Текст книги "Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки"

* * *

Уже в нежном кошачьем возрасте Гомер выказывал большую тягу к вербальному общению, чем любой из известных мне котов. При этом он проявлял завидную чуткость к аберрациям голоса, в чем я сама удостоверилась. Если я слишком долго молчала, Гомер начинал теребить мою ногу лапкой, настоятельным «мяу» вызывая на разговор. Когда я заговаривала с ним, он садился на задние лапки прямо передо мной. Склоняя голову то в одну сторону, то в другую, он с самым серьезным выражением мордахи пытался вникнуть в смысл мною говоримого. У кошек репутация «неприручаемых», но Гомер не только откликался на свое имя, но и соглашался выполнять простые команды. В ответ на слово «нельзя» он мгновенно замирал на месте, даже если всем видом выражал, как ему хочется завершить начатое.

Несколько недель кряду я командным способом отучала его от более дерзких поступков, чем игра с плюшевым червячком, у которого на хвосте позвякивал бубенчик. Игрушка досталась ему в наследство от Скарлетт. После этого лексикон Гомера обогатился новым «мя-ау». Для себя я определила его как пробное «мяу», или «а можно мне?». Если, скажем, ему взбредало в голову покорить новую мебельную вершину или порыскать где-нибудь на задворках кладовки, он вначале издавал это свое «мя-ау». Мя-ау? А можно мне?

«А можно мне на веранду вместе со Скарлетт и Вашти?» – «Нельзя, Гомер!» – «Можно на пустую полочку над музыкальным центром?» – «Нельзя, Гомер!» – «А можно побаловаться шнурками на жалюзи?» – «Ну сколько можно, Гомер! Если такой шнурок тебя захлестнет, сам ты уже не выпутаешься!»

Невооруженным глазом было видно, что Гомера обескураживают все эти «нельзя». Кураж был неотъемлемой частью его природы: без него нельзя было приоткрыть тайну неодолимо влекущих звуков или запахов. А вот сопротивление этому шло с природой вразрез. Но если полиэтиленовый пакет едва не стал причиной домашней трагедии, то где еще могла подстерегать смертельная опасность?! Именно поэтому, как ни претило мне самой то и дело его одергивать, для себя я уже решила, что поступаю правильно.

По крайней мере, до тех пор, пока не вмешалась Мелисса. Перед ней предстала такая картина. Гомер как раз нацелился на вершину стула со спинкой в виде лесенки. Я же решительно противилась восхождению. («Стул такой высокий, Гомер такой маленький», – успела я подумать про себя.)

– А тебе не кажется, – спросила она, – что ты чересчур его опекаешь?

И в ответ на мое молчание добавила:

– Да будет тебе, Гвен! Дай ты ему больше свободы, иначе он вырастет у тебя весь задерганный и зашуганный.

Легко ей было говорить. Она за Гомера не отвечала. В ответе за него была я. А я-то знала, каким жестоким к слепому котенку может быть этот мир. И как бы то ни было, именно я дала слово и Пэтти, и Гомеру, и самой себе, пусть и невысказанное, но от этого не менее веское, что сумею оградить котенка от окружающей жестокости. Даже если придется ограничить его стенами одного дома.

Но одно дело – ограничить кому-то жилплощадь, и совсем другое – отбивать естественную жажду познания мира. Хотела ли я этого?

Обычно мы не задаемся вопросом, как правильно воспитывать питомцев. Приносишь его домой, тычешь носом в песочек, приучаешь проситься, когда надо, натаскиваешь на пару-тройку команд и что-нибудь из дрессуры. А потом наступает этап, когда вам просто хорошо в компании друг друга.

Мне было двадцать пять. Я даже не задумывалась над тем, как бы мне изменить чью-то жизнь, разве что кроме собственной. И тут я впервые поймала себя на мысли: какой личностью (а как еще сказать?) я хочу воспитать Гомера? Как только я поставила вопрос ребром, ответ пришел сам собой. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя калекой, измученным страхами и неуверенностью. Я хотела, чтобы он вырос независимым и «нормальным», о чем я и без того твердила всем и каждому.

* * *

Несколько дней спустя после этого разговора, намаявшись за день, я решила позволить себе такую роскошь, как ванна. Гомер тут же последовал за мной со своим вопросительным «мя-ау?». Оно задавалось более высоким тоном, чем утвердительное. Этот звук означал, что котик не прочь взобраться на краешек ванны и посидеть там, пока я буду чесать ему спинку, лежа в воде. Но для этого ему нужно мое разрешение. Первым позывом было отказать. Бортик скользкий, вода мокрая. Того и гляди булькнет – и что тогда делать? Но я тут же оборвала себя на полуслове. Что делать, было понятно – ловить. Вода, кстати, не горячая, мыло в глаза не попадет, так что… почему бы и нет? Поэтому вместо готового сорваться с языка «нельзя», я сказала:

– Ладно, Гомер, давай, если уж тебе так хочется. – В моем тоне он без труда должен был угадать одобрение.

Гомер быстренько вскарабкался на бортик. Не прошло и тридцати секунд, как, поскользнувшись, он бултыхнулся в воду. Еще какую-то долю секунды котейка барахтался в недоумении. Но не успела я протянуть руку помощи, как передними лапками он уже зацепился за край ванны и вытянул тело из воды. Вслед за ним выбралась из ванны я. «Для кошки нет худшего кошмара, – подумалось мне, – чем внезапно окунуться в воду с головой». Но еще кошмарнее такой кошмар должен был представляться Гомеру. Он и не подозревал, что вода может существовать в гораздо больших объемах, чем в мисочке для питья. Я взяла его на ладонь, ожидая испуга, близкого к ступору. И что же? Сердцебиение было не то что в норме, а приближалось к моментам, когда он пригревался у меня на груди и готовился сладко уснуть.

Промокшая до корней шерстка топорщилась во все стороны. В каких-нибудь других обстоятельствах это было бы даже смешно. Я потянулась за полотенцем – растереть его досуха. Но едва шершавая материя коснулась шерстки, как котенок встрепенулся и стал вырываться изо всех сил. Пришлось опустить его на пол, где со всей тщательностью он тут же принялся вылизываться. И пусть по виду он был жалок, как мокрая курица, зато в движениях и позе сквозило горделивое: «Я сам!»

– Будь по-твоему, Гомер, – кивнула я и приоткрыла дверь. Дала ему возможность в любой момент улизнуть оттуда, где после него на полу осталась лужица. Сама же опять погрузилась в ванну.

Мне казалось, он пулей вылетит за дверь, подальше от «пещеры водяных ужасов». С другой стороны, в ванной над головой висела нагревательная лампа – тоже вариант обсохнуть.

Одним махом Гомер запрыгнул обратно на бортик. Он осторожно потоптался на месте, нашел, где посуше, зевнул во весь рот и устроился спать.

Глава 7. Гвен здесь больше не живет[11]11
  Отсылка к трагикомедийному фильму режиссера Мартина Скорсезе «Алиса здесь больше не живет» (1974).


[Закрыть]

 
Нет, не все помышления Зевс человекам свершает![12]12
  Пер. Н. И. Гнедича.


[Закрыть]
 

ГОМЕР. Илиада

Гомеру едва исполнилось пять месяцев, когда Мелисса объявила, что пришло время подыскать мне собственное жилье.

Она приютила меня не так давно, всего несколько месяцев тому назад. Когда мы разбежались с Джорджем, Мелисса предложила переехать к ней. Дружба наша вспыхнула внезапно. Вскоре мы настолько сблизились, что на первых порах просто не понимали, как могли жить друг без друга раньше.

Официальным предлогом для моего выселения было то, что временный приют срочно потребовался еще одной подруге Мелиссы. Ведь никто из нас не ожидал, что я зависну у нее на целых семь месяцев. Гомер, который был предметом нашей общей заботы, точно так же вызывал и ежедневные мелкие разногласия. Правда, если бы не Гомер, то я бы съехала давным-давно.

– Гомер может оставаться у меня столько, сколько понадобится, – поспешила заверить меня Мелисса. – Буду рада за ним присмотреть.

Пока я не «усыновила» Гомера, мои жизненные планы представлялись весьма смутными. Я продолжу влачить жалкое существование на свою жалкую зарплату в неприбыльной организации. Буду делить жилье с приятельницами. А потом однажды среди хмурых туч над моей головой забрезжит просвет. Меня нежданно-негаданно повысят по службе и дадут солидный оклад. Так что больше не придется ломать голову, где бы перехватить до ближайшей зарплаты или столь же внезапного удачного замужества. Однако сказочная прибавка к жалованью мне не светила, а венчальный колокол если и звонил, то не по мне. Не было у меня и приятельниц, которые срочно подыскивали компаньонок для аренды и просто жаждали жить со мной под одной крышей. При несколько иных обстоятельствах я бы, пожалуй, «прошлась» по колонкам газетных объявлений. Может, и подыскала бы себе варианты с «покладистой, профессионально занятой» девушкой моих лет, которая согласилась бы разделить со мной квартплату, жилье и заботы о двух милых (относительно) кошечках.

Только не двух. Теперь их было трое.

Просить кого-то пожить с тремя кошками было немного занятно. Тем более на поверку один из них, Гомер, по активности стоил пяти. И вновь из соображений безопасности Гомера мне пришлось бы ввести столько дополнительных ограничений в практику пользования этим «совместным» жильем, что «совместным» оно оставалось бы только на бумаге. Это делало предложение как несправедливым, так и малопривлекательным. К тому же в дополнение к своему сверхслуху и сверхнюху с недавних пор Гомер решил развить в себе и сверхскорость. Он сгорал от неистового желания узнать, что лежит по ту сторону входной двери дома Мелиссы. Что там, с той стороны, где люди исчезают и не возвращаются по несколько часов кряду? Стоило ему заслышать звяканье ключей из-за двери, он летел к порогу. В эти секунды Гомер превращался в какую-то смазанную тень. В ней скорее можно было угадать хвостатую черную комету, нежели обычного кота. Он пытался прошмыгнуть в любую, даже самую узкую, щель между дверью и дверным проемом. Если удавалось, то, прежде чем я или Мелисса успевали накрыть его, он пролетал добрую половину подъездной дорожки для автомобилей. А уж того, чтобы Гомер выскочил на улицу и потерялся, никак нельзя было допустить. Дабы не дать нашему доморощенному Гудини ни одного шанса, мы протискивались в дверь боком. Приходилось постоянно придерживать ее рукой на ширине, достаточной для проскальзывания одного человека в профиль. Одновременно надо было выставлять вперед другую руку – на уровне Гомера, чтобы избежать внезапного прорыва.

Можно ли было требовать от посторонних подобной прыти? Уговорить обезопасить туалет и все раздвижные двери? Ведь Гомер наловчился вскрывать их носом с тем же проворством, с каким другие щелкают орехи. Только без ореходробительных звуков.

Даже если бы я нашла хоть кого-нибудь, кто согласился бы на все мои условия, могла ли я положиться на абы кого? Требовался человек, которому можно было бы доверять на все сто. Тот, кто не стал бы отлынивать от тягот и лишений такой жизни. Но где его найти?

Есть вопросы, на которые однозначно хорошего ответа не существует. Оставить Гомера у себя значило подыскивать собственную квартиру. Но рассчитывать на что-то, кроме самых злачных районов Майами, я могла не больше, чем на чудо вроде внезапного возвращения зрения к Гомеру.

Дойдя в своих размышлениях до этого пункта, я всерьез задумалась над просьбой Мелиссы. С ее стороны это была именно просьба, а не великодушие. Мелисса и впрямь очень-очень полюбила Гомера и хотела оставить его у себя. Слегка покривив душой, я могла бы сказать, что отвергла ее предложение едва ли не с порога и ответила ей чуть ли не проповедью о том, что «да прилепится котенок к хозяйке своей, и куда она – туда и он». Но к стыду своему, ничего такого я не произнесла, потому что…

Я очень серьезно отнеслась к ее предложению.

Быть может, говорила я себе, Гомеру с ней и впрямь будет лучше. Слепому котенку ведь очень трудно осваиваться на новом месте. Внезапный переезд в новый дом может стать для него настоящим потрясением. Зато в доме Мелиссы он уже знает каждый уголок, да и она перебираться вроде никуда не собирается.

«На то, чтобы освоиться дома у Мелиссы, у него ушло сорок восемь часов, – напомнила я себе. – Не хочешь брать его с собой – не бери. Только не нужно никого обманывать надуманными предлогами: дескать, переезд для котенка – это стресс, который может обернуться психологической травмой».

Следующие несколько дней я провела в ожидании озарения. Словно в магическом кристалле, оно было призвано указать мне верный путь.

Озарение так и не пришло. Вместо него меня начали посещать маленькие локальные открытия. Например, выяснилось, что только я могу точно сказать, когда Гомер спит глубоко, а когда – наполовину бодрствует. Признаком было легкое напряжение мышц, отвечавших за движения век. Интересно, что внезапный ветерок тоже мог заставить эти мышцы вздрагивать. Видно, так они прикрывали глаза, которых не было.

Заметила я и то, что Гомеру мало было просто лежать рядом. Если он укладывался спать, то сначала прижимался мордочкой к моему бедру. Потом, повернув голову набок, потихоньку сползал к колену, стараясь прижаться ко мне всем телом и добиваясь как можно более тесного соприкосновения. Когда Гомер спал отдельно, он сворачивался в клубочек – максимально плотный. Хвостиком котенок прикрывал нос, а передними лапками – мордочку. Мы с Мелиссой шутили, что он напоминает чувака со светобоязнью, который зашторивает все на свете, чтобы ни один лучик не потревожил его сон. Но свет, конечно, тут был ни при чем – Гомер его даже не чувствовал.

Насколько неуловимым сорвиголовой Гомер был в играх, настолько же беззащитным он казался во сне. Только когда он спал – а спать он любил со мной рядом, – напряжение отпускало его. И он позволял себе вытянуться в «спящей позе», перевалившись на бочок и по-прежнему поджимая лапки, но уже не закрываясь ими в глухой обороне.

Передо мной стоял непростой выбор, а логика отказывала. Вернее, в некоторых вещах она отсутствовала напрочь. Мое сердце разрывалось от жалости при виде того, как Гомер спит, прикрываясь лапками и будто защищая от света несуществующие глаза. «Почему всё так поздно?» – думала я с болью. Но эту боль как рукой снимало, едва Гомер просыпался и входил в свой обычный режим дня, а проще говоря – в раж. Именно мне он вверил себя и свою жизнь. Не я ли обещала себе совсем недавно, что буду сильной и сумею выстроить быт, чтобы ему было хорошо. И если бы я сказала себе, что ради нашего общего блага нам лучше пойти каждому дальше своей дорогой, мне было бы гораздо хуже, чем сейчас, когда…

…Мои мысли бегали по кругу до бесконечности. Мне нужно было собственное жилье, но позволить его я себе не могла. Единственным вариантом было искать жилье вскладчину. Но решиться на жилье вскладчину означало жить под одной крышей и с кем-то, и с Гомером тоже. Найти того, кто согласился бы жить и со мной, и с Гомером, я опять-таки не могла. Не могла бросить и Гомера…

…Просто потому, что не могла.

В этом месте моих рассуждений меня осенило.

Если я не могла зарабатывать достаточно, чтобы обеспечивать себя и Гомера, надо было найти работу поприличнее. Как бы мало мне ни платили в моей тогдашней организации, там я приобрела немало полезных навыков и умений. Я писала рекламные проспекты и пресс-релизы. Организовывала мероприятия для налаживания полезных связей, волонтерские проекты и благотворительные акции. Общалась с телевидением и прессой. Кроме того, занималась бюджетом, а также служила лицом, а точнее сказать, «личиком» своей организации. Благо физиономия это мне позволяла, да и язык был подвешен как надо.

Навскидку это должна была быть работа, связанная с пиар-акциями и «событийным» маркетингом. Приятели, работавшие в этой сфере, даже начальную зарплату запрашивали на процентов пятьдесят выше моей тогдашней.

Знала я и то, что этим людям работа досталась недаром. У всех имелось высшее образование либо в маркетинге, либо в пиаре (моя же специальность – «Творческие письменные жанры»). Летом они усердно стажировались. Затем месяцами числились внештатными сотрудниками в компаниях, куда их в конце концов принимали на постоянную работу.

И если уж пробил мой час начать всё заново, а для этого требовалось учиться и работать внештатно, я была готова. Более того, я приготовилась пахать и за стойкой бара, и официанткой в вечерние часы – лишь бы получить шанс (почти за бесплатно) делать то, что позволит мне приобрести опыт и постоянную работу.

Однако мысли мои вернулись к изначальному. Как ни хорош план, а проблемы с жильем он не решает. В долгосрочной перспективе, через год-другой, он, возможно, и даст нашей с Гомером жизни некую стабильность. Но крыша над головой нам нужна прямо сейчас. И тут на меня в очередной раз снизошло озарение.

Я позвонила родителям.

Звонок дался мне нелегко. Вернее, совсем нелегко. Вернуться в отчий дом было равносильно тому, как «в случае опасности разбить стекло». Или признать тот факт, что взрослой я так и не стала и позаботиться о себе не могу. Поэтому, будьте добры, пожалуйста, возьмите меня обратно.

– Конечно, ты можешь вернуться к нам, – ответила мама. – И конечно с кошками.

Я знала, что и ей нелегко было на это решиться. Мои родители мало того, что не любили кошек в принципе. Они держали двух собак, которые появились в семье, когда я еще ходила в школу. В налаженную жизнь нужно было срочно вносить коррективы, чтобы она была хоть сколько-нибудь сносной. Я имею в виду, не только для кошек и собак.

– Ты уверена, что это нормально? – еще раз переспросила я у мамы. – Уж я-то знаю, что вы с отцом не очень-то жалуете кошек.

– Мы любим тебя, – последовал ответ. – А ты любишь своих питомцев. И раз ты любишь кошек… – Мама рассмеялась. – Если ты думаешь, что жизнь с кошками – наибольшая жертва, на которую способны твои родители, то ты просто еще не понимаешь, что такое иметь детей.

Может, и так. Но догадываться я уже начинала.

Глава 8. Баллада об El Mocho

 
Вот удивительно! Как почитают повсюду и любят
Этого мужа, в какой бы он край или город ни прибыл!
 

ГОМЕР. Одиссея

Возвращение в родительский дом даже без кошек обещало стать нешуточным испытанием. Как родители будут относиться ко мне: не вспомнят ли, что когда-то я была маленькой девочкой, каждый шаг которой нужно контролировать. «Куда это ты собралась? С кем встречаешься? Когда вернешься?» Не станут ли они употреблять власть в таких мелочах, как чистота и уборка в моей спальне?

Кошки и вовсе обещали разлад в привычном укладе жизни. Предстояло, но не в ущерб чьей-либо свободе, придумать, как отделить кошек от родителей, а собак – подальше от кошек. В самом понятии «переезд» изначально заложена неразбериха. Все эти ящики и коробки, которые нужно распаковать. Вещи, которые предстоит распихать по полочкам и позасовывать в кладовки. Всякая мелкая дребедень – попробуй для начала рассортировать ее на ту, что может понадобиться, и ту, которую лучше спрятать с глаз долой. Вот почему требовался зазор между собственно моим переездом и воссоединением с прочей, «кошачьей», ветвью семьи.

Второй раз за это время мне пришлось решиться на непростой звонок. Я позвонила Джорджу.

Он до сих пор жил в нашем доме, том самом, куда мы забрали Скарлетт и Вашти. Так что для обеих кошечек этот дом был родным, как, впрочем, родным для них был и сам Джордж. Гомер не был знаком ни с домом Джорджа, ни с самим бывшим. Но котейка мог на него рассчитывать как на члена, скажем так, «расширенной» (в самом широком смысле этого слова) семьи. Джордж с детства питал любовь ко всем без разбора животным: кошечкам, собачкам, птичкам, тушканчикам, хомячкам и аквариумным рыбкам.

С момента нашего разрыва мы еще какое-то время общались. Получалось натянуто и неловко, как обычно бывает в первые недели жизни порознь: каждый пытается доказать другому, что «мы можем остаться просто друзьями». Как правило, со временем такие разговоры сходят на нет. Каждый раз, прощаясь, я с тоской вспоминала, как и отчего мы с Джорджем разбежались. Те же чувства, я уверена, испытывал и Джордж.

Но если бы меня попросили назвать человека, которому в случае чего я без колебаний доверила бы своих кошек, то я назвала бы Джорджа.

Долго упрашивать не пришлось. Джордж сразу согласился приютить питомцев на пару недель, пока я буду обустраиваться у родителей. «Я только рад буду вновь увидеть Скарлетт и Вашти, – был его ответ. – И за Гомером тоже присмотрю, о чем вопрос».

Я провела для Джорджа краткий инструктаж: что можно и чего нельзя с Гомером («Пока он здесь, мой тебе совет: не держи в доме тунца»). Поведала я также и о прочих новостях из кошачьей жизни за последние несколько месяцев. Как выяснилось, от влажной кошачьей пищи Гомера пучит. Удивительно было слышать, какие ужасающе громкие звуки может производить такой кроха. Вашти заработала себе колит и временно была отлучена от сухого корма. Все это очень осложняло общий режим кормежки. Я пообещала закинуть все необходимые припасы, а также составить письменную инструкцию. В том, что на Джорджа можно положиться, я не сомневалась. Единственное, что меня волновало, – как Гомер переживет вынужденную разлуку. Ведь за шесть месяцев с момента его «усыновления» мы ни разу не расставались больше чем на сутки. Я так распереживалась, что, препоручив кошек Джорджу, еще несколько раз возвращалась, делая вид, будто что-то забыла. В последний раз я сослалась на губную помаду, которую вроде бы точно уронила, открывая сумочку. Как ни пыталась я убедить Джорджа, он только глубоко вздохнул: «Езжай уже! Мой опыт общения с кошками куда больше твоего. Так что все будет хорошо».

Я продержалась долгих два дня, прежде чем вновь объявиться у Джорджа. При этом я звонила ему каждый вечер спросить, как там поживают мои кошечки и, в частности, Гомер. «У него всё в порядке, – неизменно убеждал меня Джордж. – Он отрывается по полной».

Как именно он отрывается, долго гадать не пришлось. Заехав к Джорджу через пару дней, я сразу увидела такую сцену: какой-то из его приятелей держал руку ладонью кверху – а животом на ладони, свесив лапки, лежал Гомер. Приятель крутил его вокруг себя, одновременно устраивая воздушные ямы, а также гудел, как воздушный лайнер в зоне повышенной турбулентности. По крайней мере, он был уверен, что этот звук получается у него мастерски.

– Боже мой! – воскликнула я. – Ты что, с ума сошел? А ну-ка опусти его сейчас же!

Опешив от неожиданности и покрываясь краской стыда, приятель повиновался. Шатаясь, как после знатной пьянки (а как же иначе?), Гомер постоял, постоял, а потом… нетвердой походкой побрел обратно. Он подергал приятеля за штанину и протянул лапку – давай, мол, еще.

– Вот видишь! Ему нравится! – с гордостью заявил парень. Затем на манер тех ребят, которые представляют боксеров на ринге, он страшным голосом пропел: – Потому что это не просто ко-о-о-от! Он El Mocho[13]13
  Читается как «Эль Мочо».


[Закрыть]! Кот, не ведающий страха!!

Взглянув на Джорджа, я вопросительно подняла бровь:

– El Mocho? Так вы теперь его называете?

Джордж ухмыльнулся и пожал плечами:

– Ну знаешь… стоит какому-то прозвищу приклеиться, это надолго, если не на всю жизнь.

Mocho (не путать с «мачо») означает нечто вроде «чурбана» или «обрубка», а в отношении людей – что-то вроде «недоделанный», то есть прозвать Гомера El Mocho было сродни обзыванию его «калекой».

Не слишком-то смахивает на комплимент. Но то, в чем англичанин усмотрел бы оскорбление, испанцу ласкает слух. В этом и состоит проявление самого глубокого уважения и любви.

– Ему по душе его новое имя, – подключился к разговору любитель испанского. – Только поглядите. Ven aca, Mochito[14]14
  Иди сюда, Мочито (исп.).


[Закрыть].

Гомер настороженно навострил ушки и резво подбежал к приятелю, который присел на корточки и замер в ожидании.

– О, Гомер, – взмолилась я. – Нужно и честь знать.

– Может, чего-то ему и не хватает, но чести у него с лихвой. – В глазах автора прозвища плясали озорные огоньки. – Ведь он не какой-то там кот, он – El Mocho. А доблесть El Mocho в том, что он никогда не отступит и с честью и достоинством выйдет сражаться на поле боя.

Даже я не смогла удержаться от смеха.

Гомер с энтузиазмом обживался у Джорджа, и это невзначай вызывало у меня ревность. Как мне доложили, уже через день котенок носился по дому, не цепляясь за мебель. И был без ума от приятелей Джорджа, а они все – в один голос! – признали в нем El Mocho.

До этого дня Гомер привычно жил в своем девичьем «цветнике». Где никто, как выяснилось, и не думал играть с ним в шумные мальчишеские игры. Зато Джордж со своими приятелями охотно гоняли с Гомером в пятнашки. Ему это явно пришлось по душе, а прекратилось, только когда он навострился выпрыгивать то из-под кровати, то из-под стола. Известное дело зачем – чтобы цапнуть кого-нибудь за лодыжку. За то уж «подбрось меня повыше» не только не прекратилось, но и достигло новых высот – порядка двух метров. (Об этом я узнала намного позже. При мне, памятуя о том, первом, случае, никто из приятелей подобных фокусов не проделывал.) И уж конечно, устраивалась такая забава: Гомера опрокидывали на спину и возили по полу, как в борцовском поединке. Об этом стало известно, когда мой очередной визит к Джорджу совпал с приходом его приятелей. Заслышав их шаги, Гомер тут же перевернулся на спину и, заранее отмахиваясь одной лапкой, пригласил: ну-ка, повози меня.

– По ночам он не находит себе места: только бродит по дому и мурлычет, – поделился Джордж через неделю. – Со мной рядом спать не хочет. Засыпает, только если рядом Скарлетт. Мне кажется, он по тебе скучает.

Я почувствовала угрызения совести, к которым, как ни стыдно, примешалась и крупица радости. Значит, ему меня не хватает… Меня!

– А Скарлетт, она-то где спит?

– Где угодно, только не со мной рядом, – горестно признал Джордж. – Единственный человек, которого она когда-либо удостаивала такой чести, – это ты.

– Еще недельку – и я всех их заберу, обещаю, – заверила я в ответ.

Но продержаться еще неделю кошкам у Джорджа было не суждено. На девятый день он позвонил мне с жалобой: «Кто-то уделал мне весь дом».

– Помнится, я предупреждала тебя, и не раз: не позволяй друзьям пить столько пива.

– Гвен, я не шучу.

Я вздохнула.

– Хорошо, прости. Кто и где?

– На горячем я пока никого не поймал. Но диван, мешок с грязным бельем внутри и моя совсем новая кожаная куртка… Это о чем-то да говорит? – Он помолчал, размышляя. – Уж не Скарлетт ли?

– Не Скарлетт, – отмела я подозрения. – Это Вашти.

– Что же, она и раньше так делала? – в его голосе слышалось нескрываемое раздражение. Как я понимаю, таким образом он интересовался: отчего, предупредив его о тысяче разных мелочей, я даже не заикнулась об этой, прямо скажем, не мелочи.

– Нет, но я уверена, что это она.

– Но если раньше такого за ней не водилось, откуда тебе знать?

– Кому знать, как не маме, – сухо отрезала я.

Потому что исходила из обратного. Я догадывалась, отчего Джордж подумал на Скарлетт. Та, как я уже упоминала, страдала навязчивой мнительностью. Причиной такого поведения были ее природная скрытность и недружелюбность. Поэтому и впрямь казалось, что она способна испещрить метками весь дом – просто из вредности.

Однако, как бы свысока Скарлетт ни относилась к людям, за своим лотком она смотрела с придирчивостью санитарного инспектора. Уровень загрязнения никогда не должен был опускаться ниже приемлемого. Разрешалось использовать лишь отдельные марки наполнителей для кошачьих туалетов. Помимо этого, в ответственные моменты она неизменно требовала освободить ее личное пространство. Вот почему я и представить не могла, чтобы Скарлетт опустилась до такого плебейства, как взять да помочиться в сторонке, не привлекая внимания. Это же не какая-нибудь драная кошка из бродячего сословия.

Что до Гомера, то поступать назло было и вовсе не в его духе. Он и знать не знал, что такое «назло».

Оставалась Вашти, и, стоило призадуматься, я не могла не признать справедливости подозрений. Когда я подобрала ее, она натерпелась больше всех. Гомер и Скарлетт, перед тем как попасть ко мне, провели несколько дней в ветеринарной клинике. Там их подлечивали перед устройством в семьи. За ними присматривали и прилично кормили. А вот Вашти подобрала мамина коллега по работе (они учительствовали в одной начальной школе). Кошку заперли в будочке для садовых инструментов, чтобы она не убежала. И мама поспешила позвонить мне. Это было первое и единственное, что пришло ей в голову.

В свой обеденный перерыв я примчалась в школу. По дороге заскочила в зоомагазин за сумкой-переноской для кошек и сухой молочной смесью, которой обычно кормят младенцев. Вашти я перевезла к себе в офис. Увидев ее впервые, я не сомневалась, что ее розовый носик и не розовый вовсе, а черный. Так густо он был измазан грязью. В проплешинах виднелась голая кожа, туго обтягивающая выпирающие кости. Уши, изъеденные клещами, опухли и кровоточили. Оставшиеся полдня Вашти провела у меня на коленках. Я согревала ее и каждые полчаса кормила молочной смесью через пипетку, пока ближе к вечеру у меня не выдалась минутка свозить ее к ветеринару. Наутро я вновь забрала ее домой.

В отличие от Скарлетт и Гомера, попавших ко мне через вторые, а то и третьи руки, именно меня Вашти считала своей спасительницей. Она неизменно смотрела на меня с ничем не замутненным, если так можно выразиться, обожанием. Мне и в голову не приходило, что для нее пребывание в доме Джорджа – в ее, можно сказать, родном доме! – сопряжено с какими-то неудобствами. Ведь Джордж как-никак приходился ей в той же степени «папой», что и я – «мамой». Мы взяли ее к себе еще в пору наших отношений. Но после всех моих визитов, когда я уезжала, а ее оставляла у Джорджа, что-то, наверное, щелкнуло у кошки в голове. Видимо, она решила, что ее попросту вернули обратно.

Мне кажется, таким образом она посылала мне сообщение. И смысл его был таков: без мамы я здесь жить не хочу!

Мои подозрения подтвердились на следующий день. Джордж позвонил рассказать, что поймал Вашти с поличным, когда она делала свое «грязное дело» на кухонную плиту. Как я поняла, не будучи услышанной с первого раза (или сколько их там уже было), она пошла на эскалацию мер. Я представила себе эту картину и даже восхитилась. Запрыгнуть на кухонную плиту, когда за всю свою жизнь ты не прыгала и в половину этой высоты, – это надо суметь!

– Мне очень жаль, – виновато сказал Джордж, – но ты должна ее забрать.

– Я заберу всех сегодня же вечером, – ответила я.

Погрузить кошек в переноски обычно непросто. Однако на этот раз Вашти сама запрыгнула в переноску так проворно, как забиралась мне на коленки. Последним я упрятала внутрь Гомера. Он не мог видеть переноску и поэтому не спрятался сразу, как только я их внесла. Последние минуты перед отъездом он провел все так же, балуясь с приятелями Джорджа – основателями и почетными членами фан-клуба El Mocho. Все они пришли попрощаться со своим другом. Каждый держал в пальцах по кусочку тунца (Джордж не удержался и уступил Гомеровой слабости), заставляя котика прыгать и брать лакомства из рук. Salto, Mochito! («Прыгай, Мочито!») – по очереди подбадривали они его. А когда я спрятала Гомера в переноску, они разве что не рыдали. «Забирай всех, оставь нам El Mocho!»