Текст книги "Дочери без матерей. Как пережить утрату"

Пубертатный период, для которого характерен внутренний хаос и без утраты матери, представляет собой, пожалуй, единственный период человеческого развития, когда навязчивое и параноидальное поведение считается нормой. В суете взросления кажется, что все правила меняются. Родители становятся навязчивыми и странными, подруги – непредсказуемыми и соперничающими, мальчики в школе – загадочными и неожиданно интересными. Конечно, главные перемены происходят внутри. Переменчивое настроение девочки, зарождающаяся сексуальность и новые когнитивные навыки вызывают непривычное чувство разногласия. «Это просто возраст», – говорили наши родители, и отчасти они были правы. По большей части подростковый период представляет собой потерю и восстановление равновесия. Он связан с рождением новой, более зрелой личности, медленно выходящей из семейного кокона.

По крайней мере, так должно быть. Если в эти годы происходит травмирующее событие, процесс сбивается. Любые задачи подросткового периода – обретение независимости, улаживание проблем со взрослыми, попытки смириться с неоднозначностью и неопределенностью, обретение способности к близким отношениям, развитие сексуальности, попытки управлять эмоциями, формирование системы ценностей и сохранение ощущения целостности и компетентности – могут прерваться или затормозиться из-за смерти матери. Кроме того, бессонница, проблемы с учебой, невнимательность, плохое поведение, пониженный аппетит, депрессия, алкогольная зависимость и преступления нередко становятся проблемами скорбящих подростков в первый год после утраты. Спустя два года после утраты тревога, депрессия и замкнутость этих подростков усиливаются. В отличие от ровесников из полных семей они считают себя несоциальными и думают, что не способны контролировать свою судьбу.

Мы, люди, – существа социальные. Наше счастье зависит от других. Отделяясь от человека или группы, мы естественным образом хотим наладить отношения с другими. При нормальном развитии девочка-подросток ослабляет привязанность к матери и направляет больше энергии в отношения с группой ровесников, а иногда с романтическим партнером. Это серьезный разрыв, но он не окончателен. Дочь периодически возвращается к маме в периоды стресса. Двигаясь по траектории «два шага вперед, один назад», подросток переходит в состояние независимости, которое помогает окончательно отделиться от семьи и завести свою.

Девочка может испытывать позитивные и негативные эмоции по отношению к своей маме, это нормально. Чувства любви и защищенности связывают ее с важным источником заботы и поддержки, а гнев и обида помогают отдалиться и сохранять дистанцию, которая нужна для перехода в самостоятельную жизнь. В эти годы дочь полностью признает, что ее мать неидеальна. Она может даже смущаться или стыдиться, сравнивая ее с другими женщинами. Девочка делает важный шаг в сторону независимости, когда осознает, что не хочет быть такой, как ее мать. Она признает, что у нее есть силы стать другой, и начинает двигаться к этой цели.

Отделение редко проходит легко. Зачастую оно усложняется поведением матери. Мамы часто считают дочерей продолжением себя и в большей степени связывают себя с дочерьми, а не с сыновьями. По этой причине они могут помешать дочерям отделиться от них. При этом мама сама когда-то была подростком и понимает, что ее дочь должна стать самостоятельной, поэтому подталкивает ее к взрослой жизни и независимости[7]7
  Это не всегда верно в отношении матерей, которые не отделились или отделились не полностью от собственных матерей. Они надеются сохранить ту же связь со своими дочерьми.


[Закрыть]. В этот период немногие матери и дочери понимают друг друга, борьба обычно продолжается до позднего подросткового возраста дочери. В начале 1980-х ученые изучили 100 автобиографией студенток Колледжа Уэллсли. По результатам исследования, более 75 % девушек по-прежнему относились негативно к своим матерям.

Когда у девушки-подростка умирает мать, то, что было временным отстранением с надеждой на более позднее примирение, становится необратимым разрывом. Ей хочется кричать: «Подожди! Я имела в виду совсем другое! Вернись!»

На пике бунтарского поведения девушка может винить себя и сожалеть, если ее мать умерла. В ее воспоминаниях 15 лет отношений сократятся до шести ужасных ссор за последний год. Иногда я думаю о том, как обижала свою маму, выкрикивая: «Ты меня не любишь!», «Я тебя не люблю, я тебя ненавижу!» – и самое ужасное и сбывшееся: «Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое!» В такие минуты я злюсь на подростка, которым когда-то была. Я никогда не думала, что моя мать умерла, потому что я хотела этого, но у многих девочек остается склонность к магическому мышлению, возникшая еще в детстве.

«Когда человек, с которым у нас сложились неоднозначные отношения, умирает, особенно если только что произошла ссора, мы нередко испытываем огромную боль и угрызения совести за все злые мысли о нем, – поясняет Арлин Инглендер, дипломированный социальный работник со степенью MBA и психотерапевт в Норт-Палм-Бич, штат Флорида. Она специализируется в области горя и осложненной скорби. – В состоянии стресса люди откатываются на более раннюю стадию развития. У подростков и даже взрослых снова возникает магическое мышление на осознанном уровне. Они верят, что в каком-то смысле причастны к смерти».

34-летняя Ли вспоминает разговор с лучшей подругой, когда ей было 13 лет. «Мы говорили о том, что казалось важным девочкам-подросткам, – делится она. – Обсуждали, кого мы хотели бы потерять, если бы нам пришлось выбирать. Я выбрала маму, потому что была ближе с отцом, и моя жизнь мало бы изменилась. Через пару месяцев мама умерла от инсульта. Мне было 13 лет, и я училась в католической школе. Прошло много лет, прежде чем я перестала считать, что в тот момент Бог услышал меня».

Девочка-подросток может также винить себя в том, что она не была «хорошей» дочерью, и грустить из-за потерянной возможности исправиться. 27-летней Поле было 15 лет, когда ее мать умерла. Она винила себя за то, что часто ссорилась с ней. «Мне кажется, если бы я знала, насколько тяжело она была больна, я не говорила бы те ужасные вещи, – признается Пола. – Я до сих пор вспоминаю свои плохие слова. Но теперь добавляю самой себе: “Что ж, ты была подростком. Тебе было нелегко”, или: “Возможно, у тебя был ПМС”. В общем, я говорю себе что-то, чтобы успокоиться. Потому что теперь, когда мне 27, у меня нет возможности поболтать с мамой, посмеяться и спросить: “О, помнишь это?”»

«Ты надеешься, что твоя мама поймет, что у тебя был сложный период и это не навсегда, – продолжает Пола. – Ты надеешься, что она не умерла, думая, что ты ее не любила. Я очень боюсь этого. В такие моменты говорю себе: “Все в порядке. Что сделано, то сделано. Она все понимала. Вы больше не вместе, но если бы она была рядом, ты все исправила бы”».

Как и Пола, я пытаюсь унять свое чувство вины, говоря себе, что моя мама когда-то говорила то же самое своей маме. И хотя отношения Полы с матерью были сложными сами по себе, они показывают, что могло бы произойти в моем случае.

«Дочь должна понять: ее мать знала, что враждебное отношение – нормально, – утверждает Ивелин Бассофф. – В фильме “Язык нежности” была сцена, в которой мать умирает, а ее старший сын злится и бунтует. В этот момент она говорит: “Я знаю, что ты любишь меня”. Это чудесная сцена, которая, на мой взгляд, отражает альтруистичную, заботливую и щедрую мать. Она произносит эти слова, несмотря на ужасное поведение сына, и тем самым делает ему потрясающий дар. Но мне кажется, что даже в жизни без такого примирения можно понять, что вы вели себя плохо и не могли найти общий язык с мамой, но она была достаточно зрелой и мудрой женщиной, чтобы знать, что со временем вы исправили бы отношения. Целительная мысль звучит так: “Моя мудрая и взрослая мать понимала, что рано или поздно я пройду этот период”».

Взросление – индивидуальный процесс. Дети-подростки отделяются от матерей в разном возрасте. Кто-то вовсе не отделяется. Если мать умирает или уходит из семьи, при этом между ней и дочерью сложились теплые и близкие отношения, девочка вряд ли будет винить себя в ее смерти или уходе. Тем не менее она ощутит огромную боль. Ее реакция на утрату напомнит реакцию зависимого ребенка, внезапно оказавшегося в открытом море без крепких отношений в качестве спасительного берега. Мариана, которой было 16 лет, когда ее мать умерла от почечной недостаточности, рассказала мне, как боялась потерять мать, потому что в подростковом возрасте была очень робкой. Должно быть, она заметила мое удивление – я действительно поначалу не поверила в это. Мариана была, пожалуй, самым открытым человеком из всех опрошенных мной женщин на той неделе.

Когда моя мама умерла, я была очень застенчивой. Я почти не выходила из дома. В семье меня прозвали “отшельницей”, потому что я редко выходила даже из своей комнаты. Мы с мамой были очень близки. Она была мне не только мамой, но и лучшей подругой. Потеряв мать, я потеряла близкую подругу. Она делала все для меня, поэтому я была не готова к жизни. Мама защищала меня от всего.

Окончив школу, я сразу устроилась на работу. Если бы мама была жива, я бы, скорее всего, поступила в университет рядом с домом, но мне не хотелось оставлять папу одного. Он не выходил из больниц из-за диабета и депрессии. Я проработала год и решила устроиться волонтером в Конгрессе США. Из-за волонтерства я почти не проводила время с семьей, но чувствовала, что, если не уйду из дома, сойду с ума. Работа с Джо в Конгрессе все изменила. Он был очень молодым, всего на 10 лет старше меня. Я работала с молодыми современными людьми. Для работы на политической арене нужна раскрепощенность. Волонтерство изменило меня. Наконец я сбросила внутреннюю раковину.

Смерть матери вынудила Мариану стать самостоятельной. Вряд ли она обрела бы самостоятельность так быстро, если бы это вообще произошло. Девушки, которые теряют мам в самые турбулентные периоды жизни, редко развивают определенные черты. Задержки в развитии характерны не только для детей. Они могут возникнуть и в подростковом периоде, когда подросток испытывает противоречивые чувства к матери в момент утраты и по ряду причин не может пройти горевание и отделиться от нее. 32-летней Гейл исполнилось 18 лет, когда умерла ее мать. У девушки было восемь братьев и сестер, и она была так крепко (и несчастливо) привязана к матери, что ее отделение произошло лишь через 12 лет после утраты.

Мои отношения с матерью были такими разными. Всю мою жизнь она серьезно болела – эмоционально и физически. Мама родила меня в 40 лет. Иногда она была моей подругой, иногда управляла мной. Она точно знала, как я должна прожить жизнь. Я стала последним ребенком в семье, и мама прочно привязалась ко мне. Она с трудом отпустила остальных братьев и сестер, когда для них пришло время уйти, но я не отделилась от нее в подростковом возрасте. Я пыталась, но мы были очень близки, будто связаны пуповиной. Когда я думаю об этом, мне кажется, что у нас было одно тело на двоих. Я была ей, для нее, с ней. Когда я кричала – а я часто кричала, пытаясь одолеть ее в подростковом возрасте, – я всегда в итоге сдавалась, потому что победить маму было невозможно.

Последние годы стали периодом, когда я переосмыслила свою жизнь. Я пересмотрела отношения с мамой и поняла, что не горевала по ней после ее смерти. Я прожила много лет, захлопнув эту дверь с мыслями: «Ну вот. Я просто продолжу жить и не буду об этом думать». Теперь, когда я наконец скорблю по маме, чувствую, что только перешла в подростковый период.

Процесс переживания горя нередко активирует эмоции, возникшие в момент утраты. Девушка, которая возвращается в прошлое, будучи взрослым человеком, может обнаружить, что проходит этапы развития, которые не были завершены в подростковом периоде. Девушки вроде Гейл, застрявшие на начальном этапе развития, наконец взрослеют. Те, кто был вынужден слишком рано повзрослеть и чувствует, что обошел подростковый период, говорят, что позволяют себе вести себя безответственно или беззаботно даже спустя 10–15 лет.

Утрата раздувает типичные проблемы и стресс подросткового возраста. Легче ли детям, потерявшим матерей в более раннем возрасте, пережить эти бурные годы? По-видимому, нет. Исследование, проведенное в 1950-х годах в Хэмпстедской клинике детской терапии в Англии с участием детей-сирот, показало, что дети, лишившиеся матери в первые пять лет жизни, сталкиваются с большим количеством проблем в подростковом возрасте, чем дети, потерявшие матерей именно в этот период. Многие дети, потерявшие матерей до пяти лет, пережили предподростковую фазу, которая часто сопровождается лихорадочным поиском материнской фигуры. Возможно, они нуждались в привязанности, которую позже можно было ослабить.

Люси, девочка, потерявшая маму в младенчестве, о которой мы говорили ранее в данной главе, рухнула в эту пропасть, став подростком. Она никогда не считала мачеху достойной заменой матери и почти ничего не знала о родной маме. В 15 лет она впала в депрессию. Вот что писала Элизабет Флеминг в своем исследовании:

Депрессия отмечалась чувствами подавленности и безнадежности. Люси с трудом вставала по утрам, потеряла интерес к общению и не ходила в школу. Она словно окаменела внешне и внутренне – раньше эта черта не проявлялась. Кроме того, усугубились старые проблемы: она набрала вес, ухудшилось ее здоровье, и девочка расцарапала свое запястье. Люси связывала сложности с грустью после расставания с первым парнем… Отчаяние возникло из-за того, что у нее не было образа родной матери, от которого она могла отстраниться в детстве и на который можно было бы равняться или не равняться во взрослом возрасте. В следующие два года Люси самостоятельно собирала информацию о матери, чтобы сформировать связный образ, которого никогда не было. Затем она впервые побывала на могиле матери. Эти достижения положили конец признакам депрессии.

Очевидно, отделение от матери или материнской фигуры в подростковом возрасте – важный этап превращения девочки в уверенную и самостоятельную женщину.

В университете я состояла в женском клубе. Как у многих студенческих женских клубов, у моего были свои ежегодные традиции. В начале каждого учебного года все 64 девушки собирались в одном зале. Мы садились в круг на светло-голубом ковре, и руководительница клуба объясняла правила. В этом году каждая должна была рассказать историю на тему «То, о чем не знала моя мама». Одна девушка рассказала о ночной поездке в другой город в нетрезвом виде. Другая поделилась пикантной историей о заигрывании в ванной с соседом. Все истории сопровождались смехом и периодическими восклицаниями «Да ладно!» или «Не может быть!». В какой-то момент я поняла, что на меня смотрят 63 пары глаз.

Я молча сидела, не отрывая глаз от своих ногтей и обдумывая возможные варианты действий. Стоило ли мне участвовать в игре? И что тогда? Рассказать правду? Или извиниться и выйти из комнаты? Девушка, сидевшая слева, толкнула меня локтем.

– Твой черед, – сказала она.

Я подняла голову.

– Пожалуй, я откажусь, – сказала я.

– Ни за что!

– Перестань!

– Расскажи, расскажи, расскажи!

– Нет, я же сказала, что пропущу ход, – возразила я.

Девушки окончательно развеселились.

– Брось!

– Ты что, скрываешь что-то особенное?

– Ни за что, все должны рассказать историю.

Я запаниковала и замерла. Неожиданно у меня вырвалось:

– У меня нет мамы, но есть папа. Я могу рассказать вам о том, чего не знает он.

В комнате повисла неудобная тишина. Я рассказала замысловатую историю о парне, с которым познакомилась в Новом Орлеане этой зимой. Я не помню подробностей. Вряд ли тогда я уделяла им внимание. Мне хотелось побыстрее закончить и избавиться от всеобщего внимания, которого я избегала весь год.

Я высидела еще несколько историй. Руководительница клуба заметила, что у меня дрожит подбородок, и вывела меня в коридор.

– Мне так жаль, – сказала она, протягивая пачку бумажных платков, и я разрыдалась. – Мне так жаль. Я не знала.

Никто не знал. Да и откуда? Я никогда не рассказывала о своей утрате. Женский клуб был моим убежищем от трагедии, которую я скрывала от всех. Он стал местом, где я притворялась беспечной тусовщицей, не обремененной грузом прошлого. В комнате, обставленной со вкусом, я притворялась, что не отличаюсь от остальных. В городке, что в 1300 километрах отсюда, все знали меня как девочку, у которой умерла мама.

Группа ровесниц, важный молодой трибунал в жизни девочки-подростка, играет огромную роль после смерти матери. Многие подростки направляют большую часть энергии, которую они когда-то вкладывали в отношения с родителями, в отношения с ровесницами или лучшими подругами. Девочка, потерявшая члена семьи, скорее всего, обратится за помощью к подруге. Но многие подростки никогда не переживали тяжелую утрату. Ровесницы зачастую не понимают чувства девочки и не осознают степень ее утраты.

27-летняя Робин, которой было 16 лет, когда ее мать умерла, вспоминает, какими сложными были ее отношения с подругами в то время. Она до сих пор благодарна однокласснице, которая помогла ей в первый тяжелый год:

В то время я не могла общаться со многими подругами. Они жаловались на то, как много нам задавали уроков, а я думала: «Тоже мне проблема.

Как можно переживать из-за этого, если моя мама умерла?» Еще я чувствовала, что они соревнуются между собой за то, от кого из них я буду зависеть больше. Это сводило меня с ума. Мне казалось, что я не могу сказать что-то одной подруге, не расстроив при этом остальных. У меня была подруга, которая всегда смотрела на меня как на брошенного щенка и говорила: «Ох, как мне тебя жаль». Я чувствовала, что должна утешить ее и дать понять, что со мной все хорошо, чтобы она не переживала. Я сама держалась с трудом. Как я могла помочь кому-то другому?

Но когда моя мама болела, я работала волонтером и помогала вьетнамским беженцам. Там я познакомилась с другой девушкой-волонтером. Раньше мы не были близки. Она выглядела очень рассудительной и всегда оставалась отстраненной, не давала волю чувствам. С ней я смогла по-настоящему поговорить о болезни и смерти мамы. Эта девушка ни разу не сказала: «Мне так жаль, бедняжка». Вместо этого она спросила: «Каково тебе?» Она дала мне возможность поговорить о моих чувствах и не проявляла при этом жалость. Я думаю, многие из моих подруг ужасно боялись этой темы, поэтому не могли поговорить со мной. Но та девушка из центра не знала мою маму, и это тоже сыграло свою роль. Остальные подруги знали, поэтому ее смерть казалась им более реальной, чем той девушке. Я начала проводить с ней много времени. Мы часто общались, и мне стало гораздо легче.

Это один из самых больших страхов девочки-подростка – страх, что ее отвергнут друзья, особенно когда члены семьи ошеломлены утратой и не могут уделить ей время. В ходе отделения от семей у подростков появляется много общего с сиротами: чувство отчуждения и изоляции, низкая самооценка, неустойчивые домашние условия и боязнь быть отвергнутым. Девочки без матерей нередко стыдятся того, что у них нет одного из родителей, ведь многие считают это важным. Девочка-подросток, которая думает, что из-за смерти матери она будет отличаться от других и станет изгоем, постарается избегать разговоров об утрате или скрыть свой гнев, чувство вины и растерянности, депрессию и тревогу от друзей. У нее сформируется стоический и безэмоциональный стиль адаптации. Отчасти подростки ведут себя так, чтобы соответствовать «допустимому» поведению в группе, но таким образом они могут и защищаться от серьезных чувств тревоги и горя. Девочка, которая всегда выглядит спокойной, рискует столкнуться с неразрешенным ощущением горя в будущем. Современные исследователи знают, что это, в свою очередь, может привести к депрессии, заболеваниям, а также наркотической и алкогольной зависимости.

В то же время, отталкивая эмоции горя, девочка может излучать огромную энергию, стараясь выглядеть нормально на людях. Она словно говорит: «Посмотрите, я капитан футбольной команды, староста класса, лучшая ученица, и у меня главная роль в школьном спектакле. Со мной все в порядке!» Ее самоопределение начинает формироваться еще при жизни матери и меняется лишь после ее смерти, которую нельзя отменить. Позволить личности развиваться по новому маршруту – значит осознать себя подростком без матери; вряд ли девочка выбрала бы такое самоопределение, и уж точно она не захочет его афишировать. Теперь она пытается сформировать новую личность, которая будет существовать независимо от прошлого.

В попытке переделать себя девочка старается выглядеть взрослой и самодостаточной. Неудивительно, что женщины без матерей, страдающие расстройствами пищевого поведения, алкогольной или наркотической зависимостью, утверждают, что их проблемы начались в подростковые годы. Подростковый период – время переживаний и поисков, но девушка без матери, желающая контролировать свое тело или окружающий мир, может начать вредить себе. 25-летняя Джулиет начала курить и пить, когда ее маме диагностировали рак. Как только здоровье матери ухудшалось, она стала вести себя еще хуже. «Накануне первой химиотерапии меня поймали на краже в магазине, – вспоминает Джулиет. – Я украла дешевый лак для ногтей, и меня отвезли в полицию. Затем у мамы началась ремиссия, но перед операцией по удалению щитовидной железы я напилась на вечеринке, меня вырвало на посторонних людей, и я почти ввязалась в драку. Я много пила и употребляла марихуану, когда мама умерла. Все становилось хуже до тех пор, пока мне не исполнилось 23 года и я не взяла себя в руки». Когда перемены происходят вокруг и внутри, девочка без матери пытается утешить себя мнимым самоконтролем.