном блюде лежали белый хлеб чиабатта и хлебные палочки гриссини.

– И началась война? – Теодоро боготворил Орсино, как рассказчика и всячески поощрял его к повествованию.

– Нет. Было не до того. В 1343 году хан Золотой Орды Джанибек пришел в Тану. Город татары разорили и на пять лет изгнали из него итальянцев.

– А единства среди итальянцев не было?

– О нет. Венецианцы покупали поступавшие с востока специи в Тане дешевле, чем генуэзцы в Каффе – Орсино любил дополнить речь народной мудростью, стремясь сделать ее сочнее – живем не как хочется, а как можется, и как говорят греки, молись Афине, да и рукой двигай.

– Какое уж тут единство! – Теодоро понимал в торговле и знал соотечественников.

– А тут случилось ещё одна страшная история, – Орсино со скорбной гримасой закатил глаза и воздел руки к небесам и его полное лицо побагровело– чума 1347-1348 годов. Она пошла из Каффы. Половина населения Европы отдала богу души. Но, как говорят, не береди улегшегося горя.

В очаг кабардинка подложила дров. В серебряные кубки разлили алое вино. Разломили свежеиспечённую чиабатту. На десерт был подан инжир, мёд и миндаль, с ликёрами кампари и амаретто. Орсино, вытирая губы салфеткой, продолжил повествование.

– В 1348 году генуэзцы добились от императора Иоанна V разрешения построить в Пере Галате крепость и получили права сбора пошлин за проход судов в Чёрное море. В год пошлины приносили генуэзцам 200 тысяч золотых, а грекам только 30 тысяч. Возмутившись греки пытались изгнать генуэзцев из Галаты. Но 5 марта 1349 года генуэзцы разгромили флот греков.

Теодоро рассмеялся и, подняв к груди ладони, воскликнув:

– И каждый убеждён в своей правоте.

– Без сомнения – глаза Орсино будто увидели нечто огромное – генуэзцы перекрыли доступ в Чёрное море, захватили в Каффе несколько венецианских судов, а от тех, кто плыл из Трапезунда потребовали пошлину за проход мимо Галаты. Начало половина целого.

– И выбора не осталось.

– Да. В августе 1350 года сенат Венеции объявил Генуе войну. К Босфору выступила эскадра Марко Руццини из 35 галер. Морскими силами Генуи командовал Филиппо Дориа. Союзниками Венеции выступили Арагон и Пиза и греческий император Иоанн Контакузин.

–А генуэзцы?

– Они вступили в союз с османским беем Орханом. Но, от дыма бежал, в огонь попал.

– Значит быть битве – предположил Теодоро, и в его чёрных бархатных глазах вспыхнули огоньки.

Орсино пригубил кубок, выдерживая паузу, внимательно посмотрел на собеседника и, качнув хмельной головой, произнес.

– Да. 13 февраля 1352 года под стенами Константинополя случилось то к чему и шло. Это было одно из величайших морских сражений в истории, и, наверное, самое необыкновенное и с совершенно неопределённым исходом. Мой дед, Энрике, всё видел, и он рассказывал об этом, как о самом волнующем и удивительном событии своей бурной жизни.

Орсино замолчал, вкушая вино и хлеб, давая возможность собеседнику осмыслить сказанное. Морщины на его высоком лбу расправились, и речистый венецианец перевоплотился в бесстрастного ангела, парящего над театром военных действий.

– Я застал многих участников этого сражения. И рос я среди них, на их рассказах. Флот Генуи из 64 галер от Халкидона к Босфору привёл Паганино Дарио, и занял выгодную позицию перед Галатой. Вечером такой же по численности флот венецианцев, арогонцев и греков повёл Панкраццо Джустиниани, против течения в Босфор, к Галате. Венецианцы, понимая преимущества позиции противника, не хотели начинать сражения, но адмирал арогонцев увлек свои корабли в атаку и началась битва. Греки уклонились от боя, следуя той истине, что одна ласточка не делает весны.

– Вот как – заметил Теодоро, макая тёплый хлеб в мёд и вкушая тонкий нежный вкус и запах нектара полевых цветов. С улыбкой он добавил – в капкан не попадается старая лиса, а у дрянного ворона дрянное яйцо.

– Несколько кораблей загорелось. Поднявшийся ветер стал разносить пламя на оба флота. И до глубокой ночи жители Константинополя и Галаты затаив дыхание наблюдали за тем, как ведущие абордажные бои пылающие галеры, разбившись на отдельные группы, ожесточенно дрались, не смотря на поднявшуюся бурю. Наконец стоявшие в Босфоре против течения венецианцы и их союзники отступили. Пакраццо Джустиниани погиб. Генуэзцы сожгли и захватили 14 галер венецианцев, 10 арогонцев и 2 греков. Генуэзцы потеряли 16 кораблей. И 6 мая 1352 года Иоанн V подписал договор с Генуей, запрещавший греческим судам плавание в Азовском море и проход в Черное море, без разрешения генуэзского консула. Но война продолжилась в Средиземном море. В переговорах Генуи, Милана и Венеции принял участие великий Франческа Петрарка, друживший с дожем Андрео Дандоло, но и он не смог уладить противоречий. И так дошло до кульминации – войны Кьоджи 1378 – 1381 годов. В итоге мир заключили в Турине, при посредничестве графа Савойи Амадея VI. И Генуя стала слабеть из-за внутренней борьбы и уже она не представляет угрозы для Венеции.

– Что скажешь о славянах, а прежде всего о русских – спросил Теодоро.

Орсино не спешил с ответом. Видно было, что вопрос его занимает, но он для него не легок.

– Пожалуй выскажусь так. Славяне люди необузданных страстей. Им не легко себя сдерживать. У них и прагматизм дикий. Словно последний день живут и все происходит один раз. И догмы христианства для славян во благо. А русские граничат с Азией и могут выжить лишь с абсолютно централизованной властью. Но эта власть и таит для русских страшные опасности.

– Если власть попадает в нечистые руки людей с темными помыслами – сказал Теодоро с улыбкой понимания.

Теодоро, взяв в руки флейту, кивнул кабардинке и она, став на персидском ковре перед столом, подняла тонкие руки, сомкнув ладони над головой, и принялась танцевать. Глазами девушка походила на трепетную лань, движениями на снежного барса.

Дверь отворилась и в дом вошел венецианец Теофило, держа за руку дочь Аньезу. Пламя очага освятило девушку и потрясенный Теодоро увидел совершенную красоту. Темно синие глаза, чёрные ресницы и брови и ослепительно белая кожа. И всё это изнутри освящено сдержанной чувственной экспрессией юной девы. Аньеза была земным воплощением итальянского идеала девственной не земной красоты.

глава 15

В середине июня 1391 года судьба и торговые дела увлекли нескольких итальянцев на Волгу. Шестью годами ранее хан Тохтамыш выступил походом на Кавказ, начав трагическую для Золотой Орды войну с Тамерланом, эмиром Самарканда.

В приволжских степях было не спокойно. Трехсоттысячная армия Тамерлана из Средней Азии продвигалась на северо-запад, к Волге. Татары, шедшие с караваном из Таны на восток, то и дело ложились в траву, ухом вниз, и по долгу слушая землю, сосредоточенно молчали с бесстрастными, как голая ладонь, лицами. Тохтамыш, отступая, поднялся к Волге, став на её левом притоке, на реке Кондурче, южнее Булгара и Казани. Когда войска противников увидели друг друга стало понятно, что людей у Тохтомыша больше.

Тимур, в виду несметных полчищ Золотой Орды, велел своему войску ставить шатры, изумив потрясенного подобным самообладанием Тахтомыша.

Сюда же подошел караван с итальянцами.

Пять дней стояла пасмурная погода и судовладелец из Таны венецианец Теофило и генуэзец Лука, как замечено выше, служивший должностным лицом в Сугдее, укрываясь от дождя в войлочной юрте, в обширном стане Золотой Орды, пытались оценить силы стороны и предугадать исход грядущего сражения.

Татары сулили итальянцам большую добычу после победы над эмиром Самарканда.

– Тут возьмём коней. А когда придём в Самарканд коней не хватит вывезти золото и серебро – объяснял татарин Азат итальянцам, со свойственной восточным людям безапелляционностью.

В Азате вероломство беспощадного разбойника удивительным образом сочеталось с обострённым чувством справедливости, и искушенный психолог Теофило сразу понял, что именно Азат в стане Золотой Орды может стать их беззаветным другом и защитником.

Азат сетовал.

– Верёвки мало.

– Зачем она? – спрашивал Лука настороженно.

– Коней ловить и женщин в Самарканде вязать. Вокруг пустыня, бежать им некуда и бросить жалко. Придётся вести в орду. А наше правило простое – на марше врозь, в атаке вместе. Но вы от меня не отставайте. В пустыне одни пропадете.

Уверенность Азата итальянцев смущала. По отдельным, едва уловимым деталям, практичные европейцы чувствовали не готовность Тохтомыша к генеральному сражению с Тамерланом, известия о военном гении которого давно достигли Таны и Каффы. В то же время, налитая эластичными мышцами фигура и похожая на кувалду голова Азата, с плоским бритым синим затылком, необузданной дикой силой вселяли в итальянцев некоторую надежду на благополучный исход опасного предприятия.

– В Самарканде бывает много персидских купцов. Отберём у них верблюдов – рассуждал Азат, поглаживая арчак, деревянный остов снятого с коня седла – дадим и вам. Всем всего хватит. Увезти не сможем.

Расстелив на земле войлок, Азат разложил на нём, как величайшую драгоценность, своё вооружение. Отдав должное вниманию итальянцев, татарин принялся объяснять его назначение.

– Сайдак. В нем колчан с тридцатью стрелами и два лука. Это составной композитный лук, китайский. Лак сохраняет его от влаги. И ближневосточный лук. Двойной изгиб обеспечивает дальность полёта стрелы.

Внимание Теофило привлек лежавший отдельно колчан с огненными китайскими стрелами, к древку которых крепилась набитая порохом бумажная трубка. Азат охотно объяснил.

– Такими стрелами распугивают вражеских боевых слонов. В полёте короткий фитиль поджигает заряд, и стрела летит с оглушительным свистом и с длинным хвостом из огня и дыма. Скоро увидите. В сражении китайскими стрелами я буду указывать цели нашим лучникам.

– А это что? – спросил Теофило, указывая на привязанную к палке челюсть лошади.

– Мослак – Азат, взяв палку, закрутил лошадиную челюсть над головой – бьёт по шлему, и враг валиться, как подкошенный.

Азат, смазывая овечьим жиром седло с высокой лукой, предохраняя его от влаги, рассказывал.

– Чингиз хан каждому войну велел иметь пять лошадей. Монгольские лошади невысоки и неприхотливы. Зимой они копытят корм, добывая его из-под снега. Летом питаются корнями, палой листвой и травой на ходу. А теперь не у всякого в походе и три лошади.

– А что, Азат, правду говорят, что ты ходил на Куликово поле, драться с русским князем Дмитрием Ивановичем – спрашивал Теофило, наслышанной о битве от русских гостей в Сугдее.

– Ходил – тон татарина менялся и говорил он уже неохотно.

– А отчего русских не побили, и Мамай бежал до самого Азовского моря и до Крыма, где и сложил голову?

– Лучше не вспоминать – Азат из деревянной ложки хлебнул дымящейся шурпы – князь Дмитрий умный, а бояре его крепкие. За полтора века русские изучили все наши военные приемы, и ложные отступления и засады и их уже не просто выманить из-за щитов и кольев в чистое поле в одной льняной рубахе мишенью для лучников.

– А ведь было еще что-то – допытывался итальянец – генуэзские лучники, те из них кто с Мамаем добежал до Крыма, много об этом рассказывали.

– Было – Азат сокрушенно ронял голову на мускулистую грудь – князь Дмитрий перехитрил Мамая. Русские поставили свои полки между верховьями двух глубоких, расходящихся в стороны, оврагов и мы не смогли зайти русским в тыл и по обыкновению засыпать с четырех сторон стрелами, как стадо овец. А еще русские позади своих полков, в дубраве, спрятали полк. Мы дрались три часа, с шести утра до девяти. Русские нам навязали свой бой. Все рассыпалось на поединки. Мы всюду искали князя Дмитрия, но он снял княжеское облачение и дрался, как обычный ратник. Передовой полк москвичей мы изрубили. Руки и ноги затекли, а победа, казалось, близка. И вдруг из засады, с копьями на перевес, на нас мчится русская конница. Помню зверскую рожу бородатого мужика на огромном мохнатом коне с суковатой дубиной. Как он мне по шлему ею шарахнет и свет померк. Очнулся я ночью и уполз как ящерица в один из двух оврагов, будь они не ладны.

Теофило, убеленный сединами венецианский негоциант, знающий мировую торговлю в мельчайших деталях, грудь которого украшала массивная золотая цепь, которую в степи золотой орды он предусмотрительно снял, а крепкое, но несколько грузное тело облегал дорогой атлас, и генуэзец Лука, не способные и суток прожить без свежей сорочки и платка, с удивлением и восторгом, наблюдали за способностью татар в чистом поле, в зной и в стужу, под снегом и дождем, устроить и тёплый кров, и сытный стол. Азат, заметив это, и отдав должное, являл собой само радушие. Для итальянцев на войлоке с утра расстелили праздничную скатерть. На неё Азат, отодвинув лук со стрелами и длинную кривую саблю, из своей запряженной волами двухколесной арбы выложил сладкий чак-чак, кош-теле, баурсак, щербет и поставил керамический сосуд с липовым мёдом, приговаривая.

– Кунак ашы-кара карше.

Теофило перевёл Луке.

– Гостевое угощение взаимное – и добавил – придётся и нам одарить татарина.

Скоро Азат запахнул на скрытой шерстю груди полосатый стёганный халат, скрепив полы бронзовой фибулой с изображением медузы Горгоны. Скуластое, с раскосыми припухшими глазами, обветренное смуглое лицо татарина сверкало довольством. Бритой на голо синей голове добавляла мужественности густая чёрная борода.

В полдень начался обед, к вечеру превратившийся в пиршество. Подали бульон шурпу и токмач с лапшой. Затем на скатерть поставили большое блюдо с печёными мучными изделиями – сумсой, бэллешами, эч-почмаком. Наконец подали тутырму – начиненные печенью кишки с пшеном.

Всюду вокруг на таганах дымились сковороды и котелки. Ржали кони. Ревела скотина. Степь до горизонта была уставлена арбами и укрытыми шкурами, и войлоком юртами, над которыми курились струйки дыма. Казалось все тюркские кочевники и обыватели из стойбищ и городов, разбросанных на бескрайней равнине, от Дона до Алтая, съехались в стан Тохтамыша.

У скатерти собрались три десятка татар. Младшие тянули руки к блюду после того, как его коснулись старшие. На закате солнца Азат вскинув руки воскликнул.

– Чайный стол душа семьи.

Подали сладости – баурсак и компот из сушеного урюка. Из двухведерных кувшинов деревянными ковшами татары черпали квас, айран и бузу.

Взошла луна. Появились звезды. Азат заиграл на трёхструнной домре и степь огласило многоголосое ритмичное пенье. Под него, укрывшись овечьими шкурами, Теофило и Амато и заснули сном праведников на разостланном под телегой войлоке.

18 июня 1398 года ветер разогнал тучи. Ударили барабаны. Заревели трубы.

– Началось – произнёс Теофило, руками обнимая своего высокого жеребца серой масти, тонконогого бербера, привезенного на галере из Северной Африки, понимая, что это его единственная надежда на спасение в случае катастрофы.