Текст книги "Смотри в лицо ветру"

Старомодным был и физический облик машины. Как правило, о возрасте дрона Культуры судили по его размерам. Первые экземпляры, возрастом от восьми до девяти тысяч лет, мало чем уступали дородному человеку. В дальнейшем автономники становились все меньше и меньше, и теперь самая совершенная модель свободно умещалась в карман. Терсоно, размером около метра, с виду был создан тысячелетия назад, хотя на самом деле существовал лишь несколько веков; свободное пространство в необычном керамическом корпусе он использовал для разграничения внутренних компонентов, желая лучше обыграть его изысканную прозрачность.

Циллер опустошил бокал, извлек из жилета курительную трубку и пососал ее, пока из чашечки на конце не пошел дымок. Дрон с хомомданином между тем обменивались любезностями. Композитор все еще пытался выдуть кольца дыма, когда Терсоно наконец произнес:

– …А теперь пришло время рассказать, зачем я вас сюда пригласил.

– И зачем же? – спросил Циллер.

– Мы ждем гостя, уважаемый композитор Циллер.

Челгрианин невозмутимо посмотрел на дрона, оглядел просторную каюту и уставился на дверь:

– Что? Прямо сейчас? Кого это?

– Нет, не сей же час, а дней через тридцать или сорок. Пока точно неизвестно, кто именно к нам пожалует. Но он ваш соплеменник, Циллер. С Чела. Челгрианин.

Лицо Циллера представляло собой шерстистый купол с двумя крупными черными глазами – почти идеальными полукругами тьмы над серовато-розовой бесшерстной носовой областью и большим хватким ртом. На лице сейчас возникло совершенно неизвестное Кабе выражение; впрочем, посол был знаком с челгрианином не очень близко и менее года.

– Он едет сюда? – спросил Циллер.

Голос его был… ледяным, – вот правильное слово, решил Кабе.

– Да. На это самое орбиталище. Возможно даже, на эту Плиту.

– Каста? – дернув ртом, резко, с отвращением осведомился Циллер.

– Один из… Тактичных? Возможно, Наделенный, – поспешно прибавил Терсоно.

Ну конечно. Их кастовая система. Отчасти из-за нее Циллер живет здесь, а не там.

Циллер, уставившись на трубку, выдул клуб дыма и пробормотал:

– Возможно, Наделенный… Надо же, какая честь. Надеюсь, вам удастся безукоризненно следовать этикету. Начните практиковаться немедленно.

– Предполагается, что гость прибудет с целью повидать вас. – Автономник Культуры, с легкостью повернувшись в паутинном кресле, простер манипуляторное поле и опустил золотистые парчовые шторы на окнах, скрыв темный канал и заснеженные причалы.

Поморщившись, Циллер постучал по дну трубочной чашечки:

– Правда? Вот незадача. А я как раз собирался в путешествие. В космический круиз. Далеко отсюда. На полгода, а то и на дольше. В общем, дело решенное. Прошу вас, передайте мои искренние извинения самодовольному дипломату или напыщенному аристократу, которого сюда пришлют. Эту причину наверняка сочтут уважительной.

– Вряд ли, – негромко заметил дрон.

– Я пошутил. Но насчет круиза сказал вполне серьезно.

– Циллер, с вами хотят встретиться, – тихо проговорил дрон. – Даже если вы отчалите в круиз, вас настигнут и устроят встречу на борту корабля.

– И вы, разумеется, не станете их останавливать.

– А по какому праву?

Циллер пососал трубку:

– Им хочется, чтобы я вернулся, что ли?

Аураполе дрона обрело цвет вороненой стали, что выражало озадаченность.

– Мы не знаем.

– Правда?

– Композитор Циллер, я с вами совершенно откровенен.

– Да неужели? А если серьезно, зачем еще им сюда кого-то посылать?

– Поводов много, друг мой, но они не особенно правдоподобны. Говорю же, мы не знаем зачем. Однако чисто гипотетически я бы с вами согласился: скорее всего, основная цель предстоящего визита – уговорить вас вернуться на Чел.

Циллер грыз трубку. Кабе задумался, не переломится ли мундштук.

– Возвращаться я не намерен, и вы меня не заставите.

– Дорогой мой Циллер, об этом и речи быть не может, – сказал автономник. – Даже если посланнику этого захочется, решение остается за вами. Вы наш почетный и уважаемый гость. И по определению, насколько вообще имеет смысл вдаваться в подобные формальности, гражданин Культуры. Ваши многочисленные поклонники, среди которых и моя скромная персона, давно уже присвоили бы вам гражданство за выдающиеся заслуги, не испытывай они опасений, что вы сочтете это верхом бесцеремонности.

Циллер задумчиво кивнул. Кабе стало любопытно, естественный это для челгрианина жест или приобретенный, заученный.

– Вы мне льстите, – сказал Циллер. У Кабе возникло впечатление, что он искренне пытается проявить учтивость. – Но я все еще челгрианин. Я не вполне натурализовался.

– Конечно. Ваше присутствие само по себе достаточно. Объявлять это место вашим домом было бы…

– Излишеством, – язвительно вставил Циллер.

Аураполе дрона на миг обрело грязно-кремовый оттенок замешательства – смущенного, но без особого надрыва, о чем свидетельствовали красные искорки.

Кабе хмыкнул. Дрон обернулся к нему.

– Терсоно, я не вполне уверен, зачем я здесь, но позвольте осведомиться: представляете ли вы в этом деле секцию Контакта? – спросил хомомданин.

– Да, я говорю от имени секции Контакта. И при поддержке Масакского Концентратора.

– Я не лишен друзей и почитателей, – произнес Циллер, глянув на дрона.

– Не лишены? – Аура Терсоно полыхнула кирпично-красным. – Ну, как было сказано, вы практически…

– В смысле – среди ваших Разумов, ваших кораблей, уважаемый дрон Контакта Терсоно, – холодно отозвался Циллер.

Машина качнулась в кресле. Довольно мелодраматичный жест, подумалось Кабе.

Циллер продолжил:

– Возможно, один из них согласится принять меня на борт и оказать гостеприимство в моем частном круизе. Возможно, посланнику окажется затруднительно проникнуть на такой корабль.

Аура дрона снова стала розово-лиловой. Он снова закачался в кресле.

– Что ж, попробуйте, мой дорогой Циллер. Однако это будет расценено как грубейшее оскорбление.

– А не пошли бы они…

– Ну да, но я имею в виду нас. Ужасное оскорбление с нашей стороны. Оскорбление столь тяжкое, что в этих печальных и достойных всяческого сожаления обстоятельствах…

– Ох, увольте! – Циллер отвел взгляд.

Ах да, война, подумал Кабе. И ответственность за нее. Для Контакта это весьма щекотливая тема.

Дрон, затуманившись лилово-розовым, на миг умолк. Кабе чуть сдвинулся на подушках.

– Дело в том, – продолжил Терсоно, – что даже самые своенравные и, гм, самобытные корабли вправе отклонить просьбу подобного рода. Фактически я в значительной степени уверен, что вам откажут.

Циллер снова погрыз мундштук погасшей трубки:

– Значит, Контакт уже все устроил?

Терсоно снова качнулся:

– Ну, скажем так – всем ясно, откуда ветер дует.

– Допустим. Это при условии, что ваши корабельные Разумы не лгут.

– Что вы, они никогда не лгут. Они лицемерят, умалчивают, лукавят, увиливают, смущают и запутывают, отвлекают, заморачивают, умышленно искажают сведения или неверно их истолковывают, весьма довольные собой, и весьма умело создают совершенно недвусмысленное впечатление, что придерживаются одного курса, хотя в действительности избирают совсем другой. Но лгать они не способны, даже не надейтесь.

Кабе невольно восхитился сверлящим взглядом Циллера, радуясь, что крупные темные глаза композитора устремлены не на него. Впрочем, корпусу дрона они повредить не могли.

– Ясно, – сказал Циллер. – Что ж, предположим, я останусь здесь. Запрусь у себя в апартаментах.

– Безусловно, это ваше право. Хотя это не очень вежливо.

– Еще бы. Но раз иного выбора нет, то не ждите от меня ни приветствий, ни даже элементарной вежливости, – заявил Циллер, разглядывая трубку.

– Поэтому я и пригласил Кабе. – Дрон повернулся к хомомданину. – Мы будем вам чрезвычайно признательны, если вы согласитесь принять нашего гостя или гостью из расы челгриан. Нам с вами придется по возможности сыграть роль радушных хозяев, разумеется не без некоторой помощи Концентратора, если вас это устроит. Пока неизвестно, сколько времени придется тратить ежедневно и как долго продлится визит, но, если он окажется продолжительным, мы предпримем соответствующие меры. – Корпус машины чуть наклонился к подлокотнику кресла. – Вы согласны? Безусловно, это весьма обременительная просьба, немедленного ответа мы не ожидаем; поразмыслите хорошенько, запросите дополнительную информацию. И знайте, вы окажете нам огромную услугу, ведь в данном случае несговорчивость композитора Циллера вполне понятна.

Кабе откинулся на подушки и поморгал.

– Ответ я вам дам незамедлительно. Рад буду помочь, – произнес он и посмотрел на композитора. – Разумеется, мне бы не хотелось расстраивать Махрая Циллера…

– Вы меня ничуть не расстроите, – сказал Циллер. – Отвлекая на себя этот мешок желчи, вы окажете мне услугу.

Дрон издал звук, подобный вздоху, едва заметно приподнялся в кресле и опустился снова:

– Что ж… это вполне приемлемо. Кабе, давайте завтра еще поговорим. В ближайшие дни вас необходимо ввести в курс дела. Ничего особо напряжного, но с учетом печальных обстоятельств наших недавних взаимоотношений с челгрианами, разумеется, не хотелось бы невольно оскорбить нашего гостя из-за незнания челгрианских обычаев.

Циллер издевательски фыркнул.

– Да-да, понимаю, – сказал Кабе дрону Терсоно и распростер три свои руки. – Я целиком и полностью в вашем распоряжении.

– А мы вам чрезвычайно благодарны. – Машина взмыла в воздух. – Ох, я вас задержал своей болтовней. Мы пропустили небольшую речь аватара Концентратора и, если не поторопимся, пропустим и главное, э-э, хотя и грустное, событие вечера.

– Что, уже пора? – Кабе тоже поднялся.

Циллер закрыл трубку крышечкой, сунул в карман жилета и спрыгнул на пол со стола. Все трое вернулись в бальную залу. Светильники погасили, купол крыши со скрипом откатывался, открывая небосвод: тонкие клочья облаков, множество звезд и яркая нить дальней стороны орбиталища. На небольшой сцене в дальнем конце зала стоял, склонив голову, сереброкожий худощавый аватар Концентратора. Холодный воздух ворвался в зал, обдувая людей и прочих гостей. Все, кроме аватара, глядели в небо. Кабе задумался, в скольких еще местах по городу, Плите и всей этой стороне огромного миробраслета происходят подобные сцены.

Кабе запрокинул массивную голову и тоже уставился в небо. Он примерно знал, куда смотреть, – вот уже дней пятьдесят Концентратор Масака вежливо напоминал об этом всем и каждому.

Молчание.

Затем послышались перешептывания, в разных местах просторной залы запищали личные терминалы.

В небесах вспыхнула новая звезда. Сначала лишь намек, искорка, потом крохотная светящаяся точка стала разрастаться, набирать яркость, будто повернули регулятор притушенной лампы. Поток излучения новоявленного светила смёл робкое мерцание звезд. За несколько мгновений звезда набрала яркость и стабилизировалась; ровный голубоватый свет соперничал с сиянием полосы Плит на дальней стороне Масака.

Раздались сдавленные вздохи, кто-то вскрикнул.

– О горе… – тихо произнесла какая-то женщина.

Кто-то всхлипнул.

– Не особо-то и красиво, – пробормотал Циллер так тихо, что, видимо, услышали только Кабе с автономником.

Еще несколько минут все наблюдали за звездой.

– Благодарю вас, – наконец произнес сереброкожий аватар в темном одеянии; как все аватары, говорил он негромко, но глубокий звучный голос разносился по всей зале.

Сойдя со сцены, аватар вышел из залы к пристани.

– Ух ты, настоящий, – заметил Циллер. – А я думал, проекция. – Он покосился на Терсоно, позволившего себе налиться бледно-аквамариновым светом притворной скромности.

Купол крыши разворачивался над залой, и палуба под тремя ногами Кабе подрагивала, словно двигатели древней барки заработали снова. Освещение включалось постепенно, так что сияние новоявленной звезды сочилось сперва между половинками смыкавшегося купола, а потом через стекло сомкнутой крыши. Впрочем, даже в сумрачной зале света хватало.

Кабе подумал, что гости похожи на призраки. Многие продолжали смотреть на звезду. Некоторые вышли на палубу. Парочки и группы гостей держались вместе, одиночки искали утешения друг у друга. Хомомданин не ожидал, что событие так повлияет на людей. Он почти уверился, что оно будет встречено смехом. Я по-прежнему плохо их знаю, подумал он. Даже спустя столько времени.

– Жуть, – сказал Циллер, подобравшись. – Пойду-ка я домой. Дел невпроворот. Хотя особого вдохновения ваши новости не внушают.

– Кстати, композитор Циллер, вы уж простите бесцеремонное любопытство дрона-невежи, – сказал Терсоно. – А над чем вы сейчас работаете? Вы уже давно не публиковались, но, судя по всему, чем-то заняты.

Циллер широко улыбнулся:

– Если честно, у меня заказ.

– Правда? – Аура дрона сверкнула радугой удивления. – А от кого?

Взгляд челгрианина метнулся к сцене, где еще недавно стоял аватар.

– Всему свое время, Терсоно, – сказал Циллер. – Вещь объемная, но до первого исполнения еще далеко.

– Ах, как все загадочно!

Циллер потянулся, отставив назад длинную мохнатую лапу, напрягся, потом расслабился и посмотрел на Кабе:

– Да, и если я не вернусь к работе, то не завершу ее к сроку. – Он обернулся к Терсоно. – Вы сообщите мне о продвижении этого проклятого посланника?

– Вы получите полный доступ ко всему, что нам будет о нем известно.

– Хорошо. Спокойной ночи, Терсоно, – сказал челгрианин и кивнул Кабе. – И вам спокойной ночи, господин посол.

Кабе отвесил поклон, дрон чуть опустился к палубе, и Циллер бесшумно ускользнул через поредевшую толпу.

Кабе поднял взгляд к новой звезде и задумался.

С небес струился ровный свет восьмисоттрехлетней давности.

Свет древних ошибок, подумал Кабе. Это выражение употребил Циллер в сегодняшнем утреннем интервью: «Сегодня вечером вы будете танцевать под светом древних ошибок!»

Вот только никто не танцевал.

Это была одна из последних великих битв Идиранской войны – одна из самых жестоких, самых безудержных, поскольку идиране не останавливались ни перед чем, рискуя навлечь на себя осуждение тех, кого все еще считали друзьями и союзниками, и предприняли ряд отчаянных, разрушительных и яростных попыток переломить ход конфликта, результат которого с каждым днем становился все более предсказуемым. За почти пятьдесят лет военных действий были уничтожены всего (если так уместно выразиться в данном контексте) шесть звезд, а в битве за отросток галактического рукава, длившейся менее ста дней, погибли два светила из этих шести: Портиция и Джунце претерпели индуцированный взрыв.

Сражение получило название Битвы Новых-Близнецов; две звезды вспыхнули, подобно сверхновым. Планетные системы этих солнц не были безжизненными. Взрыв уничтожил и миры, и целые биосферы. Двойной катаклизм привел к страданиям (впрочем, недолгим) и гибели миллиардов разумных существ.

Безусловно, идиране были непосредственными виновниками катастроф, повлекших миллиарды смертей. Именно чудовищное оружие идиран, а не Культуры спровоцировало коллапс сначала одного, а затем другого светила. В принципе, Культура вполне могла этого не допустить. Несколько раз перед сражением идиране запрашивали перемирия, но Культура настаивала на безоговорочной капитуляции, поэтому война вспыхнула с новой силой и звезды погибли.

Война закончилась давно, почти восемьсот лет назад. Жизнь шла своим чередом. В реальном пространстве свет все эти века проходил расстояние, разделяющее миры, и по релятивистским меркам звезды взорвались только сейчас. Только сейчас погибли миллиарды, а световой фронт, продолжая расширяться, прокатился через систему Масака.

У Разума, исполнявшего на Масаке роль Орбитального Концентратора, имелись свои причины отметить годовщину Битвы Новых-Близнецов. Он принес жителям свои извинения, заявив, что промежуток времени между вспышками первой и второй новых проведет в своего рода трауре, хотя и не отвлекаясь от исполнения повседневных обязанностей. Он намекнул также, что ближе к завершению указанного срока произойдет еще одно необычное событие, однако не объяснил, какую именно форму оно примет.

Теперь Кабе предположил, что знает ответ. Он поймал себя на том, что невольно косится вслед уходящему Циллеру, точно так же как ранее челгрианин невольно взглянул на сцену, когда его спросили, кто заказчик новой работы.

Всему свое время, подумал Кабе. Что ж, Циллер так и сказал.

Сегодня вечером Концентратор желал лишь, чтобы все жители орбиталища подняли взоры к небесам и, узрев внезапную безмолвную вспышку, хотя бы на миг задумались, а еще лучше – поразмыслили бы хорошенько. Кабе отчасти ожидал, что к просьбе аватара не прислушаются, что все продолжат свои обычные занятия, то есть беспечные развлечения. Однако же, по крайней мере здесь, на барке, желание Концентратора сбылось.

– Все это очень грустно, – молвил рядом с Кабе автономник Э. Х. Терсоно, издав подобие вздоха. Кабе предположил, что этим звуком дрон желает подчеркнуть искренность.

– И в то же время полезно для всех нас, – согласился Кабе.

Его предки были наставниками идиран и на ранних этапах древней войны сражались на их стороне. Бремя вины и ответственности за случившееся тяготило Хомомду не меньше, чем Культуру.

– Мы пытаемся делать выводы, – тихо произнес Терсоно, – но все же совершаем ошибки.

Дрон имел в виду Чел, челгриан и Войну Каст. Кабе повернулся и взглянул на автономника. В зале, освещенном ровным призрачным светом, люди потянулись к выходу.

– Всегда можно ничего не предпринимать, Терсоно, – сообщил хомомданин машине. – Но, как правило, впоследствии об этом тоже жалеют.

Временами я слишком сладкоречив, подумал Кабе. Говорю то, что от меня хотят услышать.

Дрон качнулся назад, подав тем самым знак, что смотрит на хомомданина, но промолчал.

2. Зимняя буря

Корпус погибшего корабля круто изгибался со всех сторон, скругляясь и широкой дугой нависая над головой. В самую середину участка, ставшего потолком, вмонтировали светильники прямо над странным, будто застекленным полом; блики отражений плясали на поверхности, подернутой стеклянистыми завитками, и на торчащих над ней обломках искореженного бортового оборудования, не поддающегося идентификации.

Квилан безуспешно пытался занять такое положение, которое позволило бы определить, на чем именно он стоит, но вскоре отключил питание ранца и опустился на поверхность. Даже под ботинками скафандра пол производил ощущение стеклянного. Корпусу придали вращение, создав около четверти нормальной силы тяжести. Квилан, коснувшись застежек объемистого заплечного рюкзака, огляделся и посмотрел вверх.

Изнутри корабль был почти не поврежден. Вмятины и дыры, круглые или овальные, но все – вполне симметричные, гладкие, словно часть дизайна; корпус не пробит насквозь, разрывы не зазубренные, без заусенцев по краям. Единственное отверстие, ведущее наружу, располагалось на носу корабля, в семидесяти метрах от места, где остановился Квилан, более или менее по центру пола, вогнутого, как черпак. Дыру двухметровой ширины прорезали в корпусе несколько недель назад, чтобы открыть доступ на борт недавно обнаруженного и просканированного корабля. Через нее Квилан и попал сюда.

На внутренней стороне корпуса виднелись какие-то обесцвеченные – похоже, поврежденные – участки, рядом с недавно установленными источниками света болтались оборванные провода и торчали обломки труб. Квилан мельком задумался, для чего здесь вообще понадобился свет. Из корпуса откачали воздух, открыли его космосу; без скафандра полной защиты сюда не проникнуть, а такие скафандры всегда оснащались сенсорным оборудованием, исключавшим потребность в искусственном освещении. Он снова поглядел на пол. Может, техники суеверны или мнительны. Свет немного смягчал зловещее впечатление, изгонял призраков.

Квилан понимал, какой ужас внушают чувствительным натурам места, в которых приходится полагаться лишь на усиленные сенсорные системы, оснащенные внутренними источниками излучения. Да, они нашли бóльшую часть того, что искали; миссия оправдала себя, спасено около тысячи душ. А вот его надежды не оправдались. Он снова огляделся. Похоже, уже демонтировали все сенсоры и аппаратуру слежения, использованную для осмотра разрушенного каперского судна «Зимняя буря».

Под подошвами ботинок вздрогнул пол. Квилан скосил глаза: нос корабля, отделенный ранее, устанавливали на место. Корабль мертвецов снова запечатан. Наконец-то.

– Изоляция восстановлена, – сообщил голос в его голове; машина в рюкзаке слабо завибрировала. – Устройство докладывает, что близость систем скафандра мешает работе его инструментов. Тебе придется отключить комм. Оно просит снять рюкзак.

– Мы сохраним возможность переговариваться?

– Мы с тобой – да, сможем. И оно со мной – тоже.

– Хорошо, – сказал он, отстегивая рюкзак. – Свет не мешает?

– Свет как свет, ничего особенного.

– А куда… – начал он, но тут внезапно полегчавший рюкзак рванулся из рук.

– Оно напоминает, что у него свой источник двигательной энергии, – проинформировал голос в его голове.

– А, ну да, конечно. Только пусть работает быстрее, ладно? Объясните, что время поджимает, что поблизости военный корабль Культуры, вот-вот к нам подойдет…

– Майор, по-твоему, это на него подействует?

– Не знаю. Да, и пусть тщательно все осмотрит.

– Квилан, дрон выполнит свою задачу, но, если ты настаиваешь, я…

– Нет. Нет, извините. Извините. Не надо.

– Послушай, Квилан, я понимаю, тебе нелегко. Я дам тебе возможность побыть одному, договорились?

– Да, спасибо.

Голос Гюйлера отключился, будто пропал слабый шорох, еле различимый на грани слышимости.

Квилан следил за флотским автономником. Непримечательная с виду серебристо-серая машина напоминала рюкзак древнего космического скафандра. Дрон плавно скользил над почти плоским полом, держась приблизительно в метре от поверхности и направляясь к ближайшему, носовому, концу палубы для начала регулярного сканирования.

Не стоит ни на что надеяться, думал Квилан. Шансы пренебрежимо малы. Какое чудо, что здесь хоть что-то нашли, что во второй раз спасли эти души от гибели. Просить о большем… бессмысленно, но вполне естественно и объяснимо.

Какое разумное существо, не лишенное чувств, поступит иначе? Мы всегда стремимся к большему, размышлял Квилан, всегда принимаем прежние успехи как данность, полагаем их стартовой площадкой на пути к новым триумфам. Но Вселенная не печется о наших интересах, и усомниться в этом – пускай даже на миг – пагубная, тщеславная ошибка.

Надежда, которую питал Квилан вопреки здравому смыслу, вопреки статистической вероятности и в этом смысле вопреки самой Вселенной, была вполне объяснима, но совершенно напрасна. Его животная часть отчаянно надеялась на то, что высший мозг признавал невозможным. Это чувство пронзало Квилана насквозь, сминало волнами страданий; химическая простота желаний примитивного мозга восставала против ненавистной реальности, воспринимаемой и интерпретируемой сознанием. Противники не желали ни сдаваться, ни отступать. Разум превратился в поле боя.

Что бы там ни говорили, подумал Квилан, Гюйлер наверняка ощущает отзвуки этой битвы.

– Все тесты подтверждают, что конструкт полностью восстановлен. Все проверки на предмет ошибок дали удовлетворительные результаты. Конструкт полностью доступен общению и загрузке, – произнес в голове Квилана голос сестры-техника, куда более механический, чем голос машин.

Квилан открыл глаза, поморгал, едва различая краем глаза гарнитуру, которой его снабдили. Он лежал на твердом, но удобном наклонном ложе в лазарете «Благодеяния» храмового корабля ордена странствующих сестер. Вокруг тянулись стойки блестящего, безупречно чистого медицинского оборудования, а дальше, рядом с запятнанным, покореженным предметом размерами примерно с переносной холодильник, стояла сестра-техник, молодая, серьезная, с темно-коричневой шерстью и частично выбритой головой.

– Приступаю к загрузке, – продолжила она. – Желаете пообщаться незамедлительно?

– Да.

– Минуточку.

– Погодите, а что оно… что он ощутит?

– Осознание. Способность видеть путем видеотрансляции, подъюстированной под человеческие органы чувств. – Она коснулась тонкого хлыста, выступавшего из ее гарнитуры. – Способность слышать ваш голос. Продолжаем?

– Да.

Раздалось едва уловимое шипение, и сонный, глубокий мужской голос проговорил:

– …Семь, восемь… девять… Кто это? Что? Где это? Что… что происходит?

Дремотная расслабленность первых слов последовательно сменилась сначала заполошной настороженностью, а затем – внезапным приливом самообладания. Квилан не ожидал, что голос прозвучит так молодо. Впрочем, имитировать прежний голос нужды не было.

– Шолан Хадеш Гюйлер, – спокойно ответил Квилан. – Добро пожаловать обратно.

– Кто это? Я не могу пошевельнуться. – В голосе сквозила тревога и неуверенность. – Это не… Это не Вовне. Это…

– Я майор Призванный-к-Оружию-из-Наделенных Квилан Четвертый Итиревейнский. Увы, двигаться вы пока не можете, но, прошу вас, не волнуйтесь; ваш личностный конструкт в настоящее время находится в субстрате, служившем вам исходным вместилищем в Кравинирском Военно-технологическом институте на Аорме. Сейчас этот субстрат перенесен на борт храмового судна «Благодеяние». Корабль на орбите вокруг луны мира под названием Решреф-Четыре, в созвездии Лука, вместе с руинами звездного крейсера «Зимняя буря».

– Ах вот оно что. Значит, вы майор. А я адмирал-генерал. Я старше вас по званию.

Теперь в голосе не осталось и намека на потерю самообладания. Он был глубоким, резким и четким, привыкшим отдавать приказы.

– На момент смерти, безусловно, ваш ранг был выше моего нынешнего, командир.

Сестра-техник что-то подъюстировала на консоли.

– Чьи это руки? Похожи на женские.

– Это руки сестры-техника, которая с нами работает. Вы смотрите через ее гарнитуру.

– Она меня слышит?

– Нет.

– Попроси ее снять гарнитуру и показаться мне.

– Вы…

– Майор, сделай одолжение, а?

Сестра-техник, с невольным вздохом подумал Квилан и попросил ее исполнить желание Гюйлера. Она раздраженно повиновалась.

– Кислая она какая-то. Ох, зря я это. Так что происходит, майор? Что я здесь делаю?

– Много чего происходит, командир. Чуть позже вас введут в курс исторических событий.

– Какая сейчас дата?

– Девятый день весны три тысячи четыреста пятьдесят пятого.

– Всего восемьдесят шесть лет? А я думал, больше. Итак, майор, зачем меня воскресили?

– К сожалению, командир, этого я и сам не знаю.

– В таком случае, майор, немедленно свяжите меня с тем, кто знает.

– У нас была война.

– Война? С кем?

– Междоусобная. Гражданская война.

– Между кастами?

– Да.

– Я так и знал. Значит, меня призвали из резерва? Вам и мертвые теперь понадобились?

– Нет, война уже закончилась. У нас снова мир, хотя грядут перемены. В ходе военных действий была предпринята попытка спасти вас и других отправленных на Хранение из субстрата в Военно-технологическом институте. Я тоже принимал в этом участие. Попытка увенчалась частичным успехом, но до недавнего времени мы об этом не подозревали.

– Итак, меня возвращают к жизни, чтобы я полюбовался дивным новым порядком? Перековался? Был предан суду за грехи прошлого? Зачем?

– Наше начальство полагает, что вы принесете неоценимую помощь миссии, предстоящей нам обоим.

– Нам обоим? Хм. Что за миссия, майор?

– Пока я не могу вам о ней рассказать.

– Кукловоду не пристало такое вопиющее невежество, майор.

– Прошу прощения, командир. Похоже, мое нынешнее невежество – предохранительная мера. Но рискну предположить, что наибольший интерес представляют ваши знания Культуры.

– При жизни мое ви`дение Культуры сделало меня политическим отщепенцем; по этой причине, в числе прочих, я принял предложение уйти на Хранение на Аорме, а не умереть и отправиться на небеса или продолжать биться головой об стену в разведке Комитета начальников штабов. Неужели высшее командование склонилось к моей точке зрения?

– Возможно, командир. Как бы то ни было, ваши знания Культуры могут оказаться полезны.

– Даже если они устарели на восемь с половиной десятилетий?

Квилан помедлил, затем передал мысль, которая вызревала в его сознании несколько дней с момента находки субстрата:

– Командир, ваше спасение и моя подготовка к миссии потребовали значительных усилий, физических и умственных. Хочется верить, что эти усилия были не напрасны.

Помолчав, Гюйлер спросил:

– В институтской машине еще около пяти сотен таких, как я. Их тоже оживили?

– По окончательным данным там около тысячи. Все извлечены оттуда, но пока оживили только вас.

– Отлично. Что ж, майор, докладывай, что тебе известно о задании.

– Мне известно лишь то, что называют легендой, командир. О подлинной цели миссии меня принудили забыть.

– Почему?

– В целях безопасности, командир. Вас ознакомят с деталями, и вы их не забудете. Я же буду вспоминать их постепенно, но, если что-то пойдет не так, вы меня подстрахуете.

– Есть опасения, что твои мысли прочитают, майор?

– Наверное, командир.

– Хотя, конечно же, Культура этого не делает.

– Так утверждают.

– Дополнительная мера предосторожности, э? Похоже, действительно важная миссия. Однако если ты помнишь о своем статусе тайного агента, то…

– Мне гарантировали, что через пару дней я даже об этом забуду.

– Гм, очень любопытно. Итак, что у тебя за легенда?

– Меня отправляют с культурной дипломатической миссией на один из миров Культуры.

– Культурная культурная миссия, ха!

– В каком-то смысле, командир.

– Тьфу, дурацкая солдатская шутка, сынок. Расслабь свой замороженный сфинктер, а?

– Простите, командир, но мне требуется ваше согласие как на участие в самой миссии, так и на перенос в другой субстрат внутри меня. Этот процесс займет некоторое время.

– У тебя внутри еще одна машина?

– Да. Устройство в черепе, спроектированное под обычную душехранительницу, способное вместить и вашу личность.

– Непохоже, что у тебя такая вместительная башка, майор.

– Устройство не превосходит размером мизинец, командир.

– А как насчет твоей душехранительницы?

– Это устройство служит и моей душехранительницей, командир.

– Надо же, такое сложное устройство в таком маленьком объеме?

– Да, командир. Сейчас не время вдаваться в технические подробности.

– Майор, поверь старому солдату на слово: война вообще и секретные спецоперации в частности целиком и полностью зависят от технических подробностей. К тому же, сынок, ты меня торопишь. У тебя преимущество: ты здесь всем командуешь, а я устарел на восемьдесят шесть лет. Даже не знаю, правда ли все то, что ты мне наговорил. Все это крайне подозрительно. И еще этот перенос внутрь тебя… Значит, мне даже проклятое тело не вернут?

– Простите, но времени на подробный инструктаж у нас нет. Мы вас едва не потеряли. Даже дважды, в определенном смысле. Решение о миссии было принято еще до того, как выяснилось, что ваш субстрат уцелел. Да, ваше сознание полностью мигрирует в субстрат внутри моего тела. Вы получите доступ ко всем моим органам чувств, мы сможем общаться, хотя контроль над моим телом вы получите лишь в том случае, если я впаду в глубокое бессознательное состояние или если мой мозг погибнет. Мне известна лишь одна техническая подробность: устройство представляет собой нанокристаллическую пеноматрицу, сочлененную с моим мозгом.