Текст книги "Брезентовый парус, или Каникулы в Астрахани"

Внучок приехал

От пристани по пыльной тропинке, обходя снующих во множестве дворовых собак, я вышел на единственную асфальтную дорогу села. Эта дорога протянулась от паромной переправы и до судоремонтного завода. Мимо проносился местный транспорт: мотоциклы с люльками и грузовые мотороллеры. Селяне, идущие из магазина или на базар, внимательно всматривались в прибывших. Возле магазина, справа, девушки громко обсуждали местные новости, споря о чём-то друг с другом. До меня долетало многократно повторенное: «Ну, прям», «Хватит, штоль», «Сама не знаш, что болташ»… Было непривычно и забавно это слышать. Так, посмеиваясь над местным диалектом и «совсем не местоимениями», доносившимся со дворов, я дошёл до середины асфальтной артерии села и свернул на обычную, обильно поросшую травой улочку. Пройдя ещё немного, увидел знакомый мне дом и сад. Возле дома, во дворе росло высокое дерево, падающие семена которого мы называли коромысликами.

Улица в этот час была безлюдна – люди, свободные от работы на местных предприятиях, вероятно копошились в огородах. Солнце, приближающееся к зениту, начинало припекать. Подойдя к палисаднику и повернув деревянную вертушку, вошёл. Тишина! Только слышно, как на заднем дворе кудахтают куры. И уже прикоснувшись рукой к щеколде ворот, я услышал звонкий заливистый лай. У моих ног метался рыжий бесноватый комок. Будто давно знавший меня и потому радостно повиливавший хвостом. Я открыл ворота и вошёл во двор. На шум из дома на рундук вышла пожилая женщина в цветастом платье и таком же платке. Поправив платок на голове, прищурилась, приглядываясь ко мне, заулыбалась:

– О! Внучок! – И придерживаясь за перила, она спустилась по деревянным не – крашеным ступеням. – Вырос-то как! Ну, дай-ка, дай-ка, я тебя обниму…

Бабушка прижала меня к себе и, когда отпустила, я заметил слёзы на глазах. Она отвернулась и смахнула их с глаз. Бабушка засуетилась:

– Вноси сумку в дом, Славик. Переодевайся, а я самовар сейчас поставлю. Я ждала тебя ещё вчера. У меня есть пирожки, как ты любишь, со сливой и есть с ежевикой…

Бабушка, ещё раз меня обняв, поспешила на кухню, отдельно стоящее строение с камышово-глиняной крышей и глиняным полом, землянку.

Зайдя в дом, я поставил сумку и оглядел нехитрое жильё бабушки. Поперёк коридора, у окна, смотревшего в палисадник, стояла металлическая кровать. Над ней висела радиоточка, вещавшая от имени радиостанции «Маяк». Справа, у большого окна, стоял стол, укрытый клеёнчатой скатертью, и на нём электрический самовар, маленькая розетка с тёмным вареньем, лежали щипцы, которыми бабушка раскалывала кусковой сахар. Распаковав сумку, я переоделся в трико и футболку и вышел к бабушке, неся пару пачек настоящего индийского чая и конфеты, привезённые из Шевченко, из города с московским снабжением и не нуждавшегося ни в чём – правительство ради освоения земель, богатых ураном и нефтью, не жалело ничего для людей, покорявших этот край.

Перед кухней был навес, обильно заплетённый вьюном с разноцветными цветами. В моей памяти ещё живо воспоминание, как дядя Гена, младший сын бабушки, приехал из города на «Запорожце», гружёным сверху рейками, брусками и досками… Специально для возведения этого навеса. Помню, как бабушка была довольна навесом и возможностью пить чай на свежем воздухе, а не в сырой землянке. До чего непритязательны были раньше люди. На их долю выпала и революция, и гражданская война, и Великая Отечественная… Они умели радоваться самой малости, любому пустяку. Не то, что мы, баловни цивилизации. Мне иногда страшно себе представить, что станет с окружающими меня людьми, если случится катастрофа, и прекратится подача электричества. Надолго прекратится, на месяцы… Вежливость и тактичность исчезнут, а проявятся самые тёмные качества человеческой натуры… Я стряхнул с себя, как наваждение, эти мысли. Положив гостинцы на стол, подошёл к бабушке и обнял её.

– Ты пришёл?! Вот и славно, будем пить чай. Садись.

И уже сидя у кухни, под навесом, плотно увитым лианоподобным растением с разноцветными цветами, я подумал: «Как прекрасно быть гостем! У своей бабушки! Ну, кто ещё, тебе, балбесу, нажарит сладких пирожков с ежевикой и абрикосом, нальёт чаю?! И вообще, кто будет тебе рад потому, что ты – это ты, а не элемент, носитель чего-то, каких-то благ.»

На дощатом столе, укрытом клеёнкой, стояли сверкавший боками самовар, вазочка с вареньем, тарелка с пирожками и чашки под чай. Самовар кипел и дымил от углей внутри его. Заварной чайник, венчавший верх самовара, покрылся сизым налётом… Сквозь вьюн, плотно обвивший навес, пробивалось солнце, скользя солнечными пятнами по стенам и столу, высвечивая, как прожектором, назойливых ос, прилетевших на сладкое и стремившихся влезть в стекляшку с вареньем. Бабушка засыпала меня вопросами, выслушивала ответы и, между делом, наливала чай из самовара и пододвигала поближе к внучку тарелку с пирожками.

Наконец-то, вдоволь наевшись, я почувствовал себя полным сил и готовым осмотреть бабушкино подворье. Так сказать, произвести ревизию всех изменений за год моего отсутствия. По деревянным настилам дорожек, прокинутых через весь двор, прошёл до летнего туалета, он же и зимний – возле него росла яблоня семеринка. Яблоки поспевали ближе к осени, но имели невероятно сочный и кисло-сладкий вкус. Пока, конечно, трогать их бессмысленно. Заглянул в сарай – там ничего интересного, только свисающая со всех сторон паутина. Фу-у… Мерзость! Особенно когда налипает на лицо… судьбу испытывать не стал и в сарай не зашёл. Птичья часть двора с курятником мне показалась интересней, я там и замер, наблюдая как деловито птицы что-то склёвывали с земли, периодически разгребая лапами почву в поисках чего-то.

Среди кур с важным видом прогуливался петух, он посверкивал сине-зелёным оперением хвоста и строго следил за порядком, условия которого только ему и были ведомы. Чаще всего, я обратил внимание, он гоняет только одну птицу. Скорее всего, это молодой петушок – он был меньше первого, но больше кур и имел хвост, мелкий, но петушиный.

– Ой, забьёт его он. Ой, забьёт. В суп, что ли, его сварить?

Я увлёкся наблюдением и не заметил, как подошла бабушка.

– Кого в суп? Драчуна?

– Нет, что ты! Молодого. Топтун мне нужен. Яйца, может, уже снесли… кудахтали, вроде бы… Зайди, поглянь там.

– Я туда?! Да петух же драться будет. Я же чужой тут.

– А-а-а… Боишься!

– Да не боюсь я! Просто здравый смысл.

– Иш, умный какой! Здравый смысл. А яиц зайти собрать не можешь. Всё бабушке твоей, старому человеку, по курятникам лазать. Помню я, помню, как ты их боишься.

– И вовсе не боюсь я никого. Зачем наговаривать?

– Так уж и никого?

– Именно.

– Боишься, боишься – помню. А ну кыш, кыш.

Бабушка зашла к птице и стала отгонять тех, кто норовил прошмыгнуть в приоткрытую калитку. Заглянула в курятник, порылась там и вышла, держа в руках несколько яиц.

– Вот, будет, чем тебе твой гоголь-моголь взбить.

Бабушка вручила мне, видимо нарочно, грязные куриные яйца и пошла обратно, к дому. Делать нечего, взяв яйца, перепачкавшие мне руки, понёс их под навес у кухни. Хотел положить на стол, но вездесущая бабушка вмешалась.

– Возьми эмалированную чашку и положи туда их.

– Ладно. А что там с петухом? Почему ты решила, что я их боюсь? О чём ты, бабушка, что такое ты помнишь, а я нет?

– Ты же большой уже был – должен помнить. Пять с половиной, наверное, тебе было тогда… Отправила вас мать погулять, в гости к Чалкиным… Стало быть, через ворота на задах. Вы пошли одни, а там соседский петух гулял… Стал он на тебя кидаться, а ты сбежал. Он принялся за сестру…, та орёт. Прибежала мать, дала трёпки петуху и тебе.

– Мне-то за что? Да и не было такого… не припомню что-то. Любишь ты сказки рассказывать. Я тоже помню, обманула историями своими.

– Тебе? За то, что она могла остаться без глаза. Ей сколько было? Года полтора…, а ты сбежал…

– Да не сбегал я никуда! Не было такого.

Я психанул и ушёл опять на задний двор. На кур смотреть мне наскучило раньше, чем я туда пришёл. Потоптавшись немного там, вернулся.

– Чай хочу.

– Пей. Самовар ещё горячий. Пойду цветы полью. Пирожки то бери, ешь. Кому жарила?

Бабушка пошла поливать свои комнатные цветы, стоящие сейчас в саду на скамейках подле дома. А я налил чай, пододвинул поближе тарелку с пирожками, а немного подумав, и вазочку с вареньем.

Вскоре сознание затуманилось, и веки потяжелели… Сказался ранний подъём. Здесь же, под навесом, у стола стояла металлическая кровать, и я, показывая на неё рукой, крикнул, привлекая внимание бабушки к себе:

– Бабушка, спать хочу… Лягу здесь?!

– Ложись, ложись! Сейчас подушку дам и покрывало.

Укрывшись покрывалом и почти провалившись в сон, вспомнил о привезённых подарках для бабушки:

– Бабушка! Там в сумке, подарки тебе: халат, платье и ещё что-то от мамы…

Что-то больно укусило за лицо. Прихлопнув, я открыл глаза – на руке была кровь. Комар. Тень от деревьев поглотила дом. Под навесом уже сгустились сумерки. Я встал, обул тапочки. Опять укусил комар. О, как я не люблю этих существ! Вампиры! Что за садист их создал?! Звенят, пищат и вечно пьют нашу кровь! Кровопийцы.

В тихом вечернем воздухе ни шороха. Лишь где-то вдалеке лай собаки. Ветер донёс приглушённые голоса из-за забора. Прислушался. Бабушкин и ещё один, незнакомый мне, женский голос. Я пошёл на голоса. В палисаднике, на лавочке, рядом с моей бабушкой сидела её подруга баба Надя.

– Здравствуйте! А я Вас не узнал по голосу.

– Богатой буду! – со смехом ответила та.

– Проснулся? Ну что, пойдём ужинать? Пока ты спал, я борщ приготовила и рыбу пожарила…

– Нет, спасибо, бабуля! Не хочу я рыбу! Вспомни своё прошлогодние меню: уха, рыба жареная, пирожки с рыбой, пирог с рыбой, картошка жареная с рыбой… Ничего не забыл?! А! Рыба сушеная!

– Ты чего такой? Дурной сон, или покусал кто? – спросила баба Надя.

– Да. Комары покусали…

– Видимо, бешеные они, комары эти. – Бабушка Надя поднялась с лавочки и, посмеиваясь, пошла к калитке палисадника. – Ладно, Ивановна, спокойной ночи вам.

Попрощавшись с гостьей, закрыли ворота и вошли в дом.

– Ну, что? Будешь борщ?

– Нет, что-то не хочется, – покачал я головой. – А пирожки остались?

– Остались. Куда они денутся?!

– Тогда – пирожки и чай.

Мы пили чай, бабушка вновь задавала вопросы: кто чем занят, как живут и чем болеют… Я поглощал один пирожок за другим и в перерывах меж ними утолял бабушкино любопытство. Вроде бы всех вспомнили, обо всех поговорили, обсудили и решили, что – «как на роду написано, так и будет»…

Попив чаю, бабушка ушла в дальнюю комнату, туда, где у неё висели иконы. Я же вышел во двор и угостил остатком сладкого пирожка рыжего псёнка с очень редкой для этих мест кличкой «Шарик». Присел возле него, но меня в миг облепило комарьё, и я, отбиваясь от них, вернулся обратно. Бабушка ещё молилась, и я, от нечего делать, извлёк из сумки альбом для рисования и карандаши. Рисование – моё любимое занятие, всегда и везде! Выкладывая их на стол, заметил, что бабушка нашла и положила на столе мой прошлогодний альбом с рисунками. Просматривая старый альбом, на одном из листов наткнулся на стихотворение, написанное синим карандашом ещё тогда, в прошлом году:

Опустился вечер теплый,

Обнял сумрачным крылом.

Ветер, будто усыпленный,

Не дрожит уже листом.

Звезды мирно полыхают,

Полоня небесный свод.

Тихо звуки где-то тают,

Уносясь за горизонт.

И ворчливые старушки,

Зажигая свет лампад,

Собираются в избушке,

По углам, где боги спят.

Вернувшаяся бабушка разобрала постель и стала готовиться ко сну. Мне же спать не хотелось.

– Я пойду к себе в комнату, порисую, потом лягу…

– Иди, иди, Славик… Спокойной ночи.

– Приятных снов.

Сидя за альбомом для рисования, я призадумался: а что я буду здесь, в селе, столько времени делать?! Пока я был мелким, всё было интересно и любопытно, а сейчас? Скукотень!

Местные дети обычно с утра до вечера пропадают на речке – купаются, ныряют в Волгу, ловят рыбу, помогают своим родителям и бабушкам по хозяйству. Я же всегда с недоверием относился к этой мутной, илистой воде. Тем более, моя добрая бабушка всегда щедро потчевала меня историями об ужасных сомах, нападающих на детей. Купанье меня особо не прельщало, а к рыбной ловле я равнодушен. В общем – скука. И альбом для рисования – моё единственное спасение.

Проведя за рисованием и размышлениями час-другой, стал засыпать и я. Выключил свет и запрыгнул в кровать. Старые пружины заскрипели, заскрежетали… Что ж, целый год на этой кровати никто не спал.

В окно светил уличный фонарь, жёлтым пятном покачиваясь на побеленной стене печи. Слух выхватывал из ночной бездны звуки. Перекличка собак, вопли котов, шум моторок на реке… Всё шло своим чередом, и село жило своей обычной жизнью, не затихающей даже ночью.

Сквозь сон донеслось: «Городские, они такие! Любят поспать! Да…»

Щёлкнула щеколда ворот. Открыв глаза, посмотрел на часы: без пятнадцати девять… Ещё раннее утро. «Городские, они такие… Да…» – мысленно передразнил я. Некоторое время я валялся в постели, глядя в проём двери, сквозь тюлевую занавеску, в сад, вслушиваясь в утреннее радостное чириканье воробьёв… Затем, не выдержав, встал и вышел в сад.

Под яблоней на деревянном настиле стоял самовар и, как заправский теплоход, дымил трубой. Судя по звукам, доносившимся из землянки, бабушка что-то стряпала в летней кухне. Прошлёпав в тапочках по деревянным настилам до кухни, увидел бабушку, жарящую картошку в большой сковороде на керосинке. Запах душистого перца и лука приятно щекотал ноздри.

– Доброе утро!

– Доброе… Умывайся. Сейчас позавтракаешь и пойдём, пока не жарко, сходим на кладбище. Цветы польём…

– Далось тебе, бабушка, это кладбище! Кому нужны там цветы? Мёртвым-то всё равно!

– Славик, это нужно живым, а не мёртвым. Это память и уважение.

– Ладно… Только я твоим коромыслом носить не буду. В том году все плечи подрал. Как люди ими воду носят? Это же неудобно! Вёдра болтаются, вода плещется, ноги из-за этого все в грязи! Ужас!

– Какие мы неженки! Так носи руками! Пару раз сходим, и всё… Поздороваешься с дедушками. А вообще – во всём требуется сноровка. Манны небесной не бывает.

Я пошёл умываться, и голос бабушки заглушился шелестом сада. Ветер играл кронами ветвей и гнал по голубому небу чисто-белые облака.

После завтрака, как и было запланировано, мы отправились поливать цветы у семейных могил. И, пока шли по улицам села, несколько раз останавливались для разговора с односельчанами бабушки, такими же, как и она, «бабульками-дедульками», сидящими на скамеечках подле своих домов. Зорко посматривающими вокруг и живо интересующихмися всеми новостями: кто женился, кто родился, кто умер, кто плох или хорош… Мне только и оставалось, что вздыхать и демонстрировать своё нетерпение. Наконец-то мы преодолели все препятствия на пути и благополучно прошествовали через кладбищенские ворота. Но и здесь бабушка нашла с кем поговорить, причём не только с живыми… Я страдал молча и пытался произвести сложное уравнение и поставить знак равенства между её заботой, вкусными пирожками и вот такими «общительными» походами, которые меня ждут впереди еженедельно. Но всё когда-нибудь заканчивается. Так и здесь. Наконец-то дошли мы и до цели нашего пути – могилы дедушек и прабабушки.

– Живы мои цветочки. Растите, растите, родимые. Радуйте нас.

Бабушка заставила меня повыдергивать редкие кустики дикой ромашки на могилах и вокруг них, а сама принялась поправлять бумажно-проволочные цветы на могилках и подвязывать потрёпанные ветром венки. Затем мы пошли на ерик, что располагался за кладбищем, почти у подножия этого глиняного холма. Пришлось спускаться и подниматься аж два раза. Бабушка несла два ведра на коромысле, а я два в руках. Подниматься с ведрами, наполненными водой, не очень-то и приятно – и тяжело, и вода всякий раз из раскачивающихся вёдер норовила пролиться мне в сандалии.

Преодолевая моё недовольство, мы полили-таки цветы водой из ерика. Бабушка поговорила на обратном, кружном, пути со всеми умершими, кого знала, а знала она многих, и мы дошли почти благополучно – у бабушки порвался тапочек и дальше до дома она шла босиком. По пути, проходя мимо хлебопекарни, купили три булки горячего хлеба. Хлеб был мягок и ароматен, и я не удержался и ополовинил одну из булок.

Дома, убрав в землянку-кухню вёдра и коромысло, бабушка принялась растягивать старый шланг для полива, что меня очень удивило.

– Зачем? Ты же по утрам поливаешь, разве нет?

– Затем. Не слышал, что Степаныч сказал?

– Я не подслушиваю чужие разговоры…

– Вот и зря. Больше бы знал. Люди плохому не научат…

– Ну, как сказать…

– Завтра воды не будет. Ремонт порыва на центральной линии. Так что пусть поливаются грядки и деревья.

Я с сомнением смотрел на всё это, но помог растянуть шланг и состыковать куски его, так чтоб доставал до отдалённых уголков двора.

Тень деревьев и навеса кухни спасала от дневной жары. Солнце уже настолько сильно припекало, что даже деревянные дорожки в саду обжигали босые ноги. Попив компота, я сорвал несколько ещё зелёных и кислых яблок, разложив их по карманам шорт.

– Бабуль, я на речку!

– А обедать?

– Потом…

На улице уже проснулся ветер, закручивал пыль и гонял её из стороны в сторону. Село, казалось, вымерло. Даже собак не видно. Лишь с берега реки доносились ликующие голоса детей. Я перешёл дорогу, что шла от паромной переправы к рембазе, так называли жители свой завод. И в переулке сверкнула река и берег, поросший травой и камышом. Шёл я на голоса детей, к большому бревенчатому причалу, откуда обычно ныряли местные мальчишки и девчонки. По пути остановился у большой неглубокой лужи среди травы, в которой сверкали тела мелкой рыбёшки. Зайдя в воду, попытался поймать их руками, но они всякий раз бросались от меня врассыпную. Оставив безуспешные попытки, я замер, облокотившись о колени и опустив голову к воде. Наблюдал. Рыбёшки, успокоившись, мирно плавали вокруг. Некоторые вертелись у самых моих ног, иногда их пощипывая. Щекотно! Стало совсем жарко, и приятная вода в луже, обволакивающая мои ноги, вернула желание купаться. К этой луже я вернусь завтра с сачком, переловлю их и отпущу в реку. Пусть растут и превращаются в большую рыбу. Лишь бы вода не высохла раньше времени. Выйдя из лужи, я отправился к причалу. По сути, это был пирс, метров на тридцать протянувшийся от берега в реку, собранный из мощных брёвен. Шёл вдоль береговой линии, сплошь забитой причаленными лодками. Везде из речного ила торчали трубы и мощные ржавые уголки. Большая часть лодок была прикована к ним цепями с замками, но некоторые, безмоторные, крепились верёвочными канатами.

Дети прыгали с причала, кто «ласточкой», кто «солдатиком». Некоторые для этого ещё и разбегались, чуть ли не от середины пирса. Деревянная конструкция причала гудела от обилия бегающих и прыгающих. Облокотившись о перила причала спиной, я замер и молча наблюдал за беснованиями местных ребят. Насмотревшись, разделся, решившись искупаться, но прыгать с причала не стал – место малознакомое, вдруг там бревно торчит где-нибудь… Спустившись по бревенчатой конструкции к воде, я увидел, что и под причалом оживлённо резвились дети. Они играли в «коли» – перепрыгивая с балки на балку или ныряя в воду и вновь взбираясь на брёвна причала…

Плюх. Нырнул в воду и с открытыми глазами поплыл. Тут же, прямо передомной, кто-то «бомбочкой» плюхнулся, укутавшись фонтаном пузырей. Я стремительно вынырнул, едва не нахлебавшись воды. Вслед за мной из мутных вод показалась белобрысая голова. Девчонка! Смешливое лицо с веснушками.

– Ха-ха… Чо, испугалси, штоль?! – Захихикала она отплывая.

– Нет не испугался. Не ожидал…

Но она не стала слушать и, быстро доплыв до причала, вскарабкалась на него, и взобравшись на перила, вновь нырнула.

Поплавав ещё немного в стороне от прыгунов, взобрался на лодку дяди Пети обсохнуть и позагорать. Затем, перебирая руками цепь, подтянул лодку поближе к берегу и по колено в воде вышел на сушу, поднялся на причал, оделся и пошёл домой.

Последующие несколько дней моих каникул были ничем не примечательны: я собирал яблоки, полол траву, ходил купаться на речку и, да, я переловил-таки мелочь из лужи, а чуть позже и чуть дальше, среди травы, нашёл ещё одну, поменьше, только что пересохшую. Спасать уже было некого. Мне стало жаль эти серебристые тела мальков, засыхающие в иле…

Как всегда, я много рисовал, бродя по двору, а иногда и по селу с альбомом в руке и карандашами в карманах, делал наброски и эскизы домов, землянок, лодок на побережье реки и собак с кошками, пытался изображать и коров, но они как-то всё больше не получались – то походили на бегемота с рогами, то на жирафов каких-то… В свободное время, пропуская мимо ушей бабушкино ворчание – «лоботряс… лодырь…», валялся на рундуке, глядя в синее-синее небо, в самую его глубину – грезя космическими пространствами и неведомыми мирами. Наблюдал за облаками и искал в них фигуры и лица. Лошади, львы, облачные головы людей и настоящие самолёты проплывали надо мной в этой невероятной высоте