Текст книги "Транзиция"

Что ж, увы.

– Ладно. – Я поднимаю голову. – Что вы хотите узнать?

В похожей ситуации я уже бывал. Меня не связывали, и свет не слепил глаза, однако я тоже сидел на стуле, отвечая на вопросы. Перед этим что-то случилось, что-то пошло не так, и как минимум один человек погиб.

– Вы ничего не заподозрили?

– В смысле, что она из наших?

– Да.

– Мысль промелькнула. Я думал…

– Промелькнула в какой момент?

– Когда мы стояли у карты мира во Дворце дожей. Она упомянула «один-единственный мир». Мол, это ограничивает.

– И что же вы подумали?

– Решил, что она одна из приглашенных. Сотрудница «Надзора», с которой мне еще не довелось познакомиться. Возможно, приехала позже остальных.

Мы снова были в Палаццо Кирецциа – черно-белом дворце на берегу Гранд-канала.

– Вы не думали спросить у нее напрямую?

– Я ведь мог ошибаться. Чего-то не расслышать, неправильно понять. А интересоваться в лоб, Посвященная она или нет, – неоправданный риск, не находите?

– Разве вы не были заинтригованы?

– Еще как! Маскарад, загадочная женщина, улочки Венеции… Сложно представить себе более интригующий вечер.

– Почему вы покинули бал вместе с ней?

– Решил, что она хочет потрахаться, – усмехнулся я.

– Не нужно похабностей, мистер… Кейвен.

– Вашу ж мать… – Я откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза.

Я беседовал с мужчиной, который застрелил мою пираточку. Его звали Ингрес, и он, похоже, еще не простил мне то, что я одолел его в баре около часа назад. На правом запястье, которое я проколол пиратской саблей, красовалась аккуратная повязка. Рабочую робу он сменил на строгий черный костюм и серую водолазку. Да и держался теперь по-другому: выглядел как человек, который не выполняет приказы, а отдает. К тому же он явно был опытным транзитором – настоящим мастером, раз уж сумел пронести между мирами столь существенный предмет, как оружие; такое удавалось лишь немногим. В том числе и мне, но с большим трудом. Именно из-за его маневра я ощутил прокрут за пару секунд до того, как он застрелил девушку. На широком, загорелом, открытом лице залегли морщинки, которые обычно говорят о привычке улыбаться. Ингрес, однако, выглядел одержимым, чем-то терзаемым и ничуть не веселым.

Когда я убрал саблю и помог ему подняться на ноги, никаких объяснений не последовало: в бар вломились два амбала из свиты профессора Лочелле, каждый демонстративно запустил руку под пиджак. Судя по лицам, они рвались в драку и огорчились, что опоздали. Им оставалось только помочь двум раненым коллегам. Ингрес поручил одному из верзил отвести нас к ближайшему каналу, где дожидался, работая на холостом ходу, катер. Звук его мотора гулким эхом отдавался в проулках между темными зданиями. Фары не светили; на голове водителя красовалось нечто вроде бинокля на ремне. Он отвез нас с Ингресом обратно в Палаццо Кирецциа, а затем, включив освещение, уплыл по Гранд-каналу.

Меня попросили подождать в спальне на втором этаже. Окно защищала крепкая черная решетка, дверь заперли. Телефона не было. Когда меня привели в эту комнату, служившую профессору Лочелле кабинетом, на мне по-прежнему красовался костюм священника.

Прокашлявшись, Ингрес спросил:

– Были другие моменты, наводившие на подозрение, что ваша спутница – одна из Посвященных?

– Да, прямо перед вашим появлением. Она что-то сказала про мой отпуск. Мол, я сейчас «не путешествую».

– А еще?

– Больше ничего. Хотя нет. Упомянула слово «эскапада». Сказала, что оно значит «дерзкая авантюра». Вам это о чем-нибудь говорит?

– Слово я знаю, – малость поколебавшись, ответил Ингрес. – А что оно значит для вас?

– Впервые услышал. Не понимаю, к чему она его приплела. Это важно?

– Сложно сказать. А она не пыталась вас завербовать?

– Куда? – удивился я.

– Она ничего вам не предлагала?

– Ничего. Даже того, на что я надеялся, мистер Ингрес. – Я изобразил многозначительную ухмылку, но, видимо, зря старался.

– На что же вы надеялись?

Я вздохнул.

– На то, что мы с ней займемся сексом, – сказал я тихо, будто растолковывая прописную истину идиоту, и на всякий случай добавил: – Прелюбодейством.

Ингрес и бровью не повел.

– Как вы обо всем узнали? – спросил я. – Кто она такая? Что она задумала? Зачем связалась со мной? Почему вы пытались остановить ее, поймать или… что вы хотели с ней сделать?

Он поглядел на меня чуть дольше и, не скрывая довольного тона, парировал:

– В данный момент я не могу ответить на ваши вопросы.

Позже мы с мадам д’Ортолан прогуливались среди надгробий и кипарисов на обнесенном стеной кладбищенском острове Сан-Микеле, что в Венецианской лагуне. Ярко-голубое небо, усеянное клочьями облаков, на юго-западе уже розовело в преддверии заката.

– Ее зовут миссис Малверхилл, – поведала мадам д’Ортолан.

Я почувствовал, как она повернула ко мне голову, но продолжил идти, не отрывая взгляда от дорожки между рядами мраморных надгробий и темных металлических оград.

– Когда-то она меня обучала, – обронил я как бы невзначай.

Про себя же я изумился: так это была она! Внутри словно зазвучала музыка.

– Ну-ну. – Мадам д’Ортолан остановилась и вытащила лилию из небольшой вазы, закрепленной на стене какого-то склепа.

Она протянула цветок мне. Я открыл было рот, чтобы сказать «спасибо», однако она перебила:

– Вы не могли бы убрать щетинки?

Я ответил озадаченным взглядом.

– Тычинки. – Она указала в середину цветка. – Вот эти штучки с оранжевой пыльцой. Можете их выдернуть? Пожалуйста. Я бы сама, но у этого тела слишком пухлые пальцы.

Мадам д’Ортолан обитала в теле высокой мощной женщины средних лет с ярко-рыжими волосами. Одета она была в белую шелковую блузку и розовый с сиреневым кантом костюм. Пальцы и правда выглядели толстоватыми. Я запустил руку в чашу цветка, стараясь не задеть подушечки с пыльцой. Мадам д’Ортолан наклонилась, внимательно наблюдая.

– Осторожнее, – почти прошептала она.

Когда я выдернул все тычинки, два моих пальца порыжели. Я вручил лилию мадам д’Ортолан. Длинными ногтями она отсекла стебель, а цветок вставила в петлицу пиджака.

– Миссис Малверхилл многое делала для «Надзора», – продолжила она. – Посвящала Непосвященных, следила за порядком и логистикой, перемещалась между мирами, читала лекции… Как вы упомянули, преподавала теорию транзиции на Экспедиционном факультете. А теперь, ни с того ни с сего, предала нас.

Нет, подумал я. Предателем она была всегда.

– Как думаешь, кто мы такие, Тэмуджин? – тихо спросила она, мягкими пальцами поглаживая меня по животу.

– Боже… – выдохнул я. – Это что, дополнительный экзамен, профессор?

Она потянула за один из каштановых волосков, которые дорожкой росли у меня ниже пупка. Я порывисто вздохнул и накрыл ее руку своей.

– Почему бы и нет, – она приподняла одну темную бровь. – А теперь отвечай на вопрос.

– Что ж, ладно… – Я погладил руку, что гладила меня. – Мы – те, кто исправляет, чинит.

Я говорил очень тихо. Комната утопала в тенях, освещенная тлеющими в камине угольками да единственной догорающей свечой. Слышны были лишь наши голоса да легкий стук дождя по мансардному окну.

– Мы чиним то, что сломано, – продолжил я, постаравшись не повторять ее слово в слово – перефразировать то, что она поведала мне, поведала нам, своим студентам. – Или не позволяем сломаться тому, что вот-вот сломалось бы.

– И зачем мы это делаем? – Она попыталась пригладить волоски у меня на животе.

– Просто так. Почему бы и нет?

– И все-таки? – она лизнула ладонь и снова провела рукой по дорожке волос.

– Мы чувствуем, что так нужно, и действуем, руководствуясь этим чувством.

– А почему мы упорствуем? Ведь нас немного, а миров – бесконечное множество. – Она потеребила мой живот, словно играя со щенком, затем легонько шлепнула.

– Потому что есть вероятность, что существует бессчетное множество людей вроде нас, бессчетное множество «Надзоров» – просто мы еще не пересеклись.

– Хотя чем дальше мы распространяемся, не встретив никого похожего на нас, тем меньше шансов, что это когда-либо случится.

– Таков смысл бесконечности, – подытожил я.

– Неплохо, – бросила она, обводя пальцем мой пупок. – Но кое-что ты упустил. Следовало упомянуть, что лучше совершить нечто хорошее, чем выбрать бездействие, даже если дело кажется незначимым.

– Ведь мы сами решаем, что значимо, а что – нет.

– Надо же. Ты все-таки не спал на моих лекциях.

Она накрыла ладонью мои яйца и начала очень бережно их массировать, перекатывать одним мягким, непрерывным движением.

– Вы всегда безраздельно владели моим вниманием, мэм.

Здесь, в ее загородном доме, мы провели несколько приятных, пусть и слегка изматывающих часов. Я думал, что на сегодня мы закончили, но она, похоже, считала иначе; под ее пальцами я вновь ощутил импульс желания.

– Полотно пространства-времени состоит из волокон, – произнесла она. – Таких мельчайших, что дальнейшей структуры уже не различить. Это отдельные, не поддающиеся упрощению кванты, внутри которых сама реальность кипит и клокочет микроскопическими всплесками творения и разрушения. Полагаю, из подобных простейших частиц состоит и мораль. Из мельчайших крупинок, делить которые дальше бессмысленно. Бесконечность простирается лишь в одном направлении – вовне, охватывая все больше обитаемых миров, параллельных реальностей. А двигаясь обратно – в сторону уменьшения, – мы рано или поздно упираемся в индивидуальное сознание, отдельную личность, после чего резона вглядываться глубже уже нет. Смысл заключен на этом уровне. Даже если наши действия приносят пользу всего одному человеку – это абсолютная выгода, и ее сравнительная незначительность при более широком рассмотрении никакой роли не играет. Если же принести пользу – не причиняя при этом вреда – двум людям, деревне, племени, городу, нации, обществу или цивилизации, – выгода пропорционально умножится, возрастет. Так что бездействие нельзя оправдать ничем, кроме как пассивным фатализмом и банальной ленью.

– Вы совершенно правы. Позвольте… – Моя рука скользнула по ее золотистой спине ниже, между ног.

Она придвинулась ближе по смятой простыне, чтобы мне не пришлось далеко тянуться. Слегка раздвинула ноги. Большим пальцем я легонько надавил на крошечный сухой бутон ее ануса, а остальными начал поглаживать ее промежность, погружаясь во влажное тепло.

– Вот, пожалуйста, – весело прошептала она. – Похоже, я уже получаю некоторую выгоду.

Она ненадолго замолкла, ритмично двигаясь вверх-вниз, навстречу моим изучающим пальцам. Смахнув со лба темный локон, она приподнялась, притянула меня к себе и крепко, сочно поцеловала, после чего вновь откинулась на кровать так, что волосы разметало по лицу. Затем обхватила рукой мой член и начала поглаживать головку большим пальцем.

– Вопрос в том, – продолжила она хрипловато, – кто именно определяет, как и с кем поступить, в чьих интересах, а главное – зачем? С какой целью?

– Вероятно, – предположил я, – решаем мы все. Продвигаемся к некой высшей цели… кульминации.

Ее тело содрогнулось – от беззвучного смеха? Кто знает.

– Может, и мы… – У нее перехватило дыхание. – Да, вот так… продолжай.

– Я и не думал останавливаться.

– А кто в таком случае получает выгоду? – прошептала она.

– Возможно, сразу многие. Те, кто больше всего нуждается, и те, кто приносит им пользу. Почему бы выгоде не быть обоюдной?

– Это с одной точки зрения.

Она поднесла руку, которой меня гладила, к моему рту, сложила ладонь чашечкой и из-за темной занавеси волос шепнула:

– Плюнь.

Набрав побольше слюны, я приподнял голову и выполнил просьбу. Затем моя спутница поднесла руку к своим губам и сделала то же самое, после чего растерла блестящую жидкость между пальцами – от этого зрелища мой член стал еще тверже, хотя казалось, уже некуда. Снова обхватив его, уже плотнее, она интенсивнее, чем прежде, задвигала рукой. Я тоже ускорился, все быстрее погружая в нее пальцы и глядя, как колышутся сладкие изгибы ее тела.

– Есть и другая точка зрения?

– Возможно. – Каждый ее вдох теперь звучал хрипло; я изумлялся, как она вообще может сосредоточиться на беседе. – Но тут нужно больше знаний, более тщательное погружение в предмет.

– Мы всегда должны… – я прокашлялся, – постигать предмет как можно глубже. Вы меня этому научили.

– Верно.

Из-за свисавших ей на лицо волос я не сразу заметил, что ее глаза закрыты.

– Мы совершаем добро, – ее голос стал грубым, слова вылетали резко, отрывисто, – но делаем ли мы все, что в наших силах? Возможно, добро… это всего лишь побочная выгода… а преследуем мы – неосознанно, как в нашем с тобой случае… или намеренно, если речь о людях… более сведущих и влиятельных… какие-то другие, более… масштабные цели?

– Например?

– Не знаю, – выдохнула она. – Суть в том, что пока нам, возможно, не понять подобных тонкостей… Мы всецело доверяем нашему отделу прогнозов… А те, кому поручают работу в поле… грязную работу… слепо подчиняются приказам, даже не задумываясь… хотя порой не видят никакой мгновенной или даже среднесрочной выгоды… Ведь они привыкли верить, что добро раскрывается во всей полноте лишь со временем… Так было всегда, к этому их приучили, вот они и мирятся с происходящим, принимают на веру. В итоге они делают меньше, чем думают, однако больше, чем знают… Если я права, это потрясающий трюк: вызвать чуть ли не фанатизм у тех, кто считает, что мыслит прагматично, даже утилитарно…

Когда я впервые увидел ее, она сидела на каменном парапете, вытянув одну стройную ногу вперед, а другую поджав под себя. Склонив голову набок, изящно изогнув тело, она беседовала с одним из мужчин, которые буквально ее обступили. Держа в правой руке бокал, левой она со смехом хлопнула по груди высокого собеседника, тоже хохотавшего. Худая, миниатюрная, она балансировала на самом краю балкона, но даже в столь шатком положении вела себя уверенно и непринужденно, словно главенствуя над остальными.

Дело происходило неподалеку от центра Асфержа, в главном корпусе Экспедиционного факультета. Оттуда открывался вид на террасы живописной долины, лесистые холмы Большого парка и окраины города, смутно различимые в предзакатном свете. Еще дальше возвышались туманные предгорья и ярко белела снежными шапками Цепь. Позже выяснилось, что в горах у миссис Малверхилл есть загородный домик, откуда в ясную погоду можно увидеть Туманный купол университета. Правда, придется залезть на крышу, чтобы не мешали деревья.

В день нашего знакомства я, конечно, этого не знал. Разгорался закат, и в его шелковистом сиянии позолоченный Купол сверкал, будто двойник заходящего солнца, а белокаменное здание – как и разнообразные оттенки кожи преподавателей, студентов и без пяти минут выпускников – отливали красноватым.

Она была в брюках и длинном жакете, накинутом поверх топа с глубоким вырезом. Жатая ткань туго обтягивала ей грудь.

– …подобно бессчетным электронным оболочкам, – говорила она одному из окружавших ее ученых. – Их количество бесконечно, но не забывайте и про пустые пространства между ними, которым тоже нет числа.

Когда я подошел, нас друг другу представили.

– Мистер… О? – Она приподняла бровь.

На голове у нее красовалась маленькая шляпка-таблетка с вуалью, смотревшейся нелепо и театрально, пусть даже белый, сетчатый, как тюль, материал ничуть не скрывал лица. Оно отличалось своеобразной красотой: острый подбородок, большие, с тяжелыми веками глаза, римский нос с широкими, словно раздувшимися, ноздрями и маленькие пухлые губки. Взгляд выражал то ли пленительную в своей непринужденности беспощадность, то ли равнодушие с ноткой шутливого интереса. На вид она была раза в полтора старше меня.

– Да, – кивнул я. – Тэмуджин О.

Я почувствовал, что краснею.

Нет, я давно уже привык к тому, что моя монгольская фамилия вызывает усмешки у носителей английского. Их хлебом не корми – дай поставить в неловкое положение всякого, чье имя не так банально или коряво, как у них. Тем не менее что-то в интонациях миссис М. мгновенно вогнало меня в краску. Надеюсь, закат помог это скрыть.

Я не был желторотым юнцом; в свои сравнительно молодые годы я уже познал много женщин и не смущался тех, кто выше по должности. И все равно растерялся. В ее присутствии я почувствовал себя таким неопытным, что меня разобрала досада.

Она крепко пожала – или сжала? – мне руку со словами:

– Должно быть, многие коллеги вам завидуют.

– Ну… возможно, – пробормотал я, толком не понимая, что она имела в виду.

Я сразу ее захотел. Еще бы. Весь следующий год я неистово о ней фантазировал, что, уверен, пагубно отразилось на моих экзаменационных отметках, ведь на множестве лекций я слушал ее краем уха, представляя себе все, что охотно сделал бы с ней прямо там, на кафедре, у доски или на парте. Вместе с тем я изо всех сил старался впечатлить ее безупречно составленными и прекрасно аргументированными эссе. Возможно, одно компенсировало другое.

– Похоже, вы много об этом думали, – сказал ей я; ее ладонь, скользившая по моему члену вверх-вниз, становилась слишком сухой и горячей, доставляя мне уже чуть меньше удовольствия. – Пришли к каким-то выводам?

Она подняла голову, сдула волосы с лица и, тяжело дыша, проговорила:

– Да. Думаю, ты должен в меня войти. Прямо сейчас.

Позже мы переместились за стол. Она завернулась в простыню, я накинул рубашку. Мы разделили скромный ужин, запивая его водой и вином.

– Давно хотел спросить. Мистер Малверхилл… он существует?

Она пожала плечами:

– Где-нибудь такой непременно есть, – и отломила кусок хлеба от буханки.

– Давайте перефразирую. Вы замужем?

– Нет. – Она взглянула на меня. – А ты женат?

– Нет. Выходит, вы в разводе?

– Отнюдь. – Улыбнувшись, она откинулась на спинку стула и с наслаждением потянулась. – Мне просто нравится, как звучит «миссис Малверхилл».

Я подлил ей вина.

Она провела ладонью – растопырив пальцы – над пламенем свечи.

Мадам д’Ортолан поправила лилию на обтянутой розовым пиджаком груди и, довольная результатом, двинулась дальше. Мы шли по выщербленным каменным дорожкам среди белеющих в тумане могильных плит и бледно сияющих мавзолеев. Иссохшие, увядшие цветы, заботливо оставленные в вазах у некоторых усыпальниц, контрастировали с буйной, здоровой зеленью, пробивающейся меж камней.

– Миссис Малверхилл предала наши идеалы, – продолжала мадам д’Ортолан. – Она совсем спятила и теперь продвигает идеи, способные нас скомпрометировать. Все наслышаны о ее богатом воображении. Ее новая теория настолько безумна, что мы даже понять ее толком не можем. Так или иначе, она возомнила, будто мы сбились с курса – ну, или какую-то подобную ересь, – и решила нам помешать. Мало того, что ее выходки всех раздражают, так мы еще и тратим на борьбу с ней ресурсы, которые могли бы пригодиться для других, более полезных дел. Впрочем, пока она нам почти не навредила. Однако все может измениться к худшему. Неудачи ее только распаляют, и если она переманит кого-нибудь на свою сторону…

– Полагаете, она пыталась меня завербовать?

– Не исключено. – Мадам д’Ортолан остановилась, и мы оказались лицом к лицу. – Как думаете, почему миссис Малверхилл заинтересовалась вами? – спросила она с улыбкой, которая под определенным углом могла сойти за искреннюю.

– Не знаю. Разве я такой один?

Мадам молча приподняла брови.

– Она уже пробовала переманить других? – осведомился я. – Других транзиторов?

Заложив руки за спину, мадам д’Ортолан взглянула на небо. Я представил, как неуклюже сплелись ее пухлые пальцы.

– Не уверена, что ответы на эти вопросы вам не повредят, – ровным голосом проговорила она. – Мы просто хотим выяснить, есть ли какая-то особая причина, по которой она выбрала именно вас.

– Возможно, я в ее вкусе. – Моя улыбка вышла более искренней, чем у мадам д’Ортолан.

Мадам придвинулась ближе. Легкое дуновение донесло до меня шлейф ее духов – приторный, цветочный.

– Вы имеете в виду в сексуальном плане? – уточнила она.

– Ну да. Или ее привлек мой веселый нрав.

– А может, мысль, что вас проще других переманить на свою сторону? – уже без улыбки предположила мадам д’Ортолан.

Склонив голову набок, она оценивающе на меня посмотрела. Пусть не сурово, зато пронзительно.

– Не представляю, с чего бы она так подумала, – возразил я, поневоле вытягиваясь в струнку: на каблуках мадам д’Ортолан была одного со мной роста. – Я не ожидал, что окажусь под подозрением только потому, что эта леди выбрала меня.

– Так вы не знаете, почему она это сделала?

– Нет. Насколько помню, в университете она вызывала студентов по алфавиту.

Судя по лицу, мадам д’Ортолан собиралась что-то сказать, однако передумала и, фыркнув, отвернулась. Мы двинулись дальше. Какое-то время молчали. Самолет, вспахивая небо, чертил двойную белую полосу.

– Вы один из первых, – произнесла мадам д’Ортолан, когда мы подошли к пристани, где нас дожидался катер. – Мы полагаем, что ее интересуют исключительно транзиторы. У нас есть люди и технологии, способные предсказать ее передвижения, и благодаря предпринятым нами мерам ощутимого вреда она пока не нанесла. Нам нужно полное содействие всего «Надзора», чтобы не нарушить приятную тенденцию. И вы, уверена, это прекрасно понимаете.

– Разумеется. – Выдержав паузу, я добавил: – Если цели леди непонятны, а угроза от нее исходит минимальная, зачем тратить столько усилий?

Мадам д’Ортолан резко остановилась. Конечно, сверкать наши глаза на самом деле не могут, ведь мы не причудливые светящиеся обитатели морских глубин. (Во всяком случае, я. За мадам д’Ортолан не ручаюсь.) Тем не менее эволюция научила нас подмечать, когда чьи-нибудь глаза вдруг расширяются от страха, злости или удивления, яснее демонстрируя белки. Так вот, глаза у мадам д’Ортолан сверкнули.

– Мистер О, – процедила она, – эта женщина объявила нас врагами. Значит, и мы должны ответить тем же. Мы не можем оставить подобный демарш безнаказанным. Иначе покажем свою слабость.

– А если не обращать внимания? – предложил я. – Так мы проявим уверенность. Даже силу.

На ее лице промелькнула гримаса – вероятно, гневная, – которая, впрочем, быстро сменилась улыбкой. Мы двинулись дальше, и мадам д’Ортолан похлопала меня по плечу:

– Ах, если бы я могла подробнее поведать вам о губительных теориях этой леди… Тогда, рискну предположить, вы отнеслись бы к нашей позиции с бо́льшим пониманием, – сказала она с напускной игривостью. – Однако сейчас нет нужды объяснять, насколько ее взгляды пагубны и вредоносны. Отмечу лишь то, что они ставят под сомнение цели «Надзора» и заданный нами курс. Во всем, что мы делаем, она воображает себе грандиозный скрытый мотив, с которым в корне не согласна. Такое помешательство требует лечения. Мы не можем закрыть на это глаза. Ее выпады в наш адрес нужно отразить, а доводы – разбить. – На ее лице что-то снова сверкнуло; на этот раз зубы. – Вы должны доверять нам как начальству. Мы больше знаем и видим ситуацию во всей полноте, а потому можем избрать надлежащие меры.

Мы продолжили идти; мадам д’Ортолан не сводила с меня пристального взгляда. Я весело сказал:

– Где бы мы были, если бы не доверяли начальству?

Ее глаза на мгновение сузились. Изобразив ответную улыбку, она отвернулась.

– Что ж, прекрасно, – произнесла она тоном человека, который только что принял важное решение. – Возможно, вас еще раз допросят. – (Так и не допросили.) – И вероятно, за вами будут наблюдать. Недолго и в пределах разумного, конечно. – (Следили за мной долго – как минимум пару лет, и временами это выходило за грани разумного). – Рада отметить, что в работе вы уже добились определенных успехов. Некоторые мои консервативно настроенные коллеги считают вас выскочкой, однако, надеюсь, они ошибаются. Хочется верить, что данный инцидент не повредит вашей репутации, ведь вы еще в начале пути. Прискорбно, если ваша карьера пострадает. (Она пострадала. Я сам виноват. Что не помешало мне стать лучшим и наиболее востребованным среди коллег.)

Выплыв из тени, под окружавшей остров стеной показалась пристань. Услужливый водитель катера подал руку мадам д’Ортолан. Мы уселись в открытом отсеке на корме.

– Надеюсь, наше к вам доверие обоснованно и взаимно, – с улыбкой подытожила мадам д’Ортолан.

– Вне всяких сомнений, мэм.

(Я солгал.)

Когда катер устремился прочь от острова мертвых, мадам д’Ортолан вынула цветок из петлицы.

– Говорят, за пределами кладбища они приносят несчастье, – с этими словами она уронила лилию в бурные воды лагуны.