Текст книги "Не на жизнь, а на смерть"

Но все это не имело значения. Он рассказывал об Эдинбурге, стараясь не упоминать о службе. Это было непросто, ибо служба в полиции заполняла всю его жизнь. Рона расспрашивала об общих друзьях, и он был вынужден признать, что никого из них не видел. Она говорила о своей преподавательской работе, о столичных ценах на недвижимость. (При этом Ребус сделал вид, что не услышал в ее тоне намека на то, что он, по идее, должен бы позаботиться о более просторной квартире для дочери и бывшей жены. В конце концов, это она потребовала развода, сославшись на единственную причину: по ее словам, она «полюбила мужчину, а вышла замуж за его работу».) Потом Саманта рассказала ему, что учится на секретаршу.

– На секретаршу? – переспросил Ребус, пытаясь выразить заинтересованность.

Саманта ответила ему весьма холодно:

– Я уже упоминала об этом в одном из своих писем.

– Да-да…

Снова повисла неловкая пауза. Ребус хотел выпалить: я читал твои письма, Сэмми! Я проглатывал их! И мне стыдно, что я так редко отвечал тебе, но ты ведь знаешь, как я плохо пишу, сколько времени у меня это занимает и как мало остается досуга и сил. Столько преступлений, которые надо раскрыть, столько людей, которые зависят от меня…

Но он, разумеется, ничего не сказал. Женщины сделали вид, будто ничего не произошло, и вновь потекла пустая вежливая беседа. Светская беседа в крошечной гостиной неподалеку от Бау-роуд. Беседа обо всем и ни о чем. Невыносимо. Просто невыносимо. Ребус положил ладони на колени и расправил пальцы, приняв позу человека, который в любой момент готов уйти. Что ж, было приятно повидаться, но меня уже ждут в отеле накрахмаленная постель, холодильник с напитками и автоматическая чистилка ботинок. Он начал подниматься, как вдруг позвонили в дверь. Два коротких, а затем два длинных звонка. Саманта бросилась открывать. Рона улыбнулась.

– Кенни, – объяснила она.

– Кто?

– Молодой человек Саманты… на данный момент.

Ребус медленно кивнул. Все понимающий отец. Сэмми шестнадцать. Она бросила школу. Учится на секретаршу в колледже. У нее не приятель, а «молодой человек».

– А как насчет тебя, Рона? – спросил он.

Она открыла рот, но топот поднимающихся по лестнице ног помешал ей. В комнату ворвалась Саманта с пылающим лицом, держа за руку своего молодого человека. Ребус инстинктивно вскочил.

– Папа, это Кенни.

Кенни был облачен в черную кожаную куртку на «молнии», черные кожаные штаны и ботинки, доходившие чуть ли не до колен. Когда он двигался, кожа громко скрипела. В руке он держал перевернутый мотоциклетный шлем, из которого торчали пальцы черных кожаных перчаток. Два пальца выдавались вперед. Казалось, они показывали прямо на Ребуса. Кенни высвободил руку из цепких коготков Саманты и протянул ее Ребусу:

– Здрасте.

У него был довольно грубый голос и уверенный тон. Прямые черные волосы, разделенные пробором, и редкие прыщики на шее и на щеках, покрытых вчерашней щетиной. Ребус нехотя пожал его горячую руку.

– Привет, Кенни, – проговорила Рона. И добавила специально для Ребуса: – Кенни работает курьером на мотоцикле.

– О, – проговорил Ребус, снова опускаясь в кресло.

– Ага, верно, – воодушевился Кенни, – я работаю в Сити. – Он повернулся к Роне. – Сегодня у меня был удачный день, Рона, – сказал он и подмигнул.

Рона ласково ему улыбнулась. Этот «молодой человек», этот молокосос неполных восемнадцати лет (такой взрослый, такой искушенный по сравнению с Самантой), очевидно, покорил сердце мамаши, равно как и дочки. Он опять повернулся к Ребусу с видом победителя:

– Если повезет, у меня меньше сотни в день не выходит. Конечно, во времена Большого Взрыва было еще лучше. Тогда образовалось много новых фирм, и все выпендривались, типа «мы самые крутые». И все-таки, я считаю, можно и сейчас кой-чего добиться, если не сидеть на заднице. Зато люди видят, что на меня можно положиться. Многие клиенты знают меня по имени. Это показывает, что я на правильном пути. – Он плюхнулся на софу рядом с Самантой, и все они уставились на Ребуса, ожидая, что он что-нибудь скажет.

Он знал, чего они от него ждут. Кенни бросил ему вызов: только попробуй теперь скажи мне что-нибудь поперек. Интересно, что он от него хочет, этот недомерок? Чтобы Ребус погладил его по головке? Или дал торжественное разрешение лишить Саманту девственности? Пару советов, как избежать дорожных пробок? Как бы то ни было, Ребус не собирался так легко сдаваться.

– Не очень-то полезно для легких, – сказал он, – все эти выхлопные газы.

Кенни слегка растерялся. Такого поворота он явно не ожидал.

– Я поддерживаю себя в форме, – ответил он. Ремарка Ребуса задела его за живое.

«Неплохо, – подумал Ребус. – Я могу достать этого маленького ублюдка». Он знал, что Рона буравит его взглядом, умоляя остановиться. Но Ребус сосредоточил свое внимание на Кенни.

– У такого паренька, как ты, наверняка большие планы на будущее.

Кенни моментально оживился.

– Ага, – проговорил он, – я даже подумываю о том, чтобы открыть собственное дело. Все, что для этого нужно…

Он замолчал, не сразу осознав, что Ребус назвал его «пареньком», словно он все еще носит шортики и школьную шапочку. Но уже было слишком поздно пытаться что-то исправить, слишком поздно. Ему пришлось продолжать в том же духе, однако теперь его слова звучали как наивные разглагольствования и пустые мечты. Этот легавый хоть и явился к ним сюда из своей Джокландии, а ведет себя точь-в-точь как вкрадчивый старый хрыч из Ист-Энда. С ним надо держать ухо востро. И куда это его сейчас понесло? Этот Джок, этот кретин в дурацком прикиде из дешевого универмага ударился вдруг в воспоминания о том, как в юности работал мальчиком на побегушках в бакалейной лавке. Он разъезжал по окрестностям на своем тяжелом черном велосипеде с прямоугольной металлической корзиной, приделанной над передним колесом. В корзину помещалась коробка с товарами, и ему оставалось только крутить педали, выполняя очередной заказ.

– …Я воображал, что я богач, – говорил Ребус, по всей видимости приближаясь к кульминации своего рассказа, – но когда я захотел заработать побольше, я понял, что не так-то это просто. Нужно было подождать, пока я подрасту и смогу устроиться на настоящую работу. Но мне так нравилось гонять на велосипеде, выполнять поручения и доставлять заказы старичкам. Иногда они даже баловали меня чаевыми, давали мне кто яблочко, кто банку джема.

В комнате воцарилась мертвая тишина. На улице взвыла полицейская сирена. Ребус откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. По его лицу бродила сентиментальная улыбка. И тогда до Кенни дошло: Ребус сравнивает себя с ним! Его глаза расширились. Главное, что все давно это поняли. Рона поняла. Сэм тоже. Да он сейчас по стенке размажет этого легавого. Плевать, что он папаша Сэм. Но он сдержал себя и упустил нужный момент. Рона встала, чтобы приготовить еще чаю, и ублюдок-папаша тоже поднялся со словами, что ему пора идти.

Все произошло так быстро. Кенни все еще никак не мог врубиться, и Ребус прекрасно это видел. Жалкий тупой недоносок пытался понять, куда его Ребус, фигурально выражаясь, послал. Ребус знал ответ на этот вопрос: туда, где ему самое место. Рона, конечно, возненавидела его за это, да и Саманта выглядела слегка обалдевшей. Ну и черт с ними. Он выполнил свой долг, засвидетельствовал свое почтение. Больше он их не побеспокоит. Пусть себе живут в своей клетушке с этим… молодым человеком, с этим прыщавым недоумком. У Ребуса есть дела поважнее. Почитать книги. Сделать кое-какие записи. Впереди напряженный день. Сейчас десять. В одиннадцать он будет в отеле. Ему необходимо выспаться. Восемь часов сна за последние два дня. Не удивительно, что он на всех набрасывается. Он просто переутомился.

Ему стало немного стыдно. Кенни был слишком легкой мишенью. Поддавшись негодованию, он попытался прихлопнуть муху бетонной плитой. Негодованию, Джон, или просто-напросто ревности? Нет, это слишком сложно для смертельно уставшего человека. Для такого человека, как Ребус. Завтра. Завтра, быть может, он сможет ответить на некоторые вопросы. С завтрашнего дня он намерен начать отрабатывать свое проживание в Лондоне. С завтрашнего дня все должно пойти по-другому.

Он снова потряс руку Кенни и заговорщически подмигнул ему на прощанье. Рона проводила его до входной двери. Они вышли в холл, оставив Кенни с Самантой в гостиной за закрытой дверью.

– Не беспокойся, – сказал Ребус, – я сам найду дорогу.

Он начал спускаться вниз по лестнице. Если он не поторопится, Рона непременно затеет с ним спор. А какой в этом смысл?

– Присматривай лучше за Лотарио![9]9
  Лотарио – ставшее нарицательным имя коварного соблазнителя в пьесе британского поэта и драматурга Николаса Роу «Кающаяся красавица» (1703).


[Закрыть] – крикнул он снизу, не в силах удержаться от прощальной колкости.

Уже на улице он вспомнил, что Рона всегда была неравнодушна к молоденьким мальчикам. Может, и она… Нет, это недостойная мысль.

– Прости меня, боже, – сказал Ребус, решительно направляясь в сторону подземки.

* * *

Что-то пошло не так.

Совершив первое убийство, она испытала ужас, ее мучило чувство вины. Она просила прощения, клялась, что больше не будет убивать.

Но прошел месяц. Ее не нашли. Она слегка воспряла духом, и в ней снова проснулся голод. И она совершила второе убийство. Оно насытило ее на целый месяц. Так и пошло. Но теперь, спустя сутки после четвертого раза, она снова почувствовала непреодолимое желание убивать. Это желание было острым и сильным, как никогда. Конечно, убийство опять сойдет ей с рук. Но игра становится опасной. Прошло еще слишком мало времени. Полиция идет по горячим следам. Общественность взбудоражена. Если она убьет сейчас, то отступит от собственной модели поведения и тем самым даст в руки полицейским ниточку, которую не сможет отследить.

Существует только одно решение. Неверное: она знает, это решение совсем неверное. Она находится не в своей квартире, нет. Но она все равно это сделала. Она отперла дверь и вошла в галерею. Там, на полу, лежало связанное тело. Это тело она спрячет. Полицейские не смогут его найти. Она сознавала, что на этот раз ей придется с ним повозиться. Зато у нее будет больше времени для веселья. Да, нужно спрятать тело, вот и все дела. Это логово – вот ответ на вопрос. И никто его не найдет. В конце концов, это частная квартира, а не общественное место. И бояться не надо. Она обошла тело кругом, наслаждаясь тишиной. Потом поднесла к глазу объектив «поляроида».

– Улыбочку, пожалуйста, – говорит она, щелкая затвором.

Потом ее осеняет новая мысль. Она вставляет новую кассету в фотоаппарат и фотографирует одну из картин, пейзаж. Она уничтожит его, разрежет на мелкие кусочки, как только закончит играть со своей новой игрушкой. Но теперь у нее есть фотография этой картины. На память. Она наблюдает за тем, как изображение проявляется на пластинке, и вдруг начинает неистово царапать поверхность; изображение размазывается, становится неразличимым. Господи, мамочка убила бы ее за это.

– Сука, – говорит она, отворачиваясь от стены с картинами. Ее лицо искажено обидой и гневом. Она берет ножницы и приближается к своей игрушке, встает перед ней на колени, крепко захватывает одной рукой голову и подносит ножницы к лицу, прямо к самому носу. – Сука, – повторяет она, а потом принимается аккуратно чикать ножницами в ноздрях. Ее руки дрожат. – Длинные волосы в носу, – причитает она, – это так неприлично, так неприлично…

Потом она снова встает с колен и подходит к противоположной стене, берет баллончик с краской и энергично его встряхивает. Эта стена – она называет ее «стена Диониса» – вся сплошняком покрыта надписями, сделанными черной краской: СМЕРТЬ ИСКУССТВУ, УБИЙСТВО – ЭТО ИСКУССТВО, ЗАКОНЫ – ДЕРЬМО, К ЧЕРТУ БОГАТЫХ, ДА ЗДРАВСТВУЮТ БЕДНЫЕ. Она обдумывает, что бы еще такое написать на оставшемся месте. Потом щедро распыляет краску по стене.

– Вот это искусство, – говорит она, глядя через плечо на «стену Аполлона» с картинами в рамах, – вот это чертово искусство, будь оно проклято.

Она замечает, что глаза куклы открыты, и бросается к ней, приближая свое лицо к лицу куклы. Глаза снова закрываются. Она осторожно пытается приоткрыть веки пальцами. Их лица так близки, они почти соприкасаются. Этот момент всегда так сокровенен. Ее дыхание учащается. Дыхание куклы тоже. Рот куклы, намертво заклеенный куском липкой ленты, пытается что-то сказать. Ее ноздри расширяются.

– К черту искусство, – шепчет она кукле, – будь оно проклято.

В ее руке опять оказываются ножницы, и она вонзает лезвие в левую ноздрю кукле.

– Длинные волосы в носу, Джонни, это так неприлично, так неприлично… – Она замирает, прислушиваясь к чему-то, словно обдумывая собственные слова. Наконец кивает. – Это точно, – говорит она, улыбаясь, – это точно…

Погоня за Оборотнем

Ребуса разбудил телефонный звонок. Сначала он никак не мог понять, откуда доносится звон, и только потом догадался, что телефон висит на стене, прямо у него над головой. Он вскочил и неловко завозился с трубкой.

– Да?

– Инспектор Ребус? – осведомился чей-то бодрый голос. Сначала он не узнал его. Нащупал на ночном столике часы (принадлежавшие еще его отцу) и уставился на исцарапанный циферблат. Было только семь пятнадцать. – Я вас разбудила? Простите. Это Лиза Фрейзер.

Ребус моментально оживился. По крайней мере, оживился его голос. Хотя инспектор все еще сидел сгорбившись на кровати, его голос бодро проговорил:

– Здравствуйте, доктор Фрейзер. Чем я могу быть вам полезен?

– Я тут изучала материалы по делу Оборотня, которые вы мне дали. Работала почти всю ночь напролет, по правде говоря. Просто не могла уснуть. Это дело так захватило меня. У меня уже есть кое-какие предварительные соображения на этот счет.

Ребус дотронулся до еще теплой постели. Как давно он не спал с женщиной? Как давно он просыпался после ночи любви, ни о чем не жалея?

– Понятно, – сказал он.

Она рассмеялась. Ее смех был похож на переливчатый звон колокольчиков.

– О, инспектор, простите, я вас разбудила. Я перезвоню попозже.

– Нет-нет, все нормально, правда. Вы просто застали меня врасплох, но это не страшно. Мы можем встретиться и поговорить о том, что вы там нашли?

– Конечно.

– Сегодня, правда, я немного занят… А как насчет ужина?

– Это было бы здорово. Где?

Ребус почесал спину.

– Не знаю… Это ваш город, а не мой. Я ведь турист, или вы забыли?

Она снова рассмеялась:

– Я тоже не совсем здешняя, но я поняла ваш намек. Что ж, в таком случае ужин я беру на себя, – твердо сказала она. – И мне кажется, я знаю вполне подходящее место. Я зайду за вами в отель. Семь тридцать?

– Буду ждать с нетерпением.

«Какое приятное начало дня», – подумал Ребус, ложась обратно в постель и взбивая подушку кулаком. Но стоило ему только закрыть глаза, телефон снова зазвонил.

– Да?

– Я у стойки портье, а ты – ленивый сукин сын. Быстро спускайся вниз, чтобы я смог записать свой завтрак на твой счет.

Клик. Бр-р. Ребус кинул трубку на рычаг и со стоном выполз из постели.

* * *

– Ты чего так долго?

– Не думаю, что официанты пришли бы в восторг, увидев голого постояльца в обеденном зале. Вы сегодня рано.

Флайт пожал плечами:

– Дел невпроворот.

Ребус заметил, что Флайт неважно выглядит. Его бледность и черные круги под глазами объяснялись не только недостатком сна. Кожа на лице обвисла так, словно какие-то магниты на полу оттягивали ее вниз. Но он понимал, что и сам выглядит не лучшим образом. Судя по всему, он умудрился простудиться в ванной комнате: побаливала голова и саднило горло. Неужели это правда, что в больших городах люди чаще болеют? В одной из статей, которые ему дала Лиза Фрейзер, утверждалось, что, как правило, серийные убийцы являются продуктом своей среды. Ребус воздерживался от каких-либо комментариев по этому поводу, но чувствовал, что в его носу скопилось больше слизи, чем когда-либо. Надо проверить, достаточно ли у него с собой носовых платков.

– Дел невпроворот, – повторил Флайт.

Они сели за столик. В столовой было затишье, и официантка быстро приняла у них заказ.

– Чем планируешь заняться сегодня? – Флайт спросил об этом только для поддержания разговора, но у Ребуса уже были свои планы, и он не преминул ухватиться за вопрос.

– Ну, во-первых, я бы очень хотел познакомиться с мужем Марии Уоткис, Томми. – Флайт улыбнулся и опустил глаза. – Просто чтобы удовлетворить собственное любопытство, – продолжал Ребус. – И еще мне хотелось бы поговорить с зубным патологоанатомом, доктором Моррисоном.

– Что ж, я знаю, где их найти, – ответил Флайт, – что дальше?

– Это все, пожалуй. Этим вечером я встречаюсь с доктором Фрейзер… – Флайт взглянул на Ребуса с любопытством, его глаза одобрительно расширились. – Собираюсь побеседовать с ней насчет психологического портрета убийцы.

– Ну да, – неуверенно проговорил Флайт.

– Я читал книги, которые она мне дала. Мне кажется, в этом методе что-то есть, Джордж. – Ребус осторожно назвал Флайта по имени, но тот, казалось, ничего против этого не имел.

Принесли кофе. Флайт налил себе чашку и, осушив ее одним глотком, почмокал губами.

– Не думаю, – сказал он.

– Не думаешь что?

– Не думаю, что в этой психологической фигне что-то есть. Сплошные догадки и никаких научных обоснований. Я предпочитаю нечто более ощутимое. Зубной патологоанатом – вот это по-настоящему ощутимо. Это то, что можно…

– Укусить? – улыбнулся Ребус. – Шутка не очень удачная, но я все равно не согласен. Когда в последний раз патологоанатом назвал точное время смерти? Они вечно увиливают от прямого ответа.

– Однако они имеют дело с фактами, уликами, а не с какими-то умозрительными теориями.

Ребус откинулся на стуле. Он вспомнил мистера Грэдграйнда, героя прочитанного когда-то романа Диккенса «Тяжелые времена», школьного учителя, которому были нужны только факты, и ничего кроме фактов.

– Брось ты, Джордж, – сказал он, – на дворе двадцатый век.

– Правильно, – отвечал Флайт, – а это значит, что мы уже не верим гадалкам и прорицателям. – Он снова взглянул на Ребуса. – Или я не прав?

Ребус помедлил с ответом, наливая себе еще кофе. Он почувствовал, как разгораются его щеки. Неужели он краснеет? Так всегда бывало, когда он спорил: даже легких размолвок подчас было достаточно. И поэтому следующую фразу он постарался произнести негромким размеренным тоном:

– Что ты имел в виду?

– Я имел в виду то, что полицейская работа – это кропотливый труд, Джон. – («Все еще по имени… и то хорошо», – подумал Ребус.) – С наскока здесь ничего не получится. Я хочу сказать… думай головой, а не головкой.

Ребус хотел было возразить, но промолчал, не уверенный, что правильно понял Флайта. Заметив это, Флайт улыбнулся.

– Игра слов, – пояснил он, – голова, головка… члена. Или пениса. Не важно. Я просто хочу предостеречь тебя, чтобы ты не позволял хорошенькой женщине влиять на твои профессиональные решения.

Ребус сообразил, что возражать бессмысленно. Высказав все, что он думает, Флайт успокоился. Что ж, может быть, он и прав. Может, Ребус хотел увидеться с Лизой Фрейзер не по делу, а просто потому, что она Лиза Фрейзер? И все-таки он обязан заступиться за нее.

– Слушай, – сказал он, – как я уже говорил, я прочел книги, которые она мне дала, и там есть кое-что заслуживающее внимания.

Флайт изобразил на лице гримасу сомнения, лишь подстегнувшую энтузиазм Ребуса. Увлекшись собственным рассказом, Ребус все же понимал, что Флайт сыграл с ним ту же шутку, что и он сам сыграл вчера вечером с посыльным Кенни. Но было слишком поздно: он должен был доказать правоту Лизы Фрейзер, да и свою тоже, хотя многое из прочитанного и ему казалось полным бредом, а уж Флайту и подавно.

– Мы имеем дело с человеком, который ненавидит женщин. – Флайт изумленно посмотрел на него, словно это было настолько очевидно, что об этом и говорить-то не следовало. – Или, – поспешно добавил Ребус, – который мстит женщинам то ли потому, что слишком слаб, то ли потому, что боится вымещать свою злобу на мужчинах. – Флайт согласился с такой возможностью кивком головы. – Как правило, так называемые серийные убийцы – люди консервативных убеждений, – продолжал Ребус, не замечая, как его рука бессознательно сжимает нож для масла, – это очень амбициозные, но вместе с тем глубоко разочарованные субъекты. Они чувствуют себя отторгнутыми вышестоящим классом и поэтому нацеливаются на него.

– Что-что? Проститутка, помощница продавца, служащая в конторе? Они что, принадлежат к одному классу? Ты хочешь сказать, что социальный статус Оборотня ниже, чем социальный статус шлюхи? Брось, Джон!

– Это просто общее правило, – настаивал Ребус, в глубине души желая, чтобы этого разговора вовсе не было. Он продолжал крутить нож в руке. – Вспомни, один из первых серийных убийц был французским дворянином… – Его голос потихоньку слабел, а Флайт терял терпение. – Я просто повторяю то, что прочел вчера. Пойми, университетские умники пишут вовсе не бессмысленные вещи, просто нам пока слишком мало известно о личности Оборотня, чтобы применить их теории на практике.

Флайт допил вторую чашку кофе.

– Ну, продолжай, – сказал он без особого энтузиазма. – Что еще написано в этих заумных книгах?

– Некоторые серийные убийцы жаждут огласки, – сказал Ребус. Он помедлил, вспомнив об одном убийце, который издевался над ним пять лет назад, водя его за нос и заставляя играть по своим правилам. – Если Оборотень даст нам о себе знать, нам будет легче поймать его.

– Возможно. Так что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что нам следует раскинуть сети и расставить ловушки. Пусть инспектор Фаррадэй намекнет прессе, что, по нашим подозрениям, Оборотень – гомосексуалист или трансвестит. Годится любая выдумка, лишь бы это подействовало ему на нервы, покоробило его и заставило вылезти из щели.

Ребус положил нож на стол в ожидании реакции Флайта. Но Флайт не торопился с ответом. Он провел пальцем по краю чашки.

– Неплохая идея, – изрек он наконец, – но мне почему-то кажется, что в книгах об этом ни слова не сказано.

Ребус пожал плечами:

– Ну да, ты прав.

– Так я и думал. Ладно, посмотрим, что скажет Кэт. – Флайт поднялся со стула. – А сейчас, чтобы не терять времени даром, я могу подбросить тебя прямо к Томми Уоткису. Вставай, пошли. Да, кстати, спасибо за завтрак.

– На здоровье, – ответил Ребус. Он видел, что Флайт сильно сомневался в его доводах в защиту психологии. Но, положа руку на сердце, кого он хотел убедить в первую очередь – его или себя? Кого он хотел поразить – Флайта или Лизу Фрейзер?

Когда они пересекали фойе, Ребус со своим неизменным портфелем в руках, Флайт неожиданно обернулся к нему:

– А тебе известно, почему нас, полицейских, прозвали «Старый Билл»? – Ребус молча пожал плечами. – Некоторые говорят, этим прозвищем мы обязаны одной лондонской достопримечательности. Ты можешь попробовать сам догадаться по пути. – И с этими словами Флайт толкнул вращающуюся дверь, которая служила входом в отель.

* * *

Здание Центрального уголовного суда (Олд-Бейли) оказалось не совсем таким, как Ребус себе его представлял. И хотя знаменитый купол со статуей Фемиды с завязанными глазами и весами в руке был по-прежнему на месте, большая часть судебного комплекса представляла собой постройки гораздо более современного дизайна, причем строителей более всего, несомненно, заботила безопасность. Детекторы металла и рентгеновские установки, специальные турникеты, пропускающие в здание только по одному человеку, и кишащие повсюду сотрудники безопасности. Окна покрыты специальной пленкой на случай взрыва: она не даст осколкам полететь в вестибюль. Внутри здания сновали судебные приставы (в основном женщины) в черных развевающихся мантиях, пытаясь отловить заблудившихся присяжных:

– Есть присяжные в зал номер четыре?

– Присяжных в зал номер двенадцать, пожалуйста!

По громкоговорителю то и дело объявлялись имена пропавших присяжных. Суматошное начало очередного судебного дня. Свидетели курили, адвокаты, отягощенные кипами документов, обеспокоенно шептались о чем-то со своими унылыми клиентами, офицеры полиции нервно переминались с ноги на ногу, ожидая, что вот-вот будут вызваны для дачи показаний.

– Здесь мы либо выиграем, либо проиграем, Джон, – сказал Флайт.

Ребус не понял, к чему относятся его слова – к судебным палатам или к вестибюлю. На верхних этажах располагались кабинеты администрации, гардеробы для судей, рестораны. Но именно на этом этаже слушались дела и выносились решения. Двери налево вели в старую часть здания – место мрачное и куда более неприступное, нежели этот светлый мраморный вестибюль, по которому эхо разносило скрип кожаных подошв, перестук каблуков и монотонный гул несмолкающих разговоров.

– Пошли, – сказал Флайт. Он провел Ребуса в один из залов судебных заседаний, переговорив прежде с охранником и одним из клерков.

Если в вестибюле преобладали мрамор и черная кожа, то в зале суда – дерево и зеленая кожа. Они уселись на стулья прямо у двери, присоединившись к констеблю Лэму, который мрачно восседал со скрещенными на груди руками. Не удостоив их даже приветствием, он наклонился к ним и прошептал:

– Мы поймаем этого ублюдка. – И он снова застыл в своей неловкой позе.

Напротив них сидели скучающие присяжные с ничего не выражающими лицами. У противоположной стены зала суда стоял подсудимый, положив руки на барьер. Это был человек лет сорока, с темной густой шевелюрой, слегка тронутой сединой, и неподвижным лицом, будто бы выточенным из камня. Его рубашка с открытым воротом смотрелась весьма вызывающе. На скамье подсудимых он находился в гордом одиночестве, без единого офицера полиции в качестве охраны.

На некотором расстоянии от него адвокаты перебирали свои бумаги. За их действиями внимательно наблюдали помощники и солиситоры[10]10
  Солиситор – адвокат низшего ранга, дающий советы клиенту, подготавливающий дела для судебного адвоката (барристера) и выступающий только в судах низшей инстанции.


[Закрыть]. Адвокат обвиняемого, полный, с уставшим лицом, таким же бесцветным, как его волосы, задумчиво грыз дешевую шариковую ручку. А вот у обвинителя был гораздо более уверенный вид – высокий, дородный, респектабельно одетый, с непременным налетом строгой нравственности на лице. Его авторучка представляла собой замысловатое приспособление, которым он что-то размашисто писал, скривив губы, словно актер, исполняющий роль Уинстона Черчилля. Ребус подумал, что его внешность как нельзя лучше соответствует телевизионному образу королевского адвоката[11]11
  Королевский адвокат – высшее адвокатское звание; присваивается королевской грамотой по рекомендации лорда-канцлера.


[Закрыть].

Прямо над ним возвышалась галерея для публики, с которой доносилось приглушенное шарканье ног. Ребуса всегда беспокоило то, что сидящие на галерее имели возможность таращиться сверху прямо на присяжных, а значит, могли без труда запугать присяжных, а то и опознать. Бывали случаи, когда по окончании слушания дела к присяжным подходил какой-нибудь родственник обвиняемого, сжимая кулак или стискивая в руке пачку банкнот.

Судья с высокомерным видом просматривал какие-то бумаги, в то время как секретарь что-то шептал в телефонную трубку. К началу разбирательства Ребус понял две вещи: что процесс по делу начался отнюдь не сегодня и что судья изучает материалы, могущие повлиять на его решение.

– Вот, видали? – Лэм протянул Флайту какую-то газетенку. Газетенка была сложена в четыре раза, и Лэм постучал пальцем по нужной колонке, передавая ее своему начальнику. Флайт быстро пробежал колонку глазами, взглядывая на Ребуса, потом отдал ему газету, кисло улыбаясь:

– Держи, эксперт.

Ребус просмотрел отрывок, посвященный успехам, а точнее, их отсутствию в расследовании убийства Джин Купер. Последний абзац сразил его наповал: «Бригада, расследующая преступления так называемого Оборотня, обратилась за помощью к эксперту по серийным убийцам, командированному из другого полицейского подразделения».

Ребус уставился в статью невидящим взором. Кэт Фаррадэй не стала бы, верно? Но как тогда они об этом узнали? Он смотрел на страницу, чувствуя на себе взгляды Флайта и Лэма. Он не верил собственным глазам: он, Джон Ребус, – эксперт! Так это или не так (а это, несомненно, не так) – сейчас уже не важно. Важно то, каких от него будут ждать сверхъестественных результатов. Он был уверен в том, что не сможет предоставить им ничего сверхъестественного, и тем самым выставит себя на посмешище. И нет ничего удивительного в том, что теперь его буравят две пары глаз. Ни одному нормальному полицейскому не понравится, когда им командует какой-то «эксперт». Ребус и сам этого терпеть не мог. Ему это совсем не нравилось!

Флайт заметил страдальческое выражение на лице Ребуса, и ему стало жалко парня. Однако Лэм ухмылялся, наслаждаясь его мучениями. Он взял у него газету и сунул ее в карман пиджака.

– Думал, вам будет интересно, – сказал он.

Наконец судья поднял глаза и сосредоточил внимание на присяжных.

– Уважаемые господа присяжные заседатели, – начал он, – мне сообщили, что в показаниях констебля Миллса по делу «Корона против Томаса Уоткиса» содержались сведения, которые могли повлиять на вашу объективность.

Значит, человек на скамье подсудимых – Томми Уоткис, муж Марии. Ребус снова сосредоточился на нем, стараясь выкинуть из головы злополучный абзац из газетной статьи. У Уоткиса было довольно необычное лицо: лоб гораздо шире скул и подбородка, который странным образом проваливался внутрь. Он был похож на старого боксера с хроническим вывихом челюсти.

А судья тем временем продолжал муссировать вопрос о какой-то дурацкой ошибке в показаниях полицейского, арестовавшего Уоткиса. Парень дал показания, согласно которым он произвел арест со словами: «Привет, Томми, что тут опять стряслось?» – тем самым натолкнув присяжных на мысль, что Уоткис хорошо известен в местном полицейском участке (а этот факт не мог не повлиять на их объективность). Таким образом, судья был вынужден вынести решение о роспуске присяжных.

– Повезло тебе, Томми! – крикнул кто-то с галереи, но тут же осекся под испепеляющим взглядом судьи. Ребус с удивлением отметил, что где-то уже слышал этот голос.

Когда все встали, Ребус сделал несколько шагов вперед и посмотрел наверх, на галерею. Зрители тоже поднялись, и среди них Ребус увидел молодого человека в кожаном костюме и с мотоциклетным шлемом в руках, весело улыбавшегося Уоткису. Юноша вскинул сжатый кулак, приветствуя подсудимого, а затем повернулся к выходу. Это был Кенни, приятель Саманты. Ребус вернулся к тому месту, где стояли Флайт с Лэмом, с любопытством наблюдая за его действиями. Но все его внимание было приковано к скамье подсудимых. На лице Уоткиса было написано колоссальное облегчение. Офицер Лэм, напротив, был готов рвать и метать.

– Повезло же проклятому ирландцу, – прошипел он.

– Томми такой же ирландец, как и ты, Лэм, – флегматично проговорил Флайт.

– В чем его обвиняли? – спросил Ребус, все еще находясь под впечатлением газетной статьи, присутствия Кенни в зале суда и его действий. Судья покидал зал через дверь, обитую зеленой кожей, со стороны скамьи присяжных.