Текст книги "Железная коза"

Так в блокноте появилось имя директора и характеристика его деловых качеств. А поскольку люди вообще склонны неправильно набирать телефонные номера, к описываемому моменту у старушки находилось досье на каждого жителя стойбища, причем со всей подноготной. Она знала, что сосед Халим не живет с законной супругой Ниязой. Что Толян-джан с Малахоловки вчера стрельнул у Ингара, который Забубенный, червонец до получки. Что Шварк Хлопс врет домохозяйке, будто им с доктором полгода задерживают жалование, и не платит за квартиру. Знала, щайтан ее побери.

Ясен перец, следователю пришлось вежливо и многословно отвечать, переставляя от безбрежной тоски с места на место на столе пепельницу в виде бюстика Дзержинского, на вопросы типа: «Как здоровье миссис Матсон?» Клиент всегда прав, да поможет старухе какой-нибудь бог очага потерять ключи от квартиры с железной дверью.

А заскучавшая Озноба, вдова по специализации, сладко потянувшись и зевнув в ладошку, подошла к окну. За окном находилась Вселенная. Где-то за горизонтом пряталась судьба. Большой мир словно звал: «Эй, Озноба, ешкин кот Козан-Остра, прыгай вниз, чего же ты ждешь?» Но вдова была не такая дура, чтобы ноги ломать. Как некогда изрек посвященный Айгер ибн Шьюбаш: «Не стой под стрелой, а сиди, как царевна-лягушка».

Чирикали воробьи. Снаружи была прекрасная испепеляющая, как солярка, жара. У кумысного ларька извилистая, как лабиринт Минотавра, шмелино гудела очередь. Из окна квартиры напротив радио передавало последние новости: нарком пункта приема взяток Евбденикр вернулся на занимаемую должность. Подпольно прокладывающие канализацию рабочие взяли повышенные обязательства…

Привязанный к стенду «Через четыре года здесь будет зоосад» верблюд сонно жевал колючку ограждения.

С бравой солдатской песней на улицу выворачивал аккуратный отряд казаков, от загара черных, как квадрат Малевича. Во главе командир, словно сошедший с картины какого-нибудь самобытного маляра Грековской студии.

 
Через два сезона жары, два сезона дождей
Отслужу, как надо, и вернусь, изменять не смей.
 

– Бр-р-р-ратва! – смачно, как отрыгнул, пророкотал командир. – Стоять! Раз-два. Кто сказал самовольно делать шагом-марш?! Разойтись команды не было. Вы должны стоять, как килька в банке. Разговорчики в строю хуже разговорчиков с врагом!

«Черный квадрат» замер. На казаков смотреть было любо-дорого. Стройные, как на подбор, бархатнокожие мужчины. Гвозди бы делать из этих людей, гвозди попали бы в книгу Гиннеса. Бритые. За плечом у каждого помповое ружье. На торсах такие пестрые спортивные костюмы, что у врага в глазах зарябит. Поверх спортивных костюмов такие крутые пиджаки, что враг устрашится и скиснет. На шеях такие массивные золотые цепи, что враг никак за горло не возьмет.

– Вольно! – руководил главный. – Я вам не пустыми приказаниями командую. По команде «Вольно!» можно только переставить ногу с места на место не дальше одного метра. И осматривается форма одежды на предмет уставных взаимоотношений.

Формирование послушно оправилось. В каждом жесте каждого виднелась готовность отдать жизнь в бою.

– Але! – смачно пророкотал командир высунувшейся из окна сахарноустой вдове. – Слышь, тетка, в какую сторону район дислокации отпадной княгини Ознобы Козан-Остра, вдовы по крупному? Слух до самого Красного моря ширится: будто она любит всех, включая ограниченный контингент ближних. И посторонних не сторонится.

– Это – я! – радостно, будто приватизировала конфетную фабрику, взвизгнула, предчувствуя освобождение и бурю в пустыне, красавица. – Вдова по крупному, вдова по физиологии и вдова по происхождению. Имя мое, Озноба, значит: женщина, не наступающая на швабру дважды.

Хлопс, не отрывая трубку от уха, шикнул на даму и почесал затылок. Слушая трескотню вероятной и потенциальной свидетельницы, сыскарь бесплодно мечтал лично записать имя старушки в «Книгу мертвых».

Чесался Шварк постоянно. Особенно сильный зуд донимал по ночам. Все тело покрывали расчесы. А на руках, запястьях, в области локтей, ягодиц и живота под расчесами можно было углядеть и чесоточные ходы. Как нетрудно догадаться, у гениального сыщика была чесотка. Лучшее средство против которой, ясен перец – серная мазь.

– Не понял, – смачно пророкотал казачий командир. – А что вы, прелестное создание, тусуетесь здесь? Простите за манеры. Мы – обыкновенные солдаты, но не угодно ли вам будет пойтить-пройтиться на какой-нибудь местный лужок, в какую-нибудь местную апельсиновую рощу? – главковерх пристукнул в знак недвусмысленности намерений древком знамени.

– Я согласная! – запрыгала, хлопая в ладоши, княгинюшка. – Только вот арестованная я, не дай покровитель женщин и детей такую судьбу последнему продавцу хот-догов.

– Насчет кичи, мадмуазель, пардон, мадам, так мы мигом амнистию организуем, хотя мы и грубые солдаты, не умеющие тереть про любовь.

– Дурочка, – шепотом прохрипел доктор Хватсон, приблизившийся на носках и так на них и оставшийся. – Это же бешеные казаки, питающиеся кровью бюргерских младенцев. Черная смерть. Их цельный полк, и они воздерживались минимум неделю.

– Если бы полк, всего семнадцать вместе с командиром, – отмахнулась, мельком вздохнув, чернобровая Озноба Козан-Остра. Она-то знала, что познание материальных и идеальных объектов действительности протекает в эмпирической и умозрительной формах. Что для настоящей женщины, вдовы по физиологии, регулярная армия! И в окно:

– Освободите же меня, красны молодцы! Экскьюз ми, загорелы под неродным солнцем до черна молодцы!

– Пора объясниться, сиречь, перебазарить эту тему, – веско молвил статный атаман. – Мадам, мы неспроста искали вас. Мой отряд – самая сплоченная бригада за всю историю человечества. Моей братве в одно и то же время хочется спать и жрать. По ночам мои ребята встают одновременно, чтобы помочиться за одним кустом, и давка за этим кустом неимоверная, ибо всем охота справить нужду именно за ним. Мои воины родились и надеются умереть в один и тот же день. Они настолько одинаковые, что если в голове одного появилась мысль на кого-нибудь наехать, значит эта же мысль появилась у каждого. И это единство нами очень ценится. На стрелке мы все знаем когда борзеть, а когда отваливать. В кабаке у нас такого не случается, чтобы кто-нибудь валялся под столом, а остальные еще ни в одном глазу. Мы если отпадаем, то отпадаем строем, если блюем, то все как один.

Вдова слушала, развесив уши.

– Но есть заноза на тропинке – женщины, – проникновенно продолжил атаман, пристукнув древком стяга. – И поэтому, прослышав о ваших, мадам, «положительных» качествах, мы просим вас стать нашей бригадной женой. А если вас интересуют формальности, то, пожалуйста, гайками обменяться можно в ближайшем храме. Короче, грядка предлагает руки и сердца и с трепетом ждет ответа.

Вдова зарделась, как и положено скромной приличной женщине, когда ей предлагают законный брак. Но, если откровенно, луноликую не грело стать супругой военнослужащих. Наставлять рога целому войску, ясен перец, чревато. Да и вообще, – что значит быть женой военного? Это нудные разговоры о денежном содержании, чинах и гауптвахте, это секс по постоялым дворам, бесконечное свадебное путешествие по захолустным гарнизонам, это негде помыть голову, грязное белье и лишенные фантазии сплетни соседок. Бр-р-р. Спустя тысячелетия, может быть, студентки педвузов и не будут о чем-либо другом мечтать, но это же когда будет.

А с другой стороны, ребята могут пригодиться. И вид их внешний утехи сулит обалденные. Истинно сказал в подобном случае великий мудрец Айгер Ибн Шьюбаш: «Почему мне попадаются только неверные жены? И неужели их мужья ни о чем не подозревают?»

Вдова схитрила:

– Я – женщина передовых взглядов, и формальностям придаю мало значения. Превыше всего я ставлю совет да любовь. Однако эта самая любовь встречается редко, и я боюсь обмана…

– Ну-у-у! – укоризненно загудели сплоченным хором казаки.

– Исполните три моих желания, и я готова поверить.

– Хоть тысячу, без базара, – гаркнула рать, загорелая, как концерный рояль.

– Дураки, я не о сексе, – хмыкнула стройная Ознобушка. – Я хочу, чтобы вы стерли этот городишко с лица земли.

– Плевое дело, – рыкнул бригадир. – Пришел, наехал, отхватил.

Атамана звали Бромолей. Он был отважный, как мизер на второй руке и стойкий, как фаллический символ. Бромолей обладал шикарным мускулистым телом, и поэтому болезни липли к нему с настырностью гурманов. Но только одной болячке повезло. После большой физической нагрузки у командира проявлялись боли в икроножных мышцах и стопах. Однако благодаря загорелости кожи плоскостопие было не очень заметно.

Его глаза пылали огнями Святого Эльма, черты лица были словно высечены из угля, зубы пересекались сталактитами и сталагмитами. Когда заходил разговор о бастующих шахтерах, Бромолей очень возбуждался.

* * *

Уже знакомый читателю таможенный пост, утонувший в душистых зарослях баптизии тинкторины. Тихо. Пока. Не слышно даже изрядно поднадоевшего щебета разных птичек.

Таясь, как клоп, оставивший сзади караван предприниматель Лахудр-гирей по-пластунски подполз к стоя кемарящему у шлагбаума солдатику.

– Эй! – шепотом окликнул часового коммерсант, прекрасно сознающий, что научная рациональность не является лучшей, а тем более единственной формой рациональности.

Часовой всхрапнул.

– Эй! – усилил голос Лахудр-гирей и, чтобы уж наверняка, метнул в дремлющего комок глины. Попал.

Часовой не отделался всхрапом, попадание лишило касатика равновесия и воин, как тень, все быстрее кренясь, рухнул. С места падения послышался очередной всхрап.

На звук из караулки в исподнем выступил синьор Перхучо. Шум застал начальника таможенного поста, когда тот латал прохудившийся майорский мундир.

– Эй! – шепотом окликнул синьора предприниматель. – Сейчас здесь пройдет караван на Мутотеньск-Берендейский, так вы его пропустите.

– Че? – оторопело, словно его повысили в чине, оглянулся отставной майор.

– Тише. Не надо кричать. Враг не дремлет. Пропустите караван, и ладно.

– А кто это говорит?

– С тобой говорит директор катка, – пошутил спекулянт и поднялся из кустов. – Разрешите представиться. Джеймс Понт, агент «ноль ноль тринадцать». Говорите тише, я боюсь нечаянно проглотить ампулу с ядом.

Бесцветные, как полиэтилен глаза Перхучо окрасились багрянцем.

– Джеймс Понт? С секретной миссией? – Что-то такое кроме багрянца притаилось в глазах еще. Но пока было не разобрать.

– Умоляю, тише. Вы погубите всю операцию. И у шлагбаумов бывают уши.

– Ты меня назвал Шлагбаумом?! – возмтился и раздул грудь отставник, словно его попытался поцеловать кто-то нелегкой сексуальной ориентации, или будто вдруг рекрут привел неоспоримые доказательства, что майор является его отцом.

– Да нет же. Это образное выражение. Я просил, чтобы вы не орали. Сейчас здесь пройдет караван. В сторону Мутотеньска-Берендейского. Так вы его пропустите, без досмотра.

– Почему без досмотра? Да угостит тебя своим любимым блюдом священный скарабей!

– В зарослях баптизии могут скрываться мутотеньские шпионы. При досмотре они могут подглядывать.

– Я в детстве тоже подглядывал, а вырос – дослужился до майора, – отрезал отставник.

Показалась вереница верблюдов, отдаленно напоминающая Бруклинский мост. Погонщики вели себя нагло. Рассказывали анекдоты, громко смеялись, жевали батат и сплевывали на родную мордорворотскую территорию.

– Их должен пропустить я? И ладно? И все? – ну прямо не майор спросил, а Мона Лиза.

– Не совсем все, – затараторил оборзевший, как автомеханик, шпион. – Еще вам следует выдать мне тысячу эскудо на разведывательную деятельность. Деньги вернут из тайных фондов.

Синьор Перхучо странно улыбнулся и отслюнявил тысячу, но затем вдруг рявкнул:

– Караван, стой! Груз к осмотру товсь!

Все еще посмеиваясь, погонщики обнажили содержимое тюков. Перед таможенником предстали медные таблички с памятников архитектуры, мотки медной проволоки, медные трубы и распиленный на куски медный Петр I на лошади. Прорубившему окно в Европу царю повезло. Пилильщик оказался монархистом и, безжалостно раскромсав коня, минхерца не тронул. С точки зрения Фрейда этот поступок можно обьяснить двояко, но не станем отвлекаться.

– И ты, ноль-чертова дюжина, хочешь сказать, что этот медный лом принесет в Мутотеньске гораздо больше вреда, чем пользы в Мордорвороте?

– Бесспорно. – Полы прорезиненого кафтана Лахудр-гирея тряслись, очки запотели, но предприниматель боролся. – Во-первых, если мутотеньцы начнут делать из этого оружие, то мы победим, так как скоро наступит железный век. Во-вторых, если они пустят медь на монеты, то у них начнутся «медные бунты». В-третьих, окислы меди очень ядовиты, и жители Мутотеньска-Берендейского скорее всего перемрут сами. В-четвертых…

– Молчать! – рявкнул кетчупомордый начальник таможенного поста отставной майор синьор Перхучо. – Эй, солдатик! – Солдатик мигом вскочил, сна ни в одном глазу. – Контрабандистов расстрелять! – махнул рукой Перхучо. Теперь, наконец, удавалось разглядеть, что там за багрянцем в его глазах. Там полыхала радость дикаря, выслужившего стекляные бусы.

Рядовой согнал погонщиков вместе с Джеймсом Понтом за караулку и полоснул очередью из шмайсера, не позволив ни помолиться, ни спеть «Марсельезу». Делая контрольные выстрелы, он окликнул шефа:

– Да, кстати, по радио передавали с утра, что Евбденикр восстановлен в должности.

* * *

Братва хором, как на хоккейном матче, посоветовала Бромолею:

– Нужно захватить телеграфные столбы, телефонные кабинки, почтовые ящики, Зимний, ресторан «Метрополь» и бесплатные туалеты, и тогда священный кот Солнце-Ярило поделится сметаной победы.

– Цыц! Молчать, когда команды не было. Я здесь командир и отвечать буду по законам военного времени, – пренебрежительно фыркнул атаман. – По старинке не прокатит. А ежели за большевиков примут, накостыляют выше крыши. Вот кто нам нужен! – неожиданно ткнул пальцем старшой.

Отряд словно по команде повернул бритые головы. У соседнего дома, напротив ирландского бара, ничего не подозревающий фотограф прилаживал свою машинку, чтобы запечатлеть анималистическую картинку – верблюда, сонно жующего колючку ограждения.

Чирикали воробьи. Жители не ведали, что шайтан уже занес над их судьбами жало аудита.

Братва бережно, как старослужащего, перенесла фотографа и его прибор «Кодак» на указанное верховным главнокомандующим мощеное булыжником место. Далее командир подступил к случайному прохожему и молча протянул знамя. Огни святого Эльма в его глазах светились добродетелью. Случайный прохожий, в чьих глазах полыхнул огонь стяжательства, принял презент. А предводитель, так же молча, с тем же филантропическим видом, зашел со спины, скинул помповое ружьецо и пальнул в прохожего. Пальнул он в жадного. Ясен перец, не со зла.

«Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидел нынче? – было последней мыслью простреленного. – И страдания этого я не знал также. Да, я ничего, ничего не знал до сих пор».

Командарм остановился над убиенным, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени.

– Volia une belle mort, – сказал Бромолей, глядя на остывающий труп, что в переводе с французского, ясен перец, означает «Какая прекрасная смерть!»

Загорелые бойцы-рубаки дали незлобный пинок фотографу, и сия нехитрая мизансцена была зафиксирована с магниевым салютом.

Через три минуты и пять зубов директора типографии в руках казачих пехотинцев оказалась пачка плакатов с уже известным сюжетом и текстом: «Бромолей. Я цацкаться не буду!» Все на выборы".

Выборы Бромолей назначил на через час и оставшееся время посвятил осмотру достопримечательностей города. Ирландский бар «Молли» произвел на него впечатление прежде всего не понимающим доброго казацкого языка шустрым барменом Крисом, а уж во вторую очередь – темным «Гинесом», который следует пить, пока не вышли пузырьки. Канадский «Стейк-ресторан» понравился обилием на столах солонок и вазочек – пустячки на память. И еще там была симпатичная официантка, кажется, Лена. А вот в баре «Невского паласа» пусть тоже была симпатичная официантка, Бромолею не понравилось: не понравилось меню, точнее, то место, где указывались цены. Зато «Трибунал-бар» убрал завоевателя кружкой аж в два литра. Эта кружка напомнила захватчику основные понятия древнекитайской философии – инь и янь. Когда кружка полная – тяжело руке, но легко голове. Но против дуализма не попрешь, и стоит помочь руке, перестаешь с головой дружить.

Целый час жители славного стойбища Мордорворот судачили о том, что эти выборы они видели в гробу. Что жизнь у них спокойная и налаженная, устоявшаяся, как в дотируемой фирме. И что перемены могут принести одни только неприятности. Что идти на выборы нет никаких причин, а не идти – причин уйма. Во-первых, старый хан устраивает, а ежели его переизбрать, то неизвестно, что получится. Может, все голыми начнут ходить. А при этом худо-бедно одеты, однако. Во-вторых, если хана-падишаха переизбрать, то на главных постах все равно останется старая гвардия. И новому правителю она не по зубам. Так что лишь зря огород городить. В-третьих, старый режим достиг определенных успехов: в Мордорвороте самые высокие в мире тарифы на мобильную связь; и в окрестных городищках жителей Мордорворота остерегаются, квартиры не сдают, на рынке обходят стороной, а значит, уважают. В-четвертых, даже если на выборы сходить, то проголосовать следует за прежнего владыку, дабы этот пришлый Бромолей понял. В-пятых…

Час минул: тик-так, тик-так, дзинь.

На выборы явилось девяносто пять процентов избирателей. Бромолей был избран всенародно, то бишь единогласно. Отец отцов и мать матерей божество Мать Сыра Земля срочно телеграфировало в Международный Валютный Фонд, что с предоставлением кредита Мордорвороту следует погодить.

В это время в кабинете с пугающим номером «один» персикогрудая Озноба в шестой раз открывала тайну темных махинаций лейтенанта Моголя. И в шестой раз Моголь затыкал сыскарям уши «зеленым шумом».

– Мы взяли город. Награды, ордена и освобождения от нарядов вне очереди последуют неизбежно. Я с этим шутить не люблю. Напоминаю специально для новобранцев десять правил сравнивания города с землей. Первое – не убий того, кого в городе нет. Остальные девять правил соответствуют параграфам памятки для военнослужащих срочной службы «Как себя вести в увольнении», – обратился с краткой торжественной речью атаман к своим казакам. – Осталась туфта. Забодать все движимое и недвижимое имущество. Ты, Ай-Булак, назначаешься министром финансов. Ты, Сумбурун, – министром внутренних дел. А ты, Ухум Бухеев, – главным по промышленности. Фу, жара сегодня запарила.

Чирикали воробьи. Жители судачили о том, что очень кстати оказались эти выборы. Что теперь жизнь пойдет спокойная и налаженная. Что сходить проголосовать стоило непременно. Во-первых, демократические выборы – обязательный атрибут цивилизованного общества, а старый хан-падишах зарвался, засамодурствовался. Теперь же – свобода, хоть голым шляйся, твое личное дело. Во-вторых, Мордорворот крепко отстал в развитии от соседей, в окрестных номах никто мордорворотцу руки не подаст. В-третьих, конец старой чиновничьей гвардии. Насосались кровушки народной, гады. Вот ужо новый минфин им бошки поотрывает…

Однако новый министр финансов никому головы отрывать не стал. Человек он был серьезный, Бетховена не слушал. Проанализировав работу своего предшественника, Ай-Булак понял, как бороться с недостатками и упущениями. Правда, эта борьба должна потребовать полной самоотдачи от всего народа. В крайнем случае можно обойтись половиной.

Министерство финансов увеличило штаты. Половина жителей стойбища превратилась в могучий и разветвленный чиновничий аппарат. Ясен перец, чтобы чиновники не воровали и не брали взяток, им следовало положить достойную зарплату. Через две минуты и ни одного выбитого зуба в типографии были отпечатаны пачки банкнот достоинством в 1, 2, 3, 5, 10, 25, 50, 100, 1000, 10 000, 100 000 и 1 000 000 тугриков. На купюрах изображались Бромолей и женское воплощение верховного божества Ярило, подписывающие Пакт о ненападении. А также сумма прописью на четырех государственных языках Мордорворота: матерном, канцелярском, фене и языке глухонемых.

Не обошелся без нововведений и новый министр внутренних дел. Он себя очень ругал за минуту промедления, за то, что половина населения уже уплыла в Минфин и распорядиться можно лишь пятьюдесятью процентами.

Распорядился. Двадцать пять процентов были срочно призваны в армию и отправлены на поля убирать ковыль. А остальные двадцать пять хитроумный Сумбурун определил в тайную полицию. Но, чтобы не породить дракона, тайную полицию сделал не единой, а поделил на три части: «Интеллигент-сервис» – контроль соблюдения правил хорошего тона, «Цинандально-Ркацительное Управление» – тайная слежка за состоянием печеней у населения, «Комитент в безопасности» – служба внешнего наблюдения за соблюдением правил комиссионной торговли.

Поставив каждой из служб следить друг за другом, следить за армией, следить за чиновниками минфина, следить за Ай-Булаком и Ухум Бухеевым, и даже следить за самим Бромолеем. Вот такой хитрец, не боящийся острых вопросов, но при ответах глядящий в сторону. Возникшие на волне перемен партии левых и правых наперебой засыпали его приглашениями на презентации. Нет, это не были партии старого типа вроде мутотеньских. Это были партии нового типа. У правых программа заключалась в лозунге: «Налил. Как честный человек – обязан выпить» и оскорбления они рассылали по факсу. Левые же говорили: «Воздерживайся, но живи регулярно» и предпочитали отправлять ругательства по эсэмэске.

Так как в тайной полиции оказалась лишь одна четвертая народонаселения, да еще и обязанная следить друг за другом, то тайнослужащим пришлось несладко. Кроме того, коль двадцать пять на три не делится, выявился в остатке лишний человечек в гоголевской шинели. И за его душу службы тут же принялись жестоко интриговать.

Чирикали воробьи. По улицам от одного наблюдаемого к другому мчались неуспевающие, запыхавшиеся, разрывающиеся под гнетом служебного долга тайные агенты. Верблюд дожевал колючку и попробовал на зуб рекламу нового лекарства «пофиган» для кошки, которое «не вызывает сонливость и не нарушает трудоспособность и на том скажите спасибо». С энтузиазмом шантажиста принялся за дело новый министр промышленности.

Раз уж жителей города расхватали Ай-Булак и Сумбурун, Ухум Бухеев, да поселит Мора в его помповое ружье гнездо смертоносных ос со смещенным жалом, принял в ряды министерства промышленности оставшихся тринадцать казаков и национализировал все. (Тринадцать эмисаров расползлись по территории словно кипящая смола из опрокинутого котла.) То есть действительно все: фабрики, заводы, землю, животных, садово-парковый инвентарь, выставку скульптуры Эрнста Неизвестного Солдата, грязное белье, средства ухода за кожей, выпавшие волосы и даже стриженные ногти.

Вроде бы конец – делу венец, но нельзя же ребят держать без работы, и поворотливый, как шпингалет, Ухум начал денационализацию. Поклялся, пока не сделает, будет спать в мундире и есть в мундире. Картошку.

– Вы все меня знаете, как облупленного. Я человек простой, и скажу прямо. Я вам родным языком матюкаюсь: денационализации быть! – В прошлой жизни кем он только ни был: не был кошкой и собакой, не был женщиной, да вообще-то и мужчиной был не ахти каким.

На выпущенные сверх плана во время печати дензнаки процессу денационализации очень помог директор типографии. Он скупил все, и у него еще осталось немножко денег, акурат на установку у дантиста пятерых фарфоровых клыков. Бедняга не ведал, что в целях повышения производительности труда и, ясен перец, учитывая фактор личной заинтересованности сотрудников, Ай-Булак выдал по ведомству распоряжение номер двадцать два, в соответствии с которым каждому чиновнику, придумавшему новый налог, полагается десять процентов от этого налога.

Проще говоря, все имущество за неуплату налогов у директора типографии было конфисковано, а галопирующая инфляция превратила возможный визит к дантисту в ни к чему не обязывающую экскурсию, после которой можно кусать орехи, но нельзя раскусить.

Чирикали воробьи. В очереди у кумысного ларька сотрудники Минфина одержали верх благодаря численному превосходству. Принялись пускать своих без очереди, и у пробегающих мимо шпиков не стало никаких шансов промочить горло. Сия несправедливость привела к тайной ненависти тайных агентов. Ненависть переросла в тайную войну. Где только можно, был собран компромат. Годилось все: прошлогодние газеты, сломанные в детстве игрушки, плохая погода и опавшие листья. Ровно через двадцать минут после прихода к власти казаков Сумбурун с папкой документов в руках явился в ставку атамана Бромолея, серьезный и деловитый, как рекламный агент.

– Молодец, – похвалил развалившийся на троне морской звездой политический лидер. – Уложился в норматив. Хвалю за службу. Будешь награжден «Уставом гарнизонной службы» с дарственной подписью автора от имени командира части.

На основании представленных документов все сотрудники минфина были уличены, обвинены, осуждены и расстреляны. Бывший министр финансов Ай-Булак с понижением переведен в подчинение к министру внутренних дел на должность секретаря по контролю за деятельностью силовых структур.

– Требую приказ в письменном виде, – кипятился Ай-Булак, а когда получил таковой, не смог прочитать, поскольку тот был написан арабскими буквами.

Так закончилась первая ведомственная война в Мордорвороте.

Палило солнце. В кумысной очереди бойцы невидимого фронта отмечали победу. Верблюд отравился кошачьим «пофиганом» и откинул копыта. Хотя справедливости ради следует уточнить, что его кислотно-щелочной баланс остался в норме. Ничто не предрекало надвигающуюся на город беду.

Не желая мучить безделием своих тринадцать бравых, как часовые стрелки в полночь подручных, в ставку Бромолея явился Бухеев с папкой документов, да расточит Белобог газовый пистолет его мышления под боевые патроны мудрости. Где на фактах, а где на пальцах министр промышленности доказал первому лицу стойбища, что так жить нельзя, что оборудование устарело, как малиновый пиджак, производительность труда на нем себе дороже, да и остальная недвижимость ни к черту. И проще снести да новое отгрохать, чем латать. Доводы звучали убедительно.

Армия с уборки была переброшена на снос. Армия была недовольна. Дело в том, что зернышки ковыля очень маленькие. И собирать маленькие зернышки на следующий день после сева, чтоб обеспечить какое-никакое пропитание, очень-очень-очень нелегко. А тут еще вокруг, как угорелые, носятся соглядатаи. Трудиться мешают. Армия была обозлена.

И когда армии у кумысного ларька достался хвост очереди без всякой надежды на кружку кумыса, ибо теперь шпики пускали своих без очереди, армия возмутилась. Сносящие определили ларек, как промышленный объект, и снесли вместе с заводами и фабриками. Так и не доставайся кумыс никому.

Тогда уже возмутились рыцари плаща и кинжала. В начавшихся уличных боях обе стороны геройски уничтожили друг друга, а заодно и оставшиеся промышленные объекты. Тяжелораненые перекликивались, умирая:

– Толян, прикинь, мне на халяву вырезали апендицит и гланды!

* * *

– Обидно, да? – возмутился самый молодой козак. – Они должны были оказать какое-то сопротивление. Я так не играю.

– Терпи, сынок. Это война. Грязная война, – положил ему руку на плечо Ухум Бухеев. – Я знаю, что говорю. Слыхал о Мертвом море? Так это я его…

* * *

– Ес! Мы сделали это. Мы сровняли город с землей! – доложили шестнадцать вояк своему командиру через тридцать минут после начала демократии.

– Это просто кайф, – похвалил, встав с ненужного отныне трона, экс-президент. – В норматив уложились. Десять минут на перекур, и через пять минут построиться на плацу.

Не чирикали воробышки, испуганные упорхнули. Стояла прекрасная испепеляющая жара. Запах свежей крови будил инстинкты у осмелевших помоечных котов. Запахи оскверненного домашнего очага: аромат недоваренного супа, дух невымытой посуды, вонь от замоченного, но так и не выстиранного белья глушил проснувшиеся у помоечных котов инстинкты. Понимающему толк в живописи эта картина напомнила бы одно место из оперетты товарища Дунаевского «Вольный ветер». Но для пожарника разница между роялем и скрипкой состоит в том, что если поджечь эти оба предмета, на рояле еще долго можно будет играть.

Над телом убиенного супруга горько рыдала смертельно раненная сотрудница тайной полиции:

– Ему десятого должны были выдать зарплату!

Над трупами роились мухи. Пыль медленно оседала на руины, пыль вьюжила, гарь. Из-под земли доносился мерный гул ударов: зэки продолжали вести канализацию. Озноба радостно замахала из окна единственного уцелевшего в городе здания приближающемуся отряду отчаянных рубак. За ее спиной лейтенант Моголь со слезами на глазах и пачкой денег в руке восьмой раз убеждал мистера Шварка Хлопса и потомственного Доктора Хватсона в том, что они ничего не виделия.

«Вообще-то я – дура», – подумала луноликая: «На фига было город разрушать? Какая разница, в котором городе княжить?», – но не огорчилась. Ведь вокруг лежало столько в прошлом законопослушных граждан, которым было несколько хуже.

И все-таки существовал один исконный мордорворотец, искренне радующийся гибели родного селения: начальник таможенного поста отставной майор синьор Перхучо.

* * *

– Але, подружка, принимай заказ, – весело рявкнул довольный собой, как укравший гранату со склада старшина Полищук, загорелый атаман-бригадир.

– Недурственно, весьма недурственно, – благосклонно улыбнулась вдова. – Переходим ко второму упражнению. Негоже мне желать смерти ближнего, но некий господин заявил, что нам двоим на этом свете тесно. И я, как дама, требую, чтобы он оставил себя в покое первым. Плохо, коль мне приходится поступаться принципами и желать смерти постороннему человеку, но в данный момент этот господин за моей спиной. И пожалуйста, не надо чтобы он мучился. Недолго.

А знаменитым сыщикам героиня заявила:

– Господа, вынуждена вас оставить, выхожу замуж за национального героя – неизвестного солдата.

Лейтенанта Моголя извлекли на свет божий, к каждой ноге привязали, рассчитав требуемый вес зверюшек, по каменному сфинксу. И, приговорив в соответствии с законом всемирного тяготения, голой задницей посадили на одиноко маячившую скраю от бывшего града пирамиду. В течение какого-то времени, дня – двух, Моголь натянется на пирамиду, как… каждый думает в меру своей распущенности.