Текст книги "Чувствующий интеллект. Часть I. Интеллект и реальность"

Чувственное восприятие не только схватывает нечто во впечатлении. В зависимости от того, к какой разновидности принадлежит схваченное как независимое от воспринимающего, варьируется также разновидность самого процесса чувствования, определяемого восприятием.

А) Чтобы убедиться в этом, начнем с одного существенного замечания: формализация затрагивает не только момент схватывания, но целостный процесс чувствования как таковой. Каждый из его трех моментов модализируется формализацией.

Прежде всего, ясно, что формализация затрагивает момент ответа. Это проявляется в различных нарушениях процесса чувствования. Не иметь возможности координировать движения и не иметь возможности двигаться – разные вещи. Способность к координации движений есть формализация. Травма любого характера, которая вызывает у высших животных – например, у человека – нарушения координации, не приводит к параличу. Не все животные обладают одинаковой структурой двигательной формализации. Показательный пример – способность подброшенной в воздух кошки вновь обретать равновесие при падении.

Сам жизненный тонус приобретает через формализацию различные оттенки. Общее благополучие или неблагополучие принимают, исключительно посредством формализации, своеобразные оттенки: отупелость или живость чувств, отупелость в одном направлении, но не в других, радостный настрой, и т. д. И все это проявляется сообразно различным качествам, в разных степенях и формах.

Таким образом, формализация затрагивает чувствование в целом: пробуждение, модификацию жизненного тонуса и ответ.

Б) Отсюда мы видим, что благодаря формализации одинаковые по своему содержанию впечатления являют все богатство процесса чувствования, которым порождается богатство жизни живого существа. Амплитуда формализации в восприятии открывает перед живым существом амплитуду возможных ответов. Это означает, что радикальный эффект формализации, взятой с точки зрения процесса, заключается в относительной взаимной автономности каждого из трех моментов процесса чувствования: момента схватывания, момента тонуса и момента ответа. Именно это позволяет говорить о каждом из этих трех моментов в отдельности. Но такая автономность всего лишь относительна: она никогда не разрушает структурного единства процесса чувствования. В следующей главе мы увидим, что это замечание влечет за собой важные следствия. В свою очередь, внутри каждого из таким образом автономизированных моментов формализация последовательно определяет собственные различные стороны и оттенки. Тот факт, что я ограничиваюсь рассмотрением формализующего аспекта схватывания, объясняется темой этой книги.

Итак, мы, во-первых, подвергли анализу моменты процесса чувствования; во-вторых, рассмотрели формальную структуру чувствования. Наконец, в-третьих, мы указали на тот факт, что структура процесса чувствования определяется формализацией.

Именно формализация определяет специфику различных модусов чувственного восприятия.

Чтобы не прерывать нить анализа чувственного восприятия, я вынес в это приложение некоторые соображения, которые считаю важными, но которые во многих отношениях, пожалуй, выходят за рамки простого анализа чувственного восприятия.

Для начала следует разъяснить употребление самого термина «формализация». «Формализация» может означать мозговую структуру, посредством которой мы схватываем содержание в аспекте его собственной формальности. В этом смысле формализация есть психобиологическое действие. Но «формализация» может означать и тот факт, что некоторое содержание пребывает в своей собственной формальности. Тогда она представляет собой не действие, а простое «пребывание»: единство содержания и формальности. Именно этот смысл я имею в виду, когда говорю здесь о формализации. Что же касается мозговых структур, их я не касаюсь, за исключением тех случаев, когда речь непосредственно идет о формализации как о действии.

1. Приняв это в качестве предпосылки, необходимо отграничить это понятие формализации от двух расхожих идей: одной – в философии, другой – в психологии.

Во-первых, формализацию нельзя смешивать с кантовским понятием чувственной формы. С точки зрения Канта, чувственное содержание есть нечто неоформленное, в том смысле, что оно лишено пространственно-временной структуры. Собственная функция чувственной формы заключается в том, чтобы «оформлять» (в аристотелевском смысле слова) чувственную материю, то есть содержание. Такое оформление совершается субъективной формой (пространством и временем), которую чувственность прилагает к содержанию. Так вот, формализация не есть оформление. Верно или неверно представление Канта о пространстве и времени (нас это сейчас не занимает), главное состоит в том, чтобы подчеркнуть: формализация предшествует любому пространственно-временному оформлению. Формализация означает независимость, то есть тот способ, каким впечатления, с коими имеет дело живое существо, пребывают в определенной формальности. Только в той мере, в какой существует формальность и существует независимость, можно говорить о пространственно-временной упорядоченности. Формализация связана с этой независимостью, с этой инаковостью. Независимость – это формальность, в которой содержание «пребывает» перед тем, кто воспринимает. Формализация означает способ «пребывания», а не способ «оформления» в аристотелевско-кантовском смысле. Лишь в силу того, что содержание независимо, мы можем говорить о том, что оно обладает или не обладает, или должно обладать оформленностью. Кантовская форма продуцирует «оформление»; но формализация – не продуцирование, а прямо наоборот: чистое «пребывание».

Во-вторых, формализация не совпадает и с тем, что имеют в виду в психологии, когда говорят о гештальт-психологии (психологии формы). В этой психологии форма есть целостная конфигурация воспринятого, в противоположность тому, что представляли собой элементарные ощущения в психологии XIX в. Но формализация – это не гештальт. Во-первых, потому, что сами элементарные ощущения суть нечто формализованное: их содержание, мета, схватывается как независимое и, следовательно, формализовано. Во-вторых, даже в случае комплексов мет формализация связана в первую очередь не с конфигурацией, а с автономностью. Конфигурация – лишь результат автономизации. Только потому, что существует независимость, может существовать и существует конфигурация. Формализация – это независимость: она конституирует единство содержания как содержания независимого, будь это содержание элементарным или комплексным.

Таким образом, формализация означает не оформление и не конфигурацию, но автономность: то, каким образом «пребывает» содержание. Формальность не производится чувствующим субъектом (Кант) и не представляет собой первичную конфигурацию (гештальт). Она есть простой и чистый способ «пребывания».

2. С другой стороны, формализация может претерпевать патологические искажения в самом восприятии. Бывают случаи, когда в человеческой перцепции происходит регрессивный распад. Тогда имеет место разрушение (Abbau) перцепции. Такое разрушение, несомненно, выражается в том, что происходят смещения или нарушения связанности в содержании восприятия: например, объемы могут казаться находящимися за цветовой пеленой и на некотором расстоянии от нее, и т. д. Думаю, однако, что «одновременно» с этим постепенно утрачивается ощущение независимости той реальности, которая присуща воспринятому. Думаю, что перцептивная деградация означает утрату контуров перцептивного содержания и «заодно» утрату независимости. Сама утрата заключается в большем или меньшем регрессе обоих аспектов. Это означает регресс формализации. Формализация, повторяю, представляет собой автономизацию содержания и «заодно» автономизацию воспринятого по отношению к воспринимающему живому существу.

3. Наконец, хочу подчеркнуть, что формализация – это, прежде всего, не разновидность умозрительного понятия: на мой взгляд, она является моментом восприятия, укорененным в структурности самого живого организма. На предыдущих страницах я уже упоминал о нарушениях координации движения у человека. Хорошо известно, что вызывающие их травмы локализуются в экстрапирамидных путях. Помимо других функций, эти пути выполняют функцию формализации движений.

Но это еще не все. В качестве гипотезы предположу, что мозг – это в первую очередь не орган синтезирования (Шеррингтон) и не орган означивания (Брикнер), но – в перспективе нашей проблемы – орган формализации: той формализации, которая достигает высшей точки в корковых процессах. Достаточно упомянуть, например, о сервомеханизмах или о некоторых особых корковых зонах – скажем, об определенных лобных зонах. Формализация представляет собой, строго говоря, анатомофизиологическую структуру.

Анатомофизиологическая организация нервной системы обладает относительно однородным и универсальным строением, или схемой, начиная с самых отдаленных этапов филогенеза. Например, эта схема уже присутствует в мозге саламандры. На мой взгляд, у такой схемы есть два направления: первое – это спецификация: если можно так выразиться, явление преимущественно региональное; второе – формализация, обладающая более тонкой структурой.

Но ничто из этого не имеет отношения к нашей философской проблеме. Тем не менее, мне не хотелось отказаться от изложения этих соображений, уже опубликованных в другом месте. Но я вынес их в приложение, потому что, как было сказано, здесь моей задачей является только строгий и точный анализ чувственного восприятия как факта.

Как было сказано в конце предыдущей главы, модусы чувственного восприятия различаются модусами формализации. Речь идет о разных «модусах» восприятия, а не просто о «типах». И чтобы понять это, необходимо и достаточно проанализировать, как одни и те же меты могут по-разному восприниматься в своей независимости. Чувственные восприятия в первую очередь различаются между собой в модальном отношении. Есть два основных модуса. Я вскоре объясню это утверждение; пока же скажу, что есть модус чувствующего восприятия, который я называю – по причинам, которые разъясню – чувствованием как раздражимостью. Но есть и другой модус восприятия в чувствовании, который я называю чувствованием реальности. Нам следует приступить к доскональному анализу этих модусов.

Чувственное восприятие, то есть впечатление, определяет собою разновидность процесса чувствования. Когда впечатление таково, что его характер состоит исключительно в определении процесса, тогда мы имеем дело с первым модусом чувственного восприятия. Так как в любом восприятии различаются три момента (аффекция, инаковость, сила воздействия), мы должны спросить себя, в чем заключается, с точки зрения этих трех моментов, структурный характер впечатления. Иначе говоря, мы должны сказать: 1) что представляет собой это впечатление как впечатление аффицирующее; 2) какова его собственная формальность; 3) какова сила его воздействия.

1. Впечатление всегда заключает в себе момент аффекции. Так вот, впечатление, которое состоит в том, что посредством аффекции определяется процесс ответной реакции, мы называем раздражителем [стимулом]. В понятии раздражителя имеются два существенных момента. Первый момент наиболее очевиден: раздражитель пробуждает ответную реакцию. Но этого недостаточно: ведь можно воспринять по отдельности этот пробуждающий характер раздражителя и раздражитель как таковой; при этом воспринятое уже не будет раздражителем для воспринимающего. Например, можно воспринимать зубную боль таким образом, что эта боль не будет болеть у воспринимающего. Испытывать раздражение, быть аффицированным со стороны раздражителя, – второй существенный момент. Только в этом случае имеется раздражитель в собственном и формальном смысле слова. Таким образом, когда эта аффекция раздражения является «чисто» раздражительной, то есть когда она состоит только в том, чтобы вызывать пробуждение, тогда эта аффекция представляет собой то, что я буду называть аффекцией чистого раздражителя как такового. Именно это я называю восприятием раздражителя по типу раздражения. Тепло, воспринятое в тепловой аффекции, причем воспринятое исключительно как аффекция, определяющая собою ответную реакцию (бежать, устроиться возле тепла и т. д.), есть то, что мы на свой человеческий манер выражаем в словах: тепло греет. Когда тепло воспринимается исключительно как нечто согревающее, мы будем говорить, что тепло воспринято как чистый раздражитель, то есть как нечто, что представляет собой только тепловую детерминанту некоторой ответной реакции. Разные качества разных раздражителей – всего лишь соответствующие качественные модусы чистого пробуждения ответных реакций при аффекции. «Чистое» означает не просто абстрактное описание понятия раздражения, но его позитивный физический аспект: быть «только» раздражением.

2. Но впечатление – не только аффекция, оно также есть инаковость. В чем заключается инаковость впечатления как чистого раздражителя? В аффекции чистого раздражения предъявлена воспринятая мета – но предъявлена как «иная» по отношению к самой аффекции: предъявлена ее собственная формальность. Теперь самое главное состоит в том, чтобы правильно понять формальность этой инаковости раздражителя, взятого в качестве чистого раздражителя. Я буду называть ее формальностью раздражимости. В чем она заключается? Мета, схваченная в качестве «иной», но постольку, поскольку ее инаковость состоит исключительно в пробуждении определенной ответной реакции, образует то, что я называю знаком. Формальность раздражимости заключается именно в формальности знаковости.

Что такое знак? Знак – это не «сигнал». Сигнал есть нечто, чье содержание воспринимается само по себе, а «заодно», внешним образом, оно о чем-то «сигнализирует». К примеру, таковы так называемые знаки дорожного движения. Напротив, знак в собственном смысле есть сама воспринятая мета. Знаковость принадлежит ей внутренним и формальным образом, а не в силу внешней атрибуции. Мета не обладает формой сигнала; она внутренним и формальным образом есть «мета-знак». Дело обстоит не так, чтобы тепло сначала воспринималось само по себе, а затем, «заодно», оно воспринималось бы как сигнал ответа; но сама форма воспринятого тепла есть формальное бытие в качестве «знакового тепла», или, если угодно, «теплового знака».

Эта внутренняя принадлежность не есть «значение». В строгом смысле слова, значение присуще только речи. В ней значение присоединяется (в любой форме, сейчас не время углубляться в проблему) к некоторым звукам (не ко всем). Но знак не присоединен ни к чему: оно есть мета в модусе ее предъявленности в качестве именно такой меты.

Таким образом, собственная функция знака – не в том, чтобы сигнализировать или означать. Собственная функция знака – в том, чтобы просто и чисто «значить». С самого начала классическая философия не проводила различения между этими тремя понятиями и, как правило, почти всегда ограничивалась сигналом, превращая, таким образом, знак в σημεϊον. На мой взгляд, этого недостаточно. Я думаю, что «знак» и «значить» – отдельное понятие, которое следует формально противопоставить «сигналу» и «значению». Эти три понятия не просто различны, но и отделимы друг от друга. Только животное имеет знаки, и только человек имеет значения; но и животное, и человек – оба имеют сигналы, хотя они различны по своему характеру. Животное обладает знаковыми сигналами, то есть может использовать «меты-знаки» в качестве сигналов. Например, именно на этом основано всякое возможное научение. Когда эти знаки – звуковые, они порой способны образовывать то, что абсолютно ошибочно называют речью животных. Так называемая речь животных – не речь, потому что животное не обладает значениями; оно обладает или может обладать только знаковыми звуковыми сигналами. У человека используемые в качестве сигналов меты имеют, как будет показано в дальнейшем, иной характер: они представляют собой сигнализирующие реальности. Но в обоих случаях меты суть сигналы в силу некоторой функции, которая внешним образом присоединяется к ним: это меты в функции сигналов. Поэтому мы возвращаемся к исходному вопросу: что такое знак?

Средневековая философия не делала различия между сигналом, значением и знаком. Она всё называла знаком и дала ему определение: то, познание чего приводит к познанию чего-то другого. Здесь берет начало ее классическая дистинкция между естественными знаками (дым как знак огня) и знаками искусственными. Но этого недостаточно, и, кроме того, здесь кроется вопиющая неточность. Потому что проблема не том, что знак ведет к познанию чего-то другого. Главная проблема в том, чтобы показать, «как именно» он к нему ведет. Он мог бы вести посредством простого сигнализирования (как в случае с дымом) или же посредством означивания; и ни в одном из этих случаев он не был бы знаком. Он был бы им только в том случае, если бы приводил к познанию чего-то другого благодаря тому, что «значил».

Что такое знак и что такое значить? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно в первую очередь со всей решительностью провести различение между знаком и сигналом. Если то, к чему приводит знак, есть ответная реакция живого существа, мы имеем дело со знаком как таковым, а не просто с сигналом. Знак состоит в том, что он есть модус формальности содержания: формальности, определяющей ответную реакцию. И «значить» состоит в простой знаковой детерминации этого ответа. Но, кроме того, во вторую очередь, нужно говорить не о «познании», а о «чувствовании», о схватывании во впечатлении: о том, чтобы чувственно воспринимать нечто как значащее.

Таким образом, знак есть формальность инаковости чистого раздражителя, вызывающего ответную реакцию. Это модус, в котором чувственно воспринятое пребывает просто как пробуждающее. Это и есть знаковость. Формализация, как мы видели, представляет собой независимость, автономность: воспринятое по способу чистого раздражения независимо от живого существа, но только в качестве знака. Эта независимость и, стало быть, эта формализация обусловлена исключительно раздражимостью. Различные чувственно воспринятые качества в роли чистых раздражителей представляют собой различные знаки ответных реакций. Всякий знак есть «знак чего-то». Это «что-то» есть ответная реакция, и это же «что-то» формально принадлежит к способу пребывания того, что знаковым образом воспринято. Так, тепло есть тепловой знак ответной реакции, свет – световой знак ответа, и т. д.

Итак, «значить» подразумевает внутренним и формальным образом определять в чувствовании ответную реакцию. Схватывать нечто в чисто знаковой, или значащей, инаковости – в этом и заключается схватывание как раздражимость.

3. Но всякое впечатление заключает в себе и третий момент: силу воздействия воспринятого на воспринимающего. Поскольку знак имеет форму независимости, форму знаковой автономии, оказывается, что его чисто знаковая независимость и есть то, что в строгом смысле надлежит называть объективным знаком. «Объективный» означает здесь чистую знаковую инаковость по отношению к воспринимающему, поскольку эта инаковость воздействует на воспринимающего. Поэтому я говорю, что детерминация ответа всегда имеет характер объективного воздействия. Знак как таковой имеет своим основанием сам себя (это называется формальностью раздражения), и поэтому он воздействует на живое существо как объективный знак. Именно от этой объективности знак получает силу воздействия.

Впечатления животного суть простые объективные знаки ответной реакции. Их восприятие, как таковых, я называю чистым ощущением. Чистое ощущение состоит в том, чтобы воспринимать нечто исключительно как объект, пробуждающий процесс чувствования. Таким образом, в чистом ощущении чувственное впечатление есть впечатление в раздражимости. Хотя мета в нем представляет собой иное, сама ее инаковость заключается в том, чтобы знаково принадлежать к процессу чувствования и, следовательно, угаснуть в нем. Нет нужды настаивать на том, что модификации тонуса тоже знаково определены. Именно в этом и выражен структурный характер всякой животной жизни: она есть жизнь в объективных знаках. Естественно, такая знаковость может иметь разные степени; но в нашу задачу не входит рассматривать их здесь.