Текст книги "Методика обольщения"

– Это была не твоя мама. Я не идиотка. Звонила Лана. Ее имя отпечаталось крупными буквами в твоих бегающих глазках.

– Нет…

– Да. Не надо врать. Я даже не исключаю, что среду ты провел у нее.

– Откуда такое бредовое предположение?!

– Сказала же: я не идиотка. Я купила сегодня в магазине свежую «Торонто стар». Там нет твоей колонки – на этой неделе ее писал Эндрю. Спрашивается: почему ты уехал на день раньше и как ты его провел? Наверное, неплохо. Я никогда не забуду, как Лана набросилась на тебя с поцелуями на том злополучном дне рождения. Тошнотворная была картина…

– Керри! Какого черта она мне сдалась? Послушай, я действительно соврал про колонку. Я уехал, потому что был зол на тебя. Но всю среду я общался с издателями: вел переговоры, связанные с моими переводами. Могу еще добавить, что ночевал я у себя дома.

Эрик обнял Керри за плечи и потянулся к ней. Она сидела недвижно, как каменная статуя. Эрик начал беситься.

– Ну почему я постоянно должен оправдываться?! Почему я должен уподобиться твоему кролику? Поманишь – прибегаю и жду, когда погладишь по ушкам. Прогонишь – тихо сижу в уголке и жую морковку. Осталось только бантик повязать…

– Нет, Эрик, это недоразумение. Кроликом, если не ошибаюсь, тебя называет все та же Лана. Гладит ли она твои ушки своими тощими когтистыми пальцами, я не знаю. На мой взгляд, в тебе нет ничего общего с моим мягким пушистиком. И бантики кроликам не завязывают – это не кошки.

– Керри, напомнить тебе одну дивную испанскую пьесу? Она называется «Собака на сене». Ты не видишь никакого сходства между Дианой и собой, а? Диана тоже занималась исключительно тем, что ревновала и артачилась, артачилась и ревновала.

– Я не ревную. Вот еще! В конце концов, у меня просто нет такого права – я всего лишь твоя квартирантка. А вот ты ревновал, когда я сообщила, что поеду в Кингстон с другим человеком. У тебя даже лицо перекосилось и почернело от злости – видел бы себя со стороны. Хотя, между прочим, у тебя тоже нет на это никакого права.

– А я и не спорю – я ревновал. Как будто для переживаний нужны какие-то права! Почернело лицо? Верно. Да я все четыре дня горел в адском пламени.

– Эрик, слово «горел» тебе не подходит. Знаешь, бешеные всполохи огня – не твоя стихия. Тебя скорее можно представить медленно поджаривающимся на гриле.

– Давай не будем снова обсуждать национальные темпераменты! Эти бесконечные дрязги – сомнительное развлечение. Неужели ты не понимаешь? Я только о тебе и думаю последнее время – и днем и ночью. А тебе, по-моему, нравится надо мной измываться. Проверяешь, насколько меня хватит?

Я не измываюсь! Я сужу здраво. Мы замкнуты друг на друга уже полтора месяца. Естественно, со временем во мне обнаруживается все больше и больше достоинств – поначалу ты смотрел на меня довольно кисло. А живи мы на необитаемом острове, я бы вообще показалась тебе королевой красоты. Но разве ты испытываешь ко мне хоть какие-то чувства? Ты ведь ни разу не сказал мне ни одного нежного слова! И… что потом? Я уеду в Бентли, а ты выкинешь меня из головы, как свои прочитанные книжки, – обзор готов, больше они не понадобятся. Скажешь, я не права?

Эрик вздохнул, обнял Керри, преодолев ее безвольно-слабое сопротивление, и слегка прикоснулся губами к традиционно вспыхнувшей скуле.

– Скажу. Просто я так и не научился произносить любовные слова: сам себе не верю. Будь моя воля, я бы растянул этот август лет на пять – пересчитывал твои веснушки, а в свободное время читал вслух сонеты Гарсиа Лорки по-испански… Но только если я тебе не очень противен.

– Не противен. Совсем. С первого дня. Ах, ты не понимаешь! – Керри крепко сжала кулачки и несколько раз ударила себя по ноге. – Я сама себя боюсь…

– Почему?.. – Эрик продолжал водить пересохшими губами по ее лицу, не очень уразумевая, к чему она клонит. – Ты так хороша… Так обольстительна… Кельтская воительница в тапочках… Ты всех мужчин так мучаешь или у меня особые привилегии?

Закрыв глаза, Керри резким движением запрокинула голову на спинку дивана, на ощупь отыскала руку Эрика и стиснула ее в ладонях.

– Да он и был у меня всего один… И я с ним никогда ничего не чувствовала… Я, наверное, какая-то ущербная… Господи, мой родной брат – такой жизнелюб, такой бабник, а я… Я делала вид, притворялась… Но это не самое страшное. У него не всегда получалось. То есть сначала вроде бы худо-бедно получалось, а потом вообще никак. И он обвинял меня. Это было ужасно… Мы пытались – раз за разом. И с каждым разом мне становилось все жутче, все тоскливее… Я сидела на кровати и рыдала, а он кричал, что не может довести дело до конца из-за меня. Что с другими у него все нормально. А я не так себя веду, не так смотрю, не пытаюсь его каждый раз заново соблазнить или что-нибудь эдакое придумать…

– Как же после этого ты могла что-то почувствовать? Да он просто подонок. Больной подонок. Обвинять женщину подло. И про других он врал – даю стопроцентную гарантию. Ты не ущербная, ты дивная, сексуальная, волнующая… Все еще будет иначе, поверь, – и эта мерзость сотрется из памяти. А ему надо было лечиться. У моей мамы есть один приятель – он очень удачно лечит импотентов, – так, по его словам, они все или по-звериному озлоблены, или сдвинуты по фазе. А иногда и то и другое сразу. Пастушка моя… Сколько же ты с ним мучилась?

– Два с половиной года с незначительными перерывами.

– Зачем?!

– Долго объяснять.

– Ну хорошо, не надо. И этот опыт совсем отвратил тебя от нашего брата?

Керри молча пожала плечами. Эрик начал гладить ее распущенные волосы.

– Хорошо, давай посидим просто так. Я не стану приставать. В испанском языке есть слово guapa – у него сразу два значения: «красавица» и «милая». Я буду называть тебя guapa, ладно?.. Слушай, а что делает инспектор Белл? Наверное, он уже поймал всех убийц, а мы и не заметили…

Керри улыбнулась. «Ну и ну, – думал Эрик, продолжая поглаживать ее по голове, – какие же у нее должны были развиться комплексы… Какая-то сволочь два года подряд заколачивала ей все инстинкты так глубоко, что она сама теперь не может до них добраться. В то же время она обожает братца-жеребца, у которого с этим никогда не было проблем… Здесь есть над чем поразмыслить». Он и размышлял. Керри сидела не шевелясь и не открывая глаз. Инспектор Белл методично выслеживал преступников.

На следующее утро Керри явно была не в духе. На сей раз Эрик сумел объяснить причину ее плохого настроения: скорее всего, она кляла себя за вчерашнее – делать подобные признания малоприятно. Вероятно, интимная обстановка спровоцировала приступ откровенности, но теперь, на ясную голову, Керри было нелегко об этом вспоминать. Она избегала смотреть Эрику в глаза и общалась исключительно при помощи отрывистых междометий и коротких кивков головы. Эрик решил не вызывать огонь на себя и отправился переводить полудетективный венесуэльский роман «Ловцы тополиного пуха», герои которого – две сестры и брат (algo raro pero bueno)[8]8
  Довольно странный, но славный (исп.).


[Закрыть] – на протяжении трехсот страниц делили причитающееся им наследство, попутно рефлектируя и то и дело предаваясь любовным авантюрам. Когда выяснилось, что одна из сестер не может претендовать на миллионы, так как еще младенцем была взята из сиротского приюта, Эрик снял очки и помассировал веки. Пожалуй, стоило сделать перерыв.

Равномерное постукивание ножа, только что доносившееся из-за стены, стихло, Керри куда-то умчалась. Эрик добрел до кухни и обнаружил на столе объемную миску с мелко нарезанными овощами: красно-желто-зеленое пиршество красок радовало глаз. Не задумываясь, Эрик погрузил в это витаминное великолепие большую ложку, зачерпнул побольше овощей, отправил их в рот и принялся жевать. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что совершил страшную ошибку: слезы хлынули в три ручья, словно это от него уплыло миллионное наследство, горло сдавило, на руках стали стремительно появляться и множиться красные бугорки, вокруг которых устрашающе вспухала кожа. Керри появилась в дверях и с ужасом уставилась на него, открыв рот.

– Что… – прохрипел Эрик, пытаясь утереть слезы трясущимися, на глазах раздувающимися руками, – что ты туда положила?!

– Боже… Сладкий перец… Эрик, милый, прости меня, прости! Я забыла!

Настолько быстро, насколько ему позволяли ничего не видящие глаза, Эрик устремился в свою комнату; Керри, жалобно скуля и причитая, последовала за ним. Дело оборачивалось довольно круто: он не нанюхался всякой дряни, а съел ее – это было куда серьезнее. В голове противно зазвенело, пульс явственно учащался, кожа краснела и опухала. Эрик отчаянно рванул ящик стола, тот вывалился, и все содержимое разлетелось по полу. Что-то разбилось.

– Что тебе нужно? Я найду! – проголосила Керри, то прижимая ладони к собственным щекам, то робко пытаясь дотронуться до Эрика.

– Таблетки… Маленькие, голубенькие… Быстрее, умоляю!

Керри рухнула на колени и принялась судорожно рыться в разбросанных по полу бумагах, записных книжках, дискетах, ручках, карандашах, исписанных карточках, рекламных буклетиках, салфетках для очков, открытках, визитках, журнальных вырезках, карманных календариках. Наконец она выудила из кучи упаковку.

– Эти?!

Эрик выхватил у нее упаковку, с трудом извлек одну таблетку и немедленно уронил ее на пол. Слабым голосом проклиная все на свете, кое-как добрался до дивана, повалился на него и выдавил следующую таблетку прямо себе в рот.

– Эрик! Принести воды?

Он помотал головой, с трудом преодолевая дурноту.

– Пить нельзя. Есть нельзя. Аллергический шок… Давление поднялось, пульс бешеный… Ничего, лекарство скоро подействует. Оно очень сильное… Принеси мокрое полотенце, я обмотаю голову…

Керри попыталась подняться, но не смогла – вероятно, ее нога вновь перестала разгибаться. Несмотря на весь ужас своего положения, Эрик не удержался от истерического смеха.

– Два инвалида… Дивная парочка… Смешно до слез…

– Я сейчас встану, потерпи минуту. Хочешь, я куда-нибудь позвоню, поищу врача?

– Нет… Это пройдет.

– А лекарство точно поможет? Разве в таких случаях не кладут под капельницу?

«Будь здесь мама, – подумал Эрик, – она немедленно закатила бы мне внутривенно какой-нибудь мощный антидот. Но у меня, кроме этих таблеток, ничего нет. А даже если бы нашлись ампулы – я все равно не умею колоть себя в вену».

– Эрик… Ты весь опух. Мне страшно.

– Ничего… Первые сорок минут самые жуткие. Главное, что отек пошел наружу, а не на дыхательные пути. Потом он начнет спадать… Пульс, кажется, уже утихает.

Керри наконец с трудом поднялась и ринулась на кухню. Она вернулась с мокрым полотенцем, присела рядом с Эриком и принялась осторожно обматывать его голову.

– Ты простишь меня?

– Придется. Ох, Керри, лучше бы ты пригласила сюда своего брата-силача, чтобы он меня поколотил. Я бы даже не сопротивлялся: я ведь такой немужественный.

– Перестань! Я кругом виновата. Как ты себя чувствуешь?

Лучше. Сегодня вечером нужно будет принять вторую таблетку. Этот препарат – еще и сильное снотворное. Высплюсь, а завтра даже не вспомню об этом кошмаре. Хотя, конечно, тряхануло меня здорово… А что я разбил?

– Маленькое зеркальце. Я сама потом уберу осколки – ты непременно порежешься.

– Нет, я уберу. Опустишься на колени – и твою ногу снова заблокирует… Керри, тебе не смешно? По-моему, общая картина довольно комична.

– Мне не смешно. Кажется, твоя шея немного побледнела. Может, лекарство начинает действовать?

– Наверняка. Дай мне, пожалуйста, часы. Я измерю пульс.

– Я измерю.

Керри склонилась над его рукой и сдавила пальцами запястье – ее лицо скрылось за распущенными волосами. Вдруг ее плечи дрогнули, ему на ладонь что-то капнуло.

– Это еще зачем, guapa? А если от твоих слез обострится моя аллергия?

Керри потрясла головой.

– Просто я сейчас кое-что поняла.

– Что же?

– Я скажу попозже. Знаешь, у жрицы Клиодны были три заколдованные птицы, способные исцелять больных. Если бы я могла позаимствовать у нее хотя бы одну… Приходи в себя, милый.

Целый день Керри пыталась ухаживать за ним, как за ребенком, однако вид у нее был самый траурный. Горестное выражение ее лица и трогало, и забавляло Эрика: он то и дело уговаривал Керри не раскаиваться в содеянном. Хотя через пару часов после происшествия отеки и прочие признаки недомогания почти исчезли, Эрик выпил на ночь ещё одну таблетку. Затем ласково поцеловал Керри в щеку и в который раз пообещал назавтра забыть о случившемся. Керри кивнула.

– Ты точно будешь крепко спать?

– Хочешь задушить меня во сне? Точно. Мне знакомо действие этого снадобья: я не проснусь, даже если из соседнего сада стартует космическая ракета.

– Спокойной ночи, Эрик. Не думай обо мне плохо.

– Не буду ни при каких обстоятельствах, guapa.

Утро вторника выдалось чудесным: бархатным и мягким. Чуть приглушенное облаками солнце заставляло сиять и переливаться кроны исполинских буков; укрытые в их тени ясени лишь изредка ловили чуткими листьями случайный блик, скользнувший с более высокого соседа. Постояв немного у окна, Эрик определил, что вполне отошел от вчерашней встряски; отражение в зеркале сказало о том же – сыпь и отеки сгинули бесследно.

– Изумительный препарат, – резюмировал Эрик и вышел в гостиную.

Он хотел еще до завтрака переправить кресло на веранду, чтобы Керри могла вдоволь накачаться на солнышке, и уже потащил его к двери, но остановился, увидев на столе стопку листов бумаги, придавленных керамическим кувшином. Сразу же ощутив неприятное посасывание под ложечкой, он медленно вытянул исписанные крупными размашистыми буквами листки.

«Эрик!

Я поняла, что не могу больше здесь оставаться. Не должна. Это трудно объяснить. Если я останусь, получится, что я ставлю какой-то дикий эксперимент: проверяю с твоей помощью собственную нормальность (ненормальность). Скорее всего, в подобном опыте я потерплю фиаско. Но я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы ты страдал из-за меня. Не страдал, нет. Может, ты надеешься? Чего-то ждешь? Я тоже: очень, очень! Но я не хочу – не хочу, чтобы ты разочаровался. Возможно, тебя разочарую я. Возможно, ты разочаруешься в себе, если не сумеешь пробить эту броню моей бесчувственности. Я не хочу ни того ни другого. Я хочу быть с тобой. Ты замечательный, порой ты поражаешь меня своими суждениями. Но, как бы то ни было, все равно ничего не выйдет. Мне придется уехать. А может выйти и по-другому: если вдруг у нас все получится, как же потом я смогу существовать без тебя? Я не хочу искать кого-то другого. Мне проще оставить все как есть. Даже к лучшему, что между нами ничего не произошло. Я не хочу перечитывать, что я написала. Скорее всего, бред, но ты поймешь. Ты ведь всегда все понимаешь… Ты удивительный. Я безнадежна? Наверное. Я состою из одних недостатков, нельзя же всерьез считать достоинством мои кулинарные способности! Не податься ли в кухарки?.. Эрик, я забрала только одну сумку и ноутбук. Все остальное я сложила очень аккуратно (надеюсь, я тебя не разбудила?) и оставила наверху. Потом попрошу кого-нибудь из знакомых все забрать. Только не Кевина, не волнуйся! Я буду вспоминать мост на пруду с кувшинками. На золотом пруду. Возможно, я когда-нибудь приеду посмотреть на него еще раз. Нет, не приеду. Керри.

P.S. Это я дописываю уже Внизу. Я заглянула в твою комнату. Ты спишь, как младенец. Я тебя, к счастью, не разбудила. Занавески закрыты, и в сумраке трудно понять, но, по-моему, ты в порядке. Слава богу. По крайней мере, я уезжаю успокоенная. Хотя… Сейчас я бы не назвала себя спокойной. Если захочешь, позвони мне. Нет, лучше не надо. Я должна сказать еще что-то очень важное, но не могу сообразить что. Может быть, я когда-нибудь выучу испанский язык. Пока! Твоя Керри».

Слово «твоя» было дважды подчеркнуто. Эрик молча положил листки обратно под кувшин и с усилием отодвинул кресло на место. Потом пошел на кухню, включил электрочайник, насыпал себе в чашку кофе с сахаром и стал ждать, пока закипит вода. Завтракать не хотелось. Выпив кофе, Эрик вернулся в гостиную, уселся в качалку и перечитал письмо. Потом сложил листки вчетверо и зачем-то спрятал в карман. Потом потянулся к подоконнику, взял с него забытую соломенную шляпу и принялся разглядывать ее поля, уже успевшие обтрепаться и выгореть на солнце. Потом положил шляпу себе на колени, выдернул из нее одну соломинку и, крутя ее в пальцах, начал негромко декламировать:

– Я боюсь потерять это светлое чудо,

Что в глазах твоих влажных застыло в молчанье,

Я боюсь этой ночи, в которой не буду

Прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда

Устилать этот берег таинственный станет;

Я носить не хочу за собою повсюду

Те плоды, где укроются черви страданья.

Если клад мой заветный взяла ты с собою,

Если ты моя боль, что пощады не просит,

Если даже совсем ничего я не стою, -

Пусть последний мой колос утрата не скосит,

И пусть будет поток твой усыпан листвою,

Что роняет моя уходящая осень[9]9
  Ф. Гарсиа Лорка. Сонет. Перевод М. Кудинова.


[Закрыть].

Эрик не смотрел на часы и не знал, сколько времени он просидел в кресле со шляпой на коленях, но солнце уже переместилось в другой угол сада, когда за стеной послышались шаги и раздался глухой удар, словно на пол веранды бросили какую-то тяжелую ношу. Дверь приоткрылась, и в нее протиснулась запыхавшаяся, раскрасневшаяся Керри.

– Эрик… Я подумала… То есть я поняла…

– Поразительно. Ты опять что-то поняла – в тридцать третий раз за последние двое суток. Далеко успела уехать?

– До Бэнкрофта. Там я вышла и пересела на автобус, идущий в обратную сторону… Бог мой, ты давно держишь в руках мою шляпу?

– Часа два.

– Теперь понятно, почему я вылезла в Бэнкрофте… Знаешь, у берегов Ирландии водятся морские девы – мерроу. Они очень своевольны, коварны и часто губят людей. Но у каждой мерроу есть волшебная шляпа. Так вот, если ее украсть, мерроу не сможет вернуться в море. Она будет покорна тому, кто владеет ее шляпой… Лучше отдай ее мне.

– Ну уж нет! – Эрик поднялся. – Я не отдам тебе ни шляпу, ни твое письмо, ни даже твои многотонные сумки с барахлом. Иди сюда, чертова морская дева…

Керри покорно приблизилась и сама стянула с Эрика очки. Впервые он целовал ее, абсолютно уверенный, что она никуда не улизнет. Он сделал небольшую паузу лишь для того, чтобы глотнуть воздуха и откинуть с ее лица растрепавшиеся волосы.

– Que bueno[10]10
  Как хорошо (цел.).


[Закрыть], – прошептала Керри.

– А? – ошеломленно спросил одурманенный, плохо соображающий Эрик, напрочь забыв, что вообще-то ему знаком язык, на котором прозвучали эти слова.

– Не отвлекайся. Я только хотела сказать… Я люблю тебя, чертов слепой аллергик!

Кресло поскрипывало, продолжая бесцельно качаться. Брошенная на него соломенная шляпа соскользнула на пол, Эрик задел ее ногой, и она жалобно хрустнула, продавленная обрушившимся на нее бамбуковым полозом. Но свидетелем безвременной кончины шляпки стало только кресло, которое с истинно восточной невозмутимостью следило за разворачивающимися перед ним событиями. Сколько оно уже видело подобных сцен за восемьдесят лет! И сколько еще увидит – бамбук прочен и долговечен. С высокого ясеня за окном спорхнул первый желтый лист, отчего-то вздумавший открыть сезон листопада в самой середине августа.