Текст книги "Сын счастья"

– Вениамин прав. Мне следовало выйти замуж за тебя, а не за Иакова!

– Неужели тебе так легко полюбить, Дина?

– Полюбить? – удивленно переспросила она.

– Да, а как еще можно назвать это чувство? Ведь я для тебя лишь человек, который иногда жил в доме Иакова.

– А ты сам? Когда ты понял… что это любовь? Я знаю одно: ты всегда старался держаться подальше – так, чтобы не обжечься.

– Я и не думал, что такое возможно… Разве ты подала мне когда-нибудь хоть один знак, а я его не понял? Может, очень давно?

– Ты всегда налетал точно ветер. Не успеешь привыкнуть, что ты сидишь с нами за одним столом, как ты уже в море за много миль отсюда.

– Когда ты первый раз обратила на меня внимание? Я имею в виду…

– Когда мы ходили в Берген. Я не знала, какое это будет иметь для меня значение. Кроме того…

– Кроме того, у тебя был Лео?

– Да, – жестко сказала она.

Он встал, стараясь сохранить чувство собственного достоинства. Вряд ли оно пострадало бы, если б он сам посмеялся над собой. Но он этого не сделал.

– Кого ты сейчас видишь перед собой?

– Когда ты встал на колени, я подумала, что ты хочешь посвататься ко мне.

– Кого ты сейчас видишь перед собой? – повторил он. – Меня или русского?

– Может, уже довольно, Андерс? Или ты хочешь заставить меня вылизать языком все половицы, по которым ходил Лео?

– Если бы речь шла только о половицах…

– Если речь идет обо мне, я считаю, что вылизывать половицы следует тебе, – процедила она сквозь зубы.

И исчезла, прежде чем он успел опомниться.

Ночью Андерсу снилось, что русский в тяжелых сапогах ходит по коридору и собирает все, что имеет отношение к Дине. Поднятые вверх уголки губ, которые так красиво изгибаются при улыбке. Завитки волос. Груди.

Русский запихивал частицы Дины в свой саквояж и тащил их за собой. Даже во сне Андерс жалел, что русский уже мертв, что нельзя вышвырнуть его за дверь.

Он проснулся оттого, что юго-западный ветер стучал в окна. Полежал, чувствуя усталость во всем теле, – так всегда бывало после возвращения с Лофотенов. Потом вспомнил: он дома! Вспомнил вчерашний вечер.

Что бы с ним ни случалось, Андерс каждый день встречал с надеждой. И дневной свет играл тут не последнюю роль.

Андерс съездил на шхуну за счетами и накладными. Потом подкараулил, когда Дина пошла в контору. Документы он нес в клеенчатом портфеле под мышкой, чтобы приказчик в лавке и горстка покупателей, подпиравших там стены, видели, что он идет по делу.

Дина подняла голову, когда он открыл дверь.

– Андерс! – воскликнула она.

На всякий случай он закрыл дверь. Готовый к буре и к чему угодно.

– Хочешь прямо сегодня заняться делами? – спросила она.

– Да. Пусть это будет уже позади. Может, мы хоть из-за этого не поссоримся.

– А разве мы поссорились?

– По-моему, да.

– Из-за чего же?

– Не могли решить, кому из нас, тебе или мне, наводить чистоту после Лео.

Он видел, как ее глаза сузились и руки схватили лежавшие на столе бумаги. Поэтому быстро продолжал:

– Я понял, что сделать это следует мне! И если ты не против, я сразу же приступлю к делу. Дина Грёнэльв, согласна ли ты выйти за меня замуж?

Она вскочила, точно солдат, услыхавший команду.

– Да! – выдохнула она почти сердито.

Андерс не знал, куда вдруг пропали его руки. А найдя их, сделал то, чего еще накануне ни за что не позволил бы себе. Он подошел к шкафу, где у Дины хранились рюмки и ром, которым обмывались сделки, и протянул ей пустую рюмку:

– Держи!

У обоих слегка дрожали руки. Андерс налил всклень[5]5
  Полностью, до краев (устар.). – Примеч. ред.


[Закрыть], ром побежал у нее по пальцам. Он наклонился и слизнул его.

Дина не шелохнулась. Время остановилось. Раньше он не позволил бы себе ничего подобного.

– Я сразу же и начну, – проговорил он, не отнимая губ от ее руки. – Должен же я наконец выпить тот ром, который ты обещала мне еще перед поездкой на Лофотены!

– Если мы будем так пить ром, то скоро разоримся, – заметила Дина.

– Значит, разоримся! – согласился он.

Андерс распрямился и встретился с ней глазами, увидел ее губы. Но не коснулся ее. Они долго смотрели друг на друга. Потом Дина начала смеяться, и по лицу у нее потекли слезы.

В лавке слышали, как они смеются над счетами. Сперва послышался низкий смех Дины, потом раскатистый хохот Андерса. Видно, прибыль пришлась по душе им обоим.

Глава 7

Весть о том, что Дина выходит замуж за Андерса, успокоила людей. Всех, только не Олине.

– Что знаю, то знаю. И никого это не касается, – твердила она, делая вид, что давно все знала. Но если говорить правду, она даже не подозревала о намечавшемся событии. Его не предвещали ни ночные хождения, ни переглядывания, ни мимолетные ласки. Известие о Динином замужестве Олине восприняла как измену. И еще не созрела для прощения.

Возможность вернуть себе утраченный авторитет представилась ей, когда Tea сообщила, что молодые будут спать не в зале, а во второй по величине комнате, в которой спал Юхан, когда последний раз жил дома.

Сперва Олине сокрушалась из-за несообразительности моряков: неужели не ясно, что кровать с пологом в ту комнату просто не поместится?

Но Андерс объяснил ей, что со следующим пароходом из Трондхейма прибудет новая кровать. Не такая большая. Олине хотела возразить, но промолчала. Этот человек просто издевается над ней! Заказана новая кровать! А ей даже не сказали, что надо шить новые простыни и пододеяльники! Порядочные люди так не поступают!

Андерс выразил сожаление – он не знал, что все это так важно. Он в таких делах не разбирается.

– Но она-то должна разбираться! Мужчине простительно и не сообразить, что к чему. Теперь-то ты понимаешь?

– Не сердись, Олине! Всегда можно найти какой-нибудь выход, – добродушно сказал Андерс.

– Я сама поговорю с ней об этом. Нужно безотлагательно пригласить белошвейку!

– Но ведь в доме полно белья! Неужели нельзя…

– Боже милостивый! Мы как-никак готовим постель для новобрачных, а не койки для твоих матросов! Ясно? И пробст должен сперва сделать оглашение. Неужели ты совсем ничего не понимаешь?

Прелюдия семейной жизни Андерса и Дины не имела свидетелей.

Однажды вечером, когда все уже улеглись и в доме воцарилась тишина, Дина пригласила Андерса к себе в залу. Андерс сидел и с просветленным лицом слушал Мендельсона.

Комната слушала виолончель с задернутыми портьерами. Андерс сидел в простенке между окнами на кончике стула.

Сквозь густые светлые ресницы он смотрел, как руки Дины летают по струнам. Водят смычком. Пальцы левой руки, точно маленькие зверьки, сновали по грифу, а потом, дрожа, замирали на месте. Чтобы вскоре снова совершить прыжок на свободу. Выражение ее лица тронуло Андерса. Он был очарован и не мог противиться этому чувству, хотя ничего не понимал в музыке.

При виде Дины, которая, откинув голову, ловила ритм и потом передавала его инструменту, в нем всколыхнулась прежняя тоска. Лицо ее сияло, губы шевелились, словно с них срывался короткий, сдавленный стон.

Но вот Дина опустила руку со смычком к полу, и портьеры с пологом поглотили последние звуки. Наклонившись вперед, она как будто чего-то ждала.

Наконец, не глядя на Андерса, она отставила виолончель.

– Слушать музыку – это как утешение, – тихо произнес он. И тут же пожалел о своих словах. Они прозвучали так, словно он обращался к чужому человеку, который развлекал его из вежливости.

– Ты узнал, что я играла?

Он покачал головой и ждал, что она сама скажет ему это. Но она молчала. Он растерялся. Ее молчание не предвещало ничего доброго. Ведь он не знал, что она играла. Наверное, она сейчас думает: даже этого он не знает…

– Уже поздно. Мы мешаем спать Олине и девушкам. – Андерс встал, собираясь уйти.

Дина с усмешкой повернулась к нему:

– Ты все откладываешь до свадьбы, Андерс?

Безжалостный весенний свет проник сквозь тяжелые портьеры, на щеки и шею Дины легли черные тени.

Она стояла слишком близко к нему. Он был не в состоянии поднять руки и прикоснуться к ней. Половицы ухватили его за ноги, цветочные стебли соскользнули с обоев и обвились вокруг шеи. Ему нечего было ответить ей.

Поэтому он взял ее за руку и решительно повел за собой. В темный коридор, где отблеск горящей на лестнице лампы осторожно крался по стенам.

У себя в комнате Андерс отпустил Дину и задернул занавески. Он видел все поры у нее на лице, усаживая ее на свою кровать.

– У тебя слишком узкая кровать, Андерс, – прошептала она.

Он заметил ее взгляд, брошенный на стену, и вспомнил, что за этой стеной спит Вениамин. Но она промолчала.

– Главное не кровать, а мужчина, – тоже шепотом проговорил он, садясь рядом с ней.

– Ишь какой ученый!

– Не ученый, я еще только собираюсь учиться. – Он обхватил рукой ее волосы, словно хотел их взвесить.

– У меня в зале удобней, – сказала она.

– Тебе, но не мне.

– Что ты имеешь в виду?

Обеими руками он осторожно сжал ее голову. Попробовал что-то сказать. Сдался. Снова набрал в легкие воздуха. И наконец произнес небрежно, точно говорил о самой обычной вещи:

– Сколько человек, Дина, находили блаженство в твоей кровати или лежали там в ожидании последнего пути?

Он тяжело дышал. Но все еще держал ее голову обеими руками.

– Андерс! Опять? Ведь ты знаешь, что я была замужем!

– Знаю.

– Ну так в чем же дело?

– А твоя морская болезнь в Фолловом море? Это что, был подарок от Иакова, полученный спустя столько лет после его смерти?

Она вырвалась из его рук и фыркнула:

– Выкладывай все свои претензии и покончим с этим! Но сперва я хочу спросить у тебя. Скажи, я когда-нибудь донимала тебя расспросами, чем ты занимаешься по пути в Берген? Я припирала тебя к стенке за то, что у тебя была своя жизнь до того, как мы с тобой договорились жить вместе?

Он покачал головой:

– Нет, никогда. Но я не тот человек, который может делить кровать с русским. Даже если я согласился разделить с ним тебя.

Он ждал, что она ударит его. Вспомнив прошлый раз, он быстро прикрылся рукой. Но лицо у нее было такое, словно она сидела в море на скале и сквозь туман смотрела на него.

Он обнял ее:

– Я не хотел сейчас ссориться из-за этого. Но я чувствую, что гибну.

Она промолчала. Однако что-то, должно быть, поняла, потому что крепко прижалась к нему. Он сидел и покачивался вместе с ней.

Потом начал расшнуровывать ее ботинки. Руки его скользнули по ее щиколоткам, икрам, бедрам. Головы их столкнулись.

Он медленно поднял ее юбки и уложил их красивыми складками вокруг ее бедер. Словно сдавал экзамен на мастера.

С улыбкой он разглядывал кружева на ее нижней юбке, а потом уткнулся лицом ей в колени. Как странно, он всегда знал ее запах. Но теперь этот запах предназначался только ему. И запах, и теплая кожа под тонкой тканью, к которой прижималось его лицо. Он слышал, как кровь стучит у нее в жилах и переливается в него.

Потом он почувствовал на себе ее руки. Она снимала с него одежду. Точно давно уже знала все пряжки и пуговицы на его платье. Заставив его встать с кровати, она ждала, что последнюю одежду он снимет сам. На мгновение она отстранилась и оглядела его. Как будто что-то искала на его теле. Родимое пятно или какой-то шрам. Кончики ее пальцев легко пробежали по его чреслам, и она сказала глухим голосом:

– Я всегда знала, что у тебя красивое тело, Андерс.

Он беззвучно смеялся. Кожа его покрылась пупырышками. Каждое ее прикосновение дарило блаженство. Он спрятал лицо у нее на шее и закрыл глаза, скользя пальцами по ее коже. Потом он уже потерял власть над проснувшейся в нем силой. Комната закружилась.

Простыни были гладкие и прохладные. Андерс натянул пуховое одеяло на Дину и на себя. Хотел согреть ее. Защитить. Но прежде всего хотел овладеть ею.

Узкая холостяцкая кровать плыла в мироздании самостоятельным небесным телом. Дина была с ним! И его тревога, вызванная опасением, что он не сможет парить вместе с ней, постепенно утихла.

Накатила большая волна. Могучая и неодолимая. Она пенилась, играла, и наконец Дина, рыкнув, тяжело обмякла у него в руках. Он не знал, что и с женщинами бывает такое. Думал, что это удел только мужчин. Все его понятия перепутались.

Когда волна отхлынула, на берегу остались обломки, благоухающие водоросли и мокрые круглые камни. И тяжелое дыхание. Мучительно тяжелое дыхание, выпадавшее росой на все ровные поверхности.

Слушая ночные звуки, долетавшие из комнаты Андерса, Вениамин наконец понял, для чего существуют отцы. Он засыпал с Андерсом, а просыпался с русским.

Среди этих звуков он находил и Дину. На зеленых, мокрых от дождя полях. С блестящими черными неподвижными слизняками.

Вот, значит, для чего существуют отцы! Таким образом, русский тоже был ему как бы отцом. Потому что до того, как все кончилось, Дина и он завязались там, в вереске, в один большой узел. Неужели то же самое было у нее и с Андерсом? Эта мысль тревожила Вениамина. Ведь так ведут себя только враги?

Из-за этих вопросов и черных слизняков он почему-то чувствовал себя виноватым. Должно быть, потому, что знал больше, чем Дина и Андерс. Гораздо больше. И не мог предупредить Андерса. Хотя сам еще раньше выбрал его себе в отцы.

Он не спускал с Андерса глаз. Тот был в опасности. И не знал об этом.

Когда Дина положила руку ему на затылок и сказала, что они с Андерсом решили пожениться, Вениамин понял, что она хочет пощадить Андерса ради него.

Он судорожно глотнул воздух и кивнул. Она спросила, рад ли он этому известию.

– Так будет лучше, – сказал он.

– Лучше?

– Да, значит, он… не умрет.

У нее вдруг изменилось лицо, и он пожалел о своих словах. Но ведь она сама спросила! Люди не должны задавать столько вопросов.

– Не умрет? – прошептала она, склонившись к его лицу.

Он снова судорожно глотнул воздух и кивнул.

– Ты не должен думать о таких вещах!

– Должен, ты сама знаешь.

Он хотел пройти мимо нее.

– Но разве ты не рад, что он будет твоим отцом?

– Он уже давно мой отец. Но теперь он принадлежит и тебе, – буркнул Вениамин, не понимая, стоит ли это говорить.

– Ты не хочешь, чтобы мы поженились?

– Хочу, так будет лучше, – ответил он, как взрослый.

Готовилась пышная свадьба. В Грётёй, Хьеррингёй, Тьелдёй, Трондарнес, Бьяркёй и Страндстедет были разосланы приглашения. Пригласили и Юхана, и он обещал приехать.

Май заколдовал скалы и творил чудеса на полях. Он играл в заливах и падал на землю солнечным светом и дождем.

Супружескую кровать поставили там, где приказал Андерс. И невеста не бегала по комнатам в панталонах и не пряталась от жениха на дереве. И матушка Карен не плакала на лестнице из-за такого позора.

Борьба с устоявшимся в доме запахом сигар и мужчин казалась почти безнадежной. Олине наняла дополнительно пять девушек. Но покойный Иаков был безутешен и бродил из комнаты в комнату. Он путался под ногами у служанок, выпускал в комнаты дым из печей и разбрасывал по подоконникам дохлых мух. Хотя окна только что были вымыты с зеленым мылом.

В день свадьбы шел снег. Пролив был перегорожен белой стеной.

Утром Вениамин открыл у себя окно и засмеялся. Он ловил снежинки теплыми руками и смотрел, как они тают. Потом приложил к щекам мокрые ладони. В эту ночь русский забыл о нем.

За обедом он сидел между Дагни и женой пробста. Это было место для взрослых. Дина и Андерс сидели рядом в торце стола. Вениамин заметил, что Дина почти не ест. Но глаза ее улыбались.

Все последние дни Вениамин то радовался предстоящей свадьбе, то страшился ее.

С одной стороны, он был рад, что теперь-то Дина никуда не уедет. И не застрелит Андерса. Ведь она сама вышла за него замуж. С другой стороны, радость омрачалась одним неприятным обстоятельством: Вениамин оставался с русским один на один. Теперь Дине будет не до него.

От всех этих мыслей у Вениамина иногда темнело в глазах и становилось трудно дышать. Он жадно ловил все добрые знаки. Утренний снег показался ему хорошим предзнаменованием. В это время года снег обычно уже не идет. А все необычное чаще всего бывает к добру. Однако не всегда.

Страх не отпускал Вениамина, пока они не сели в карбас, чтобы плыть в церковь. Там на него снизошло «торжественное». Взглянув на Андерса, он понял, что имела в виду матушка Карен, когда говорила о «торжественном». Это было такое внутреннее состояние, которое вдруг проявлялось тем или иным образом. «Торжественное» Андерса проявилось в карбасе, когда он, сидя среди только что распустившихся листьев, обнял одной рукой Дину, а другой – Вениамина. Оно проявилось светом, игравшим на его скулах.

Вениамин не был уверен, что Дина это заметила.

А теперь все со счастливыми лицами сидели за свадебным столом. Дина, во всяком случае, выглядела необычно. В каком-то смысле лучше. С нею ни в чем нельзя быть уверенным.

Юхан был строг. Но он нарочно напустил на себя эту строгость. Вениамин видел, что ест он с удовольствием.

Фома был молчалив и ел, стараясь соблюдать все правила приличия. Наливал себе мало и следил за тем, чтобы есть и пить так, как его учила Стине. Утром он брился с таким ожесточением, что все лицо у него было в кровавых порезах. Костюм, присланный из Тромсё по мерке, снятой Стине, жал ему в груди. Фома считал, что с них безбожно содрали за эту тряпку.

Он то и дело поднимал на Стине глаза – один голубой, другой карий. И если она незаметно кивала, он знал, что все делает правильно. Он медленно и тщательно прожевывал пищу. И вообще ел даже красивее, чем жена пробста. Можно было только удивляться, как эта благородная дама быстро и жадно глотает кусок за куском.

Глава 8

Весна отступила и наказала всех, кто работал в поле. Листья перестали распускаться, и цветы закрыли свои бутоны.

Однажды все собрались в гостиной за круглым столом, над которым висела лампа. Андерс, Дина, Юхан, кандидат Ангелл и Вениамин. Вениамин решал примеры по математике, которые должен был закончить до ужина. Правая рука скользила по зеленой плюшевой скатерти, карандаш он держал в левой.

От него не укрылось, что кандидат Ангелл пытается поддакивать и Дине, и Юхану. Смешно, неужели он не понимает, что это невозможно? Кандидат Ангелл восхищался Юханом, потому что тот был пастором, и во всем поддакивал ему. Однако ему нравилась Дина, поэтому он соглашался и с нею.

Андерс прочел в «Тромсё Стифтстиденде», что бергенские цены на рыбу уже определились. Нурландская сайда дошла до девяноста шести скиллингов за вог[6]6
  Вог – средневековая норвежская мера веса, равная 18,52 кг.


[Закрыть]. Тресковая икра стоила шесть талеров тридцать скиллингов за бочку.

Юхан и кандидат Ангелл заговорили о русском царе. Это невероятно! Царь хочет отменить крепостное право, заявив, что лучше провести реформу сверху, чем она будет проведена снизу с бунтами и кровопролитием!

Кровопролитие! В этом слове было что-то страшное. Непредсказуемое. Оно застревало в горле и мешало дышать. Вениамин не мог понять, как русский царь может быть сразу и добрым, и опасным.

Андерс считал, что царь, бесспорно, действует умно. Но кандидат Ангелл не был в этом уверен. Он считал русских дикарями, с которыми можно справиться только силой.

Юхан сказал, что Крымская война и Парижский мир показали, что происходит в России. Русский народ был унижен и этой войной, и этим миром. Но империя сохранилась! Поэтому государству нужен царь, который превосходил бы обычные человеческие мерки. Теперь уже Вениамину было точно не до примеров.

– Не понимаю, как это возможно, – вмешалась в разговор Дина.

– Что именно? – спросил Андерс.

– Быть царем и в то же время обладать обычными человеческими качествами.

– Цари тоже едят, пьют и любят, как и все божьи создания, – объяснил Андерс.

– Дина имела в виду любовь к ближним, – поправил его Юхан.

Андерс наморщил лоб.

– Хорошо, что у нас есть Юхан, он нам все объяснит, – улыбнулась Дина.

– А то как же, – добродушно согласился Андерс и погладил Дину по руке. – Хотя я всегда считал, что без любви к ближнему нельзя быть человеком, – прибавил он.

– Грех и жестокость исключают любовь к ближнему, – заметил Юхан. – А вся история русских царей зиждется на жестокости.

– Грехов у всех хватает, – сказал Андерс.

– А как обстоит дело с грехами у духовных лиц, милый Юхан? – спросила Дина.

Вениамин видел, что Юхану не по себе. Он вертел в руках щеточку, которой прочищают трубки. Стучал ею по кончикам пальцев, лицо его залила краска.

За столом стало тихо. Вениамин предпочитал не смотреть на собравшихся. Мало, что ли, с него примеров?

Дина вдруг заговорила таким тоном, как будто вспомнила, что ей надо выяснить с Юханом один вопрос:

– Вот бы поехать туда и увидеть все своими глазами! Это такая большая страна… Она непостижимо богата. Не только землей и сырьем. Там замечательное искусство. И музыка! У нас же все измельчало – и люди, и грехи. Нас просто душат эти мелкие грехи!

Зачем она так сказала? Вениамин решил, что она хочет уехать. Правда, не думает ли она уехать? В страну русского? Боже Всемогущий! Господи, ведь Ты знаешь, что «торжественное» Андерса может снизойти на них всех! Скажи ей, что она не должна уезжать! А то здесь случится неурожай, голод и весна никогда не начнется.

Понимает ли Господь такие неоспоримые истины?

Вениамин должен был найти что-нибудь, что заставило бы Дину забыть об отъезде. Взгляд его упал на страницу газеты, где было написано об англичанке Флоренс Найтингейл. Он начал читать вслух о том, как она в Турции ходила с фонарем среди раненых солдат и не ограничивалась только молитвой о спасении их душ. Все свои силы она отдавала полевым лазаретам, пропитанным вонью и кровью; она ставила на место даже генералов, если у них не хватало милосердия к раненому врагу. Наконец-то кончилась эта война, которую никто не выиграл, но все проиграли. Теперь ангел с фонарем вернулся домой, в Англию. Флоренс Найтингейл осталась жива, но была морально сломлена и потеряла веру в то, что человеку свойственна доброта.

Все молчали, пока Вениамин читал. Поэтому он смог тут же задать свой вопрос:

– В какую доброту она потеряла веру?

– Она же была на войне, а там мало встретишь человеческой доброты, – объяснил Андерс.

– Почему? Разве, когда нет войны, доброты становится больше? – спросил Вениамин.

Андерс сложил газету на коленях.

– У нас здесь хотя бы не стреляют, – сказал Юхан.

Вениамин почему-то слышал только те звуки, которые доносились из кухни и буфетной. Обеими руками он схватился за край стола. Стиснул зубы. Он с трудом сидел прямо. Если бы можно было положить голову на стол, все прошло бы. Его дурноты никто не заметил. Но он чувствовал странную вялость. Руки и ноги перестали его слушаться.

– Вениамин! – позвала его Дина ясным, твердым голосом.

Тогда он вырвался из оцепенения. Если не смотреть на них, все обойдется. Он нащупал ногами пол. Теперь оставалось только подняться. Однако он не вскочил. Он сделал два осторожных шага, и пол ринулся ему навстречу.

Дина была уже рядом. Она подхватила Вениамина и вывела его из комнаты.

А мужчины остались с русским царем, ценами на рыбу и английской леди с фонарем.

Из глубины пещеры доносились крики. Вениамин уже знал, кто его зовет. Он не отрывал глаз от рыбацкой сети. Глаза были старые. Слезящиеся. И не выносили света. Он не мог вырваться отсюда. Следы ночи сохранялись в сверкающем узоре, оживавшем при дневном свете. Сети были похожи на белые занавески, висевшие на открытых окнах.

Русский держал Вениамина мертвой хваткой. Его крики слышались со всех сторон. Давили на уши, на виски. Снова и снова. Понять этот чужой язык было невозможно. Русский был то близко, так что Вениамин чувствовал его дыхание, то далеко, и Вениамин терял его из виду.

Когда он был близко, Вениамин падал в красную яму, которая становилась тем больше, чем отчаянней звучал крик русского.

Когда же он был далеко, Вениамин задерживал дыхание и таким образом спасался.

Он проглотил скопившуюся слюну и соскочил с кровати. Чтобы принести обратно свои глаза.

Тогда он понял, что стоит на каменной россыпи и смотрит на Дину и русского, которые, словно змеи, сплелись в вереске. Они сдирали друг с друга одежду, хватали друг друга за руки. Как будто не могли решить, слиться ли им в объятиях или разбежаться в стороны, друзья они или враги. Они боролись, чтобы оторваться друг от друга. И не отпускали друг друга.

Наконец голова русского окрасилась красным, и он затих, широко раскинув ноги. Точно пугало, упавшее на землю. Ружье валялось в вереске, и эхо, рыдая, еще летело от вершины к вершине. Все звуки были словно окутаны шерстью, и птица, вспорхнувшая с куста, так медленно двигала крыльями, что, казалось, вот-вот упадет.

Вениамину пришлось раскрыть рот, чтобы выпустить из себя невыносимую тишину.

И вдруг рядом оказалась Дина. В его комнате, босиком, в одной рубахе. Он попытался удержать ее ноги, чтобы она не подходила к нему. Потому что вокруг нее все еще витал крик русского. И вместе с тем ему хотелось, чтобы она обняла его. Она была одновременно и сеном, и водорослями. И высоким деревом с черной листвой. Очень высоким. Но он должен был залезть на это дерево. Ветки были гладкие. В стволе что-то стучало. Словно там была заперта птица. Тук-тук.

Вениамин забрался как можно выше. Дерево раскачивалось из стороны в сторону.

Вскоре там оказался и Андерс. В халате. Его глаза оплели Вениамина. Он был не похож сам на себя. Руки Андерса превратились в летящих ворон, хватавших ветки и листья. Ветки трещали и ломались. Андерс падал и снова лез на дерево. Падал и лез. Вениамин понял, что это дерево не для Андерса.

Наконец он оторвал взгляд от занавесок и заплакал.

– Что тебя так напугало? – спросил Андерс.

– Русский! Он стал царем! Он лежит там, кричит и спрашивает.

– О чем спрашивает?

Опасность была близка. Андерс провалился сквозь пол. Наверное, он расшибся насмерть. Неужели Дина не понимает, что ей следует поднять его? Ведь он не знал, что об этом нельзя спрашивать!

– Дина все знает! Она знает даже русский!

Боже, как изменилось ее лицо! Испуганное и как будто плоское. Оно просто исчезло. Она сейчас уйдет! Уедет! Возьмет с собой картонку для шляп и поедет на лодке к пароходу. Самое страшное уже случилось!

Но Дина не ушла. И позволила Андерсу остаться с ними.

Однажды Дина пришла в конюшню к Фоме и распорядилась, чтобы он унес оттуда и где-нибудь запер ружье и порох. Фома пожал плечами и обещал сделать, как она велит. Но поинтересовался, зачем ей это понадобилось. Узнав, что все дело в Вениамине, он не удержался от замечания:

– Парень растет, ему надо привыкать к таким вещам, даже если русский и застрелился.

– Сделай так, как я велела!

– Мы не сможем всю жизнь оберегать его от ружей. Все-таки он мужчина.

– Я тебе сказала, что делать.

Фома долго смотрел на нее. В руках он держал охапку сена для лошадей, его окружал аромат первобытного жаркого лета.

– А что говорит об этом Андерс?

– Андерсу ружье ни к чему.

– Да, этот человек на охоту не ходит. – В голосе Фомы звучало презрение.

– Тебя не касается, что делает Андерс! Сейчас меня тревожит Вениамин.

– Я всегда заботился о Вениамине. Или ты забыла?

– Спасибо за твою заботу, Фома!

– Иначе и быть не могло! Я думал, мы оба с самого начала делали для него все, что могли.

– Фома!

– Ты боишься, что я скажу об этом Андерсу?

Дина собралась было уйти, но теперь замерла на месте. Потом подняла руку и обернулась к Фоме так резко, что он подумал: сейчас она ударит.

– И что же ты скажешь ему, Фома? – Она подошла к нему так близко, что он ощутил на лице ее дыхание.

Он не ответил ей, но и не шелохнулся.

– Ты стоишь на сене, – заметил он наконец.

– И что же ты скажешь Андерсу? – повторила Дина.

– Что Вениамин мой сын!

Дина прикрыла глаза. Когда она снова раскрыла их, она была спокойна.

– И ты думаешь, тебе удастся дожить до старости в усадьбе Андерса после того, как ты сообщишь ему эту новость?

– Нет, – коротко бросил он.

– В таком случае подумай о своих детях и о том, будут ли они счастливы с отцом, который мотается с места на место и сплетничает. Вениамину ты не нужен.

– А раньше был нужен! Мы со Стине…

– За то, что было раньше, спасибо! Но это еще не причина, чтобы ты теперь начал мстить. Разве тебе плохо живется? По-моему, ты живешь как граф – с кафельной печью и хрустальной люстрой. Еды у твоей семьи довольно. Все тебя уважают. Чего еще тебе надо? А?

Он весь сжался от ее слов. Они смотрели в разные стороны.

– Если бы нам было суждено…

– Нам никогда ничего не было суждено, – прервала она его.

– А слово? Почему ты не дала мне слова?

– Слово давать опасно. У тебя память как у лошади. И ты слишком сильно тянешь.

– Ты забыла?

– Я ничего не забыла! Ничего!

Двери конюшни открылись. Словно по знаку, Дина отступила от сена, а Фома нагнулся, чтобы поднять охапку.

– Значит, договорились! – громко сказала она.

В конюшню вошел работник.

Когда Фома пришел домой перекусить, Стине сияла. К ней заходила Дина и обещала привезти ей из Бергена новый ткацкий станок. На старом было трудно натягивать основу.

– Из-за десяти средних нитей приходится снимать пол-основы, – сказала она.

Фома кивнул. Он стянул с головы шапку и вымыл руки.