Текст книги "Автобиография большевизма: между спасением и падением"

То ли партия, то ли движение, анархисты были двойниками большевиков, но и их кошмаром. Большевикам нравился их радикализм, но безответственные призывы анархистов к воле, перетекающей в беспредел, настораживали. Определяя государство как инструмент в руках капитала, большевики находили, что власть в их руках может служить могучим средством в деле освобождения пролетариата. Поэтому они ратовали за пролетарское государство. Находя такое положение в корне ошибочным, анархисты считали, что власть всегда связана с эксплуатацией и порабощением народных масс. Государство и власть, по их мнению, отнимают у масс инициативу, убивают дух самодеятельности и воспитывают в них рабскую психологию подчинения, ожидания и надежды на верхи, на начальство. Все анархисты отрицали государство, но спорили о том, отменяется ли оно эволюционно (через создание синдикатов и коммун, которые постепенно охватывают все общество) или одномоментно (посредством восстания).

Считая невозможным в данный момент полное осуществление идеалов трудящихся – их независимость, свободу и равенство, большевики удерживали целый ряд институтов царизма и капиталистической системы: принцип государственного принуждения, наемничество, ограничение в правах и многое другое. Анархисты находили, что все это разворачивает революцию вспять, и отстаивали тотальную социальную революцию, развитие кооперативных форм хозяйства наперекор организации сверху вниз. Установленный большевиками в России режим диктатуры пролетариата, который должен был явиться переходной ступенью к полному коммунизму, в действительности привел, по мнению анархистов, к восстановлению классового неравенства.

Однако в такое принципиальное видение вещей анархисты постепенно начали вносить некоторые коррективы. Синдикалист А. Давыдов оценивал вклад анархизма в революцию следующим образом: «А) Первый период Октябрьской революции, то есть 1918–1920 гг., протекли под знаком раздувания революционного пламени по всему миру, в расчете на мировую победоносную революцию; этот период носил внешне характер социалистической революции, которая в действительности оказалась социалистической лишь в смысле аграрном. Б) В этот первый период анархисты-практики находились в двух различных лагерях. Одни считали момент вполне назревшим для анархической революции и группировались в „НАБАТЕ“ или в Гуляй-Поле, а другие находили большевизм максимумом исторических возможностей в России, работали вместе с коммунистами и никакой самостоятельной позиции не выявляли. Впрочем, нашлась еще третья категория анархистов, которая и Октябрьскую революцию считала преждевременной и, чтобы не очутиться в меньшевистско-эсеровском лагере, совсем ушла в сторону от событий». С точки зрения анархистов, поворотный пункт в истории Русской революции обозначился почти полным падением производства и распылением рабочего класса, «несостоятельностью системы огульной национализации производства и торговли», начавшимися восстаниями, «взрывом мелкобуржуазной стихии» и «ликвидацией гражданских фронтов». Результатом всего этого было «уничтожение разверстки, отступление к государственному капитализму, раскрепощение частной инициативы, свобода торговли, то есть НЭП(О)». «Ближайшие последствия» Новой экономической политики носили смешанный характер:

1) экономические, политические, а возможно даже военные договоры и соглашения РСФСР с буржуазно-капиталистическими государствами; 2) признание буржуазной Европой принципа сосуществования государств старой формации с новым типом государства, представляющим переходную форму к государственному социализму; 3) возможность участия РСФСР в новых международных комбинациях, а следовательно, в новых возможных войнах; 4) нарождение нового торгово-промышленного класса буржуазии в России; 5) нарождение нового класса промышленного и торгового пролетариата; 6) ослабление интернационалистских и кристаллизация национальных идей.

Тактическая программа анархистов-синдикалистов предполагала среди прочего:

1) Признание Октябрьской революции и руководящего в ней положения коммунистической партии. <…> 3) Определение Октябрьской революции как социальной и аграрной, ставшей в русских условиях неизбежной стадией по пути к революции социальной. 4) Признание в советском государстве нового и могучего исторического фактора, воплощающего в себе идеалы среднего крестьянства и недоразвитого полукрестьянского рабочего класса. <…> 8) Признание необходимости строгого отмежевания от всех элементов революционной фразы и идейной путаницы, способных при современной международной конъюнктуре лить воду на мельницу контрреволюции; в особенности – отмежевания от прикрывающихся знаменем анархии буржуазно-демократических и реставрационных стремлений[457]457
  Анархисты. Документы и материалы. 1883–1935 гг.: В 2 т. Т. 2: 1917–1935. М.: РОССПЭН, 1998. С. 381–383.


[Закрыть].

«В борьбе между коммунистами-государственниками и либералами-демократами, буржуями, защитниками частного владения» другое ответвление анархизма – универсалисты – тоже были на стороне РКП(б), на стороне «коммунистов-государственников, уничтожающих частную собственность». В 1920 году кредо анархо-универсализма звучало следующим образом: «Анархо-универсализм отрицает классовое деление общества. <…> Анархо-универсализм утверждает мировое хозяйство без хозяев. Анархо-универсализм утверждает универсальное общежитие, космополитизм. <…> Анархо-универсализм провозглашает универсализацию территории, национализацию земель. <…> Анархо-универсализм означает мировое правление без правителей, самоправление». Анархо-универсалисты совершенно отвергали «дезорганизаторские приемы борьбы, бунтарство, террор и частичную экспроприацию». В период нападения «защитников частного владения» они неуклонно стояли «за защиту революционной России от всяких покушений на нее со стороны капиталистов и их держав»[458]458
  Анархисты. С. 383.


[Закрыть]. «Креаторий Российских и Московских анархистов-биокосмистов» констатировал в декабре 1921 года: «Факт появления революционной Советской власти, непредвиденной историческим анархизмом, заставил приступить к пересмотру вопроса о власти и государстве вообще». В своем «общественном творчестве» анархисты-биокосмисты опирались на завоевания Октябрьской революции, «расчищая дорогу дальнейшему шествию революции и тем положительно способствуя закреплению и расширению уже достигнутых ею результатов»[459]459
  Известия ВЦИК Советов рабочих, крестьянских, казачьих, красноармейских депутатов и Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов. 1922. № 3 (1442). С. 3.


[Закрыть].

По большей части анархисты начала 1920‐х годов симпатизировали большевикам: те для них были наименее оппортунистическими сторонниками коммунизма, хотя и ошибочно считали, что для достижения цели нужно использовать государство. Исходя из этой логики, значительное меньшинство анархистов вступило в большевистские ряды. По данным партийной переписи 1922 года, в рядах РКП(б) насчитывалось 633 бывших анархиста. Многие из них заявляли, что ленинский коммунизм был непоследовательный, половинчатый анархизм. Вместе с тем сейчас было не время для таких разборок – экспроприацию экспроприаторов нужно было углублять совместными усилиями.

Отголоски этих настроений звучали не раз в Смоленском политехническом институте во время чистки 1921 года. В местной партийной ячейке было неординарно большое количество студентов с анархистским прошлым, все они попали в партию во время Гражданской войны, и все были кандидатами на исключение. Бывшие анархисты считались партийным бюро своенравными, инфантильно-радикальными, а главное – недисциплинированными, чурающимися партийного устава.

Кочуя между городом и деревней, анархист Кутузов Николай Афанасьевич (1899 года рождения) не мог стать большевиком в одночасье. Его отец был сыном дьякона. Отбыв «солдатчину», Кутузов-старший «попал на Брянский завод». После забастовки в 1905 году он был уволен, но через пару лет его «потянуло» обратно и «он опять поступил в сталелитейную мастерскую». Автор подчеркивал этими подробностями, что родился в инстинктивно пролетарской семье. Семена революционного сознания были посеяны, но жизнь сделала зигзаг – родители потянулись назад к деревне. «После смерти родственников остался в деревне дом с огородом. <…> С трудом обосновались, завели клячу и с утра до вечера, помогая лошаденке, пахали землю». Озвучивая народнический мотив, автобиограф писал о крестьянах, работающих наравне с животными. Отцу, «оставившему всю силу и здоровье на заводе», сельскохозяйственная работа оказалась не по силам, и он умер в 1918 году, что побудило Кутузова-младшего покинуть деревню и уехать в Архангельск. Там он «застрял», так как город захватили белые.

Сознание юного автобиографа тормозило. Пробравшись в революционный лагерь и вступив после долгих мытарств в Красную армию, Кутузов был уже в какой-то мере политизирован, но «долго колебался между политическими течениями»: «Своими мнениями я делился с товарищами и при встрече с коммунистами я устраивал отчаянный бой. Главным образом я не соглашался с политикой ревизионных отрядов, бесчинствами отдельных партийных личностей». А вот к анархизму испытывал явное притяжение: «Главным образом привлекала неограниченная свобода, воля индивидуума». Идеалом Кутузова в это время была анархия – общество, в котором не было никаких властей, никакого владычества человека над человеком. Свобода гарантировала полное и всестороннее развитие человека, без какого-либо внешнего ограничения. «Я брал брошюры анархического содержания, увлекался мыслями о будущем строе и обществе и вполне душой и телом отдавался этому высокому, светлому будущему», – писал автобиограф.

Кутузов признавал, что анархизм он впитал с «духом крестьянской воли». Манифест курской федерации анархических групп обращался к крестьянам: «Деревня! Не слушай приказов города, не подчиняйся центру. Устраивай коммуну! <…> Русский Народ! Кому, как не тебе, вынесшему на своих плечах всю тяжесть власти, кому, как не тебе, стремиться к солнцу безвластья! Обручись с пламенным гневом, ибо гнев есть начало свободы… Люди чернозема, люди плуга и вольной степи! Опояшьтесь бурею и сметите с лица земли всех, кто покушается на вашу свободу! Ваше время настало. <…> Творите Анархию!»[460]460
  Анархисты. С. 261–262.


[Закрыть] Принципы анархизма были идейной базой нескольких крестьянских армий на юге и западе России, и на них намекает Кутузов, ссылаясь на свои деревенские корни.

Будучи в Москве, наш герой «слушал лекции анархистов при их клубе», возлагал большие надежды на «известного анархиста Поссе». Владимир Александрович Поссе на самом деле был заметной фигурой. Когда-то он учился в Санкт-Петербургском университете, но увлекся революцией и в связи с делом 1 марта 1887 года был исключен. Уехав за границу, Поссе консультировался с Лениным при их встречах в Женеве, используя свое былое знакомство с казненным народовольцем Александром Ульяновым, старшим братом большевистского вождя. После Февральской революции Поссе вернулся в Россию и весной 1917 года создал «Союз имущественного и трудового равенства». На Кутузова пропаганда Поссе впечатления не произвела – он распознал в ней весь эклектизм анархизма. «Кроме хороших, красивых фраз ничего не видел», – суммировал он услышанное. Разочарование в анархистских планах на общественное устройство толкнуло автобиографа «окончательно и бесповоротно» переметнуться к большевикам. У Кутузова неоднократно спрашивали, что побудило его вступить в партию в апреле 1920 года. «Убеждение, – отвечал он. – Тактику партии знал, до вступления в партию был с уклоном к анархизму, что теперь изжито»[461]461
  WKP. 326. 10.


[Закрыть].

19 мая 1920 года «Правда» опубликовала открытое письмо анархиста Я. Новомирского, мотивирующего свой переход в РКП, – политическая мысль Кутузова явно двигалась по тем же рельсам.

На одном публичном митинге один интеллигентный анархист мне задал вопрос: «Как вы могли войти в Коммунистическую партию? Я привык глубоко уважать вас как теоретика анархизма и хотел бы понять вас». Это было сказано искренно, и я обещал объясниться. Я вполне понимаю недоумение спросившего. <…> Он не понимает роли и значения РКП, и он не уяснил себе природы и эволюции анархизма. РКП не состоит из одних ангелов и гениев. Она делала ошибки, и очень досадные. Но, во-первых, она своих ошибок не скрывает и никого не уверяет в своей непогрешимости. И, во-вторых, ее ошибки были полезнее революции, чем безгрешная декларация анархистов, которая привела к такому прелестному бутону, как Махно, грабеж советской казны и взрыв в Леонтьевском переулке. РКП спасла революцию от Колчака, Деникина и Юденича. И теперь, разбив контрреволюцию, делает сверхчеловеческие усилия восстановить наше хозяйство. А что делают анархисты? Не стоит отвечать. <…> Во время социалистической революции нет, и не может быть, многих групп, а есть только две силы: одна стоит за революцию, другая – за контрреволюцию; одна – за пролетариат, другая – за буржуазию; одна за труд, другая – за капитал. Потому возможны теперь только две партии – Труда и Капитала. Такова железная логика. Что показала история последних лет? РКП – единственная политическая сила, беззаветно связавшая свою судьбу с судьбой рабочего класса, а все остальные партии путались между двумя лагерями, шатались и, конечно, падали в грязную и кровавую лужу контрреволюции. Поэтому Российская Коммунистическая Партия стала единственным и надежным убежищем для всякого честного революционера[462]462
  Правда. 1920. 19 мая.


[Закрыть].

Знаком «принятия большевизма» в таких текстах являлось использование специфических партийных названий-маркеров: анархист 1920 года никогда не говорил бы о «грабеже советской казны» или «взрыве в Леонтьевском переулке», это определения большевистских газет, как и ниже упоминаемая «керенщина», – небольшевики так не говорили. Освоение официальной лексики было важнейшим признаком обращения.

Еще один выходец из смоленских анархистов Никифоров Иван Иванович родился годом раньше Кутузова (в 1898 году) в семье слесаря. Этот студент также затруднялся с выбором политического пути. Посланный «учиться на стипендию в Смоленскую гимназию», он проморгал революцию. «Эпоха Керенщины прошла мимо, не затронув меня вполне». Во время устного опроса Никифоров вдавался в некоторые подробности: «Керенского не любил за слабоволие и болтовню». Уважал коммунистов, но мало был знаком с их программой, «познакомиться с нею мешали скверные материальные условия». В 1917 году в разных городах возникли анархистские группы, такие как Союз анархо-синдикалистской пропаганды, Петроградская и Московская федерации анархистских групп. Перед Октябрем, вспоминал автобиограф, «судьба столкнула меня с кружком анархистов, где я начал знакомиться с литературой этой партии». Так как собственно «партии» как чего-то единого, объединяющего «всех анархистов», у анархического движения как таковой не было, перед нами очередной знак принятия неявной логики дискурса большевиков – если есть анархисты, то у них должна быть партия анархистов, издающая партийную прессу. Довольно-таки далекие друг от друга по программам, печатные издания анархистов «Анархия», «Буревестник», «Дело труда» выходили в то время большими тиражами, и там Никифоров читал высказанные на разные лады призывы идти в рабочее движение, создавать профсоюзы или фабрично-заводские комитеты, организовывать самоуправление в рамках предприятий.

В 1917 году анархисты лучше всего относились к большевикам: те для них были наименее оппортунистическими сторонниками коммунизма, хотя и считавшими, что для достижения цели нужно использовать государственное принуждение. Государство Советов виделось анархистам как самоуправление, похожее на федерацию производителей, о которой они так мечтали. «Будучи слегка знакомым с теорией социализма, я принял коммунизм как неизбежную форму общежития, хотя и переходную в общемировом масштабе».

В видении анархистов социализм большевистского толка был лишь стадией на пути к анархии. «Мы говорим… что трудящиеся еще не освободились от гнета капитала, что революция еще далека от своей конечной цели, – утверждала в мае 1920 года листовка Группы анархистов. – Мы не протестуем против труда, так как только трудом будет создано всеобщее довольство. Но мы протестуем против принуждения! И напоминаем трудящимся о необходимости дальнейшего развития революции до ее конечной цели, то есть до полного освобождения трудящихся от ига капитала и власти»[463]463
  Анархисты. С. 379.


[Закрыть]. «Анархизм – это не программа, а мечта», – писал уже знакомый нам Новомирский. Но он прекрасно понимал: «Для того, чтобы анархизм стал живым учением, движущим людей в их практической повседневной работе, а не в часы поэтического досуга, нужны некоторые предварительные условия, а именно… организация общежития, способного обеспечить каждому сносное существование… К такому обществу идет наша великая революция под руководством Российской Коммунистической партии»[464]464
  Правда. 1920. 19 мая.


[Закрыть]. «Коммунизм – путь к анархизму», – объяснял свои прежние воззрения Никифоров.

Главное для анархиста было высвободить личность. «Самое наивысшее из всех благ есть свобода человеческой личности, – утверждали в 1917 году анархисты-коммунисты. – Эта свобода возможна только тогда, когда не будет никакой власти, законов и опеки демагогов и непрошенных „благодетелей“, которые бы могли налагать на личность цепи рабства. Вот идеал анархии»[465]465
  Анархисты. С. 25.


[Закрыть]. Московская федерация анархических групп обещала немедленно приступить к осуществлению главного принципа: «…Вольная личность в свободной коммуне… Революционеры, немедленно подавляйте… варварское угнетение личности!»[466]466
  Анархия. 1917. 6 ноября.


[Закрыть] М. Вольный развивал эту мысль в 1918 году: сущность общего принципа анархизма – «осуществление максимума индивидуальной свободы личности». Вольный предлагал формулу: «Наибольшая степень максимума свободы личности достигается, когда данная свобода и в форме и в содержании соответствует индивидуальным особенностям личности, когда эта свобода субъективно оценивается с точки зрения специфических интересов и вкусов данного индивида»[467]467
  Анархия. 1918. 3 марта.


[Закрыть].

Своевольный нрав Никифорова, его уважение к собственной личности объясняли, почему политическое крещение он получил именно у анархистов. «По душе, и мысленно, я подходил к этой партии. <…> Еще в гимназические годы ссорился за свои мысли с товарищами и воевал с администрацией, за что подвергался репрессиям. К тому же, у меня весьма крутой характер. Я всегда открыто шел к цели, не считался ни с какими препятствиями. Будучи прямым и искренним, я подходил всегда с доверием к людям и не любил и всегда восставал против величия». Революционное меньшинство, предписывающее свои желания народу, могло оказаться, по мнению Никифорова, столь же авторитарно, как и правящее меньшинство при царском режиме, и поэтому он держал большевиков в некотором подозрении.

Последовала полоса неопределенности. «В сентябре [1917 года] наш кружок распался, товарищи разошлись. <…> Я остался один». Поиск средств к существованию и безработица заставили автобиографа «уйти в самого себя». Его чуть не засосала среда, но Октябрьская революция разрядила обстановку. «Вихрь событий перевернул все общество. Но сильная воля большевиков прев<зошла> по силе слабую волю Керенского». «Рабочие и солдаты знают власть и действия этого Маленького Наполеона, – утверждали анархисты в июле 1917 года. – Знают его декларацию „бесправие солдата“ и „карательно-каторжные законы“. И, вопреки призыву Совета Рабочих и Солдатских Депутатов кончить эту братоубийственную бойню без всяких захватов, аннексий и контрибуций, Керенский, по желанию капиталистов, снова объявил войну…»[468]468
  Анархисты. С. 55.


[Закрыть] Никифоров понял, чтó надо было делать, воспрял духом. «Борьба с буржуазией, открытая и беспощадная, нравилась мне». Автобиограф напомнил товарищам во время чистки 1921 года, что анархисты поддержали свержение Временного правительства и ленинский декрет о рабочем контроле вырабатывался вместе с ними, а вот то, что декрет этот затем был, по сути, положен под сукно, уже не упоминал, тогда как товарищи-анархисты на этот счет довольно-таки много беспокоились. В институте помнили, что в решающие дни 1917 года у большевиков и анархистов отношения ладились: анархистские газеты продавалась у входа в Смольный, и этому никто не препятствовал.

В июле 1918 года Никифоров вступил добровольцем в 16‐й Смоленский полк Красной армии – его готовность защищать революцию говорила о приятии им Октября. Он читал в анархистской прессе, что, когда на страну Советов нападала со всей своей силой «вооруженная до зубов буржуазия, готовая ежеминутно пустить в ход армию и флот, танки и газы, полицию и церковь, желтую печать и желтые профсоюзы, в такое время… совершенно недостойной со стороны анархистов тактикой является… критика Красной Армии как агрессивно-милитаристической силы…»[469]469
  Правда. 1923. 7 сентября.


[Закрыть] Об упразднении милитаризма не могло быть и речи: «принимая далее во внимание, что С<оветская> Р<оссия> находится в состоянии обороняющейся от наседающих на нее хищников, контрреволюционеров, несущих ей монархию и частное владение», анархисты приветствовали победы, одерживаемые Красной армией, считали их «победами нового над старым, зарождающегося над отжившим»[470]470
  Анархисты. С. 383.


[Закрыть]. «В 1919… наша рота экстренно высылается против поляков, – вспоминал Никифоров. – Здесь я стал старшим гренадером роты. За три месяца сражения нам приходилось вести беспрерывную борьбу с польскими бандами»[471]471
  WKP. 326. 17.


[Закрыть]. Автобиограф заболел, вернулся домой в Смоленск, где по выздоровлении дослужился до секретаря военкома.

Официально Никифоров примкнул к большевикам «довольно поздно», 5 мая 1920 года. «Хотел раньше, но, будучи на фронте в боевой обстановке, говорить о партии не приходилось. Мне хотелось работать по поддержанию партии в борьбе с капитализмом, дабы не вернулась реакция. Как партия – она [РКП] левее всех других, а потому я вступил в нее».

Вскоре последовал рецидив. У всех на памяти еще был свеж Кронштадтский мятеж, всколыхнувший студентов, симпатизировавших анархизму. В первых числах марта 1921 года до Никифорова дошли известия, что на Якорной площади Кронштадта прошел митинг против «самодержавия коммунистов» под лозунгом «Власть Советам, а не партиям!». Известен в институте был текст обращения к Ленину с требованием обеспечить свободу слова, собраний и союзов, провести тайные выборы в Советы, упразднить комиссаров. «Мы, анархисты, приветствуем революционных кронштадтцев, свергших ярмо исполкомов и комиссаров, – гласило воззвание анархистов весны 1921 года. – <…> Рабочие и работницы. <…> Нынешняя власть, называющая себя рабочей, смотрит на вас как на трудовую машину, прикрепив к казенным профсоюзам. Принудительный труд – вот лозунг „рабочей“ власти. <…> Довольно слушать пустую болтовню казенных партийных агитаторов. Довольно сытых речей и господских угроз»[472]472
  Анархисты. С. 415.


[Закрыть]. Окружающие интересовались у Никифорова, солидарен ли он с такими заявлениями. Его приятель, Бушинский Федор Евгеньевич, подался было в РКП, но события сильно его испугали: «Бушинский струсил, приходил спрашивать, как обстоят дела в Кронштадте и прочее… просил Никифорова сказать в ячейке, что его записали случайно и подал заявление случайно»[473]473
  WKP. 326. 8.


[Закрыть].

Бушинскому было на кого равняться. Целый ряд кронштадтских большевиков публично объявил о том, что совесть не позволяла оставаться в партии «палача Троцкого». Выборочные заявления о выходе из РКП публиковались в местных «Известиях». Хотя эти заявления вряд ли дошли до Смоленска, они выражали общий настрой Бушинского или, по крайней мере, партийное бюро подозревало его в этом. Так, военный командир Л. Королев писал в кронштадтскую газету: «Признавая создавшееся положение критическим от действия наглой кучки коммунистов, свивших себе прочное гнездо вверху коммунистической партии, и входя в партию коммунистов под давлением, как рядовой работник – я с ужасом смотрю на плоды дел их рук. Доведенную до разорения страну может восстановить только рабочий и крестьянин, которых партия коммунистов, как правящая, ощипала до последнего пера. Поэтому я выхожу из партии и отдаю свои знания на защиту трудовой массы»[474]474
  Известия Временного революционного комитета матросов, красноармейцев и рабочих гор. Кронштадта. 1921. 9 марта.


[Закрыть]. «Ввиду того, что в ответ на предложения тов. Кронштадтцев прислать делегатов из Петрограда, Троцкий и верхи коммунизма послали первые снаряды и тем пролили кровь, – прошу меня с сегодняшнего дня не считать членом Р. К. П., – вторил ему некий Андрей Браташев. – Речи коммунистических ораторов затуманили мне голову, но сегодняшний прием бюрократов-коммунистов освежил ее. <…> Благодарю бюрократов-коммунистов за то, что они открыли свое лицо и тем самым вывели меня из заблуждения. В их руках я был слепым орудием»[475]475
  Там же.


[Закрыть].

Преподаватель 2‐й Трудшколы Кронштадта Т. Денисов отрекался от партии в своем крайне выразительном письме:

<…> Широкий взмах просветительной волны, брошенный коммунизмом, классовая борьба трудящихся с эксплуататорами, Советское строительство вовлекло меня в партию коммунистов, кандидатом которой я состою с 1 февраля 1920 г. За время пребывания в партии предо мною открылся целый ряд существенных недочетов среди верхов партии, обрызгавших грязью красивую идею коммунизма. Среди последних отталкивающе действовали на массы бюрократизм, оторванность от масс, диктаторство, большое количество так назыв. «примазавшихся» карьеристов и т. п. Все эти явления порождали глубокую пропасть между массой и партией, превращая последнюю в бессильную организацию по борьбе с внутренней разрухой страны.

Настоящий момент открыл глаза на самое ужасное. Когда многотысячное население Кронштадта предъявило ряд справедливых требований к «защитникам интересов трудящихся», обюрократившиеся верхи Р. К. П. отвергли их и вместо свободного сговора с трудящимися г. Кронштадта открыли братоубийственный огонь по рабочим, морякам и красноармейцам революционного города. Мало того, метание бомб с аэропланов в беззащитных женщин и детей Кронштадта вплело еще один из новых шипов в венец коммунистической партии.

Не желая являться сторонником варварских поступков товарищей коммунистов, а также не разделяя тактики «верхов», вызвавших кровопролитие и большие бедствия народных масс, открыто заявляю перед Вр. Революционным Комитетом, что с момента первого выстрела по Кронштадту я не считаю себя более кандидатом Р. К. П., а всецело присоединяюсь к лозунгу, выдвинутому трудящимися Кронштадта: «Вся власть Советам, а не партиям!»[476]476
  Известия Временного революционного комитета матросов, красноармейцев и рабочих гор. Кронштадта. 1921. 12 марта.


[Закрыть]

В течение короткого времени Никифоров, очевидно, соболезновал мятежникам, но из РКП не вышел. Вместе с тем даже после подавления восстания он оставался центром притяжения для критиков партийной иерархии. Узнав, что бюро комячейки собирается «выбросить» его из партии, он отказался сочинять новую автобиографию к чистке или оправдываться как-либо еще. «Это для меня было обидно, так как меня мало кто знает» – а вот вешать ярлыки умел всякий. Никифоров понимал, что в случае потери партбилета будет «выбит из определенной колеи и лишится возможности общественной деятельности». Но, уверял он, его выбор большевизма был принципиален: «Будучи исключен, я бы не изменил своим убеждениям, партийный билет еще не доказывает коммуничность <так!> того или иного лица. Не задумывался о том, мог бы я после исключения добиваться зачисления снова. Партия сильна своей дисциплиной. Не будь ее – ничего бы не было, так смотрю я на дисциплину»[477]477
  WKP. 326. 242–243.


[Закрыть].

В момент народных возмущений анархисты, усвоив абстрактную формулу «дух разрушения есть дух созидания», стремились к расширению и углублению «революционной стихии». Однако опыт Кронштадта убедил их, что побеждала та сила, которая была в состоянии овладеть революционной стихией, превратив последнюю в организованную энергию. Никифоров и его единомышленники признали принцип «суровой товарищеской дисциплины», направленной против распыленности и ложного индивидуализма[478]478
  Анархисты. С. 318.


[Закрыть]. Им стало ясно, что только сильная организация может творческой волей обуздать стихию и руководить революционным пролетариатом, отражая удары справа и не поддаваясь домогательствам темперамента слева.

Рядовые партийцы бросились на защиту прозревшего Никифорова: «Тов. Григорьев: Преступно было бы лиц с анархическим уклоном исключать из партии. Тов. Носырев: Никифоров – горький пролетарий, умеющий говорить прямо все в глаза. В нем, пожалуй, меньше анархического, чем бунтарского». В пику партийному бюро товарищи единогласно посчитали Никифорова «достойным членом партии»[479]479
  WKP. 326. 17.


[Закрыть].

А вот Редков Виктор Дмитриевич, наш третий и последний анархист из Смоленска, был исключен. Даже Никифоров признал, «что Редков не может быть коммунистом, потому что политически не созрел». Ходили слухи, что Редков участвовал в ноябре 1918 года в восстании крестьян Бельского уезда Смоленской губернии против политики продовольственной диктатуры, в результате которого по постановлению Бельской чрезвычайной комиссии было расстреляно 28 мятежников. «Чувствуя, что здесь все раскроют», – так гласила стенограмма, Редков «разоткровенничался».

Выступление [было] организовано крупными Бельскими помещиками, цель которых известна. Они говорили, что в центре советская власть давно пала, почта и телеграф закрыты и только поэтому нет известий об этом. <…> Меня это навело на размышления. Я пошел против советов с лозунгом «Долой все, что нас стесняет». <…> Строгого отчета в участии в восстании я себе не отдавал. <…> Я не виноват, потому что не поставил разницы, кто я и кто те, с кем пошел на восстание. <…> Немного утешает меня то, что мной на восстании не выпущено ни одной пули.

Автобиограф признавался, что избежал ареста благодаря тому, что успел скрыться из уезда. «Ни в одной анкете о своем участии в восстании не указывал».

Партию коммунистов Редков долгое время не понимал: «…не считал, что она станет правительственной, и не знал я разницы между другими партиями. <…> На партию и на программу раньше смотрел, как на две разные вещи – пишется одно, а делается другое. Лозунг „кто не с нами, тот против нас“ я понимал, что если я буду работать вместе с Советской властью, то останусь тем же бандитом, как и раньше».

Редков переродился и пришел в партию только лишь в 1920 году. «Раньше в ячейку РКП поступить не мог, ибо тогда много говорили о примазавшихся элементах контрреволюционного настроения: я имел за собой недоброе прошлое». К тому же автобиограф считал долгое время, что Октябрьская революция «не достигнет своей цели»: «Я так понимал тогда, что место царя теперь занял комиссар». «Понасажали комиссаров, которые на митингах идут явно не за полное завоевание рабочих, а за Учредительное собрание, – жаловались анархисты-коммунисты в 1918 году. – «Все комиссары ведут свою линию, занимаются развратом, пьянством и не стали даже бояться рабочего ока»[480]480
  Анархия. 1918. 1 мая. С. 3.


[Закрыть]. Анархисты ставили себе задачу в октябре 1919 года «стереть с лица земли строй комиссародержавия и чрезвычайной охраны»: «Красноармейцы! Будьте наготове и по первому предложению Всероссийского Повстанческого Комитета революционных партизан откажитесь исполнять приказы своих комиссаров»[481]481
  Анархисты. С. 374.


[Закрыть]. «Врагами трудового народа являются… советские комиссары, члены карательных отрядов, чрезвычайных комиссий, разъезжающие по городам и селам и истязающие трудовой народ», – кипятился Махно годом позже[482]482
  Махно Н. И. Воспоминания. Материалы и документы / сост. В. Ф. Верстюк. Киев: Дзвін, 1991. С. 154–155.


[Закрыть]. «Мы не пойдем добиваться комиссарских привилегий, мы зовем вас на бунт, чтобы разогнать их и уничтожить все эти привилегии!» – подчеркивала Всероссийская организация анархистов подполья в августе 1919-го. Когда-то такие призывы нравились ему, но теперь Редков анархистов разлюбил, «с тактикой коммунистов согласен».