Текст книги "Смотри в лицо ветру"

Уаген прикидывал скорость своего падения. Наверное, если падать слишком быстро, то можно напороться на стилус. В буквальном смысле слова. С летальным исходом. Подумать только, ирония судьбы. Да еще и весьма болезненная. Дисплей в углу наглазника показывал скорость двадцать два метра в секунду, с постепенным ускорением.

Уаген установил постоянную скорость двадцать метров в секунду, снова взглянул на синюю бездну внизу и вдруг заметил стилус, который падал, чуть покачиваясь, словно невидимая рука вычерчивала им спирали. Уаген прикинул, что теперь перемещается к нему на подходящей скорости. Когда до стилуса оставались считаные метры, он уменьшил скорость до парения перышка в неподвижном воздухе и поравнялся с инструментом.

Уаген вытянул руку и поймал стилус. Он хотел замедлить падение красиво, как мастер боевых искусств (при всей своей академичности он обожал приключенческие боевики самого низкого пошиба), развернувшись так, чтобы ноги оказались внизу и лопасти пропеллеров на щиколотках препятствовали встречному потоку воздуха. Лишь позже он сообразил, что пропеллеры могли его запросто покалечить, а тогда просто потерял равновесие и с воплями хаотически закувыркался в воздухе, неловко подвернув хвост, чтобы удержать его подальше от лопастей, – и, естественно, снова выронил стилус.

Он раскинул конечности в стороны, пытаясь остановить кувыркание, потом наконец извернулся, снова приняв позу ныряльщика, и поискал взглядом стилус. Высоко-высоко легчайшим намеком виднелась громада Йолеуса, а чуть сбоку от левиафавра – крошечный силуэт, поскольку расстояние все еще позволяло его различить. Это, надо полагать, 974 Праф. А, а вот и стилус, теперь он оказался выше его, потому что перестал кувыркаться и возвращается на прежнюю траекторию летящей арбалетной стрелы. Пользуясь манжетным пультом, Уаген убавил мощность пропеллеров.

Рев ветра утихал; стилус плавно упал ему в ладонь. Уаген прикрепил его к планшетке и с помощью того же пульта сперва расправил лопасти и уменьшил частоту их вращения. Кровь прилила к голове, рев в ушах снова усилился, а синева перед глазами запульсировала и потемнела. Ожерелье – прощальный подарок тетушки Зильдер – соскользнуло под подбородок.

Он подождал, пока не закончится холостой пробег лопастей, затем снова включил мотор. Голову еще сильно вело, но в остальном ощущения были в пределах нормы. Головокружительный полет перешел в медленное снижение, плотный воздух перестал его раскачивать, а встречный ветер сменился легким бризом. Наконец Уаген остановился и разумно решил, что лучше подняться, не отталкиваясь пропеллерами браслетов, а просто раскрыв капюшон, который и утянет его вверх.

Он завис головой вниз – практически неподвижно; пропеллеры медленно крутились в плотном воздухе.

Уаген сощурил глаза.

Внизу что-то было: вдали виднелся какой-то объект, почти скрытый дымкой. Крупный объект. Его очертания заполняли примерно такую же часть поля зрения, как и ладонь вытянутой руки, однако он находился так далеко, что его контуры едва угадывались. Уаген посмотрел повнимательнее, отвел взгляд и снова уставился вниз.

Там определенно что-то было. Нечто, похожее на аэростат с плавниками. Наверное, какой-то левиафавр, хотя Йолеус утверждал, что Мюэтениве завела их в такие беспрецедентные глубины, где находиться было неприлично, обидно, вредно и вдобавок позорно, так что помимо сладкой парочки здесь вряд ли обитали иные гигантские создания. Вдобавок очертания были какими-то… неправильными: слишком много плавников, а если предположить, что это спина создания, то она выглядела чересчур асимметрично. Очень странное зрелище. Навевает некоторую тревогу.

Рядом зашелестели крылья.

– Вот твоя шапка.

Он обернулся. 974 Праф парила в плотном воздухе, медленно хлопая крыльями; в клюве была зажата шапка с кистями.

– Спасибо, – сказал он и плотно нахлобучил шапку на голову.

– Ты нашел стилус?

– Угу… да. Да, нашел. Погляди вон туда, вниз. Видишь?

974 долго всматривалась, а потом сказала:

– Там какая-то тень.

– Да. Но что это? Похоже на левиафавра?

Переводчик склонила голову набок:

– Нет.

– Нет?

Переводчик наклонила голову на другой бок.

– Да.

– Да?

– Нет и да. И то и другое.

– Ага. – Он снова взглянул вниз. – Интересно, что это.

– Да, мне тоже интересно. Вернемся к Йолеусу?

– Гм. Не знаю. Думаешь, надо?

– Да. Мы глубоко упали. Я не вижу Йолеуса.

– Ох. – Он посмотрел вверх; гигантское создание и в самом деле скрылось в дымке. – Вижу. Точнее, и я его не вижу. Ха-ха.

– Действительно.

– Гм. Но ведь интересно же, что там такое.

Тень внизу не двигалась. Воздушные течения, взвихрив дымку, затуманили объект, оставив лишь в зрительной памяти слабый намек на его присутствие. Потом очертания тени снова проявились, все тем же смутным контуром, чуть темнее окрестной синевы воздушного океана.

– Надо возвращаться к Йолеусу.

– А Йолеус знает, что это?

– Да.

– Очень похоже на левиафавра, правда?

– Да и нет. Может быть, больное.

– Больное?

– Раненое.

– Раненое? А что… левиафавра можно ранить?

– Это очень странно. Надо возвращаться к Йолеусу.

– Давай рассмотрим его получше, – предложил Уаген; ему не очень-то и хотелось, но он решил, что обязан это предложить.

В конце концов, это интересно. А с другой стороны, навевает тревогу. Да и потом, 974 Праф права: визуальный контакт с Йолеусом утрачен. Конечно, его нетрудно восстановить: Йолеус двигался медленно, так что обычный подъем строго по вертикали приведет их точно под крону левиафавра, – но даже несмотря на это…

А вдруг Мюэтениве решила метнуться к конвекционному пузырю именно сейчас, а не через пару дней? Ох, в таком случае они с 974 Праф запросто потеряются. Вероятно, Йолеус не заметил их отлета. Впрочем, если он все же заметил, что их нет на борту, но вынужден был последовать за неожиданно расшалившейся Мюэтениве, то наверняка оставил птиц-разведчиков в качестве защиты и группы сопровождения. Однако же не было никаких гарантий, что Йолеус своевременно обратил внимание на их с 974 Праф отсутствие в своей кроне.

Уаген поискал взглядом фальфикоров. Оружия у него не было: он наотрез отказался от охранных устройств, и, хотя в университете его уговорили взять с собой пистолет, он даже не озаботился его распаковать.

– Надо возвращаться к Йолеусу.

Переводчик говорила очень быстро, что служило признаком беспокойства или нервозности. Судя по всему, 974 Праф прежде никогда не теряла из виду гигантское создание, служившее ей одновременно домом, хозяином, вожаком, родителем и возлюбленным. Короче говоря, 974 Праф испугалась, если таким, как она, ведомо чувство страха.

Уаген сознавал, что тоже напуган, хоть и не слишком. Страх его сдерживала надежда, что 974 Праф откажется сопровождать его к огромной тени внизу. Вдобавок до нее лететь очень долго. Ему даже не хотелось прикидывать, сколько километров.

– Надо возвращаться к Йолеусу, – повторила она.

– Ты правда так считаешь?

– Да, надо возвращаться к Йолеусу.

– Да, пожалуй, – вздохнул он. – Ну ладно. Благоразумие и все такое прочее. Пускай Йолеус сам решит, что с этим делать.

– Надо возвращаться к Йолеусу.

– Да-да. – Он коснулся пульта на запястье, активировал сложенный капюшон. Тот раскрылся, медленно принял форму шара, затем еще медленнее стал раздуваться.

– Надо возвращаться к Йолеусу.

– Да, Праф. Мы возвращаемся. Мы уже возвращаемся.

Он почувствовал, как устремляется вверх, а легкое давление на плечи приподнимает его к горизонтали.

– Надо возвращаться к Йолеусу.

– Праф, ну сколько можно! Мы этим и заняты, не надо…

– Надо возвращаться к Йолеусу.

– Что мы и делаем!

Он пустил на холостой выбег моторчики в ножных браслетах; капюшон, идеально-черной сферой раздувающийся над головой, постепенно принял на себя весь вес Уагена и переместил его в вертикальное положение.

– Надо возвраща…

– Праф!

Пропеллеры замерли и втянулись в браслеты на щиколотках. Уаген уверенно поплыл вверх. 974 Праф чуть сильнее забила крыльями, уравнивая себя с ним, взглянула на черную сферу капюшона.

– Еще одно, – сказала она.

Уаген смотрел вниз, себе под ноги. Неведомый объект почти скрылся в дымке. Уаген взглянул на Переводчика:

– Что?

– Йолеус интересуется вакуумными дирижаблями твоей Культуры.

Он посмотрел на черный шар над головой. Для создания подъемной тяги капюшон сначала превращался в шар, а затем увеличивал площадь поверхности, создавая внутри вакуум. Сейчас именно вакуум нес Уагена в небо, тянул за плечи ввысь.

– Что? Да-да, конечно. – И зачем он только упомянул об этой ерунде? И вообще, зря он не запасся обширной технической библиотекой Культуры. – Я не специалист. Я всего лишь пару раз путешествовал на вакуумных дирижаблях по моему родному орбиталищу.

– Ты упомянул о накачке вакуума. Как это делается?

Теперь 974 Праф, не поспевая за ним, изо всех сил била крыльями в плотной атмосфере.

Уаген изменил размеры капюшона, и скорость подъема уменьшилась.

– Насколько мне известно, вакуум заключают в сферические оболочки.

– В сферические оболочки.

– Тонкостенные. Пространство между стенками заполняется… мм, гелием или водородом, зависит от личных предпочтений. Но водород или гелий не дают существенного прироста подъемной силы – несколько процентов, не больше. Такие вещи обычно делают просто потому, что это возможно, а не потому, что от них есть реальная польза.

– Ясно.

– Тогда накачивают. Их. То есть сферы и газ.

– Ясно. А как происходит накачка?

– Гм…

Он снова посмотрел под ноги, но огромная тень исчезла.

5. Весьма привлекательная система

(Запись)

– Превосходная симуляция.

– Это не симуляция.

– Да, конечно. Все равно превосходная.

– Толкай, толкай!

– Так ведь я и толкаю!

– Толкай сильнее!

– Да какая это, в жопу, симуляция?!

– Нет, ты что, это не симуляция в жопу.

– Слышь, я не в курсе, чем ты там закинулся, но бросай это зелье.

– Рукоять загорелась!

– Залей ее водой!

– Не могу дотянуться до…

– Впечатляющее зрелище.

– Нет, ты явно чем-то закинулся.

– Секретирует что-нибудь. Без дури так не тупят.

– Я так рад, что дождался ночи! А вы?

– И я тоже. Ах, поглядите на дневную сторону! Необыкновенное мерцание, правда?

– Да, я такого даже не припомню.

– Ха! Вот здорово! Классная симуляция.

– Это не симуляция, болван. Тебе до сих пор не ясно, что ли?

– Уберите отсюда этого типа.

– А это еще что?

– Не что, а кто. Хомомданин. Его зовут Кабе.

– Ой.

Они сплавлялись в потоке лавы. Кабе сидел в центре плоской палубы и смотрел, как течет река расплавленного камня, полыхая ослепительно-желтым светом, озарявшим пустынный ландшафт. Он слышал разговоры, но не уделял особого внимания тому, кто какую фразу произносит.

– Он уже в отключке.

– Роскошная симуляция. Ты глянь только! А жар!

– Согласен. Его пора убирать.

– Горит!

– Отталкивайся от темных участков, придурок, не от светлых!

– Втащи и залей его!

– Что?

– Ой, горячо!

– Ух ты! Никогда не переживал такой жаркой симуляции!

– Это не симуляция. И вообще, тебя сейчас уберут.

– А может, кто-то…

– Помогите!

– Да выбрось ты его! Возьми другое.

Они находились на одной из восьми незаселенных Плит Масака, где, как на трех Плитах по направлению вращения и на четырех против, Великая Река текла прямо через семидесятипятитысячекилометровый туннель исходного вещества, из которого формировался ландшафт.

– Ух ты! Как горячо-о! Какая крутая сим…

– Уберите отсюда этого придурка. Его вообще не надо было приглашать. Тут одножизники без резервных копий. Если болван вообразил, что это симуляция, я не ручаюсь за его поведение.

– Может, он сам за борт сиганет?

– Больше гребцов на штирборт!

– На что?

– Направо. На правый борт. Вот сюда. Тьфу ты…

– Не надо так шутить. Он под таким кайфом, что даже если свалится за…

– Туннель прямо по курсу! Вот где самая жара!

– Ох ты ж…

– Жарче уже не станет, этого не позволят.

– Да пойми ты, остолоп, никакая это не симуляция!

Как было издавна заведено в Культуре, астероиды системы Масака – несколько тысяч лет назад, когда началось сооружение орбиталища, их разместили на временные планетарные орбиты – перемещались транспортниками к поверхности Плиты, где одна из нескольких систем энергодоставки (она же – боевой планетокрушитель, если называть вещи своими именами) разогревала эти твердые тела и плавила их, а после еще нескольких более сложных процедур манипуляции веществом и энергией либо оставляла шлак растекаться и остывать в заранее заданных направлениях, либо придавала ему нужную форму в соответствии с существующей морфологией исходного вещества Плиты.

– На.

– Что?

– Валятся не за, а на. И не надо на меня так смотреть. Все дело в плотности.

– Ага, а ты, самый умный, все про плотность знаешь. Терминал прихватил?

– Не-а.

– Имплант есть?

– Не-а.

– И у меня нет. Вот и поищи того, у кого есть. А заодно уберите отсюда этого придурка.

– Не вытаскивается!

– Штырь! Сначала выдерни штырь!

– А, точно.

Люди – особенно граждане Культуры, будь то гуманоиды, бывшие гуманоиды, чужаки или машины, – тысячи лет сооружали такие орбиталища, и вскоре после того, как технология устоялась (но все же тысячами лет раньше), некоторым сорвиголовам, или, по крайней мере, рисковым ребятам, пришло на ум использовать лавовые потоки, естественно образующиеся при такой морфологической перестройке, как среду для нового вида спорта.

– Извините, вам нужен терминал? У меня есть.

– Что-что? А, да, конечно, Кабе.

– Что?

– У меня есть терминал. Вот.

– Суши весла! Берегите головы!

– Ни фига себе, тут прямо все горит!

– Сеп, опускай навес!

– Опускаю!

– Ого!

– Суши весла, не то сгорят!

– Концентратор! Видишь вон того парня? На симах зациклился. Убери его отсюда, быстро!

– Сделано…

Так лавовый рафтинг стал приятным времяпрепровождением. На Масаке было принято сплавляться по лаве без помощи полевых технологий или новейших синтетических материалов. Острота впечатлений сильно выигрывала от сближения с реальностью еще и потому, что используемые материалы лишь приблизительно соответствовали требованиям, выдвигаемым окружающей средой. Эту практику именовали спортом с минимальной страховкой.

– Следи за веслом!

– Застряло!

– Тяни его!

– Ой!

– Что…

– А-а-а-а-а-а!

– Все в порядке.

– Да пошли вы…

– Кстати, вы все полные безумцы. Счастливо сплавиться.

Сам плот – точнее платформа размером четыре метра на двенадцать, огражденная планширом метровой высоты, – был керамическим; навес из алюминизированного пластика защищал гребцов от жара в лавовом туннеле, а сами гребные весла были деревянными, что дополнительно подчеркивало непосредственную вещность происходящего.

– Ой, мои волосы!

– Домой хочу!

– Ведро давай!

– Где этот идиот?

– Не ной!

– Офигеть!

Лавовый рафтинг всегда считался опасным и возбуждающим видом спорта. Как только восемь Плит снабдили атмосферой, он превратился в суровое испытание: к излучательным потокам тепла прибавились конвективные, и те, кто полагал более аутентичным сплавляться без дыхательных масок, рисковали обжечь дыхательные пути и легкие – как и следует из названия, перспектива не из приятных.

– А-а! Нос! Мне нос зацепило!

– Благодарю вас.

– Побрызгай!

– Всегда рад помочь.

– Между прочим, я тоже не верю, что это не сим…

Кабе уселся на свое место; ему пришлось согнуться в три погибели, поскольку вздыбленная ветром металлопластиковая ткань навеса растянулась прямо над его головой. Она отражала большую часть жара, источаемого потолком туннеля, но температура воздуха оставалась экстремально высокой. Некоторые обливались водой или обрызгивали других. Плавучая пещера плота наполнилась клубами пара. Темно-красный свет проникал в нее с обоих концов суденышка, которое раскачивалось и подскакивало в лавовом потоке.

– Ай, больно!

– Ну сделай так, чтоб не болело!

– И меня уберите отсюда, пожалуйста!

– Почти прошли! Ого, да тут сталактиты…

Выход из лавового туннеля оказался пастью, утыканной клыками острых выступов, наподобие сталактитов.

– Шипы! Всем пригнуться!

Один из сталактитов пропорол хлипкую ткань навеса и сдернул ее на поверхность лавы, сиявшую желтым светом. Лоскут ткани скукожился, полыхнул и, подхваченный восходящими от разветвленного потока течениями воздуха, воспарил к потолку пещеры, будто охваченная пламенем птица. Плот окатило тепловой волной. Люди завизжали. Чтобы избежать столкновения с нависшими скальными выступами, Кабе опрокинулся на спину и распластался по палубе, ощутив, как под ним что-то подалось и хрустнуло. Раздался истошный крик.

Плот вырвался из туннеля в широкое ущелье меж клыкастых скал; сияние широкого лавового потока озаряло темные базальтовые утесы. Кабе неловко поднялся. Люди обливались водой, разбрызгивали прохладные капли, остужаясь после тепловой волны; у многих спалило волосы, тут и там сидели и лежали обожженные, тупо глядя в никуда – наверное, под действием обезболивающих. Еще двое, обнявшись, рыдали в голос.

– Это вам я ногу придавил? – спросил Кабе у человека, сидящего рядом.

Человек, морщась от боли, сжимал левую ногу.

– Да, – ответил он. – По-моему, она сломана.

– Похоже на то. Прошу прощения. Чем я могу вам помочь?

– Пока я здесь, не заваливайтесь больше на спину.

Кабе посмотрел вперед. Оранжевая река лавы убегала вдаль, петляя между стенами каньона. Других лавовых туннелей не было.

– Обещаю, что этого больше не случится, – сказал Кабе. – Еще раз прошу меня извинить. Мне велели сидеть в центре палубы. Вы можете передвигаться?

Человек отодвинулся чуть дальше, опираясь на свободную руку и зад, а другой рукой продолжал держать сломанную ногу. Люди постепенно успокаивались. Кто-то еще плакал, но другие бодро кричали, что все позади и лавовых туннелей больше не предвидится.

– Ты как? – спросила какая-то женщина человека со сломанной ногой. Куртка на женщине еще дымилась, брови ошмалило, светлые волосы торчали клочьями, а местами спеклись коркой.

– Перелом. Жить буду.

– Это из-за меня, – пояснил Кабе.

– Я наложу шину.

Женщина пошла к рундуку на корме. Кабе огляделся. Пахло жженым волосом, старомодной одеждой и жареной человечиной. Многие держали руки в ведрах с водой, на некоторых лицах виднелись пятна обожженной кожи. Обнявшаяся парочка все еще стенала. Те, кто чувствовал себя сносно, утешали друг друга; заплаканные лица озарял мертвенный свет, отраженный от черного стекла утесов. Высоко в темно-коричневых небесах безумно мерцала новая Портиция, зловеще глядя вниз.

И это считается развлечением, подумал Кабе.

– А дальше будет веселее?

– Что?! – заорали на носовой части плота. – Какие пороги?

– Не так чтобы очень.

Кто-то истерически зарыдал.

– Тогда я уже насмотрелся. Уходим?

– Разумеется. Одного раза больше чем достаточно.

(Конец записи.)

Кабе и Циллер глядели друг на друга в просторной, элегантно обставленной комнате, куда сквозь распахнутые балконные двери врывались золотистые лучи солнца, смягченные колышущейся завесой вечно-синей растительности снаружи. Мириады тонких игольчатых теней дрожали на кремовых плитках пола, стелились по мягким коврам с абстрактным узором, безмолвно трепетали на выпуклых боках полированных деревянных буфетов и резных комодов и на узорчатой обивке мягких диванов.

Хомомданин и челгрианин носили устройства, похожие либо на защитные шлемы сомнительной эффективности, либо на аляповатые наголовные украшения.

– Ну и видок у нас, – фыркнул Циллер.

– Наверное, поэтому люди предпочитают импланты.

Они сняли устройства. Кабе, сидевший в изящном, глубоком, хрупком с виду шезлонге для трехногих существ, отложил гарнитуру на соседний диван.

Циллер, свернувшийся на широкой кушетке, опустил свою гарнитуру на пол. Сморгнул пару раз, полез в карман за трубкой. На нем были светло-зеленые рейтузы, паховый щиток, украшенный эмалевыми вставками, и кожаный жилет, расшитый самоцветами.

– И когда это было? – спросил он.

– Примерно восемьдесят дней назад.

– Разум-Концентратор был прав. Они там все с ума посходили.

– И все же у них у всех был опыт лавового рафтинга, причем не более приятный. Я с тех пор успел проверить: из двадцати трех участников поездки все повторили заплыв. Кроме троих. – Кабе взял подушечку, затеребил бахрому. – Потому что двое испытали временную смерть тела, когда каноэ опрокинулось в лавовом потоке, а одна – одножизница, из тех, что называют себя Одноразовыми, – погибла при спуске в пещеры ледника.

– Что, совсем погибла?

– Полностью и навеки. Ее раздавило насмерть. Тело извлекли и предали погребению.

– Возраст?

– Тридцать один год. Совсем юная, по их меркам.

Циллер прикусил чубук, посмотрел куда-то за балкон. Усадьба находилась на Тирианских холмах, в Нижней Осинорси, на одной из Плит, удаленной по направлению вращения от Ксаравве. Вместе с Кабе здесь проживала человеческая семья из шестнадцати особей, включая двоих детей. Для Кабе надстроили верхний этаж. Кабе нравилась компания людей и их отпрысков, хотя он постепенно приходил к выводу, что переоценил свою любовь к общению.

Он представил челгрианского гостя десятку своих соседей и устроил ему экскурсию по дому. Из выходящих на склон окон и балконов, а также из сада на крыше открывался вид на равнины и синеющий вдали горный массив, по которому над низинными садами Нижней Осинорси текла Великая Река Масака.

Они ожидали дрона Э. Х. Терсоно, который обещал сообщить какие-то важные новости.

– Помнится, я выразил согласие с оценкой Концентратором ваших действий как совершенно безумных, – сказал Циллер, – а вы начали ответ фразой: «И все же…» – Циллер наморщил лоб. – Однако все сказанное вами после этого вроде бы превосходно согласуется с моим выводом.

– Я имел в виду, что, как бы ненавистно не было им это путешествие и несмотря на то что их никто не принуждал…

– Если не считать таких же болванов-друзей.

– …они тем не менее решили его повторить, ибо, сколь ужасным оно тогда ни казалось, они все же вынесли из него и положительные впечатления.

– Да? Это какие же? Они выжили, несмотря на крайний идиотизм решения поучаствовать в совершенно бесполезном и травматическом эксперименте? Из такого опыта нельзя почерпнуть ничего, кроме решимости никогда его не повторять. Или, по крайней мере, мысли об этом.

– Они полагали, что прошли испытание…

– И выяснили, что безумны. Это такое положительное впечатление?

– Они полагали, что состязались с природой…

– Какой еще природой? – возмутился Циллер. – Ближайший природный объект находится в десяти световых минутах отсюда – проклятое солнце. – Он фыркнул. – Кто знает, может, они и с ним что-то сотворили.

– Вряд ли. В общем-то, именно потенциальная нестабильность Лацелере стала первопричиной пристрастия обитателей Масака к резервному копированию личности еще до того, как они прослыли заядлыми экстремалами. – Кабе отложил подушку.

Циллер уставился на него:

– Вы хотите сказать, что солнце может взорваться?

– Ну, теоретически это…

– Вы шутите?

– Отнюдь нет. Вероятность…

– Об этом мне никогда не рассказывали!

– Ну, строго говоря, оно не взорвется, однако вспышки…

– Онои так вспыхивает! Я сам видел!

– Да. Красиво, правда? Тем не менее существует вероятность – не более нескольких миллионных за время жизни звезды главной последовательности, – что она произведет последовательный ряд вспышек такой мощности, что Концентратор и системы защиты орбиталища не смогут их отразить или уберечь от них жителей.

– И тем не менее орбиталище построили здесь?

– Насколько мне известно, эта система считается весьма привлекательной. Кроме того, впоследствии добавили дополнительные устройства защиты под Плитами, способные выдержать взрыв немногим слабее сверхновой, но, безусловно, любая техника может дать сбой, так что практика повседневного копирования личности стала традицией.

Циллер ошеломленно покачал головой:

– Могли бы и предупредить.

– Наверное, риск так незначителен, что упоминать о нем сочли излишним.

Циллер пригладил шерсть на голове, погасил трубку.

– Я им не верю.

– Вероятность катастрофы действительно крайне невелика, особенно на ближайшие обозримые годы или даже на срок жизни разумных существ. – Кабе, тяжело ступая, подошел к буфету и взял вазу с фруктами. – Угощайтесь.

– Нет, спасибо.

Кабе, приспособивший бактериальную флору кишечника к перевариванию обычной пищи жителей Культуры, выбрал спелый плод солнцехлеба. Вдобавок Кабе модифицировал свои вкусовые и обонятельные рецепторы так, чтобы испытывать те же ощущения от пищи, что и стандартный человек Культуры. Отвернувшись от Циллера, он сунул солнцехлеб в рот, прожевал и проглотил. Отворачиваться во время еды вошло в привычку: у него, как и у всех его сородичей, был очень большой рот, и вид Кабе, поглощавшего пищу, смущал обычных людей.

– Но вернемся к сказанному мною, – продолжил он, промокнув рот салфеткой. – Давайте тогда откажемся от термина природный и сойдемся на том, что они извлекли определенный полезный опыт из состязания с более могущественными силами.

– Можно подумать, что это не признак безумия. – Циллер покачал головой. – Кабе, вы тут слишком долго прожили.

Хомомданин подошел к балкону, посмотрел за окно:

– Я бы сказал, что они подчеркнуто трезвомыслящи. Они живут вполне разумной жизнью.

– Вот-вот, спускаются в ледниковые пещеры.

– Они заняты не только этим.

– Что да, то да. Они много чем заняты: фехтуют боевыми клинками, взбираются на скалы без страховки, летают по ветру…

– Этим увлекаются очень немногие. Большинство ведет вполне нормальную жизнь.

Циллер снова разжег трубку.

– По меркам Культуры.

– Да. А что в этом такого? Они общаются, уделяют время любимой работе, играют в более щадящие игры, что-то читают или смотрят, ходят на концерты и прочие увеселительные мероприятия. Сидят и улыбаются под вбросом гормонов, учатся, путешествуют…

– Вот-вот!

– …Вероятно, просто так или даже без всякой цели. И разумеется, многие увлекаются ремеслами и искусством. – Кабе с легкой улыбкой развел тремя руками. – Некоторые даже сочиняют музыку.

– Они попросту тратят время. Вот и все. Тратят время в путешествиях. Время давит на них тяжким грузом, поскольку их жизни лишены всякого контекста, здоровой структуры. Они надеются, что там, куда они прибудут, их ждет полное удовлетворение, якобы заслуженное, но еще не испытанное в полной мере. – Циллер поморщился и постучал по чашечке трубки. – Некоторые странствуют в вечной надежде и сталкиваются с горькими разочарованиями. Другие, менее склонные к самообману, приходят к выводу, что процесс путешествия сам по себе привносит в жизнь если не смысл, то хотя бы облегчение, освобождение от ощущения, что нужно обязательно чувствовать полноту жизни.

Кабе смотрел, как скаконожка прыгает с ветки на ветку; листва затеняла рыжий мех и длинный хвост зверька. Из бассейна рядом с домом слышались звонкие крики человеческих детей.

– Да будет вам, Циллер. Вероятно, в той или иной степени это ощущают все разумные виды.

– Правда? И вы тоже?

Кабе коснулся мягких складок балконных штор.

– Мы гораздо древнее людей, но, полагаю, и с нами такое когда-то случалось. – Он оглянулся на челгрианина, который подобрался, словно готовясь к прыжку. – Все естественно развившиеся разумные виды неустанно к чему-то стремятся. В той или иной степени, на том или ином этапе.

Циллер обдумал его слова, помотал головой. Кабе оставалось только гадать, означает ли этот жест, что приведенные доводы кажутся челгрианину либо слишком нарочитыми и не заслуживающими ответа, либо заезженным клише; впрочем, может быть, ему просто нечего возразить.

– Суть в том, – заговорил Циллер, – что этот рай был тщательно сконструирован на основе принципов, устранивших все вероятные мотивы внутренних конфликтов и естественные угрозы… – Он недовольно покосился на золоченую раму дивана, сверкающую в солнечных лучах. – Ну, почти все естественные угрозы. А теперь жизнь людей стала так скучна, что приходится воссоздавать фальшивые версии опасностей, тех самых ужасов, которые некогда приходилось преодолевать бессчетным поколениям их предков.

– По-моему, это равносильно обвинению в том, что кто-то ходит в душ с зонтиком, – возразил Кабе. – А здесь главное – выбор. – Он поправил шторы, придав им более симметричное расположение. – Они держат страхи под контролем. И сами решают, испытать их на себе, повторить испытание или воздержаться. Это не то же самое, что жить рядом с вулканом, когда только-только изобретено колесо, или бояться, что река прорвет плотину и затопит всю деревню. Опять-таки это относится ко всем обществам, вышедшим за пределы Варварского Века, и ничего странного в этом нет.

– И все же Культура настойчиво добивается утопизма, – с какой-то горечью заметил Циллер, – как ребенок, требующий игрушку лишь затем, чтобы тут же ее выбросить.

Кабе долго глядел, как Циллер дымит трубкой, затем прошествовал сквозь дымное облако и трилистником уселся на мягкий ворс ковра рядом с диваном челгрианина.

– По-моему, это вполне естественно. Если былые тяготы можно превратить в развлечение, то это явный признак успешного становления вида. Даже страх может развлекать.

Циллер заглянул в глаза хомомданина:

– А отчаяние?

Кабе пожал плечами:

– Отчаяние? Наверное, да. К примеру, можно отчаиваться при исполнении какой-либо задачи или стремясь к победе в каком-нибудь состязании, а когда все же добиваешься успеха, то отчаяние делает его сладостней.

– Это не отчаяние, – тихо сказал Циллер. – Это досадное неудобство, преходящее недовольство предполагаемой неудачей. Я имею в виду не раздражение по пустякам, а сильное отчаяние, которое выедает душу и заражает все чувства, так что все, даже самые приятные переживания отравляют жизнь. Отчаяние, от которого хочется покончить жизнь самоубийством.

Кабе откачнулся.

– Нет, – ответил он. – Нет. Они, вероятно, надеются, что подобный удел им больше не грозит.

– Да. На подобный удел они обрекают других.

– Ах вот в чем дело, – кивнул Кабе. – Вы о том, что произошло с вашими соплеменниками. По-моему, некоторые граждане Культуры испытывают по этому поводу сожаление, граничащее с отчаянием.

– По большому счету мы сами виноваты. – Циллер раскрошил в чашечку курительный порошок, примял его специальным серебряным инструментом и выдохнул новые клубы дыма. – Безусловно, мы бы и сами ввязались в войну, даже без помощи Культуры.

– Необязательно.

– Я с вами не согласен. Как бы там ни было, после войны нам пришлось бы самим разбираться с нашими собственными глупостями. А вмешательство Культуры привело к тому, что мы претерпели все беды войны, но не извлекли из них уроков. Мы просто свалили вину на Культуру. Хуже этого было бы только полное уничтожение нашего вида. Впрочем, я часто думаю, что это несправедливая оговорка.

Кабе некоторое время сидел неподвижно. Из трубки Циллера поднимался синий дымок.