Текст книги "Автобиография большевизма: между спасением и падением"

Несмотря на свои заверения, автобиограф не умел себя держать правильно, путал анархизм с бандитизмом, только и умел повторять, что царя надо было убрать. Казалось бы, его революционному настрою было своеобразное доказательство: в революцию Редков купил револьвер системы Нагана. Сделал он это, однако, из самых тривиальных соображений – «потому что имел интерес к оружию… с детства обращаясь с револьвером отца». Правда, «во время Кронштадтских событий» он вырыл револьвер, «который зарыл в 1918 с тем, чтобы идти при случае подавлять мятеж». В то время как вокруг Редкова студенты бросали партбилеты, он намеревался участвовать в штурме форпоста мятежников. Лучшего доказательства политического роста, ухода из анархизма и искреннего сочувствия РКП найти было невозможно.

Такой жест, однако, сработал как бумеранг. «Редков не может быть коммунистом и, пожалуй, при первом случае обернет оружие на коммунистов», – сказал один «чистильщик». Другой уничижительно добавил, что «называя анархистом себя, постыдно бежал, значит, трус». У Редкова не было замечено «никакого революционного сознания». Стало понятно, что он «вошел исключительно только из‐за корыстных целей» – чтобы получить паек, и его из партии исключили[483]483
  WKP. 326. 15.


[Закрыть].

Главный вопрос, мучивший разбиравших биографии анархистов, состоял в том, чтó для них важнее – партийная дисциплина или дух вседозволенности? Готовы ли они к ограничениям, которые накладывает работа в партии? Как показывают случаи Никифорова и Кутузова, большевики признавали, что при достаточной работе над собой стихийность анархизма могла быть поставлена на службу борьбе за коммунистическое будущее. Кутузов смог показать, что к большевикам он присоединился по убеждению, серьезно разобравшись в тактике партии, а не по личной прихоти или обстоятельствам. В случае Никифорова «чистильщики» увидели, насколько ценна была для него партийная дисциплина, смогли разобраться в психологических нюансах личности ответчика: анархист, сознательно принявший дисциплину, становился не бесконтрольным безумцем, а честным бунтарем, способным принести партии только пользу своей бескомпромиссной прямотой. Редков же выдержкой не отличался. Его тяга к свободе выразилась, в частности, в том, что он присоединился к первому попавшемуся восстанию, не разбираясь и не задумываясь о его контрреволюционном характере. Понятно, что тем, для кого бунт был важнее политических сил, за ним стоящих, в партии места не было.

Сложность с анархистами заключалась не только в их личных качествах и былых прегрешениях. Большевики боялись, что у многих из них сохранились подозрительные личные привязанности, опасный круг общения. Студент Петроградского университета, известный под псевдонимом Бунтарь, столкнулся с проблемами из‐за того, что, даже распрощавшись с анархистскими иллюзиями, он продолжал симпатизировать бывшим товарищам.

Автобиография Бунтаря от июня 1922 года говорит о том, что он тоже боролся с соблазном анархизма и очень хотел встать в ряды партийного строительства. Люмпен, пролетарий чистой воды, автор был подвержен влиянию деклассированных элементов. В 1915 году ему попалась в руки особенно впечатляющая подстрекательская листовка, которая призывала примкнуть к организации анархистов-коммунистов. Анархо-коммунисты проповедовали децентрализацию, то есть замену централизованного государства и управления свободной федерацией самоуправляющихся территориальных коммун (общин) и производственных союзов; равенство в смысле отсутствия иерархии, одинаковой для всех возможности удовлетворения индивидуальных потребностей и нужд; взаимопомощь – замену эгоизма, который разделяет людей, солидарностью. Отрицая различие понятий «индивидуализм» и «коллективизм» как игру слов, Бунтарь мог утверждать, что человек, жертвующий своими интересами для пользы большинства, – это иллюзия, так как общество составлено из отдельных людей, а вовсе не является монолитным единством.

Сразу после свержения монархии анархо-коммунисты стали создавать отряды «черной гвардии», забирать и свозить на свои пункты продовольствие и одежду. Бунтарь признавался в своей автобиографии в участии в знаменитом разгроме дворца герцога Лейхтенбергского в апреле 1917 года. Сообщая о тщательном осмотре особняка последнего флигель-адъютанта Николая II, «Русская воля» писала о погромщиках как о криминальном элементе: «Выясняется, что помимо похищенного платья исчезло значительное количество буфетного серебра и других дорогих принадлежностей. Из кабинета герцога исчезло ценное оружие, в том числе и сабля герцога»[484]484
  Русская воля. 1917. 30 апреля.


[Закрыть]. Выброшенные из особняка правительственными силами, анархо-коммунисты поехали в захваченный ими особняк бывшего министра Дурново на Полюстровской набережной. Бунтарь был и там среди группы максималистов, занявшей несколько комнат и устроившей митинг, на котором присутствовала многотысячная толпа. Временное правительство решило отнять у анархистов особняк. 7 (20) июня 1917 года был предпринят штурм, погиб один человек. Попытка выселить анархистов вызвала массовое возмущение и забастовки рабочих Выборгского района, которые требовали «оставить дачу в руках трудового народа». Бунтарь понял, что без поддержки рабочих реакция восторжествует. Вокруг него распевали песню рабочих анархистов:

 
Смело поднимем мы черное знамя
Над угнетенною силой труда.
Пусть разгорится анархии пламя
И сокрушит рабский гнет навсегда.
 
 
Припев:
Мы анархисты и коммунисты,
Смело на бой, товарищи, идем.
Наша свобода – благо народа,
Счастье и радость мы миру несем.
<…>
Братья, не нужны нам власть и законы
Тюрем, дворцов и роскошных палат
И ненавистной проклятой короны
Пушек и ружей, штыков и солдат [485]485
  Анархисты. С. 118.


[Закрыть].
 

Бунтарь знал, что живет в преддверии социальной революции, знал, что только она может дать рабочим и солдатам настоящую волю и хлеб, знал, что в данной ситуации только радикализм приблизит народ к достижению своих идеалов. Знал он и что нельзя вступать в борьбу с большевистским правительством в то время, когда завоеваниям революции грозит серьезная опасность от контрреволюционных сил русской и международной буржуазии. Анархисты говорили себе: подрывая материальные силы буржуазии, «правительство коммунистов-большевиков облегчает нашу работу в деле создания одной из важных предпосылок для перехода к строю вольного рабочего социализма, то есть к анархо-коммунистическому общежитию»; большевики, разрушая старые формы государства, «не имея возможности создать такие новые формы его, которые были бы признаны народными массами своими формами… разрушают, в сущности, самую идею государственности и, в лице своих искренних революционеров-идеологов, сами стремятся к безгосударственному социализму». В борьбе с контрреволюцией Бунтарю необходимо было идти вместе с Лениным, тем более что, ведя эту борьбу, большевики подготовляют некоторым образом почву для того общественного устройства, которое ему мечталось. Многие анархисты решили «сложить свои мечи», повторял известные факты автобиограф, и его взгляды также «ушли от анархизма». На заключительном этапе Гражданской войны Бунтарь уже служил в рядах Красной армии. Партийная ячейка «приняла меня без всякого кандидатского стажа», хвастал он.

Но прошлое Бунтаря преследовало его, и в период чистки 1921 года он был исключен из партии. Протокол работы Петроградской контрольной комиссии указывает, что исключение мотивировалось симпатией, которую Бунтарь продолжал проявлять к анархизму. В то время шла зачистка анархистов, подозреваемых в том, что они кооперируются с повстанческими элементами. Хуже того, Бунтарь отказался сотрудничать с ЧК, несмотря на прямые приказы сделать это. Еще на Всероссийском съезде анархистов-коммунистов в декабре 1918 года отмечалось, что со стороны ВЧК «бывают случаи… произвольных арестов, даже разгромов анархических организаций». Бунтарь мог помнить увещевания Махно, что врагами являются чекисты, особисты и другие вооруженные представители власти. Наконец, он мог быть под влиянием анархистов-универсалистов, которые соглашались работать во всех советских учреждениях «за исключением дисциплинарных и репрессивных (ВЧК, МЧК, тюрем, трибуналов, милиций и проч[его])»[486]486
  Анархисты. С. 384.


[Закрыть].

Бунтарь озвучивал в университете подобные мнения, говорил о святости личности. «И в данное время он симпатизирует организации анархистов „идейного толка“», – говорили о нем в 1922 году. «Анархизм – мечта (и благородная мечта) о полном торжестве человеческой личности над косностью и тиранией среды, как физической, так и социальной, – воодушевлял Бунтаря Новомирский. – Анархизм – мечта о цельной, свободной и сильной человеческой личности»[487]487
  Правда. 1920. 19 мая.


[Закрыть]. Не то большевизм, «краеугольным противником» которого является понятие личности, «возрастающей в своей силе и творчестве до утверждения себя в бессмертии и в космосе»[488]488
  Известия ВЦИК Советов рабочих, крестьянских, казачьих, красноармейских депутатов и Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов. 1922. № 3 (1442). С. 3.


[Закрыть]. Вместо сохранения личности, «здоровых исканий свободной мысли» анархисты видели слепую подчиненность больной фантазии «главков» и «центров» политических группировок[489]489
  Биокосмист. Орган организации: Креаторий Российских и Московских анархистов-биокосмистов. 1992. № 1. С. 19.


[Закрыть].

В надежде на реабилитацию ответчик отмежевался от таких формулировок: «Что касается моих прошлых взглядов, то я от них уже отрешился давно и не мог быть анархистом, командуя частями Красной Армии». Прозрение анархистов было постепенным: «Работая рука об руку с большевиками, мы не считали, однако, до последнего времени целесообразным слиться с ними в единой партии, – говорили анархо-коммунисты от имени Бунтаря. – Мы верили в близость наступления анархической революции во всем мире, которая должна была завершить дело освобождения пролетариата и всего человечества вслед за временным переходным периодом государственного социализма». Только недавно стало понятно единомышленникам Бунтаря: «[Лишь после] подавления всех попыток буржуазии к реставрации можно говорить о ликвидации государства и власти вообще. Кто оспаривает этот путь… тот прямому действию и организации победы фактически предпочитает жалкое кружковое кустарничество, внутреннюю пассивность и неосуществимые иллюзии – все это под прикрытием революционной фразы»[490]490
  Правда. 1923. 7 сентября.


[Закрыть].

Это правда, что, работая до университета в Тверской губернии, Бунтарь проявил слабость по отношению к некоторым «идейным анархистам» при их аресте и просил партию «использовать меня где угодно, только не там, где у меня еще остались уязвимые пункты». Может быть, Бунтарь еще не излечился от столь свойственного анархизму индивидуализма полностью, но он знал, где его слабость, и обещал наконец дисциплинировать себя. Но в ячейке сомневались: Бунтарю не удавалось полностью перебороть себя, выдать своих бывших «идейных» единомышленников – он продолжал с ними общаться. Как показал Кронштадтский мятеж, его окружение могло превратиться в ядро другой, антипартийной организации в любой момент[491]491
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984. Оп. 1. Д. 126. Л. 66, 69.


[Закрыть].

Итог по делу Бунтаря вряд ли был благоприятным. Судя по характеристике 1924 года на студента Ашенбаха Г. Г., партячейка Ленинградского государственного университета могла простить анархизм, но никогда его не забывала: «За период с 1918 по 1921 т. Ашенбах состоял в РКП(б), затем перешел в партию Анархистов», после Кронштадта снова связал свою судьбу с большевиками. Группа анархистов-коммунистов, в которой он состоял до вступления в РКП(б), интересовала его. Вот как ее кредо звучало в устах Аполлона Карелина, избранного от анархистов в члены ВЦИК:

Анархия! – мать порядка и гармонии!

К тебе мы стремимся, и никакие соблазны власти и богатства не собьют нас с верной дороги. Все, что ведет к тебе, мы поддержим. Все, что мешает твоему воплощению, мы отбрасываем. Если нам предстоит выбор между двумя общественными организациями, мы станем на сторону того строя, который менее враждебен тебе.

Миллионы искр летят от вольно-общинного, от анархо-коммунистического, мир освещающего пламени и, если такая искра попадет в голову и в сердце рабочего, он делает несколько шагов к рабочему социализму – другими словами – к анархическому коммунизму. <…>

Товарищи рабочие, крестьяне, интеллигенты, и вы, вышедшие из рядов трудового люда, солдаты и матросы! Смелее вперед к счастью, к вольной воле!

Ни хозяев! Ни правителей!

Да здравствует свобода, братство и равенство![492]492
  Волна: Ежемесячный орган Федерации анархо-коммунистических групп. 1924. № 49. С. 25–26.


[Закрыть]

Многое тут было созвучно политическим идеалам Ашенбаха, не видевшего особых противоречий между анархизмом и большевизмом. В ячейке думали иначе: товарищи находили у него «рецидивы анархистских наклонностей», выявившиеся на примерах «пренебрежения к партийной целесообразности». До поры до времени, однако, «активное участие в Гражданской Войне», за что он имел «ряд наград», и прилежное участие в партийных собраниях позволяли Ашенбаху считаться годным большевиком[493]493
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984. Оп. 5. Д. 15. Л. 17.


[Закрыть].

Недолгое время анархисты и большевики действовали единым фронтом. Анархисты считали большевиков в какой-то степени авторитарными оппортунистами, большевики же с трудом терпели анархистскую стихийную революционность. «Сознательные рабочие понимают, что господский социализм или коммунизм с его призывами к замене буржуазных правителей членами социалистических или коммунистических партий является еще большей изменой социализму и коммунизму, чем инквизиция являлась изменой христианству, – уверяли анархисты. – Народ определенно и ясно не хочет диктатуры, но если большевики, называющие себя коммунистами, уйдут от власти, она будет захвачена… монархически настроенной частью буржуазии и старого чиновничества – и эти господа свирепо исковеркают народную жизнь, стремясь восстановить старый режим»[494]494
  Волна. 1924. № 49. С. 19–20.


[Закрыть]. В зеркальном прочтении ситуации большевиками анархист видел перед собой огромное восстание города и деревни, подлинный бунт угнетенных масс, в котором кроме рабочего класса принимало участие и отсталое крестьянство, жители городских трущоб, безработные, словом, «люмпены» – термин, введенный Карлом Марксом для обозначения деклассированных слоев пролетариата. Отстраняясь от социальных норм, люмпен, он же анархист, уверяли они, деградировал. Взамен разрушенных ценностей у него не всегда формировались новые. О нем никогда нельзя было знать, кем он окажется завтра, случайным ли союзником РКП или патриотическим героем черной сотни[495]495
  Эйдеман Р. Повстанчество и его роль в современной войне // Армия и революция. 1919. № 3–4. С. 96; Белаш А. В., Белаш В. Ф. Дороги Нестора Махно. Киев: РВЦ «Проза», 1993. С. 444.


[Закрыть]. Из-за своей принципиальной враждебности к политической власти как таковой студенты, падкие на анархизм, с легкостью кочевали между партиями, группами и течениями. Партийные пропагандисты отмечали, что даже смелейшие, наиболее преданные революции бывшие анархисты затруднялись выполнять политическую работу, возложенную на них бюро ячейки, – часть их удавалось выправить и обучить, но со многими проходилось расставаться.

Ячейки РКП хотели видеть в своих рядах только выдержанных товарищей, которые понимали, что рабочее движение нуждается в организационном центре, вырабатывающем правильную тактику и развивающем коммунистическое сознание. Особенно важным в случае студентов с анархическим прошлым считалось, что этот организующий центр должен быть не просто признан как легитимная инстанция, находящаяся вне субъекта, но полностью внутренне воспринят им самим. Именно поэтому тема дисциплины раз за разом поднималась в ходе обсуждения кандидатур в члены партии. Требовалось, чтобы бывшие анархисты признали продуктивную природу власти над собой, – чтобы власть не просто сковывала их, а направляла буйство энергии, которой их начинил проделанный путь политического становления, на пользу строительства коммунистического общества. Не желая признать, что время для полного освобождения личности еще не пришло, не понимая, что приближение коммунизма требует труда над собой и выдержанности, анархист мог поддаться первому же стихийному импульсу. Не будучи способным отличить партийную дисциплину от партийной репрессии, он готов был обратить свою энергию против товарищей в любой момент. Большевики старались направить его против распыленности и ложного индивидуализма, против перманентного критицизма, против кустарничества и подпольного бомбизма. Бывшего анархиста раз за разом требовалось проверять на понимание партийной линии и на способность действовать в ее русле. Но даже если он систематически проходил все проверки, партия не могла быть уверенной, что бацилла борьбы со всеми ограничениями не заявит о себе снова.

В силу аморфности и принципиальной децентрализованности анархистского движения большевики никогда не могли рассчитывать на то, что перед ними «правильный» анархист, т. е. приемлемый для РКП анархист-коммунист, а не, например, упоминавшийся выше биокосмист, сторонник НАБАТа или даже правый анархист – последних было мало, но они вполне лояльно воспринимались анархистской средой. Знатоков анархизма у коммунистов не было, поэтому вывод «их сам черт не разберет» всегда был уместен. А вот в меньшевиках и в меньшей степени в эсерах большевики разбирались лучше.

Отношения большевиков с конкурирующими социалистическими партиями были сложными и противоречивыми. Обоюдное прочтение смысла этапов революционного процесса играло решающую роль. Все зависело от оценки конкретного исторического момента, расклада политических сил и, соответственно, определения главного врага. Эсеры и меньшевики много враждовали с большевиками в предыдущие годы, и аппарат РКП(б), как правило, не трактовал былое членство в этих партиях как естественный пролог к обращению. Громкие эмигрантские организации «мелкобуржуазных партий» и множество подпольных публикаций в Советской России (по крайней мере до середины 1920‐х годов) представляли в глазах аппарата серьезную угрозу. Меньшевики и эсеры в 1918–1921 годах были неоднородны, и, соответственно, отношение коммунистов зависело в немалой степени от того, к какому партийному течению принадлежало то или иное лицо. Меньшевики из плехановского «Единства» входили в Союз возрождения и были даже в савинковском Союзе защиты родины и свободы. С точки зрения большевиков, это были враги советской власти, и им в РКП(б) не место. В ПСР, после откола левых эсеров осенью 1917 года, были правые, были правоцентристы (они доминировали в партии), левоцентристы, возникли также народовцы, ставшие потом и организационно обособленными, – Меньшинство ПСР. Последние уже отказались от идеи Учредительного собрания, разделяли идеи не парламентаризма, а «трудовластия», считались советской партией, легальной до роспуска партии эсеров в 1922 году. Из них очень многие ушли в РКП(б)[496]496
  Морозов К. Н. Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922–1926): Этика и тактика противоборства. М.: РОССПЭН, 2005. С. 32.


[Закрыть].

С точки зрения большевиков, их оппоненты сильно отличались по темпераменту. Самыми рассудочными, осторожными, склонными больше к словам, чем к действиям, в революционном движении считались меньшевики. Так, например, с точки зрения ортодоксального большевика А. Голубкова, меньшевики-ликвидаторы «к подпольной работе относились не только скептически, но и с нескрываемой насмешкой, как к какому-то кустарничеству, как уже к изжитому этапу движения, как „взрослый“, „серьезный“ человек относится к забаве и увлечению молодости»[497]497
  Там же. С. 31.


[Закрыть]. А самыми бесшабашными и склонными к авантюризму, с самым ярким революционным темпераментом считались (по убыванию) анархисты, эсеры-максималисты и левые эсеры. Впрочем, и внутри партий было достаточно большое разнообразие «типов», порой гораздо более несхожих друг с другом, чем с родственными им «типами» из другой партии. Так, по темпераменту один из главных эсеровских «типов» (решительный и боевой) был близок большевикам, а другой (народолюбивый рефлексирующий интеллигент) вызывал у большевиков презрение. Приведем характеристику, выданную видному эсеру В. М. Зензинову секретным сотрудником ИНО ГПУ в 1922 году:

[На IV съезде] переизбирается в ЦК и вообще всегда будет избираться без особых протестов левых, ибо кристально чистый, симпатичный человек и притом апологет и патриот Партии. Ценен как надежно-верная и внутриорганизаторская партийная сила. Подпадает под влияния. Так в 17 году явно под влиянием Гоца и Керенского. Летом 18 г. – влияние Тимофеева, в 18 на востоке – всецело под влиянием Авксентьева и Гендельмана. Творец (вместе с первыми двумя) Уфимской Директории.

Типичный член Авксентьевской Директории – бесхарактерный, нерешительный и недалекий. Сам попал в горло к Колчаку без какого либо серьезного сопротивления и несмотря на предупреждения. <…> Неустойчив, в политике недальновиден, типичный нерешительный русский интеллигент. Все сказанное не мешает ему считать себя искренним социалистом[498]498
  Там же.


[Закрыть].

Большевики подобного слабохарактерного интеллигента видели не только в эсерах, но и в меньшевиках и презирали этот тип. Ленин давал простой пример: «…меньшевик, желая получить яблоко, стоя под яблоней, будет ждать, пока яблоко само к нему свалится. Большевик же подойдет и сорвет яблоко». «Быть марксистом не значит выучить наизусть формулы марксизма. Выучить их может и попугай. Марксизм без соответствующих ему дел – нуль. Это только слова, слова и слова. А чтобы были дела, действия, нужна соответствующая психология. У меньшинства слова внешне марксистские, а психология хлюпких интеллигентов, индивидуалистов, восстающих… против всего, в чем они могут увидеть обуздание их психики». Большевик Николай Семашко развивал эти мысли так: «Некоторые меньшевики говорили как-то мне, что меньшевики и большевики различаются, между прочим, по темпераменту. По-моему, это – глубокое психологическое наблюдение. Рефлексия (в худшем случае – трусость) лежит в основе меньшевика как психологического типа. Боевой темперамент – основа психологии большевика. Я не могу себе представить большевика с меньшевистским темпераментом»[499]499
  Майсурян А. А. Другой Ленин. М.: Вагриус, 2006. С. 158.


[Закрыть]. «При достаточной опытности, – замечал Троцкий, – глаз даже по внешности различал большевика от меньшевика, с небольшим процентом ошибок»[500]500
  Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Т. 2. С. 225.


[Закрыть]. «На протяжении всей своей истории меньшевизму пришлось выступать в качестве антипода большевизма, – жаловался меньшевик-эмигрант Г. Аронсон. – Казалось бы, исторически в первое десятилетие надо всем превалировала задача борьбы со старым режимом. Но от деятельности большевиков получалось впечатление, что они ведут борьбу не столько с самодержавием, сколько с меньшевиками и либералами»[501]501
  Аронсон Г. Меньшевизм (Опыт характеристики) // Социалистический вестник. 1949. № 10 (625). С. 179.


[Закрыть].

Но контрреволюционерами меньшевики и эсеры считались далеко не всегда. Возьмем меньшевиков: в первой половине 1918 года они входили в состав Административного совета Временного Сибирского правительства, Временного областного правительства Урала, участвовали в Уфимском государственном совещании (которое в 1920 году совершенно еще не демонизировалось). Но уже в августе 1918 года ЦК РСДРП объявил о недопустимости участия в вооруженных выступлениях против советской власти, равно как и в антибольшевистских правительствах. Партийное совещание в декабре 1918 года решило выстраивать тактику меньшевиков, «беря за исходный пункт… советский строй как факт действительности, а не как принцип»[502]502
  Политические партии России: история и современность / под ред. А. И. Зевелева, Ю. П. Свириденко, В. В. Шелохаева. М.: РОССПЭН, 2000. С. 335.


[Закрыть]. Меньшевики, по их собственному утверждению, «всегда стояли на твердой почве признания всей партией необходимости сохранения гражданского мира внутри демократии и потому были решительными противниками вооруженной борьбы с Советской властью и большевиками»[503]503
  Шишкин В. И. «Левый дрейф» социалистов Сибири накануне и после разгрома Колчака (конец 1919 – начало 1920 г.) // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филология. 2018. № 8. С. 91.


[Закрыть]. Большевики, в свою очередь, были толерантны к меньшевикам во время трудностей 1919 года, но затем успехи на фронтах и консолидация республики привели к возобновлению репрессий против членов этой партии. В 1920 году ВЧК получила инструкцию «разработать план расселения меньшевистских политических вождей для их политического обезвреживания». Вступление в Киев Красной армии повлекло за собой суд над членами киевского комитета РСДРП, которых обвиняли в сотрудничестве с Деникиным; после занятия Одессы последовал поголовный арест одесских членов РСДРП. Постановление Политбюро РКП(б) «О меньшевиках», принятое в 1921 году, предписывало «политической деятельности их не допускать, обратив сугубое внимание на искоренение их влияния в промышленных центрах». В марте 1922 года Политбюро ЦК РКП(б) решило готовить «гласный суд над социал-демократической молодежью», но, опасаясь негативного резонанса, в итоге ограничилось административной ссылкой. 4 июня 1923 года появился секретный циркуляр «О мерах борьбы с меньшевиками», в котором ставилась задача полного изгнания меньшевиков из научных и учебных заведений[504]504
  Добровольский А. В. О характере и масштабах репрессий против эсеров и меньшевиков на территории Сибири в начале 1920‐х годов // Интерэкспо Гео-Сибирь. 2015. № 1. C. 6.


[Закрыть]. С этого же времени Политбюро ужесточило отношение к социалистам и начало требовать от партийных организаций применять санкции к коммунистам, ходатайствующим за арестованных эсеров и меньшевиков[505]505
  Морозов К. Н. Ходатайства и поручительства коммунистов за арестованных социалистов в контексте субкультуры российского революционера // История сталинизма: Жизнь в терроре. Социальные аспекты репрессий: материалы международной научной конференции. Санкт-Петербург, 18–20 октября 2012 г. / под ред. А. Сорокина, А. В. Кобака. М.: РОССПЭН, 2013. С. 383–392.


[Закрыть].

На XII съезде РКП(б) Сталин отметил, что конец меньшевиков не за горами.

Вы, должно быть, слыхали, кроме того, что бывшая цитадель меньшевизма, Грузия, где имеется не менее 10 000 членов партии меньшевиков, – эта крепость меньшевизма уже рушится, и около 2 тыс. членов партии ушло из рядов меньшевиков. <…> Наконец, вы, наверно, знаете, что один из самых честных и дельных работников меньшевизма – т. Мартынов – ушел из рядов меньшевиков, причем ЦК принял его в партию и вносит свое предложение на съезд, чтобы съезд утвердил это принятие. Все эти факты, товарищи, говорят… о том, что у них, у наших противников пошло разложение по всей линии, а наша партия осталась спаянной, сплоченной, выдержавшей величайший поворот, идущей вперед с широко развернутым знаменем[506]506
  Двенадцатый съезд РКП(б). С. 69.


[Закрыть].

Меньшевик-оборонец Д. И. Розенберг не скрывал, что ему «тяжело публично извещать о выходе… из тонущего корабля», но он убедился: «Ленин Плеханова победил: жизненно-революционная правда оказалась на его стороне. Все попытки восстановить буржуазный правопорядок потерпели полное фиаско. <…> С Лениным надо либо активно бороться, выдвигая вполне определенный и ясный противоположный принцип, либо быть с ним. Путаться между ногами, хотя подчас и безопаснее и удобнее, меньше всего приличествует революционеру…»[507]507
  Шишкин В. И. «Левый дрейф» социалистов Сибири накануне и после разгрома Колчака. С. 95–96.


[Закрыть]

Биографии выходцев из социалистических партий рассматривались как отдельная категория, и далеко не каждый желающий принимался в ряды РКП(б). О Воробьеве В. К., студенте Петроградского института инженеров путей сообщения, было известно, что он состоял в партии социал-демократов-интернационалистов и в 1918 году стал секретарем Военного комиссариата Владивостокской крепости, «автоматически влился в РКП»[508]508
  ЦГАИПД СПб. Ф. 1817. Д. 1817; Ф. 2646. Л. 8.


[Закрыть]. Под подозрением был студент ЛГУ Житомирский О. К., состоявший в партии меньшевиков в Петрограде в 1917 году. На него поступил донос: «На лекциях рассказывал контрреволюционные анекдоты, так вроде: Вопрос: какая разница между треугольником математическим и практическим (секретарь партячейки, председатель профсоюзного комитета и администратор предприятия входили в «треугольник». – И. Х.). Ответ: в последнем все углы тупые». Что сказать, Житомирский был «политически чуждый человек»[509]509
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984. Оп. 5. Д. 15. Л. 33.


[Закрыть].

Вот письмо Петроградского аппарата в Сельскохозяйственный институт от 1923 года: «В вашем учреждении работает Эльман, Абрам, бывший меньшевик, принимавший участие в ликвидации на съезде меньшевиков. <…> В виду того, что им подано заявление о вступлении в РКП(б), предлагается вам дать свое заключение по существу»[510]510
  ЦГАИПД СПб. Ф. 258. Оп. 1. Д. 14. Л. 84.


[Закрыть]. Ответ пришел скоро: «Из документов… и расспросов студентов-партийцев, знающих Абрама Оттеровича Эльмана, удалось установить следующее… в нашем институте он, будучи хорошо развит и имея грамотность, работать в студенческой организации не работал. На семинарах выступал часто, но всегда с меньшевистской точки зрения. <…> С коллективом РКП(б) в натянутых отношениях»[511]511
  Там же. Л. 86.


[Закрыть].

Большевистское руководство замечало, что, как только РКП стала партией правительственной, в нее начали проникать «примазавшиеся» меньшевики и эсеры. «Хорошие элементы этих партий… начали массовыми группами вступать в нашу партию, – отмечал Ивар Смилга на X съезде партии. – В этом нет сомнения. Но также, товарищи, нет сомнения и в том, что один факт ухода из своей партии и перехода в другую партию не мог заставить их сразу откинуть от себя весь идеологический багаж своей прежней партии, который вырабатывался в течение многих десятков лет»[512]512
  Десятый съезд РКП(б). С. 254.


[Закрыть]. Ефим Игнатов разделял опасения Смилги: «…в рядах нашей партии… таких элементов достаточное количество… Одни вошли в партию для того, чтобы ловить рыбку в мутной водице, другие – потому, что некуда было деваться. Этот процесс усилился после того, как мы раздавили левых эсеров и мелкобуржуазные партии. Сейчас нужно поставить задачей: сделать партию более однородной, очистить ее от всех негодных элементов»[513]513
  Там же. С. 239.


[Закрыть].

Очень немногие кандидаты в РКП(б) отваживались скрыть свое эсеровское или меньшевистское прошлое полностью. Гораздо чаще они всего лишь преуменьшали важность своей принадлежности к небольшевистской партии. Так, Смирнов И. К. из Ленинградского государственного университета лишь косвенно упомянул связь с эсерами. Завязкой рассказа была реакция автобиографа на февраль 1917 года: «Совершающаяся тогда революция заставила меня прыгать от радости потому, что, когда мой брат учился в ремесленном училище, то ему с его товарищами часто приходилось дрожать за принадлежность к какой-то политической партии – кажется, Социал Революционеры. <…> Ну а фактически, я, конечно, мало разбирался, что совершалось, воспринимал только те волны, которые колыхали все население». И эсеры, и большевики приветствовали Февральскую революцию – царский гнет «настроил нас против правительства», – и из этого факта автобиограф извлек всю возможную пользу. Что, впрочем, не удержало его от признания разницы между его былым импульсивным эсеровским радикализмом и сегодняшним сознанием. Лишь позднее, в 1920 году, Смирнов и друзья начали «разбираться в политике». Соответственно, «мы решили организовать ячейку комсомола, в которую вошел и я»[514]514
  ЦГАИПД СПб. Ф. 984. Оп. 1. Д. 126. Л. 58.


[Закрыть].

Оправдывая свою юношескую поддержку мягкотелых социал-демократов, Виктор Николаев-Лопатников из Ленинградского государственного университета сконструировал свою автобиографию не менее умело. «[Я] родился 14 ноября 1892 года в Петрограде. Семья наша жила довольно сносно благодаря заработкам отца, который служил счетоводом на Путиловском заводе. Так как семья была большая (5 человек детей и жена), то сводить концы с концами было трудно. <…> В гимназии занимался хорошо, но, несмотря на это, отец несколько раз хотел меня взять и направить куда-то на работу, ибо средства его были крайне ограничены». Протопролетарий Лопатников тянулся к свету, и вскоре наступил перелом: «Когда я был в 6‐м классе гимназии, случилось событие, которое изменило мои планы. <…> Это было 6 декабря 1916 года. Два мои товарища-сверстника пригласили меня на собрание кружка „социалистов“. Я согласился и пришел. Кружок был обширный, человек 30. <…> Мне нравилось, и я остался работать». Хронологическая точность доказывала, что автобиограф хранил в памяти дату приобщения к революции как чрезвычайно значимую.