Текст книги "Железная коза"

Маг всей пятерней ухватил ручку подстаканника, пусть пальцы зашкварчали яичницей, маг выпил залпом, не чувствуя боли. Столь велика была его обида.

– Нет, я превращу ее в новобранца, распределенного в часть, где нет земляков! Рюмку водки, пожалуйста.

Бумажка в руке фермера догорела до пальцев. Фермер слабо вскрикнул, ничего не выражающими глазами посмотрел на пальцы, насыпал из перстня в рюмку яд, выпил и снова упал головой на стол. Сидевший за другим столом карточный шулер с правой рукой в гипсе (Угадайте с трех раз – почему?) встал, воровато оглянулся, подошел к мертвецу и, умыкнув из кармана худой бумажник, засеменил к выходу.

– Одну минуточку, – бармен выскользнул из-за стойки, ухватил за край ковровую дорожку и резко дернул на себя. Карточный шулер расколол череп о каменные ступеньки, а бармен вернулся на место и пододвинул колдуну бутылку уксуса. Колдун увидел, как за окном некто выводит на заборе белой краской: «Лидер либеральной партии – козел!»

– Точно! – Кощубей хлопнул рукой по усыпанной канцелярскими кнопками стойке, – я превращу ее в козу, и пусть она с утра до вечера блеет от горя! – колдун раскрутил винтом бутылку, вылил содержимое в пасть и, пошатываясь, побрел к выходу. Его развезло.

Кощубея испепелял терновый костер обиды. Аж самому удивительно: еще вчера он так гордился собой, что не замечал недостатки других. Еще вчера он легко бы перенес чужую неудачу. За что Небо сотворило с ним такую несправедливость, почему не с тем анонимным олухом, который в чатах подписывается «Мерлином»?! Кому Кощубей помешал, находясь на том месте под Солнцем, на которое никто не претендует, когда Солнце спрячется за тучи?! Разве часто Кощубей опаздывал на работу? Разве виноват, что хата с краю и в сезон дождей нет пожаров, чтобы старушку из огня вынести?! НЕ ВИНОВАТ, И КТО-ТО ЗА ЭТО ОТВЕТИТ!

Бармен выждал и нажал красную кнопку. Под ногами мага открылся потайной люк. Но Кощубея как раз здорово качнуло, и он, дыша духами и туманами, в люк не попал. Не попал он с первого раза и в дверь…

* * *

Было раннее утро. Зевота выворачивала челюсти. Наспех попискивали подзагулявшие комары. Делали последние виражи ночные бабочки. На трамвайной остановке топтался в ожидании первого трамвая одинокий гражданин. Он не ведал, что трамвай еще даже не изобрели. На востоке жаренным по китайскому рецепту апельсином загоралось светило, тормоша расползающиеся по небу тучи-улитки.

Двое стражников у ворот дворца травили анекдоты. Левый:

– Значит, так: поле боя, трупы, трупы, трупы. Идет солдат, трофеи шакалит. Вдруг из канавы: «Браток, помоги, раны болят, сил нет терпеть. Добей», «Нет проблем» – солдат шарахнул раненого шестопером… «Спасибо, браток».

Вместо засмеяться, крепко призадумался товарищ по оружию, и радость догадки, погодя, озарила его портрет. Через минуту правый стражник откликнулся:

– Ага, значит, раненый был в кольчуге.

Было раннее утро. В Славутиче-Днепре плескались бобры, голодные, бодрые и злые, хотя в приципе бобры – добры, а злы – козлы. Двое стражников у ворот дворца с интересом следили за приближающимся господином. Господин спотыкался, невнятно матерился и падал. Наконец подошел.

– Пароль? – весело рявкнул левый стражник, имя его не приводим из-за грифа «Секретно» на личном деле, а в переводе оно значило «танцующий с севшим картриджем».

– Я тебе, ик, ща, мать-перемать, такой пароль зафигачу! – с трудом выговорил Кощубей, медленно замахиваясь.

– Э, ты чего?! – отпрыгнул стражник на два шага, настроение у него явно испортилось, но пульс не участился, поскольку вместо левой руки болтался протез.

– А может, и ты, твою мать-перемать, хочешь, ик, пароль? – свирепо посмотрел колдун на второго и чуть не упал.

– Да нет. Не нужен мне никакой пароль. Я тут просто так стою. За команию, – на всякий случай отступив, опасливо пробубнил второй стражник. Парень был отважный и не мелочился.

– Ну, он же должен сказать, – начал виновато первый. – Мы должны спросить: «Пароль?», а он должен ответить: «У вас продается скифский шкаф» Тогда мы…

– Какой еще, на фиг, шкаф? – снова стал заносить для удара руку маг, но его вдруг стошнило. Пока колдун отплевывался, стражники подхалимски ловили его взгляд.

– Какой еще шкаф, на фиг? – Кощубей тяжело двинулся в атаку. По уровню трагического накала эта сцена более всего напоминала картину известного русского художника Ильи Репина «Бурлаки на Волге».

– Вот черти, – сам себе сказал наблюдающий в окно начальник караула. – Тот еле на ногах держится, свинья пьяная, а они от него драпака. Гнать таких из ВОХРы надоть, – злопыхатели шушукались, что начкараула ищет приключения на больную голову не по средам и даже не по понедельникам, а по субботам, а также подпольно коллекционирует мелодии для мобильников.

– Вот черт или, как это по-славянски, Ой, ты, гой, Чернобог побери, – сказал сам себе наблюдающий в окно начальник караула. – Никак эта пьяная свинья, разогнав стражу, сюда сунулась? Пройдусь-ка я, проверю южный пост. – Начальник караула имел боли в правом подреберье, тошноту, изредка рвоту. Короче, имел дискинезию желчных путей.

Так Кощубей снова оказался во дворце.

Ясное дело, ему пришлось поплутать в поисках княжеской опочивальни. Он то путался в портьерах, то подымался, то спускался ступеньками, часто падал. На кухне он спугнул лебедя, который колонковой кисточкой на мраморном полу рисовал мышиные следы от пустого мешка из-под гречи к норке, и опрокинул казан со вчерашними щами. В потемках кладовой столкнулся с крепко нагруженным столовым серебром мужиком, который посоветовал не соваться на третий этаж, мол, там не спят. Но однажды колдун оказался в просторном, затемненном сдвинутыми шторами зале.

Из мрака колдуну навстречу выступила пахнущая «Милки Вэй» женская фигура и дала пощечину:

– Ты опять шлялся всю ночь! – сказала фигура очень мелодичным, прямо-таки чудесным голосом. – Я, дура, тебя до утра прождала! – фигура зарыдала и опять дала пощечину. Лица было не разглядеть, но по контурам фигура принадлежала Венере Милосской (с руками). – А ну, дохни! Опять нажрался?! Ну почему? Ну почему тебе нужно шататься по грязным шлюхам? Разве я запрещаю приводить твоих друзей-алкоголиков сюда и пьянствовать хоть неделю подряд? – фигура вновь дала пощечину и внезапно прижалась к колдуну аппетитной, упругой, как батут, грудью. – Ты пойми, ведь я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю! – Кощубею, вдыхающему свежий аромат, исходящий от девы, пришло на ум, что Озноба подождет, что, раз дева любит кого-то, можно в темноте этим воспользоваться…

– Неужели ты меня не хочешь? – страстно, сквозь слезы зашептала фигура. – Возьми меня, возьми меня прямо здесь, на адыгейском ковре. Пусть таракан твоего желания спрячется под кокошник моей любви, и между нашими телами не останется места для бога Хорса[9]9
  Ипостась бога Солнца. Правит с 22 декабря до 22 марта


[Закрыть]. Возьми меня, и я прощу, что ты заразил меня сифилисом!

Кощубей вспомнил, зачем он здесь, отстранил деву и спросил сдавленным голосом:

– Извините, гражданочка, вы не подскажете, ик, где опочивальня княгини?

Фигура отпрянула и растворилась, шепнув:

– Следующая дверь направо. Говорила мне мама, не женись на дегустаторе.

Маг тяжело протопал недостающие метры, с треском распахнул дверь. И налитыми кровью глазами увидел ложе, и на ложе ее. Одну.

Озноба открыла глаза, хлопнула ресницами, как мотылек крыльями:

– Сейчас вернется витязь и свернет тебе челюсть, – сказала спокойно княгиня и зевнула.

Мага качнуло. Чтобы не потерять равновесие, он попытался ухватиться за дверную ручку, не попал, лишь задел ладонью замочную скважину туалетной двери, за которой заблудившийся, но не теряющий присутствие духа Брехохотун пытался пропихнуть в тесное, как новые ботинки, слуховое окно все тот же узел со столовым серебром. Такой вот, блин, джентльмен. Повитязил и выбросил. От имени всех брошенных и обокраденных женщин пожелаем ему быть растерзанным дикими, свирепыми озерными пиявками.

– Ну тогда делай со мной что хочешь! Исполни свое самое заветное желание. Только скажи волшебное слово, – выдохнула, не дождавшись витязя, вдова, откинула на атласную подушку голову, раскинула руки и раздвинула ноги. Обнаженная, как провод.

"Что я хочу? Зачем я сюда приперся? Какое волшебное слово? Помню, было у меня последнее желание, но вот какое?.. Перемать-мать, – подумал маг, – нельзя столько пить, память отшибло, – и пробормотал стандартное волшебное заклинание: «Трах-тибидох!»

– Зачем? – Успела жалобно вскрикнуть фараонша, покрываясь шерстью.

– Душа болит, ик, – вполне серьезно ответил маг и рухнул, как подкошенный на освободившуюся кровать.

Из документов. ВЫПИСКА ИЗ ТРУДОВОЙ КНИЖКИ КОЩУБЕЯ.

12.01.84. Принят на должность визажиста сумасшедшего дома N 7.

15.02.85. За невменяемость стиля уволен без комментариев, без комментариев, без комментариев… Подпись: Торшер.

03.02.86. Взят и. о. пассажиров с детьми и инвалидов в общественном транспорте.

04.02.86. Уволен потому, что нашел место лучше.

05.02.86. Принят шаманом племени Нубонга Интернешнл.

08.02.86. За участие в разработке вируса СПИДа награжден Нобелевской премией.

09.02.86. Уволен по несоответствию собственному желанию.

28.02.86. Принят четвертым богатырем в охранное предприятие «Васнецов и К».

29.02.86. Работал крышей. Уволен из-за нехватки листового железа.

* * *

В десять утра, точно по расписанию, попахивающий конопляным маслом протеже птицы Алконост[10]10
  Зоревая птица с человеческим лицом. С восточных ветвей Мирового Древа первой встречает рассвет


[Закрыть] латинянин Пурилис, постучавшись, нацелился на опочивальню княгини. Незапертая дверь со скрипом открылась. Привычным движением шеи откинув со лба непокорные патлы, Пурилис ступил вперед, поскользнулся босой пяткой на оставшейся после трансформации эктоплазме и упал, уронив букетик фиалок. Висевшая за спиной гитара жалобно загудела. Цветы тут же были слизаны языком невесть откуда взявшейся молодой козочки.

Крупная голова с огромными, голубизны невероятной, глазищами и длинными бархатными ушками. Узкие точеные копытца. Тонкий хвостик с кокетливой кисточкой из длинных волос. Окраска песчано-серая с темной полосой вдоль хребта и пересекающей ее полосой на лопатках. Если бы сию милую животинку увидал известный русский художник Шишкин, он бы не писал «Утро в лесу» с какими-то там вонючими медведями.

Животное умными глазами грустно посмотрело на человека, хлопнуло ресницами-махаонами и лизнуло руку. Бог завещал латиносу любить всякую тварь, поэтому Пурилис погладил животное. Поднялся, отряхнул колени драных джинсов, огляделся.

За минувшие часы дизайн княжеской опочивальни не изменился. Внизу вдоль стен, подобно нарядному цоколю, проходила изразцовая панель, выше располагался узор из стука, покрывавший стены до потолка. Используемые различные материалы несли одни и те же декоративные идеи, выполняли тот же самый рисунок в духе помпезного азиатостандарта. Эти безумно дорогие материалы оживлялись раскраской и легкой позолотой. Глаза бы не видели.

Пурилис не поощрял страсть княгини к роскоши, но Озноба не поощряла разговоры на эту тему. Поэтому латинянин презирал убранство дворца молча. Вместо вычурного столика из эбонита он, например, предпочел бы простой каменный стол. Вместо портьер из абиссинского шелка – нормальные холщовые занавески (можно – расшитые фенечками), вместо огромной кровати с балдахоном… А что это за тусовщик разлегся на кровати? Эту красную кнопку вместо носа не спутать. Никак, давешний колдун? С беднягой обошлись вчера жестоко, и он имеет полное право отдохнуть, но вот…

– Брат, – стал Пурилис трясти Кощубея за плечо, – я вас хорошо понимаю, и даже целиком на вашей стороне, я тоже считаю, что не роскошь украшает монарха, а дела. И я вместо этого персидского ковра постелил бы сушеный душистый чебрец. Но у княгини иные взгляды, и она не одобрит, что ваша коза на ковре сделала кучу. (Проистекающий изо рта спящего конкретный запах навеял латинянину мысль о нарушенном кислотно-щелочном балансе, а далее, по ассоциации, – мультфильм «Ежик в тумане».)

Наверное, колдуну стало стыдно, и потому он никак не отреагировал.

Латинянин всегда знал, что убеждением можно добиться гораздо большего, чем силой. Он перекинул гитару со спины вперед и, закрепляя успех, запел в нос:

 
Мою любовь нельзя продать,
Но что нам не нужно – это любовь!
Хочешь не узнать тайну?
Вот она: я хочу испортить вечер
Вечер легкого дня…
 

Обычно каждая песня Пурилиса начиналась приблизительно так. Далее он принимался что-нибудь изобличать, а заканчивал чем-то вроде: «Мы не все – люди, мы все – уже не дети. Возьмемся за руки. Миром движет любовь…» И так – пока не остановят прямым в челюсть или поленом по темячку.

Но на этот раз ему стала подпевать козочка:

– Бе! Бе! Бе!.. – очевидно, она хотела объяснить, что сокрытая в музыке вселенская тоска не чужда и ее сердечному сосуду чувств.

Колдун рывком сел на кровати и тупо уставился на исполнителей. Лицо, если это можно так назвать, покрылось мертвой зыбью.

– Брат, я тоже считаю, что не роскошь украшает монарха, – тут же прервал бряцанье на гитаре латинянин и придвинулся ближе.

Колдун подумал над мудростью услышанного изречения и ничего не смог возразить по существу.

– Я не сторонник вычурного столика из эбонита, – радостно поделился латинянин, шаркнув босой ногой. Кажется, он нашел родственную душу.

– Бе-бе, – сказала козочка, тоже явно претендуя на дружеское участие.

Маг посмотрел по очереди на столик, козу-дерезу и босого латинянина, присмотрелся – точно босой (каков подлец), зажмурился, перекрестился и снова посмотрел. Кощубей вел себя так, словно ему на экзамене по сценическому мастерству попался билет "Образ лишнего полупроводника в электрической цепи утюга «Браун».

– Миром правит любовь, – привел свой главный аргумент латинянин, застенчиво теребя заплату на джинсах. Так трудно, но приятно найти настоящего товарища.

– Ну, я вчера и нажрался, – поделился в свою очередь Кощубей. – Всякая бредятина мерещится.

– Брат, твоя коза…

– Это не моя коза. Пошли вы нафиг! – отрезал колдун, двинул певца кулаком в глаз, снова рухнул в кровать. И тут же, что интересно, захрапел.

Загадочная блудная душа.

Коза печально посмотрела на певца. Певец вздохнул, осторожно щупая набирающий сок синяк, желтый, как карта Китая. Если бы не убеждения, он бы показал этому хаму. Но животному нужен хозяин. Латинянин гордился тем, что умеет быстро принимать решения, он снял с шеи огромный крест на тесемке, из тесемки сообразил поводок и захомутал козочку.

Животное по-своему скотскому характеру стало упираться, но это для ее же блага! Пурилис осторожно выглянул за дверь. Никого. Вытер о штанину руку, липкую от страха, как не мытые месяц волосы. На цыпочках он потащил животное коридором. Чтобы зверь не издавал лишних звуков, на морду натянул хайрастку. Кто не знает – это кастрированный головной убор.

В одном месте пришлось переждать за колонной, пока пройдет совершающая утренний обход стража. Начальник караула за что-то распекал подчиненных, гремя фряжскими латами, как домохозяйка кастрюлями:

– Идиоты, он же еле на ногах держался! Если бы я не проверял южный пост, одной левой справился бы!..

В другом месте из-за стены журчали женские причитания:

– Ты снова шлялся всю ночь! Я, дура, тебя до утра прождала! Да превратит Бус Белояр[11]11
  Мифологический герой, богатырь, князь Русколани


[Закрыть] выпитое тобой за ночь в ведро помоев с размокшими окурками!.. Говорила мне мама: «Не выходи замуж за дегустатора!».

– Опять мыши цельный бидон молока вылакали! – слышалось с кухни.

Дворец просыпался. Пройти в темное мрачное дворцовое подземелье, да еще с упирающейся козочкой на поводке, было делом архисложным. Но есть бог на свете. Пронесло. Наконец латинянин и животное оказались в самом заброшенном уголке подземелья.

Настенные надписи были традиционны, они содержали сакральные непонятные для простых смертных изречения типа:«саперные грибы», «унитазный позор», «город стоматологов» и цитаты из аналов правящих династий типа: «Он был женат двадцать лет и при слове „шейпинг“ тянулся к пистолету», или «дюжина поцелуев ниже спины революции». Строители умело использовали особенности гранита, материала твердого, малоподатливого, тяготеющего к широким плоскостям и резко подчеркнутым граням. Сейчас тон помещения казался слегка желтоватым, но сквозь «загар» веков проступал серебристый цвет камня. С потолка мерно капала вода. Под ногами шуршали прелые лохмотья бересты, использованные неведомыми гостями вместо газет.

– Чья козлица? – спросил тогда Пурилис. Он спросил столь тихим шепотом, что даже эхо не откликнулось. – Последний раз спрашиваю: чья коза? – не повышая голоса, упорствовал просвещенный латинянин.

Тишина.

В третий раз открыл рот Пурилис:

– Ну, как знаете. Каждого персонально опрашивать не собираюсь – и со спокойной совестью повел находку на базар. Животное не виновато. Его следует отдать в хорошие руки. Лицо латинянина заняла улыбка шириной в диссертацию психоаналитика.

* * *

Пурилис был очень доволен собой. Он стоял с товаром на базаре – так сказать, дебют, и его принимали всерьез. Вокруг звучали любопытные речи, например:

– Сначала я ее поставил на учет, а затем открыл капот и сделал техосмотр.

Пурилис, благодаря воображению поэта, живо представил обозначенную цену и покраснел.

Ах, что за прелесть – праславянские базары. Справа вежливые кидалы предлагают поменять сто баков на рубли по хорошему курсу, сзади какой-то самаритянин, налиставшийся журналов мод, метит облегчить так называемый на жаргоне «чужой» задний карман. Слева колоритная торговка лотерейными билетами предлагает посторожить вещи, пока вы будете преследовать самаритянина. Впереди вас ждет крупный выигрыш, если соблаговолите, дав в залог энную сумму, указать, под каким наперстком находится шарик. Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор. Мешки, сено, цыгане, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро, нестройно, мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосые речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа, ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон. Говорят, здесь даже встречаются люди, получающие кайф от уплаты налогов.

Неожиданно латинянин «услышал» чей-то взгляд. Рядом с Пурилисом остановились двое в косоворотках и, не обращаясь к нему, громко заговорили:

– Сейчас с оформлением большие проблемы. Если транспортное средство не растаможено, потом приходится еще втрое больше заплатить. – Один был лысый, как покрышка.

– Это если по черному, или без отчуждения. А зачем мне транспортное средство без отчуждения? – Другой был лохмат, аки веник.

– Да, без отчуждения никак. Вот, смотри, мужик козу продает. Небось не растаможенную.

– Эй, мужик, у тебя коза растаможена?

Пурилис не нашелся, что ответить. Его патрон – зоряная птица Алконст – отлучилась на перекур.

Двое в косоворотках принялись в лупы изучать животное. Один заглянул под хвост и огорченно присвистнул. Другой взглянул на зубы и печально зацокал языком.

– Реэкспорт. Лохматка. Не растаможена. – В один голос обреченно констатировали двое. – Хочешь десять серебрянников?

Пурилис наморщил лоб на всякий случай. Если его собеседники не поверят, что он все понял правильно, то хотя бы решат, будто в принципе он не глупый парень.

– Ну, раз без отчуждения, я согласен. Она должна попасть в хорошие руки.

Двое переглянулись с таким видом, словно у них отключили горячую воду. Их улыбки стали похожи на январские графики продаж в компаниях, специализирующихся на кондиционерах. Мы вкалываем, а он брезгует торговаться. Надо было еще меньше предлагать. Но делать нечего. Пурилису были выплачены деньги, животное обрело новых хозяев. (А через полчаса козу втюхали странному человеку в черном.

– Даете гарантию, что она не в угоне? – сурово спросил черный.

– Да, гарантия – три года, – ответили двое хором.)

А к Пурилису подошел цыган и заворковал:

– Эй, молодой-дорогой, выручай. Гаишники наш табор задержали за превышение скорости, взятку требуют, а у меня только один золотой, и никто разменять не может. Выручай, дорогой-молодой, разменяй хоть как-нибудь, хоть двадцать серебрянников, хоть пятнадцать, а то целый золотой гаишникам достанется. – Цыган был косоват, малозуб и сед. В правом ухе – золотая серьга, изображающая священного павиана на охоте за блохами. Движенья цигана на подходе к латинянину були невероятно плавными и не торопливыми из прогноза, что в противоположную сторону смуглому придется уматывать рывками и в бешенном темпе.

– У меня только десять, – молодой-дорогой виновато развел руками.

Цыган удрученно кивнул (серьга качнулась, павиан поймал блоху) и подмигнул:

– Давай десять, лишь бы не гаишникам.

– Лишь бы не гаишникам, – кивнул Пурилис, получая золотой.

– Бормочилис? Ты что тут делаешь? Что у тебя с глазом? – спросил вдруг товарищ с кипой газет «Вещий комсомолец».

– Я не Бормочилис. Я – Пурилис. Я струны для гитары новые покупаю, – сказал придворный и тут же сам себе поклялся больше никогда в жизни не врать. В гражданине он узнал редкатора-корреспондента-продавца «Вещего комсомольца» Баян-Корытыча. Так сказать, четвертую власть Мутотеньска-Берендейского.

Баян-Корытыч выглядел не очень, и даже пятна типографской краски его не красили. Четвертая власть страдала болезненным и учащенным мочеиспусканием. В моче часто обнаруживала гнойные нити в виде запятой. При ректальном пальцевом исследовании врачи констатировали, что предстательная железа несколько увеличена, плотная, слегка болезненная при нажатии. У Баян-Корытыча был простатит, но он никому об этом не рассказывал.

– Это не важно, Дурочилис, что ты не Бормочилис, – сказал веско редактор-корреспондент. – Купи газету.

– У тебя будет сдача с золотого? – Продавец козы полез в карман за вырученными деньгами.

Баян-Корытыч тут же потерял к латинянину интерес и заорал на всю толпу:

– Покупайте «Вещий комсомолец»! Ужасные новости! Один грамм никотина убивает лошадь, человек – более живучь, ему для успешной смерти требуется девять грамм свинца! Покупайте «Вещий комсомолец»! Ужасные новости! Ознобушка отреклась от трона! Слава новому князю Хочубею! Да не проголосует против этого Перун на собрании учредителей.

– Не Хочубей, а Кощубей, – поправил Пурилис, достав монету. – И не новый князь, а так, разок в царской кровати переночевал.

– Это не важно, МуПурилис, – начал Баян-Корытыч и вдруг осекся. Сперва он обрадовался, что есть сенсация на завтра: бывший припевала бывшей княгини промышляет фальшивомонетничеством. Но следующая мысль оказалась не столь радостной. – Говоришь, не отреклась? Мать честная, по судам баба проклятая затаскает, требуя опровержения! Стоп! Идея! Говоришь, просто разок переночевал? А ну веди меня к этому любителю. – Имя газетчика можно было перевести как «рожденный 4-го июля». Он свято верил, что, дабы возвысить, боги порой пользуются недостатками избранного. Так, например, иные беспокойные люди были возвышены богами только потому, что небожители старались любой ценой отделаться от зануд. Более других от этих воззрений Баяна-Корытыча страдала жена, ибо каждый день обязана была выслушивать вариации на тему.

* * *

– Только тише, он спит, – попытался загородить дверь собой латинянин, но ловкий и нетерпеливый, как мочевой пузырь, Баян-Корытыч легко отстранил доброхота и толчком ноги распахнул дверь.

– Подъем! Подъем! – захлопал он в ладоши, меряя ковер ногами. – На зарядку становись!

Колдун очумело оторвал голову от подушки.

– Ой, как болит голова… – начал он, с трудом разжимая левый глаз. – А, это вы? Вы мне уже мерещились… Только ты был козлом… А у тебя что с глазом?

– Ты, брат, когда проспишься, зла не помнишь, – отвел глаза Пурилис.

– Уважаемый Тычлыбей, спешу заверить, я вам не мерещусь, – обратился редактор-корректор к кое-как усевшемуся на кровати магу. – Для начала у меня к вам большая просьба: прочитайте передовую статью в моей газете. Дажьбог с вами.

– Сгинь. – Колдун сделал руками движение, будто отгоняет мух, но тут же схватился за голову. – Ой, ой, ой. Не надо было мешать водку с вермутом.

Бодун наезжал. Волна абсистентного рэкета захлестнула череп по самую крышу, и крыша медленно поплыла, болезненно покачиваясь туда-сюда. Стайкой рыбешек на мякиш налетели вертлявые разномастные психсиндромы от «Атас, явка провалена, на хвосте филер» до «Гражданин, вешайтесь где хотите, но знайте, что до следующего первого телеграфного сука мне не дошкандыбать».

– Уверяю вас, я не потомок белой горячки, – можете потрогать меня. Ну же! – и ответсек-метранпаж выхватил из стопки и протянул вместо себя газетный листок. Колдун потянулся за газетой, но следующий приступ головной боли вернул руки на место. Глаза умоляюще обратились к латинянину: мол, спаси, браток, не дай погибнуть от пытки садистской.

Латинянин понял, что нужен, он просто обожал быть востребованным. С ловкостью прапорщика, крадущего тушенку, Пурилис перебросил гитару вперед и запел:

 
А ты опять сегодня к нам пришел,
А мы не ждали, не надеялись, не верили,
Что замолчат опять колокола. Колокола!..
 

У колдуна сделалось лицо, словно ему предложили сходить на субботник, или нет, словно его пыткой вынудили проглотить солитера. Баян-Корытыч же воззрился на придворного словно только теперь заметил.

– Отставить, – коротко рявкнул первопечатник и еще настойчивее протянул газету. Из благодарности за избавление Кощубей взял листок.

– Читайте вслух, – скомандовал настойчивый, как палец в носу, обозреватель-линотипист. – Да превратит Леда Правдовна ваше горло в клаксон истины.

– "Прошедшей ночью известный в определенных кругах бармен питейного заведения «Кранты» господин Шкалик покончил собой, подавившись куском собственного локтя. Оставленная предсмертная записка свидетельствует о крайнем разочаровании в жизни господина Шкалика после встречи с неким господином с «улыбкой до ушей»… Ну и что? – тяжко зевнул Кощубей.

Прочитанное не зацепило, поскольку внутри Кощубеевского организма происходили более интересные процессы. Слюнные железы пошли в отказ. С вероломного потакательства Чернобога в висках забарабанили позывные армянского радио, и скрипучий, как тормоза КрАЗа, голос на душераздирающем акценте подсказал от Советского Информбюро, что во рту поселился ежик, спешно – ох уж эта молодежь – женился на ужихе, и они наплодили моток колючей проволоки с медным привкусом, способный трижды опоясать земной шар.

– Да не здесь. Ты здесь читай, – ткнул вымаранным в типографской краске пальцем Баян-Корытыч в нужное место.

– «Как стало известно нашему специальному корреспонденту от одного высокопоставленного чиновника из дворца, – покорно стал читать сонный маг, – этой ночью наша любимая княгиня Озноба Козан-Остра подала в отставку. Своим преемником наша любимая владычица назначила африканского колдуна Шубобрея…» Знавал я одного Шубобрея, – зевнул колдун, скребя себя свободной рукой подмышкой, – он ловил бродячих кошек и продавал в лаборатории, только он был не колдун, и не из Африки, а с Брайтона. Еще у него было прободение… – может на кухне, а может, на конюшне кто-то сделал неверный шаг, произошло сотрясение полов… И похмельная боль резиновым мячиком запрыгала, заюлила в котелке Кощубея. Представьте себе, даже захотелось громко заплакать, словно «наша Таня».

– Здесь в фамилию вкралась опечатка, уважаемый мистер Кущерей, не стоит, право, обращать внимание.

– Я не Кущерей! Я – … – и вдруг до Кощубея дошло, и он дернулся вскочить, и куда-то бежать, и что-то предпринимать. Добрая африканская душа.

– Сидеть! – скомандовал ждавший начеку фельетонист-репортер.

– Раз вы не козел… Подождите, выходит я вчера… Черт побери, как трещит голова. Меня вчера княгиня назначила своим преемником? За какие-то особые заслуги. Как сватался – помню, а дальше… Наверное, я себя показал в шутках и кровати. Недаром я – секс-символ. Вот, помню, двадцать лет назад в Мемфисе… Ой! – последние слова отозвались острейшей болью пониже спины. Провалы в памяти на условные рефлексы не распространяются.

– Ничего-ничего, я вам помогу вспомнить, – прервал невнятное бормотание колдуна газетчик, бережно опустил на ближайший стул пачку газет и пошел вдоль помещения, что-то высматривая. – Может, здесь? – Баян-Корытыч рывком раздвинул портьеры из абиссинского шелка. – Никого. Странно. А может здесь? – Корытыч опустился на правое колено и заглянул под кровать. – Никого. Где же моя черноглазая, где? – забарабанил Баян пальцами по спинке кровати. – А! Ну конечно! Как же я сразу не догадался! – редактор твердым шагом подступил к платяному шкафу и требовательно постучал костяшками пальцев в дверцу. – Мистер Копчик, откройте, я знаю, что вы здесь прячетесь.

Дверца открывалась нехотя и медленно. И спустя каких-нибудь три минуты из шкафа выбрался измятый, опутанный бюстгальтерами и чулками престарелый верховный жрец Копчик Одоленьский. Нельзя сказать, что приключившаяся сцена не напоминала популярную в среде разночинцев картину «Не ждали», но все-таки в происходящем было больше от «Тайной вечери» кисти незабвенного, ну, сами знаете, кого.

– А я слышу, голоса знакомые, – маэстро Одоленьский поклонился Баян-Корытычу и Пурилису, подумал, и Кощубею.

– Но почему? – удивился латинянин, в своей наивности трогательный, как кнопка вызова лифта.

– А разве у молодого человека нет своего хобби? – кротко улыбнулся волхв-жрец. Может быть, уже и сообщалось, но не помешает повторить, мол, Копчик любил, когда ему исповедуются. И в процессе постепенно, но всегда, само собой получалось, что исповедуемый сначала каялся, а затем хвастался.

– Мистер Одоленьский, – приветствуя, щелкнул каблуками редактор. – Вы бы не могли в двух словах описать нам, что здесь происходило ночью?

– О! – вздохнул сладко жрец, закатил глаза, пустил струйку слюны и принялся бессознательно теребить застежку свисающего с плеча, как аксельбант, бандажного пояса. – Здесь было гнусно, очень гнусно!

– А потом?

– Совсем омерзительно, – мечтательно произнес Копчик, разглаживая складки на засаленной рясе покроя «акстись». – У меня аж в глазах сосуды полопались. Кстати, вы не подскажете хорошего окулиста?

– Ну а потом? – нетерпеливо прищелкнул пальцами корреспондент.

– Потом?.. Голубчик, вы же знаете, у меня склероз. Я даже путаю, кто у нас, исконных славян, Подага – бог восточного ветра, сын Стрибога, свирепый бог северного ветра, бурь и непогоды, или бог брака. Только не разглашайте.

Действительно, у верховного жреца отмечались преходящие нарушения зрения, парезы, расстройства координации. Обнаруживались нистагм, скандированная речь, интенционное дрожание (триада Шарко), симптом Бабинского, отсутствие брюшных рефлексов.