Текст книги "Кумач надорванный. Роман о конце перестройки"

III

К февралю клуб “Перестройка” превратился в избирательный штаб. За осень и половину зимы из общей массы завсегдатаев публичных дискуссий выделилось ядро ближайших единомышленников Винера, готовых самолично ездить по предприятиям, агитировать, сзывать на голосование люд: Райский, Мельтюхов, Першин, потянувшийся за ним Павел Федосеевич, ещё несколько институтских преподавателей и инженеров. Их совещания проходили теперь ежедневно, даже в выходные. Большой, предназначенный для выступлений на публике актовый зал подходил под штаб мало. Однако Винеру, как и в прошлый раз, поладить с директором удалось легко: тот, змеясь заискивающей и одновременно плутоватой улыбкой, согласился сдать в пользование кандидату в народные депутаты ещё одну комнату – при условии, что тот приплюсует плату за неё к той, что вносил ему за зал.

На соратников по клубу, на их порыв, на отточившееся в дебатах и диспутах красноречие Винера уповал более всего.

– От нашего пединститута в плане агитации серьёзной помощи не жду. Выдвинули – спасибо. Но в работе с людьми нам придётся рассчитывать, в первую очередь, на себя, – признался Винер.

Его слова окрылили соратников. С их поминального митинга прошло более месяца, а новости телевидения и газет будоражили почти всякий день. Долгие, многочасовые разговоры, ведущиеся на собраниях клуба из месяца в месяц, подприелись – прикипевших к Винеру соратников всё более влекли улицы, немедленно стягивающийся вокруг всякого оратора растревоженный, внимающий жадно народ.

На выборы народных депутатов РСФСР возлагались яркие надежды. В клубе верили, что республиканский съезд выступит радикальнее и резче, чем пятящийся перед КПСС союзный съезд. Избрание делегатом от города деятеля демократических взглядов поможет усилить решимость съезда, а решительно настроенный съезд – как верили они – позволит изменить жизнь страны.

В неведомое, но чарующее, манящее новизной дело сподвижники Винера впряглись с энтузиазмом. Но прежде между ними произошёл неожиданный и страстный спор.

Закон о депутатских выборах допускал при каждом кандидате в народные депутаты до трёх помощников – и Винер, только зарегистрировавшись кандидатом, предложил сделаться таковыми Павлу Федосеевичу, Першину и Костюкевичу.

– Это формальность, простое формальное требование избиркома, – заверял он, будто испытывая неловкость, остальных. – Им числится помощниками сподручнее – у них больше свободного времени для агитации и встреч в том же избиркоме.

Быть помощником Першин согласился сразу, Павел Федосеевич – после колебаний, ещё раз внимательно перечитав те пункты в законе, где говорилось об обязанностях доверенных лиц. Но вот Костюкевич, обнажив в саркастической полуулыбке желтоватые зубы, заскрипел:

– Верховный совет РСФСР – такой же орган советской власти, как и остальные. От всего советского меня тошнит.

– Вы что же, против моего выдвижения? – воззрился на него Винер.

Остроскулое, морщинистое лицо Костюкевича пошло пунцовыми пятнами:

– Выдвигаться – ваше право. Я его не оспариваю, – ядовито процедил он. – Но лично для себя считаю любое участие в формировании органа советской власти морально недопустимым.

Он с таким нажимом произнёс слово “советской”, что Винер, Першин и Павел Федосеевич устыдились, точно уличённые в дурном.

– Так я и хочу стать депутатом, чтобы советского в органах власти осталось как можно меньше, – забормотал Винер, теряясь вконец. – Номенклатуру надо давить любыми способами, на всех уровнях…

Костюкевич, не переставая кривить рот, откинулся на стуле, скрестил на груди руки.

– Да не задавите вы там никого. Всеми этими съездами дирижирует та же самая партхозноменклатура, и безликая масса соглашателей по команде сверху кого угодно съест там с потрохами. Трагическая судьба Андрея Дмитриевича Сахарова тому яркий пример.

– Перестаньте! Пример Андрея Дмитриевича должен вдохновлять, – торопливо заспорил Першин. – После его выступлений общество всколыхнулось. Прежним ему уже не бывать никогда.

Костюкевич выпалил, побагровев:

– Трагический одиночка прилюдно сжёг себя ради великих идеалов! Но, клянусь, я принял их не для того, чтобы заседать под бюстами Ленина и вставать под советский гимн.

Костюкевич в спорах бывал колюч и невероятно упрям. Винер, понимающе покивав, не стал втягиваться с ним в препирательства, но на следующий день, направляясь вместе с Павлом Федосеевичем и Першиным в избирком, сказал:

– Если демократическим силам удастся взять на съезде большинство, то капээсэсную верхушку будем таранить сразу на двух уровнях: и на союзном, и на республиканском. Диссидентские кружки – это уходящее, вся политика сейчас вершится на депутатских съездах, – он усмехнулся, поправил на голове шапку. – Так что наш Костюкевич – просто наивный, отставший от времени человек.

– Упёртый он человек, – проворчал, не до конца отошедший от вчерашней перепалки Першин. – Недоговороспособный и недалёкий.

Ещё через день они отнесли в избирком образец агитационной листовки, текст которой выверяли на собрании несколько часов, азартно пикируясь из-за каждой строчки.

– Надо отразить ключевое: наш кандидат – беспартийный. Это вообще должно быть выделено жирным шрифтом, чтобы сразу цепляло глаз, – увлечённо настаивал тогда Павел Федосеевич. – Мы утверждаем, что только беспартийный кандидат может быть сегодня подлинным сторонником реформ.

Такое предложение приняли единодушно. Долгие споры начались из-за того, как в листовке следует обратиться к избирателю. Написать “товарищ” ни у кого не поднималась рука, но и “гражданин” показалось некоторым блёклым.

– А почему, собственно, “гражданин”? Почему в мужском роде? Женщины разве на выборы не ходят? – сострил Мельтюхов.

Вокруг засмеялись, сочтя его слова шуткой, но он, посерьёзнев, продолжил гнуть своё:

– Нет, “гражданин” совершенно не подходит. Официозно и по-совковому. Это милиция так к людям обращается: “Гражданин, пройдёмте!”. Надо как-то по-другому.

Перебрали всё, что приходило на ум, но против любого обращения быстро находился веский аргумент. “Соотечественники” казалось патетическим, “друзья” – неуместно фамильярным. Наконец, Першин, прищёлкнув пальцем, азартно вскричал:

– “Дорогие избиратели” – вот как надо написать! Звучит уважительно, без казёнщины, очень по-человечьи. Этим самым мы подчёркиваем, что выбор – за людьми. Что всё решают они.

– На “дорогие товарищи” что-то больно походит, – скептически усмехнулся Райский. – Прям как из анекдота про Брежнева.

Першин желчно огрызнулся:

– Да что вы, в самом деле, такие придирчивые? Может теперь слово “дорогой” из лексикона выбросить?

Идею Першина, поспорив ещё, в конце концов, приняли.

Окончательное содержание листовки, перебирая в руках исписанные, исчёрканные листки, диктовал Павел Федосеевич. Мельтюхов записывал.

Говорилось в ней следующее:

Дорогие избиратели!

Призываем Вас 4 марта, в день выборов делегатов Съезда народных депутатов РСФСР, отдать голоса Евгению Леонидовичу Винеру – кандидату в народные депутаты по Кузнецовскому избирательному округу №…

Евгений Леонидович Винер родился 24 мая 1958 года в городе Кузнецов в семье научных работников.

В 1980 году окончил экономический факультет Кузнецовского государственного университета.

В 1980–1981 г. проходил службу в Вооружённых Силах при штабе Московского военного округа.

В 1981 г., после демобилизации, поступил в аспирантуру, которую окончил в 1984 г., защитив диссертацию на соискание степени кандидата экономических наук.

С 1985 года работает преподавателем Кузнецовского Областного Педагогического института. Доцент.

Беспартийный.

В сентябре 1989 г. Евгений Леонидович Винер выступил инициатором создания первого в нашем городе дискуссионного клуба “Перестройка”, ставшего свободной площадкой для открытого, гласного обсуждения проблем общества. На собрании членов клуба избран его председателем.

Кандидат в народные депутаты Евгений Леонидович Винер отстаивает следующие принципы:

1) В сфере политики. Всемерное ускорение политики перестройки. От разговоров о демократизации – к реальной демократизации общества. Скорейшая отмена

6-й статьи Конституции СССР. Права и свободы – всем!

Решительное осуждение попыток партноменклатуры задушить демократическое движение в Грузии и в республиках Прибалтики! Нет реваншу реакционеров и консерваторов!

2) В сфере экономики. Коренное реформирование заведшей страну в тупик командно-административной системы. Всемерная поддержка кооперативного движения и частной инициативы! Разрешение частной собственности. Безотлагательный переход к рыночной экономике позволит обществу решить проблему острого товарного дефицита в кратчайшие сроки.

Преодолеть хозяйственный кризис нам поможет здравый смысл, а не идеологические догмы!

3) В сфере культуры. Долой цензуру! Нет диктату функционеров КПСС в искусстве, кинематографе, журналистике. Всемерное содействие делу возвращения читателю произведений отечественных и зарубежных литературных классиков. Творения Булгакова, Бунина,

Замятина, Солженицына, Оруэлла должны быть доступны каждому!

4) В сфере экологии. Немедленно свернуть стройки всех экологически опасных объектов. Установить реальный общественный контроль над деятельностью предприятий химической промышленности и военно-промышленного комплекса. Ввести полный запрет на строительство атомных электростанций. Довольно

“побед над природой”! Мы хотим жить на чистой земле и дышать неотравленным воздухом.

Если Вам близки эти принципы, то голосуйте 4 марта за Евгения Леонидовича Винера – кандидата от демократических сил г. Кузнецов!

В избиркоме по поводу содержания листовки не проронили ни звука. В городской типографии её отпечатали через несколько дней: никаких препон, никакой муторной волокиты, придирок, согласований.

– Не волнуйтесь, опубликуем сразу. Правило знаю: все материалы к выборам печатаем вне очереди, – заверял Павла Федосеевича начальник типографии, куда тот, как доверенное лицо кандидата, ходил договариваться.

Всё напечатали именно так, как желал кандидат и его соратники. Слово “беспартийный” действительно стояло в листовке жирным шрифтом, жирным выделили и заглавия программных пунктов. На листовках, помимо собственно текста, в правом верхнем углу размещалась фотография кандидата. Чёрно-белый, в очках и при галстуке Винер смотрелся молодо и респектабельно.

Тираж был внушителен – три тысячи. Часть из них вызвались расклеить несколько энтузиастов-студентов из числа тех, которым Винер преподавал в институте. Остальное распределили между участниками клуба поровну.

– У нас без привилегий, все на равных. Я как все, тоже буду клеить в своём микрорайоне, – громко объявил Винер, демонстративно запихивая в сумку несколько пачек.

На долю Павла Федосеевича пришлось сотни четыре экземпляров. Он взял их с энтузиазмом, как и остальные. Никто не думал отнекиваться, сочинять предлоги – не только помощники кандидата, но и все члены клуба желали лично способствовать избранию на съезд демократического кандидата. Один Костюкевич листовок не брал. После отказа стать доверенным лицом Винера он вообще перестал ходить на собрания.

В течение трёх или четырёх вечеров, после работы, Павел Федосеевич бродил по окрестным улицам и дворам, лепя листовки на фонарные столбы, доски объявлений, двери подъездов, стены жилых домов и заборы строек. Клеить он старался аккуратно, тщательно разглаживал прилепленные листовки ладонями, коря себя, если казалось, что те пристали криво.

Морозы по-прежнему не спадали, работа давалась натужно. Кисть, которой он водил по поверхности бумаги, смерзалась. Прежде чем прилепить новую листовку, он, пузыря щёки, с силой дул на твердеющую от схватывавшегося на холоде клея щетину. Банку с клеем приходилось таскать всё время во внутреннем кармане пальто, всякий раз доставая для того, чтобы обмакнуть кисть. Это было неудобно, приходилось извлекать банку с осторожностью, следя за тем, чтобы не запачкать клеем одежду. Но уже в первый вечер, замёрзнув и устав, он, неловко свинтив крышку, посадил жирную кляксу на рукав.

Валерьян не помогал отцу. После встречи и разговора в доме Мироновых его отчуждённость от родителей усугубилась. Он прочёл принесённую Павлом Федосеевичем листовку, даже о чём-то спросил, но её содержание, призывы его не увлекли.

Во время расклеек Павлу Федосеевичу приходилось часто вступать в разговоры с любопытствующими прохожими, отвечать на их когда дотошные, иногда коряво сформулированные вопросы. Ведь иные, заметив расклеивающего предвыборные листовки человека, не просто тут же подходили и принимались их читать, но и заводили разговор, а иногда и споры. С двумя – узкоплечим, слегка заикающимся стариком в “петушке” и приземисто-грузной, красноносой тёткой – к исходу второго вечера Павел Федосеевич даже повздорил.

– Перестройку, значит, ускорять хочет? – сварливо переспросил старик, зацепившись недобро прищуренным глазом за первый же пункт кандидатской программы. – И так бардак чёрт те какой от неё пошёл, а этому гусю всё мало?

Тётка выразилась грубее, причём, даже не пытаясь читать листовочный текст. Её отвратил сам облик кандидата:

– Ишь, очкарик, наобещал-то всего на страницу! Такое же, небось, трепло, как и Горбач. Пошло-то теперь как: кто делать ничего не умеет, тот обещает с три короба.

Павел Федосеевич, сдерживая раздражение, пробовал переубеждать обоих, но из этого ничего не вышло. Прислушиваться к его доводам не желали.

– Перестройка уже пятый год идёт, а бардака в стране всё больше и больше. В Баку вон уже до войны дошло: баррикады, стрельба, будто в гражданскую. Может, хватит перестраивать? Хотите, чтоб вообще всё вразнос пошло? – твердил старик, сердито и простужено шмыгая.

Тётка вовсе отвечала Павлу Федосеевичу криком и с бесцеремонностью обращалась на “ты”.

– А чего кандидат твой в жизни добился, чтоб голосовать за него? Преподаватель, говоришь? Вот пусть и дальше в свой институт топает – толку от вашей интеллигенции в советах! И ты тоже давай домой поворачивай. Слышишь? Делать что ли больше нечего, как бумажки по подъездам лепить? Ведь взрослый же человек, семейный поди…

Изнервничавшийся, замёрзший Павел Федосеевич рассовывал остающиеся листовки уже просто по почтовым ящикам. Несмотря на то, что немалое число людей читали её доброжелательно, столкновение с упрямым, гнувшим своё стариком и хабалистой тётка испортили ему настроение. С подобными людьми он чувствовал себя неуютно.

В агитации Винер уповал не на одни листовки. Закон о выборах народных депутатов обязывал не только типографии, но и телевидение, радио, прессу содействовать всякому официально зарегистрированному кандидату. Он последовательно добивался такого содействия, всюду требуя слово.

В редакции главных областных газет он принёс по статье, в которых развёрнуто заявлял те же требования, опровергая и высмеивая всякого возможного оппонента. Писал Винер убедительно: в качестве автора он публиковался уже года полтора и успел прилично набить руку. Статьи, как и листовку, приняли с той же безропотностью, хотя, как он знал, не все редакторы одобряли его реформаторские призывы.

На местном телевидении, правда, поначалу вышла заминка – редактор не соглашался записывать с ним персональное, пусть и короткое, интервью:

– Вы не единственный кандидат в округе. Эфирного времени нам не прибавили, а сетка вещания утверждалась давно. Вот так взять и перекроить её нельзя.

Местная телестудия не имела для вещания отдельного канала – её передачи вклинивались вечерами в эфир первой и второй программ центрального телевидения, с половины седьмого до девяти. Возражение редактора звучало весомо, однако Винер, вытащив из портфеля распечатанный текст закона, демонстративно водил пальцем по его строкам.

– Позвольте, но есть закон. По законы вы обязаны содействовать всякому кандидату, и мне в том числе. Причём здесь вообще сетка вещания, какой-то план? Вы не можете отказать мне в праве донести до общественности предвыборную платформу.

– Что ж мне теперь, половину запланированных и уже записанных передач с эфира снимать? – мялся редактор. – Вот нам с выборами этими удружили…

– Да и снимайте! Сколько можно от передач про колхозы челюсти со скуки вывихивать? Пусть народ слушает прямые выступления кандидатов.

В конце концов, им удалось поладить. Редактор предложил организовать дебаты между всеми кандидатами сразу, обещая дать каждому равное эфирное время.

– И дебаты будут показаны в прямом эфире? – спросил Винер, уточняя.

Точный ответ редактор дал на следующий день, получив добро от директора областного телевидения. Винер, дозвонившись в редакторскую после обеда, обрадовано задышал в трубку.

– Да, в прямом эфире, – подтвердили ему. – Каждому на выступление будет отведено равное количество времени.

Натренировавшийся в лекционных залах, поднаторевший с разными спорщиками, Винер не страшился полемики. Главным своим противником он видел выдвиженца КПСС, директора льнопрядильного комбината Кузьмина. Винера прямо-таки подмывало разделать на дебатах этого косноязычного и заскорузлого мыслью, судя по радиовыступлению и газетным интервью, партхозноменклатурщика. Другие зарегистрированные кандидаты – инженер-железнодорожник, отставной военный, да пожилая школьная учительница в звании заслуженной – так же не производили впечатления ни ораторов, ни демагогов. Все они, как и директор комбината, тоже состояли в КПСС, хотя инженер – и это оговаривалось в первых же строчках его агитационной листовки – перед выдвижением в народные депутаты подал заявление о выходе из партии.

Внимательно, отчёркивая карандашом целые абзацы, читал он в газетах интервью со своими соперниками, обдумывал их посулы, ища противоречия, нелепости, чушь. Читая, Винер проникался уверенностью, что всякого из оппонентов он сможет переспорить без большого труда.

Директор комбината несуразно мямлил про хозрасчёт и прямую связь с потребителем, которые-де должны внедряться организованно, сверху и по плану. Военный, видящийся по интервью человеком колеблющимся, даже боязливым, умолчавший в автобиографии о том, что имеет за афганскую войну орден, пробовал выгораживать руководившее разгонами митингов в Тбилиси и Баку армейское начальство, но делал это неубедительно и робко. Заслуженная учительница ругала скопом всю молодёжь за безалаберность и распутство, требуя принудительно загнать на комсомольские стройки всех “наслушавшихся и начитавшихся дури” юнцов. Выступление же инженера состояло просто из каких-то заполошных воплей, в которых вообще с трудом угадывался смысл.

“Ретрограды, кликуши и дураки, – снисходительно хмыкал Винер, но затем, суровея лицом, прибавлял. – Дайте только до микрофона добраться. Пух с вас перед камерами полетит”.

Устройство встреч с избирателями взяли на себя Першин, Павел Федосеевич и Мельтюхов. Мельтюхов так вообще являлся днём к центральному универмагу и, стоя у главного входа, криком звал народ голосовать за “демократа Винера”, попутно суя всем листовки. Вокруг него быстро стягивался круг участливых слушателей.

Павлу Федосеевичу с Першиным удалось уговорить директора своего НИИ дать согласие на встречу кандидата с коллективом. Парторг, правда, пробовал воспротивиться, но Першин его осадил:

– Здесь прямо сказано: государственные органы и руководители предприятий обязаны содействовать кандидатам в народные депутаты. Читайте! – протянул он всё тот же отпечатанный специальной брошюрой закон.

Парторг, сконфузившись, умолк, и лицо Першина зажглось злорадной улыбкой.

– Вот так! Ставить их, рож капээсэсных, на место! Пускай привыкают, – смаковал он свою победу над парторгом.

В актовом зале на выступление Винера собрался весь институт. Явились не только научные сотрудники, завлабы и лаборанты, но и работники бухгалтерии, завхозы, даже уборщица. Кандидат в народные депутаты говорил со сцены, Павел Федосеевич и Першин сидели рядом с ним, за столом президиума. Директор и секретарь партийной ячейки на собрание тоже пришли, но на сцену не поднимались, неприметно поместившись среди слушателей-подчинённых.

Винер в тот день был особенно красноречив и напорист:

– Дорогие друзья! – оправил он светлый, без галстука, воротничок рубашки. – Прежде, чем начать излагать свои основные тезисы, которые я выношу на ваш, уважаемые избиратели, суд, хочу особенно подчеркнуть: я – беспартийный, независимый кандидат. Я ни дня не состоял в КПСС, не разделял и не разделяю постулатов коммунистической идеологии…

В зале начали аплодировать: вначале разрозненно, в разных его углах, затем всё увереннее и громче.

– Я тоже! – выкрикнул из третьего ряда клювоносый очкарик-аспирант, приветственно сцепляя над головой ладони.

Винер на мгновенье умолк, водя глазами по одобрительно всколыхнувшемуся залу, растягивая рот в радостной и растерянной улыбке. Подстёгиваемый слушателями, он продолжал:

– Я обращаюсь не только к тем, кто отверг тоталитаризм и диктатуру в любых формах принципиально и осознанно. Я обращаюсь к тем, кто ещё сомневается и колеблется, кто душой тянется к демократическим ценностям, но пока не решается поддержать их открыто. Я призываю каждого сделать 4 марта честный, принципиальный выбор. Выбор, к которому толкает совесть. От этого выбора зависит будущее всех нас, будущее наших семей, наших детей. Прямо сейчас, на наших с вами глазах, происходит выдающийся исторический процесс – в стране зарождается подлинное гражданское общество. Оно пока ещё очень слабо, оно – ещё только-только рождено. Грядущий Съезд народных депутатов РСФСР должен способствовать развитию гражданского общества, становлению его институтов. Именно в этом я – как кандидат в народные депутаты РСФСР – вижу свою миссию. Ни номенклатура, ни идеологи, ни вожди, а только мы – граждане – должны решать судьбу страны и свою собственную судьбу. Решать так, как давно уже решают её люди во всём остальном цивилизованном мире – свободно, гласно и открыто.

Программу свою Винер излагал развёрнуто, образным, цветистым слогом. Подлинной обструкции он удостоил КПСС, ниспровергая, растаптывая, высмеивая её туповатых, замшелых функционеров.

– Неужели мы – интеллигенция, мозг и душа страны – не справимся с задачей реформирования экономики и всей нашей жизни? – патетически вопрошал Винер. – Неужели мы – профессура, люди с научными степенями – будем управлять хуже, чем партийные начётчики, которые, будто безграмотные пономари, талдычут десятилетиями свой марксизм, ни черта в нём на самом деле не понимая?! Сколько можно отодвигать интеллигенцию на обочину жизни?!

Обличения Винера глохли в радостных возгласах, выкриках, хлопках.

– Ни колхозники, ни пролетариат, а интеллигенция – вот основа основ нормальной, человеческой жизни! – разойдясь, прямо-таки внушал он. – Сегодня, в эпоху научно-технической революции, именно интеллигенция, интеллектуальный слой является главной производительной силой. Так давно обстоит дело в Америке, в Европе, во всех цивилизованных странах. Именно интеллигенция обеспечивает обществу экономический, технический, культурный прогресс. Наша интеллигенция устала от диктата марксистских догматиков. Мы – зрелая сила, готовая взять на себя ответственность за будущее реформ. У нас, в отличие от маразматиков-ретроградов, есть чёткий план действий…

Речи Винера льстили залу. Почти все вопросы ему задавали в доброжелательном ключе, благодарили за твёрдость позиции, за смелость. Только раз какой-то немолодой, с пегими, прокуренными усами человек, по виду завхоз, а не научный сотрудник, поднял руку и, получив возможность озвучить вопрос, произнёс с явной подковыкой:

– Скажите, пожалуйста, уважаемый кандидат, вы сами когда-нибудь руководителем были?

Винера, уже успевшего ощутить, что зал – его, слова усатого поначалу подсбили с толку.

– Я кандидат наук, аспирантами руковожу. А ещё я председатель дискуссионного клуба, – развёл он руками в секундной заминке.

– Так прежде, чем так руководителей страны разносить, с аспирантами своими чего-нибудь добейтесь. Ведь те то, кто в Политбюро да в ЦК, они ж не сразу туда попали. Они прежде кто в областях хозяйствовали, кто в министерствах. Когда давали там результат – тогда их вперёд двигали. Так и выбивались постепенно на самый наверх, по реальным заслугам. А вы хотите, чтоб всё сразу, чтоб за один день…

По залу покатился ропот, помогая Винеру овладеть собой. Перебив усатого, он вновь заговорил наступательно:

– Думать, что лишь положение высокого руководителя даёт человеку право заниматься общественной деятельностью и критиковать власть, глубоко ошибочно. Хватит уже холопства перед номенклатурой! Общество состоит не из одних начальников. Наоборот, начальников в любом обществе всегда меньшинство. Демократия тем и отличается от диктатуры, что при ней само общество выбирает себе руководителей и при необходимости спрашивает с них. А не так как у нас – руководители десятилетиями мордуют общество своими бредовыми и утопическими прожектами, но при этом ему абсолютно неподотчётны.

Винеру снова искренне хлопали. В сторону усатого неслись недовольные возгласы, свист. Тот сел, бурча и хмуря лицо.

На собрании выступил не только сам кандидат, но и его доверенные лица. У Павла Федосеевича с Першиным, впрочем, выступления вышли краткими. Уже после того, как проговоривший почти два часа Винер опустился за стол президиума и выпил залпом почти целый стакан воды, они обратились к сотрудникам.

– На съезд должны ехать новые люди с новыми идеями. В депутаты надо выбирать тех, кто ставит вопрос о реформах прямо, ребром. Чем больше таких депутатов окажется на съезде – тем скорее начнём жить как в нормальной стране. Коллеги, мы свой выбор сделали! Призываем и вас проголосовать за Евгения Леонидовича. Считаем, что коллектив нашего института должен его поддержать. Мы с вами и он – люди одного слоя, одной плоти и крови. Довольно уже нами помыкать всяким функционерам, – выпаливал Павел Федосеевич, кругля возбуждённые глаза.

Здесь, в кругу своих, он говорил убедительнее, чем с прохожими на улице. Аплодировали ему почти так же, как и самому кандидату.

Съёмки на телевидении проходили спустя полторы недели после агитационного собрания в НИИ. Распоряжался в студии ведущий местной новостной программы – подтянутый, с пробивающейся по вискам ранней сединой приятноголосый шатен. Однако малознакомый с таким жанром, руководил он дебатами топорно и неуклюже. Привыкший зачитывать новостные сводки или чинно брать в студии согласованные заранее интервью, он стал теряться в кругу тех, кто явился сюда спорить.

Начинали свои речи кандидаты чинно, но любые полемические реплики оппонентов сразу вызывали всеобщий гвалт: каждый, игнорируя регламент, принимался выкрикивать своё, перебивая и ведущего, и того, кому тот предоставлял слово. Сдержать спорщиков ведущий не мог, растерянно перенаправляя ручной микрофон с кричащих друг на друга кандидатов.

Выступление Винера на сей раз получилось прерывистым и рваным. Но в те минуты, когда ему удавалось дорваться до микрофона, он последовательно, точно гвозди в дерево, вколачивал в слушателей тезисы из листовки: демократизация политического режима, признание частной собственности, отказ от строительства крупных промышленных предприятий, скорейшее издание за государственный счёт сочинений эмигрантов и диссидентов…

Остальные, хоть и перекрикивали его порой, но не могли выразить свои мысли столь последовательно, ёмко и лаконично.

Директор комбината говорил, главным образом, про экономику, но крутился и юлил так, что уловить смысл было трудно. Винер, улучив удобный момент, поставил вопрос ребром:

– Так вы всё-таки ратуете за сохранение собственности парткомов, или же признаёте, что для борьбы с дефицитом нужно переводить предприятия на рыночные рельсы? Выскажитесь яснее.

– Я за сочетание форм собственности. Не так важно, кто формально владеет предприятием – важно, как оно работает, – бормотал, бегая глазами, директор. – Если те руководители, которые имеют высокие показатели при хозрасчёте, готовы переходить к рыночным отношениям, то бога ради – пусть переходят. Не надо этих противопоставлений…

– Так если одни готовы переходить, а другие нет, то какая же у нас экономика в итоге получится: плановая или рыночная?

Директор, нервно жестикулируя и заикаясь, принялся повторять сказанное.

– Я же вам говорю: пусть будет и то, и другое. Пусть коллективы, люди на предприятиях сами решают, как им работать…

Винер издал язвительный смешок:

– Нельзя быть наполовину беременной. И плановой и рыночной одновременно экономика быть не может.

С военным отставником вышло ещё проще. Винер срезал его двумя ядовитыми репликами:

– Признайте для начала преступления советской армии в Тбилиси и Баку и принесите за них извинения. В противном случае говорить с вами просто не о чем.

Военный прерывисто выдохнул, его высокий лоб повлажнел, пошёл пятнами.

– Мне не за что каяться. И тем, кто там был, тоже не за что. Был отдан приказ, его выполняли.

Но тут, даже яростнее Винера, на него накинулся инженер:

– Да что вы врёте? Все же знают: не было никакого приказа! Даже Горбачёв, генеральный секретарь ЦК КПСС, публично признал, что никому таких приказов не отдавал. Это генералы должны отвечать.

– Генералы здесь не причём. Они тоже выполняли приказы, – басил он.

– Чьи приказы? Конкретно?

Военный вздувал желваки, мычал, непривычный произносить резкости по адресу главнокомандующего, главы государства. В сдвигающихся бровях, в прорезающихся складках вокруг рта читалась непереносимая обида, злость.

Учительница, в отличие от других, нападала на Винера страстно, но одолеть в споре не могла.

– Вы требуете издавать книги авторов, которые открыто противопоставили себя обществу! – захлёбывалась она от возмущения. – Что хорошего несут их произведения? Сеют один раздор, одну вражду между людьми!

– Не кричите, не в школе, – холодно парировал Винер. – Общество должно знать собственных классиков. Целиком, без купюр.

– Да какие ж это классики? Злопыхатели, ненавистники, отщепенцы!

Винер, бросая аргументы, точно пули прицельно слал:

– Нобелевский лауреат Бунин – не классик? Булгаков – не классик? И это заявляет школьный учитель. Ну-ну…

– А что этот Булгаков доброго написал? Не издавали раньше “Собачье сердце” – и правильно делали! Там ведь злоба сплошная, ненависть к простому человеку. Дописался до того, что к уличной собаке его приравнял!

– Булгаков люмпена и хама мастерски описал. Того, который дорвавшись до власти, людей миллионами под расстрел погнал.

Учительница, заводясь, кричала всё взвинченней, но Винер обрывал её короткими, жалящими фразами.