Текст книги "Смотри в лицо ветру"

Но тут вдали снова сверкнули зелено-голубые крылья; примерно в километре от аэролета Фели снова взмыла в небо, а потом исчезла за живой изгородью лиственных полотнищ.

– А ведь это ангельское создание не бессмертно, – сказал Циллер.

– Верно, – ответил Кабе; oн не вполне понимал, что такое «ангельское создание», но счел невежливым просить объяснений у Циллера или Концентратора. – Резервной копии у нее нет.

Фели Витрув, как и почти половина ветрокрылов, не создала копии своего умослепка; если эти люди врежутся в землю, то погибнут раз и навсегда. Это чрезвычайно беспокоило Кабе.

– Они называют себя Одноразовыми, – добавил он.

Помолчав, Циллер заметил:

– Странно, что они применяют к себе эпитет, который в чужих устах прозвучал бы оскорблением. – По бортам аэролета скользнули оранжево-желтые блики. – У челгриан есть такая каста, Невидимые.

– Да, знаю.

Циллер взглянул на Кабе:

– Как там продвигается ваш экспресс-курс?

– Вполне успешно. Впрочем, прошло всего четыре дня, мне надо было закончить свои дела. Но начало положено.

– Ох, не завидую я вам. Я бы принес извинения от лица всех моих соплеменников, вот только это будет чересчур, ведь все мое творчество – сплошное покаянное извинение.

– Ну что вы! – Кабе замялся: такой стыд за соотечественников выглядел несколько… постыдным.

– По сравнению с челгрианами ветрокрылы – наивные чудаки. – Циллер, мотнув головой в сторону парящих в небе фигурок, поудобнее устроился на сиденье и выудил из жилетного кармана трубку. – Давайте просто полюбуемся рассветом.

– Да, – сказал Кабе. – Да, конечно.

Отсюда открывался прекрасный обзор сотен километров Плиты Фреттль. Медленно восходящее Лацелере, светило системы, постепенно набирало яркость и желтело, озаряя воздушные купола на дальней, в направлении против вращения, стороне; сияние не позволяло различить рельеф затененных земель. Тульерские горы, облаченные в снеговые мантии, высились в направлении по вращению, где, сверкая в солнечных лучах, будто яркий бисерный браслет, переливалась в небесах разграничительная полоса Плит – поначалу дымчато-размытая, затем четко очерченная и утончающаяся. Справа от оси дрожало марево над саванной, а слева в голубой дали едва виднелись холмы и край широкой дельты Великой Реки Масака, впадавшей во Фреттльское море.

– Я не слишком дразню людей? – спросил Циллер, затянулся и сдвинул брови, глядя на трубку.

– По-моему, им это нравится, – сказал Кабе.

– Нравится? Правда? – разочарованно протянул Циллер.

– Мы помогаем им разобраться в себе. Это им и нравится.

– Разобраться в себе? И это все?

– Полагаю, мы здесь не только для этого, а уж вы – тем более. Они вымеряют себя по стандартам иных рас. Мы служим людям своего рода пробным камнем.

– Ага, как домашние любимцы у челгриан из высших каст. Незавидная участь.

– Нет, Циллер, вы – особенный. Вас именуют композитором Циллером; так больше никого не называют. Культура и, в частности, Концентратор и обитатели Масака чрезвычайно гордятся тем, что вы избрали своим новым домом именно это орбиталище. По-моему, это очевидно.

– Ага, очевидно, – пробормотал Циллер, посасывая нераскуренную трубку и глядя на равнины.

– Вы – местная знаменитость.

– Я – трофей.

– Отчасти, но к вам относятся крайне уважительно.

– У них есть свои композиторы. – Циллер сосредоточенно стал набивать и утрамбовывать курительную смесь в чашечке трубки. – И любая машина, любой Разум, с легкостью обставит всех этих композиторов.

– Но это был бы обман, – напомнил Кабе.

Челгрианин дернул плечом и хмыкнул – скорее всего, насмешливо.

– Вот-вот, и мне не позволяют обмануть посланника. – Он резко вскинул голову и посмотрел на хомомданина. – Кстати, о нем новостей нет?

Концентратор Масака уже уведомил Кабе, что Циллер по-прежнему отказывается от встречи с посланником челгриан.

– За посланником отправлен корабль, – сказал Кабе. – Ну, для начала. А потом у челгриан внезапно поменялись планы.

– Почему?

– Пока неизвестно. Договаривались об одном, а челгриане все переиграли. – Кабе помолчал. – Из-за какого-то погибшего корабля.

– Что еще за корабль?

– А… гм, давайте спросим у Концентратора. Концентратор? – Кабе смущенно коснулся кольца в носу.

– Концентратор слушает, Кабе. Чем могу помочь?

– Челгрианского посланника забирают с какого-то погибшего корабля?

– Да.

– А подробности известны?

– Корабль – каперское судно, зафрахтованное лоялистами из клана Итиревейн, пропало без вести в самом конце Войны Каст. Несколько недель назад искореженный корпус обнаружили у звезды Решреф. Корабль назывался «Зимняя буря».

Кабе покосился на Циллера, тоже подключенного к разговору.

– В первый раз слышу, – пожал плечами челгрианин.

– Имеются ли еще какие-нибудь сведения о личности посланника? – спросил Кабе.

– Немного. Имя пока неизвестно, но он, скорее всего, был или до сих пор остается офицером высокого ранга, принявшим монашеский обет.

Циллер фыркнул и мрачно осведомился:

– Каста?

– Предположительно, посланник – из Наделенных Итиревейнского дома. Напоминаю, что все это – неподтвержденные сведения. Чел не слишком охотно делится информацией.

– Подумать только, – сказал Циллер, глядя, как за кормой аэролета восходит желтовато-белое светило.

– Когда прибывает посланник? – спросил Кабе.

– Примерно через тридцать семь дней.

– Ясно. Спасибо.

– Пожалуйста. Мы с дроном Терсоно с вами еще поговорим, Кабе. А пока всего хорошего, друзья.

Циллер что-то досыпал в чашечку трубки.

– А кастовый статус имеет значение? – спросил Кабе.

– Вряд ли, – сказал Циллер. – Мне все равно, кого или что сюда пришлют. Я с ними говорить не хочу. Однако очевидно, что, посылая представителя военной правящей клики, который по совместительству еще и подался в святоши, они не особо утруждают себя попытками снискать мое расположение. Не знаю, принять это за оскорбление или знак уважения.

– Возможно, посланник высоко ценит вашу музыку.

– Да, – сказал Циллер, раскуривая трубку. – Возможно, он еще и служит профессором музыкологии в одном из самых престижных университетов. – Из трубки вылетел клуб дыма.

– Циллер, – проговорил Кабе, – позвольте вас кое о чем спросить.

Челгрианин взглянул на него.

Хомомданин продолжил:

– Заказ, над которым вы сейчас работаете, получен от Концентратора и предназначен для финальной церемонии Новых-Близнецов? – Он невольно взглянул на яркую точку – новую Портицию.

Медленно усмехнувшись, Циллер спросил:

– Это останется между нами?

– Разумеется. Даю слово.

– Что ж, подтверждаю ваше предположение, – сказал Циллер. – Я пишу симфонию – своего рода размышления об ужасах войны и восхваление установившегося прочного мира – ну, за исключением ряда незначительных стычек. Концентратор желает таким образом отметить завершение траура. Симфонию исполнят сразу после заката в день вспышки второй новой. Если я буду дирижировать с обычным профессионализмом, то свет новой достигнет Масака в начале финальной ноты. – В голосе Циллера проступило облегчение. – Концентратор намерен устроить на премьере какое-то световое шоу. Мне этого очень не хочется, но поживем – увидим.

Кабе решил, что его догадка обрадовала челгрианина, давая ему возможность поговорить о своем творении.

– Великолепно! – с неподдельным восторгом воскликнул хомомданин, ведь симфония станет первым значительным произведением, написанным Циллером в изгнании. Многие, в том числе Кабе, тревожились, что композитору больше не удастся создать воистину монументальных произведений, сравнимых с прежними шедеврами, снискавшими ему славу. – С нетерпением буду ее ждать. Она закончена?

– Почти. Я занят финальной отделкой. – Челгрианин поднял глаза к огоньку новой Портиции. – Мне хорошо работается, – добавил он задумчиво, – отличный материал. Можно сказать, нажористый. – Он без всякой теплоты улыбнулся Кабе. – Даже катастрофы других Вовлеченных каким-то образом выводят на совершенно иной уровень элегантности и утонченности, нежели челгрианские. Мерзкие злодеяния моих соплеменников весьма эффектны в отношении количества смерти и страданий, но в остальном скучны и тривиальны. Могли бы подкинуть материал получше.

Помолчав, Кабе произнес:

– Жалко, что вы так ненавидите соотечественников.

– Да, – согласился Циллер, глядя вдаль, на Великую Реку. – Но по счастью, моя ненависть служит живительным источником вдохновения.

– Я понимаю, что у вас нет шансов на возвращение, но вы должны, по крайней мере, повидаться с этим посланником.

Циллер взглянул на него:

– Зачем?

– Если вы этого не сделаете, будет похоже, что вы испугались его доводов.

– В самом деле? И какие же он выдвинет доводы?

– Наверняка заявит, что вы им нужны, – терпеливо начал Кабе.

– В качестве отбитого у Культуры трофея.

– Вряд ли к данной ситуации применимо слово «трофей». Лучше назвать вас символом. Символы важны и очень эффективны. А если в роли символа выступает личность, то символ становится управляемым. Личность способна определить жизненный путь и судьбу – не только свою, но и всего общества. В любом случае основным доводом будет то, что вашему обществу, всей вашей цивилизации необходимо примириться с ее самым знаменитым вольнодумцем, дабы обрести мир и начать процесс перестройки.

Циллер устремил на Кабе невозмутимый взгляд:

– Да, лучше вас не найти, посол.

– Не в том смысле, какой вы, очевидно, подразумеваете. Я не являюсь ни сторонником, ни противником такого аргумента, но, скорее всего, вам приведут именно этот довод. Вы и сами знаете, что пришли бы к тому же выводу, если бы все обдумали и попытались предугадать их позицию.

Циллер продолжал смотреть на хомомданина. Кабе обнаружил, что способен выдержать взор больших темных глаз, но особого удовольствия это занятие не доставляет.

– Неужели я – вольнодумец? – произнес наконец Циллер. – Я представлял себя социокультурным эмигрантом или политическим беженцем. Меня весьма настораживает подобная переклассификация.

– Их задели ваши высказывания. Как и ваши действия: сначала приезд сюда, а затем и дальнейшее пребывание здесь, особенно после того, как выяснились истинные причины войны.

– Истинными причинами войны, мой ученый хомомданский друг, являются трехтысячелетнее безжалостное притеснение, культурный империализм, экономическая эксплуатация, систематическое применение пыток, сексуальная тирания и культ наживы, закрепленный в нас почти на генетическом уровне.

– Мой дорогой Циллер, в вас говорит озлобленность и горечь. Сторонний наблюдатель не стал бы давать такую неприязненную критическую оценку новейшей истории вашей расы.

– Три тысячи лет для вас – новейшая история?

– Вы уклоняетесь от темы.

– Забавно, что вы называете три тысячи лет новейшей историей. Эта тема дискуссии гораздо интереснее, чем спор о том, какой именно степени порицания заслуживает поведение моих соплеменников, с тех пор как мы увлеклись восхитительной идеей кастовой иерархии.

Кабе вздохнул:

– Мы – долгоживущая раса, и много тысяч лет являемся частью галактического сообщества. Даже по нашим меркам три тысячи лет – немалый срок, однако с точки зрения разумных существ-космопроходцев это и впрямь новейшая история.

– Кабе, вас это беспокоит, не так ли?

– Что именно?

Челгрианин указал мундштуком за борт:

– Вас тревожит, что человеческая особь без резервной копии может упасть и разбиться, разбрызгав по скалам свои драгоценные мозги. И вам, по меньшей мере, неловко за меня, потому что я, пользуясь вашими же словами, озлоблен и ненавижу своих соплеменников.

– Верно.

– Неужели вы настолько уравновешенны, что у вас нет других поводов для беспокойства, кроме благосостояния других?

Кабе откинулся на сиденье и, поразмыслив, произнес:

– Да, похоже на то.

– Поэтому, вероятно, вы и солидарны с Культурой.

– Возможно.

– Значит, вы разделяете ее нынешнее, гм, скажем так, смятение в отношении Войны Каст?

– Боюсь, мне придется поднапрячься, чтобы охватить всеобъемлющим сочувствием тридцать один триллион граждан Культуры.

Циллер натянуто усмехнулся и посмотрел на парящий в небе край орбиталища. Яркая лента возникала из дымки по вращению орбитальной колонии, утончаясь по мере подъема в небеса; полоса земли, окруженная океанскими просторами и изломанными льдистыми контурами трансатмосферных Перемычных кряжей, пестрела зелеными, коричневыми, белыми и синими пятнами; то сужаясь, то расширяясь, тянулась она через небосклон, окаймленная краеморями и разбросанными по ним островами, хотя кое-где, особенно там, где вздымались массивы Перемычек, подходила вплотную к удерживающим стенам. На ближнем конце полосы виднелась Великая Река Масака, а дальняя сторона орбиталища сливалась в ослепительно сверкающую тонкую нить, на которой были неразличимы детали ландшафта.

Лишь наблюдателям с отменным зрением иногда удавалось, глядя на дальнюю сторону прямо над головой, вычленить из блеска крошечную черную точку – Масакский Концентратор, паривший в космосе на расстоянии полутора миллионов километров, в пустынном центре исполинского браслета суши и вод.

– Да, – сказал Циллер, – их ведь так много.

– А могло бы быть и больше. Они выбрали стабильность.

Циллер продолжал смотреть в небо.

– А знаете, что сразу после создания орбиталища нашлись те, кто отправился в кругосветное плавание по Великой Реке?

– Да. Некоторые уже пошли на второй круг. Объявили себя Путешественниками во Времени, поскольку движутся против вращения, медленней остальных объектов на орбиталище и, следовательно, претерпевают релятивистское замедление времени, хоть и с пренебрежимо малым эффектом.

Циллер кивнул, устремив вдаль большие темные глаза.

– Интересно, а есть те, кто плывет против течения?

– Есть. Такие всегда найдутся. – Кабе помолчал. – Никто из них пока не завершил путешествия вокруг орбиталища; для этого потребуется прожить очень-очень долго. Их путь труднее.

Циллер потянулся, размял срединную конечность и убрал трубку в карман.

– Наверняка. – Губы его сложились в гримасу, которую Кабе воспринимал как искреннюю улыбку. – Пожалуй, пора возвращаться в Аквиме. У меня много работы.

4. Выжженная земля

– А наши корабли для этого не годятся?

– Их суда быстрее.

– До сих пор?

– Увы, да.

– Терпеть не могу эти пересадки и смены курса. Сперва один корабль, затем второй, третий, теперь четвертый. Чувствую себя посылкой.

– Полагаете, что это завуалированное оскорбление или попытка нас задержать?

– То, что они не разрешили нам прилететь своим кораблем?

– Да.

– Нет, вряд ли. В каком-то смысле они, возможно, пытаются произвести на нас впечатление. Они утверждают, что пытаются исправить прежние ошибки и ни для кого другого не стали бы отвлекать корабли от их дел.

– И что теперь? Лучше отвлечь целых четыре корабля?

– Это следствие их организации. Первый корабль – военный. Такие суда держат поближе к Челу на случай, если снова разразится война. Этим кораблям позволено отдаляться на определенное расстояние – скажем, чтобы перевезти нас, – но они опишут петлю и дальше не улетят. Тот, на котором мы сейчас находимся, – супертранспортник, своего рода скоростной буксир. Третий, к которому мы приближаемся, – всесистемник, эдакий корабль-матка или огромный ангар. Он несет на борту другие боевые корабли, но выпустит их лишь в случае дальнейших затруднений, если размах неприятностей превысит возможности расквартированного поблизости корпуса. Всесистемник имеет право залетать еще дальше, чем боевой корабль, но от челгрианской области космоса все же удаляться не станет. Последний же корабль – старый демилитаризованный вояка, которыми они обычно пользуются для перевозок по галактике.

– По галактике… Не знаю почему, но мысль об этом шокирует меня до сих пор.

– О да. Надо признать, они проявляют трогательную заботу о нашем благополучии.

– Они уверяют, что именно к этому все время и стремятся.

– Ты им веришь, майор?

– Да, пожалуй. Однако сомневаюсь, что это оправдание в достаточной степени извиняет их поступки.

– Твоя правда.

Первые три дня путешествия они провели на борту «Пользы вредности», скоростного наступательного корабля класса «Палач». Громадное судно производило неряшливое впечатление: огромная двигательная установка громоздилась за единственным орудийным блоком и крошечной, словно бы впопыхах пристроенной жилой секцией.

– Боже, какое ж оно уродливое, – сказал Гюйлер, когда они впервые увидели корабль, отчалив с «Зимней бури» в челноке, присланном к руинам капера чернокожим аватаром в сером костюме. – И эти люди называют себя эстетствующими декадентами?

– Существует точка зрения, согласно которой они стыдятся своего оружия. Пока оно выглядит грубым, непропорциональным и неэлегантным, они как бы вправе отрицать его принадлежность себе, своей цивилизации, на худой конец – атрибутировать его себе лишь временно, поскольку во всем остальном они крайне эстетичны и утонченны.

– А может, в данном случае форма просто следует функции. Но такая теория мне в новинку. Что за университетский аспирантишка ее выдвинул?

– Возможно, Хадеш Гюйлер, вам будет приятно узнать, что в разведке ВКФ ныне сформировано целое подразделение цивилизационной металогики и профилирования.

– Так, я плохо разбираюсь в современной терминологии. Что такое металогика?

– Психофизиофилософская логика.

– А, ну да. Разумеется. Я на всякий случай уточнил.

– Это термин Культуры.

– Термин Культуры?!

– Так точно, командир.

– М-да. А что делает эта наша поганая секция металогики?

– Пытается постичь образ мышления других Вовлеченных.

– Вовлеченных?

– Тоже их термин. Он означает виды, развитые выше определенного технологического уровня, когда цивилизация выбирается в космос и обретает возможность и желание взаимодействовать с остальными.

– Ясно. Заимствование вражеской терминологии – всегда дурной знак.

Квилан покосился на аватара, сидевшего рядом. Существо неуверенно улыбнулось:

– Вот и я так думаю, командир.

Он снова посмотрел на боевой корабль Культуры. Действительно, судно выглядело уродливым. Прежде чем Гюйлер высказался, Квилан склонен был расценивать его как брутально-могучее. Странно, когда в твоей голове сидит кто-то еще и, глядя наружу твоими же глазами, приходит к совершенно иным выводам и выражает иные эмоции.

С самого старта челнока корабль заполнял все поле зрения. Они быстро приближались к нему, но оставалось еще значительное расстояние, несколько сотен километров. На дисплее в углу экрана велся обратный отсчет увеличения. Мощь и уродство, подумал Квилан. Возможно, в каком-то смысле так оно всегда и бывает. Но тут в его мысли снова влез Гюйлер:

– А прислугу уже перевезли на борт?

– Я не взял с собой слуг, командир.

– Что?!

– Я путешествую в одиночку, командир. Не считая, разумеется, вас.

– Ты отправился в путь без прислуги? Ты что, отщепенец или кто похуже, майор? Или ты из этих недоносков, Отрицателей кастовой иерархии?

– Нет, командир. Мое решение не брать с собой слуг отчасти объяснимо изменениями в нашем обществе, которые произошли после вашей телесной смерти. Без сомнения, они отражены в ваших информационных файлах.

– А, э-э, ну, в общем, да, я ознакомлюсь с ними повнимательнее, потом, когда найду время. Ты себе представить не можешь, скольким тестам и проверкам меня подвергли, пока ты дрых. Пришлось напомнить, что конструктам тоже нужен отдых, иначе бы я спекся. Но, майор, ты пойми, насчет слуг… Я читал о Войне Каст. И решил, что она окончилась вничью. Офигеть, мы проиграли, что ли?

– Нет, командир. Вмешательство Культуры прервало войну и положило начало компромиссу.

– Это я знаю, но ведь компромисс не предусматривал отказ от слуг!

– Никак нет, командир. Слуг до сих пор используют. У офицеров есть денщики и адъютанты. Однако я вступил в религиозный орден, где воздерживаются от подобной помощи.

– Висквиль упоминал, что ты вроде монаха. Я и не подозревал, что ты наложил на себя такие суровые ограничения.

– Есть другой повод путешествовать в одиночку, командир. Осмелюсь напомнить вам, что челгрианин, которого мы навестим, принадлежит к Отрицателям.

– Ах да, Циллер. Развращенный либеральный юнец, который норовит теребить всех против шерсти и полагает своим священным долгом ныть за тех, кому даже ныть лень. Таких нужно гнать взашей, а лучше – пинком под хвост. Эти говнюки ничего не смыслят ни в долге, ни в ответственности. От касты отказаться так же невозможно, как от принадлежности к своему виду. И что, нам придется улещивать этого жопоголового выродка?

– Он великий композитор, командир. И мы его не изгоняли; Циллер сам покинул Чел и получил убежище в Культуре. Он отказался от своего статуса Одаренного и принял…

– А, можешь не объяснять, и так понятно. Он объявил себя Невидимым.

– Так точно, командир.

– Какая жалость, что он не пожелал податься в Холощеные.

– В любом случае он не лучшего мнения о челгрианском обществе. Если я прибуду без прислуги, возможно, это поможет мне добиться его расположения.

– Майор, это он должен добиваться нашего расположения.

– Командир, к сожалению, у нас нет выбора. На уровне кабинета министров решено, что мы должны уговорить его вернуться. Я, равно как и вы, принял на себя эту миссию. Мы не имеем права его принудить, поэтому попробуем воззвать к его лучшим чувствам.

– А что, он прислушается?

– Не знаю, командир. Мы с ним были знакомы в детстве. Я следил за его карьерой, мне нравилась его музыка, я даже изучал его творчество. Этим все и ограничивается. Возможно, его родные, друзья или единомышленники лучше справились бы с этим поручением, но, судя по всему, среди них желающих не нашлось. Безусловно, я не идеальный кандидат, однако мне остается лишь признать, что я лучший из имеющихся, и просто взяться за дело.

– Не унывай, майор. Где твой боевой дух?

– Командир, мое подавленное настроение объясняется причинами личного характера, однако я не утратил ни целеустремленности, ни боевого духа. Да и вообще, приказ есть приказ.

– Так точно, майор.

На борту «Пользы вредности» был экипаж из двадцати человек и скольких-то там дронов. Два человека провели Квилана из тесного челночного ангара в одноместную каюту с низким потолком, куда уже перенесли нехитрый багаж с предыдущего корабля.

Каюту обустроили на манер офицерской и выделили Квилану дрона; автономник пояснил, что интерьер кабины можно изменять, переделывая на свой вкус. Квилан заверил дрона, что доволен нынешним устройством, без проблем самостоятельно снимет вакуумный скафандр и распакует вещи.

– Дрон, что ли, тебе в слуги набивается?

– Нет, командир. Пожалуй, он выполнит все, о чем его попросят, если просьба будет вежливой.

– Ха!

– В общем, пока что все проявляют крайнее расположение и готовность помочь, командир.

– Да. И это очень подозрительно.

Дрон, выделенный Квилану, и вправду вел себя как молчаливый, чрезвычайно эффективный слуга: чистил одежду, раскладывал вещи, давал пояснения относительно этикета, принятого и минимально необходимого на борту корабля Культуры.

Вечером состоялось нечто вроде ужина с приемом.

– У них что, до сих пор нет мундиров? Вот оно, общество, которым управляют проклятые диссиденты. Ох, как я их ненавижу!

Команда относилась к Квилану с нарочитой, безукоризненной вежливостью. Он практически ничего не узнал о них или от них. Бóльшую часть времени экипаж проводил в симуляциях, и заниматься гостем им было некогда. Возможно, они старались его избегать, но если и так, то с этим ничего не поделаешь. Квилан был счастлив, что его предоставили самому себе. В корабельной библиотеке нашлись архивы, которые можно было изучать.

Хадеш Гюйлер изучал свои материалы, засев наконец за исторические сводки и общие комментарии, загруженные вместе с его личностью в душехранительницу внутри Квиланова черепа.

Они условились соблюдать расписание, обеспечивающее Квилану некоторую приватность; если ничего важного не происходило, после пробуждения и перед отходом ко сну Гюйлер на час будет отключаться от чувств Квилана.

Вопреки совету Квилана, Гюйлер первым делом ознакомился с подробной историей Войны Каст, и его настроение последовательно менялось: изумление, неприятие, возмущение, гнев. Когда Гюйлеру наконец стала ясна роль Культуры, последовала вспышка ярости, сменившаяся леденящим спокойствием. Полдня Квилану пришлось испытывать эти эмоциональные сдвиги вместе с Гюйлером, что оказалось на удивление тяжело.

Лишь потом старый воин возвратился в начало и стал в хронологической последовательности изучать ход событий после его телесной смерти, за время, проведенное на Хранении.

Как и все оживленные конструкты, Гюйлер сохранял потребность во сне и сновидениях. Коматозное состояние, необходимое для стабильности конструкта, можно было реализовать ускоренно, так что на сон уходила не вся ночь, а менее часа. В первую ночь он спал в реальном времени, вместе с Квиланом; на вторую вместо сна предавался занятиям и в бессознательном состоянии пробыл недолго. На следующее утро, когда Квилан после часа приватности восстановил контакт, голос в его голове позвал:

– Майор?

– Да, командир?

– Твоя жена погибла. Мои соболезнования. Я не знал.

– Командир, я не люблю об этом говорить.

– Это ее душу ты искал на корабле, откуда меня извлекли?

– Да, командир.

– Она тоже служила.

– Да, командир. Тоже майором. Мы завербовались вместе перед войной.

– Наверное, она тебя очень любила, раз последовала за тобой в армию.

– Это я последовал за ней, командир; она решила завербоваться. А еще она хотела спасти души из Хранилища Военного института на Аорме, пока туда не добрались мятежники.

– Крутая была девочка.

– Так точно, командир.

– Сочувствую, майор Квилан. Я сам никогда не был женат, но мне известно, что такое потерять любимую. Мне понятна и близка твоя скорбь.

– Благодарю вас.

– По-моему, нам нужно меньше заниматься изучением информации и больше говорить друг с другом. Мы с тобой находимся в очень тесном контакте, но почти ничего не знаем друг о друге. Что скажешь, майор?

– Я только за, командир.

– Начнем с того, что ты перестанешь обращаться ко мне по званию. Я тут кое-что изучал и наткнулся на формальную цидульку, прикрепленную к стандартной вводной после воскрешения. Так вот, в ней говорится, что после смерти тела мой ранг адмирала-генерала отменяется. Мой нынешний статус – почетный офицер запаса, так что в нашей миссии звание осталось только у тебя, командир. Значит, зови меня просто Гюйлер – меня так обычно называли.

– Как вы… гм, как ты, Гюйлер, верно заметил, при нашей тесной близости звания вряд ли имеют значение. Зови меня Квил.

– Договорились, Квил.

Несколько дней миновали без особых происшествий; корабль мчался на невероятной скорости, и челгрианская область космоса давно осталась далеко позади. Челнок СНК «Польза вредности» доставил их на супертранспортник, еще один крупный корабль неуклюжих очертаний, хотя и менее уродливый. Этот корабль, под названием «Вульгарная личность», поздоровался с ними только в голосовом режиме. Человеческого экипажа тут не оказалось; Квилан сидел в открытом отсеке, которым, судя по всему, никто не пользовался. Играла ненавязчивая приятная музыка.

– Гюйлер, а почему ты так и не женился?

– Квил, моим проклятием было пристрастие к умным, гордым и недостаточно патриотичным бабам. Вот только они сразу понимали, что у меня одна любовь – армия. Короче, эти бессердечные самки не желали поступиться глубоко эгоистическими интересами ни ради своего мужика, ни ради своего народа. Увы, мне не хватило ума увлечься какой-нибудь пустышкой, заключить с ней брачный союз и прожить вполне счастливую жизнь, а потом умереть, оставив безутешную, но не менее счастливую вдову и выводок детишек – теперь уже бы взрослых.

– Вот уж повезло так повезло.

– Что характерно, ты не уточняешь кому.

Всесистемный звездолет Культуры «Санкционный список» проявился на экране зоны отдыха супертранспортника точкой света в звездном поле. Затем стал серебристым пятном и стремительно разросся; блестящая поверхность без каких-либо отличительных признаков заполнила весь экран.

– Наверное, это он и есть.

– Похоже на то.

– Скорее всего, мы прошли мимо кораблей группы сопровождения, хотя они не стали бы явным образом себя обнаруживать. Говоря флотскими терминами, это корабль главных сил, который никогда не путешествует без эскорта.

– Я думал, он будет более внушительным.

– Снаружи они всегда выглядят непримечательно.

Супертранспортник вошел в центр серебристой поверхности, словно бы влетел в облако, а затем пронзил еще одну поверхность, и еще одну, и еще, а затем стремительно замелькали десятки поверхностей, будто прошелестели страницы в старинной бумажной книге.

«Вульгарная личность» прорвала последнюю оболочку и вылетела в огромное туманное пространство, освещенное золотисто-белой линией, полыхавшей высоко наверху, в слоях перистых облаков. Судя по всему, супертранспортник завис над кормовой частью всесистемника. Верхний уровень гигантского – двадцать пять километров в длину и десять в ширину – корабля занимали парки: лесистые холмы и горные кряжи, разделенные реками и озерами.

Золотисто-коричневые борта всесистемника, обрамленные колоссальными ребрами красно-синих консольных балок, усеивало великое множество уступов и балконов, покрытых буйной растительностью, а также немыслимое количество ярко освещенных проемов самых разнообразных форм и размеров; в целом это походило на сияющий город, вытянувшийся на три километра сверху вниз по отвесному склону исполинского песчаного утеса. Вокруг роились тысячи летательных аппаратов всех известных и неизвестных Квилану типов. Некоторые были невелики, иные – размером с супертранспортник. Еще меньшие точки представляли людей, паривших в воздухе в одиночку.

В полевой оболочке всесистемника также располагались и два гигантских (и тем не менее достигавших в длину едва восьмой части «Санкционного списка») корабля, с виду более плотные и проще устроенные. Они, окруженные стайками летательных аппаратов, висели на удалении нескольких километров от бортов всесистемника.

– Изнутри они и впрямь внушительнее.

Хадеш Гюйлер промолчал.

Его встретили корабельный аватар и группа людей. Ему отвели до неприличия роскошные покои, с отдельным плавательным бассейном, а одна стена резиденции выходила на воздушную бездну, другой край которой, на километровом удалении, был образован консольной балкой правого борта всесистемника. Еще один почтительный дрон исполнял роль его слуги.

Его пригласили на такое множество званых обедов и ужинов, вечеринок, церемоний, фестивалей, выставок, праздников и прочих событий, что один лишь перечень доступных программам номера способов сортировки приглашений занял два полных экрана. Он принял несколько, в основном те, где предполагал услышать живую музыку. Люди были с ним вежливы. Он с ними тоже. Некоторые в извиняющихся выражениях упоминали о войне. Он выслушивал их со спокойным достоинством. В его мозгу Гюйлер сыпал отборными ругательствами.