Текст книги "Соблазн"

Тем не менее после того случая Алварес ни разу на меня не посмотрел. Он быстро отводил взгляд, стоило нам случайно столкнуться где-нибудь в коридорах театра или в зале для совещаний. Я на него не обижалась: глава семейства, католик, отец троих детей. Работа вынуждала его контактировать с нами, но он ничего не понимал в мире псиномов, филий или в том, отчего Шекспир столь порочен и столь полезен. Он был одним из приверженцев Двойственности и использовал эту свою двойственность в ходе политических совещаний, однако он здорово ошибался, полагая, что в частной жизни обладает прочными убеждениями.

Даже в тот дождливый понедельник, когда я заявила о своей отставке, он заколебался и замигал, но взгляда от ветрового стекла не отвел.

– Ваша… отставка? Но не вы ли только что говорили о том, что хотите поймать этого субъекта…

– Я только что говорила о том, что мне доставило бы удовольствие сделать это. Но заниматься этим дальше я не могу.

Алварес вздохнул и впервые за время нашей беседы смягчил тон:

– Сколько вам лет, Диана?

– Двадцать пять. – Я отметила и тот факт, что он впервые назвал меня по имени, а не по фамилии.

– А когда вы начали этим заниматься?

– В пятнадцать.

Алварес на мгновение задумался.

– В соответствии с нормативами этой профессии вы, конечно, уже ветеран. Многие наживки уходят на покой раньше. Но я читал ваше личное дело, и мне известно, что вас считают выдающимся сотрудником…

Самый подходящий момент поддакнуть. Но я выдержала паузу.

– Я не склонен преувеличивать ни достоинства, ни недостатки кого бы то ни было, я только констатирую то, что известно всем. Кроме того, я учитываю и то, что доктор Виктор Женс занимался с вами лично, чем не может похвастаться большинство ваших коллег… И это заставляет меня думать, что лишиться вас будет… было бы… – Он фыркнул. – В конце концов, это влетит в копеечку нашему отделу, но в вашей профессии, больше чем в какой-либо другой, все зависит от личности сотрудника, от вас. Таким образом, если решение уже принято, никто не вправе вас отговаривать. О формальностях вы предупреждены?

– Да.

– Вы уже поставили в известность Падилью, полагаю.

– Нет, пока нет.

– Я… первый, кому вы сказали о своем решении?

– Да.

Повисла пауза. Я обхватила плечи руками, колени вместе, с одежды все еще капает. Я знала, что определенные жесты, да еще в насквозь промокшей одежде, могут оказаться для моего собеседника опасными, и старалась двигаться как можно меньше. Заставить меня прийти на эту встречу под дождем было, несомненно, еще одной мерой предосторожности: мне не удалось бы прийти с заранее подготовленным обликом. В тех случаях, когда администраторы отдела общались с наживками наедине, ни одна мера предосторожности не была излишней. Любая наживка, у которой возникало желание побеседовать с Алваресом, должна была набрать свой секретный код рядом с номером своего служебного мобильника; затем ей перезванивал оператор и назывался еще один код. И никогда не сообщалось заранее, где именно пройдет встреча, а в назначенный день нужно было следовать инструкциям, которые в моем случае заключались в том, чтобы оставить машину в одном конце парка Вероне́с и пройти через весь парк до того места, где в другой машине будет ждать Алварес. Кроме этого, на доске приборов «опеля» была закреплена камера наблюдения, отслеживающая и записывающая каждый мой жест, каждую модуляцию голоса, и эти данные передавались на центральный квантовый компьютер и обрабатывались онлайн. Если бы совокупность данных показала признаки использования какой-нибудь маски, компьютер тотчас это вычислил бы и немедленно вмешались бы охранники, сидевшие в машине, припаркованной за автомобилем Алвареса. Нам, наживкам, даже дышать не давали свободно.

– Выслушайте меня, Диана, – произнес Алварес тоном человека, у которого не одна спина, а тридцать, и все тридцать он хочет прикрыть. – Возможно, я был с вами излишне резок, не следует придавать такого значения этому пятничному происшествию с ложноположительным… Такое случается и…

– Дело вовсе не в том, что было в пятницу. – Я постаралась быть максимально искренней. – Я уже давно об этом думаю. Когда объявился Наблюдатель, я установила для себя срок, потому что, клянусь, мне очень хотелось бы поймать этого козла за руку, прежде чем уйти, но теперь я вижу, что не получается. Я хочу жить нормальной жизнью, настолько нормальной, насколько администрация мне это позволит… – И я горько усмехнулась. – Знаю, что мне не дадут жить так, как мне хотелось бы, но, по крайней мере, больше не придется играть. – В голове пронеслась мысль, знает ли Алварес о том, что у меня есть и другой мотив для отставки, и я подумала, что, если он изучил мое личное дело, скрывать что-то бессмысленно. – Кроме того, мне нравится один человек… Мой коллега, Мигель Ларедо… Мы оба планируем выйти в отставку и жить вместе. – Я заметила, что Алварес слегка кивнул. – Но есть еще один вопрос – о моей сестре…

– Вопрос о сестре?

Меня поразило, насколько изменился его тон.

– Да, ее зовут Вера Бланко. Она всегда шла за мной, делала то же, что и я, и как раз сейчас она проходит подготовку в театре. Я хорошо знаю, что ей уже восемнадцать и она вольна делать все, что заблагорассудится, но я несу определенную ответственность за нее и… Ну, в общем, мне никогда не нравилось, что она хочет стать наживкой. И я подумала, что, может быть, она тоже оставит это дело, когда уйду я.

– Так. – Алварес задумчиво кивнул. – Понимаю вас, Диана, и желаю удачи.

Немного помолчав, я добавила:

– Спасибо за то, что выслушали меня. Мне хотелось, чтобы именно вы первым узнали об этом. Теперь я пойду в театр и буду говорить с Падильей, но сперва… Сперва мне хотелось бы сказать вам еще кое-что.

Я не стала затягивать паузу: глазок камеры настойчиво смотрел на меня, и «драматизировать» ситуацию было бы неосторожно. И не стала акцентировать свои слова:

– Тогда, в театральной студии, я зацепила вас по чистой случайности.

Он не шевельнулся и ничего не сказал. Продолжал смотреть прямо перед собой, пока я говорила, а в паузах лишь капли дождя барабанили по крыше автомобиля.

– Я на сцене как раз изображала вашу филию, а вы случайно взглянули. Не нужно придавать этому значения. Возможно, вы размышляли над тем, какие чувства у вас возникли, когда вы меня увидели, и, возможно, эти размышления приняли странное направление… Но беспокоиться не нужно. Виновата была лишь моя маска, не вы. Это как если по ошибке принять таблетку ЛСД вместо аспирина. Более того, эффект даже никак не связан с тем, что я была обнаженной, или с тем, что я – женщина. Наживка-мужчина точно так же подцепил бы вас на крючок, и вы нашли бы для того причины. Забудьте обо всем, это было лишь представление.

Алварес Корреа вздохнул и повернул голову. Его взгляд чуть помедлил, прежде чем встретиться с моим, но мне хотелось думать, что в этом усилии выражается благодарность, и я улыбнулась.

– Можно задать вам один вопрос? – поинтересовался он.

– Конечно.

– Почему вы хотели, чтобы именно я первым узнал о вашей отставке?

– Потому что… – Я подумала, не стоит ли слегка завуалировать ответ, но и тут решила сказать правду: – Потому что вы – один из моих шефов, но при этом не имеете прямого отношения к театру. Мне нужно было сказать об этом кому-нибудь вроде вас. Вы – единственный искренний человек, который рядом со мной, – прибавила я.

Я постаралась, чтобы эти слова прозвучали как комплимент, но, вылезая из машины, подумала, что Алварес – политик и очень может быть, что он, наоборот, обиделся, когда я приписала ему такое качество, как искренность.

4

Мы с Мигелем называли ее «комнатой правды». По одной такой было в каждой театральной студии, в том числе и в «Хранителях», куда я направилась после встречи с Алваресом.

– Думал о тебе все утро, – эти слова Мигель выдохнул мне прямо в губы.

– Обманщик.

– В «комнате правды» обманывать запрещено, сеньорита.

Мы оба улыбнулись. Еще раз поцеловались, он, обхватив мою промокшую куртку, прижал меня к груди. Руки у него были очень красивые, оставаясь при этом мужскими, – мягкие и в то же время властные. Мне нравилось ощущать их на своем теле.

Мы чуть отодвинулись друг от друга, ровно настолько, чтобы встретиться взглядами.

– Как все прошло? – шепнул Мигель.

– Хорошо. Без сюрпризов.

– И как он это воспринял?

– Думаю, что нормально. Алварес не очень-то разговорчив, сам знаешь.

– А тебе подходит такой тип мужчин.

– Поганец. – И я поцеловала его в губы.

Я не могла припомнить, кто первым дал название нашим «комнатам правды». Думаю, это случилось, когда мы осознали, что в остальных помещениях наших театров мы практически всегда притворяемся. В кладовке «Хранителей» не было окон, и освещалась она голой лампочкой, одиноко свисающей с потолка. К тому же комнатка была крошечной: если бы я встала посередине и раскинула руки, то смогла бы дотронуться до металлических полок, выстроившихся вдоль стен. На них хранились наши театральные шмотки: бусы, браслеты, шляпы, наручные часы, очки, нижнее белье – как женское, так и мужское; даже огромные искусственные орхидеи и мелкие фиалки горой были навалены в коробку. Имелся и унитаз на полу – естественно, тоже бутафорский, и над ним потешались все кому не лень. Так что уже и шутки на эту тему приелись.

В любом случае, какой бы тесной и убогой ни была эта комнатушка, она служила нам убежищем – тем местом, где мы уединялись, чтобы поговорить о нас самих, спрятавшись от вездесущих камер слежения и техники. У нас с Мигелем было очень мало свободного времени, и в последние недели встречались мы только в театре.

– Ты ему рассказала о нас? – спросил он, отводя волосы с моего лба умелым жестом визажиста.

«О нас», произнесенное его голосом, звучало прекрасно. Я улыбнулась:

– Я сказала ему, что люблю одного своего коллегу. Обо всем остальном он и сам знает. Хотела сказать, что люблю «одного парня», но раз уж речь идет о мужчине за сорок, с бородой и ранней сединой на висках, то я решила, что это будет чересчур…

– Тебе же нравятся ранние седины!

– Так и есть, папочка.

Мигель продолжал улыбаться самым обворожительным образом, но я уловила серьезность в выражении его лица. Я знала, что наша разница в возрасте слегка его огорчает.

– Всему хорошему нужно время – чтобы созреть, – заявил он.

Прежде чем ответить, я заглянула в его глаза:

– Да я просто прикалывалась. Ты – самый молодой мужчина из всех, кого я знаю.

– Поздно теперь спасать ситуацию, даже и не пытайся, детка. – И он коснулся пальцем кончика моего носа.

Я снова его поцеловала. Он был восхитителен.

– В любом случае, как только ты сообщишь о своем решении Падилье, об этом узнают все.

– Да, через пару часов мы станем знаменитостями.

– Телевизионщики объявят об этом в выпуске новостей…

– «Наживка испанской полиции покидает службу для совместного проживания с бывшим наживкой среднего возраста», – пустилась я импровизировать, подзуживая его.

– Нет, не так: «Известный профессор, специалист в области психологической подготовки и бывший наживка испанской полиции Мигель Ларедо решает связать свою судьбу с никому не известной наживкой, находящейся на службе в испанской полиции».

– Слишком длинно…

– Ну, тогда… «Знаменитый и очаровательный тренер Мигель Ларедо женится».

– Но мы не собирались пожениться. – Я засмеялась.

– Другие заголовки в голову не приходят. А новостей без заголовков не бывает.

– В таком случае не будет и новости.

Мы молча смотрели друг на друга, и я воспользовалась моментом, чтобы погреться в лучах его улыбки.

Мигель был высоким – намного выше меня, а я далеко не коротышка – и к тому же находился в прекрасной форме. Борода на его щеках была такой короткой, что почувствовать ее можно было, только проведя по коже пальцем, зато просто снежной белизны – еще белее, чем густая взъерошенная шевелюра. И это почти всегда резко контрастировало с черным цветом его одежды – ему нравилось именно черное. Сегодня это была рубашка с воротником типа «Мао» и итальянские брюки, то и другое – черное, без нюансов. Однако смысл всему облику придавала улыбка, будто она была создана на радость всем. И его излюбленное выражение – «я могу так тебя развеселить, что ты лопнешь от смеха» – меня просто очаровывало. Когда я смотрю на него, у меня то и дело мелькает мысль: «Как же нам, женщинам, нравятся те мужчины, которые не перестали быть детьми».

Наши отношения начались только в этом году. А до того Мигель был для меня «профессором Ларедо» – живой легендой мира наживок всей Испании, и я была удивлена, как и все в округе, когда выяснилось, что знаменитый, привлекательный экс-наживка и тренер-психолог обратил на меня внимание. «И как только тебе это удалось?» – в шутку спросила моя сестра Вера, когда до нее дошла эта новость. Я изобразила важную мину, но самым честным ответом было бы: «Потому что я ничего для этого не делала». Произошло, и все тут. И стало реальностью. Если и было что-то действительно реальное в моей тогдашней жизни, так то, что мы любим друг друга.

– Ну ладно, и как ты себя чувствуешь в этот великий день? – произнес он наконец.

– Честно говоря, даже не знаю. Все произошло так быстро. Мне, наверное, еще нужно привыкнуть.

– Ясное дело, это как раз нормально.

– И мне по-прежнему не нравится бросать начатое дело.

– Тебя смогут заменить в тех охотах, которыми ты сейчас занята, я об этом уже говорил…

– Да, говорил.

– Но дело ведь не в этом, так?

Мотнув головой, я отбросила со лба еще влажные волосы.

– Ничего, пройдет.

– Дело в нем, в Наблюдателе, – сказал Мигель.

Я заколебалась, но так ничего и не сказала в ответ. На эту тему мы говорили уже миллион раз, я обсудила это с миллионом подушек и задала вопрос миллиону зеркал. И все же – вот он, снова тут как тут, неотвязный. Наблюдатель. Имя, одно упоминание которого в моем присутствии выбрасывало мне в горло желчь, а все мое тело наполнялось отвращением, как будто по венам начинала циркулировать не кровь, а жидкое дерьмо.

«Да хватит уже. Ты ушла в отставку. Kaput. The end»[12]12
  Конец (нем., англ.).


[Закрыть].

– В конце концов мы его поймаем, солнышко, будь уверена.

– Да знаю я… В конце концов мы всех их ловим. Но вся штука в том… Нет, не могу объяснить.

– Вся штука в том, что ты принимаешь это близко к сердцу и становишься как раз тем, чего больше всего желает предмет твоей охоты… и потом тебе очень трудно оставить это. Со мной было то же самое, когда я решил, что пришла пора закрыть лавочку.

– Да, так и есть, наверное, – нехотя согласилась я.

Мигелю, как практически всем мужчинам, доставляло удовольствие думать, что он очень хорошо знает свою вторую половинку, и я даже не сомневалась, что во многих случаях он мог бы назвать самые глубинные причины моих поступков. Однако все во мне восставало против такой скрупулезной экспертизы.

Но тут дверь распахнулась и на пороге возникла молоденькая девчонка – невысокая, белокурая, глаза голубые, волосы собраны в короткий пушистый хвостик. На ней был белый халатик – обычная наша одежда в перерывах между репетициями, а на груди красовался красный бейджик. Но мне не потребовалось читать ее имя, чтобы узнать, что ее зовут Элиса Монастерио. Она была не одна – рядом стоял мальчик лет десяти-одиннадцати, невероятно красивый, одетый точно так же, как и она.

– Ой, простите, я думала, здесь никого нет, – сказала Элиса, краснея. – Хотела поискать каких-нибудь вещичек для него. Он – наш новый «Артур» и пока еще очень смущается. – И она взъерошила мальчишке волосы. – Я, наверное, помешала…

– Нет-нет, входи, – проговорил Мигель.

– Привет, Диана. – Элиса адресовала мне улыбку. Прядь волос закрыла ей один глаз.

– Привет, Элиса.

Элиса Монастерио делила с моей сестрой служебную квартиру-прикрытие и была ее лучшей подругой. Как всегда, стремясь узнать как можно больше обо всем, что касается сестры, я провела относительно нее небольшое расследование. В отделе Элису считали хорошей девушкой, однако с сильным желанием влезть повыше.

– Как поживаешь, Диана? – спросила она, снимая с полок коробки с реквизитом.

– Хорошо, спасибо. А ты?

– Работы много, а так хорошо.

Повисла тяжелая пауза. Я подумала: как же забавно то, что происходит с нами, наживками, – и Мигелю, и мне приходилось делать или позволять, чтобы с нами делали, такие невообразимые, на грани извращения, вещи. Даже обычный рассказ об этом лишил бы сна крестного отца наркомафии. И, несмотря на все это, мы стоим тут, словно завязавшие алкоголики на занятии групповой терапией, испытывая дурацкие муки из-за неловкой паузы.

– Мы сейчас, мы быстренько. – Элиса приобняла мальчишку и стала шарить в коробке. – Итак, нам нужны цветы…

На самом деле мальчика звали не Артуром. «Артурами» Женс называл несовершеннолетних мальчишек-наживок, используя имя юного персонажа одной из самых ранних шекспировских исторических хроник – «Король Иоанн». Артур – наследник престола, но король приказывает лишить его жизни, причем после того, как тому уже выжгли глаза каленым железом. Сцена этой пытки, как полагал Женс, содержит ключи к маске Невинности. И имя Артура приобрело популярность.

Глядя, как мальчишка встает на цыпочки, пытаясь заглянуть внутрь коробки, я задавалась вопросом: из какого жизненного закоулка попал сюда этот «Артур»? Какое потрясение заставило его родителей – если они у него были, конечно, – избрать для сына такую судьбу? Потому что хотя стремление спасти жизни многих детей, рискуя жизнями некоторых, и может показаться приемлемым, однако мне не встречались родители, согласившиеся бы на такую сделку. Женс тем не менее рассматривал «Артуров» лишь как неотъемлемую часть списка действующих лиц. Его взгляд на эту проблему всегда был чисто театральным.

– Думаю, этого будет достаточно, – объявила Элиса, поднимая руку с искусственными цветами и парой резинок. – Еще раз прошу прощения. – Напоследок в воздухе растаяла ее смущенная улыбка.

– Я и не знала, что сегодня теоретические занятия, – сказала я, как только мы вновь остались наедине.

– Они не теоретические. Наши перфис разрабатывают новые техники для случая с Наблюдателем. Падилья торопит – хочет как можно скорей добиться результатов.

Услышав это, я остолбенела.

– Падилья что – собирается использовать для поимки этого монстра неопытных наживок?

– Нет-нет, – мгновенно отреагировал Мишель. – «Артур» занят в другом проекте…

– Я не имела в виду ребенка.

– Ну, Элиса-то вроде не относится к категории несовершеннолетних…

– Я говорю о неопытных, а не о несовершеннолетних, Мигель. Я знаю, что Элисе восемнадцать, как и Вере. Элиса – одна из ее подруг, самая близкая. Но сколько настоящих охот на ее счету? Две? Три? И кого ей удалось поймать? Специалиста по подделке кредиток? Ей не справиться с такой крупной дичью, как Наблюдатель!

– Солнце мое, эту тему я оставляю перфис. Моя работа состоит в…

– Единственное, что мне хотелось бы знать, – перебила я, – это почему никто не сказал мне, что параметры Наблюдателя настолько изменились, что стало возможно использовать людей без опыта.

– Они постоянно меняются, солнышко. Этот тип не похож ни на что, с чем мы сталкивались до сих пор… И потом, все держат в строгом секрете. Я сам только вчера вечером узнал, что должен сегодня натренировать Элису, чтобы ночью она вышла на точку…

– Боже мой!

– Падилья и Алварес просто помешались – ни о чем другом не думают, кроме как об этом животном.

– Я тоже, – ответила я.

– А вот здесь ты ошибаешься. – Мигель возвысил голос, но тут же вновь смягчил тон. – Я тебе уже сто раз говорил, что эта профессия никоим образом не связана с помешательством или эмоциями…

– Эта профессия – уже не моя профессия. И не разыгрывай со мной роль учителя.

Мы оба умолкли, и я пожалела о своей резкости.

– Извини, – сказала я.

– Ничего страшного.

– Я вовсе не хотела говорить с тобой таким тоном.

– Нет-нет, правда, все нормально. Дело в том, что у меня сложилось впечатление, будто… Ну, будто ты поторопилась оставить театр.

Он помолчал, потом прибавил:

– Я поговорю с Падильей – пусть оставит тебе только охоту на Наблюдателя… А когда мы его поймаем, ты сможешь отправиться в отставку.

Это неожиданное предложение еще больше раздосадовало меня.

– Но это же абсурд! Ты же больше всех настаивал на том, чтобы я все бросила. Начать все с нуля, какое-то время жить на твою зарплату… Разве не об этом шла речь?

– И сейчас идет об этом.

– Но?

– Но я не хочу, чтобы всю оставшуюся жизнь ты мучилась от этой глубоко засевшей занозы… Видно же, что ты все ходишь вокруг да около, хочешь поймать его сама… Ну так вперед! Мне это не очень нравится, но еще хуже будет, если ты уйдешь в отставку после случая с ложноположительным…

– Ложноположительный здесь совсем ни при чем. – Я стиснула зубы. – Я подала в отставку, потому что об этом меня просил ты. Или тебе не улыбается содержать меня?

Лицо его стало суровым. «Опять ты все испортила, Диана», – упрекнула я сама себя.

– Да, я не хочу содержать тебя, и меня обижает, что ты об этом говоришь, – ответил Мигель. – Да, я хочу, чтобы ты оставила работу, но, если бы у тебя была другая профессия, я об этом не просил бы.

Я знала, что он имеет в виду, и ничего не ответила. Однако мне вовсе не нравилось, что он так меня опекает. Его беспокойство обо мне можно было сравнить с прикосновением чего-то мягкого-премягкого к невероятно чувствительной зоне тела: одновременно и приятно, и раздражает.

– Знаешь что? – продолжил он. – Падилья недавно ездил к Клаудии Кабильдо… Он рассказал мне о ее состоянии… – Мигель опустил голову, и мгновение я созерцала только его поседевшие волосы. – И я подумал, что… что ни за что на свете не хотел бы, чтобы ты превратилась в это, если тебе не повезет и ты переживешь нечто подобное… Я не хочу, чтобы ты продолжала, Диана. И теперь еще меньше, чем когда бы то ни было…

Клаудию Кабильдо три года назад похитил один псих, известный как Ренар… Я тоже время от времени навещала ее и знала, что сотворил с ней этот Ренар. В тот момент мне не хотелось об этом вспоминать.

Я во время паузы глубоко вздохнула и смягчила тон:

– Я и не думаю продолжать, Мигель. Решение уже принято. Я же сказала, что оставлю работу, и я это сделаю. По-видимому, то, что со мной творится… Просто мне нужно больше времени, чтобы это принять.

– Звучит так, будто речь о разрыве отношений… – сыронизировал он.

Мгновение я обдумывала его слова. Мне не приходило в голову рассматривать свою отставку под таким углом зрения.

– Кажется, Виктор Женс как-то говорил, что покинуть того, кого ненавидишь, все равно что покинуть любимого, – сказала я в ответ. – И то и другое опустошает тебя.

– Виктор Женс был свиньей.

Я расхохоталась:

– А ты не слишком от него отстаешь! – Ну невозможно не любить человека, способного тебя рассмешить, когда тебе так плохо. – Думаю, что вполне смогу жить и не в качестве наживки, если ты мне поможешь.

Иногда у меня складывалось впечатление, что я героиня романтической драмы – наивной и пустой. И когда мы обнялись, это ощущение возникло вновь, и мне даже почудилось, что зазвучала какая-то мелодия. Я чувствовала себя любимой и полной сил, прижавшись к крепкой груди этого мужчины, словно его объятия были шелковистым манто, но в то же время – глупой и слабой, словно что-то протестует против этой отдачи себя. Как собака, которая подставляет ласкам свой живот, но в любой момент готова укусить.

Когда мы разомкнули объятия, Мигеля, как мне показалось, одолела робость. Он делал вид, что разглядывает обложку кассеты с головидео, которую сам и положил на полку, когда мы вошли в «комнату правды», – запись выступления из Алтеи, одну из самых жестоких репрезентаций маски Невинности, которые когда-либо исполнялись, – с использованием наживок против их воли и под предводительством ФБР. Мне вспомнилось, как Женс добавлял: «Ее сделали в те времена, когда ФБР еще была серьезной институцией». И я, в который уже раз, спросила себя, не превратила ли новая работа в «серьезную институцию» и Мигеля. Он уже больше двух лет работал в новой должности, оставив карьеру наживки в том возрасте (сорок лет), когда большинство из нас, если выйти в отставку раньше не удалось, оказывались или уже на том свете, или «упавшими в колодец». Тем не менее казалось, что на Мигеле все пережитое не отражается.

Наконец он перестал разглядывать кассету с головидео и обернулся ко мне:

– Есть… кое-что еще, Диана. Падилья не хотел тебе говорить…

То, что я увидела в его глазах, заставило меня вздрогнуть. И он продолжил, сглотнув слюну:

– Это касается твоей сестры.