Текст книги "Железная коза"

– …Твой ночной кошмар, – подсказал подхалимистого вида курчавый зэк, воняющий, как портянка.

– …Призрак, летящий на крыльях ночи, – подсказал лысый подхалим, попахивающий десятью годами за нарушение правил коммунального общежития.

Пятиэтажка благосклонно кивнула курчавому, прежде чем остальные зэки успели собрать ставки на тотализаторе.

Озноба, не вставая, брезгливо выдохнула, поскольку отношения все равно обострились, как осколки:

– Ты – труп!

– Я вызываю тебя на бой до первой смерти.

– Даже и не думай об этом.

– Здесь. Сразу после ужина.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ. Рецепты тюремной кухни.

Кошка с восточным соусом.

Кошку поймать, убить, выпотрошить, ощипать и обсмолить. Подготовленную кошку нафаршировать кубиками очищенного белого хлеба и сыра, сливочным маслом, вложить потроха и веревочную лестницу. Зашить, посолить, поперчить, смазать маргарином. Влить в чугунную сковородку полстакана воды, положить кошку и жарить в духовке, поливая соком. Готовую остудить, выложить на блюдо, вытащить нитку. Украсить маринованными фруктами и солениями.

Подать к кошке соус: растолочь орехи, зелень и чеснок, добавить немного томатного соуса, черного перца и перемешать.

На одну кошку: 100 г белого хлеба, 60 г сыра, 80 г масла.

Крыса табака.

Тушку распластать, лапки отрезать у колена, внутрь вложить напильник. Посыпать солью и перцем, положить на сковородку с растопленным маслом, плотно закрыть крышкой и жарить под грузом 20 – 25 минут. Перевернуть и жарить до готовности. Подать на блюде. Отдельно подать измельченный чеснок, залитый куриным бульоном.

Ужин показался отставной княгине Козан-Остра необычайно вкусным. Она слопала три тарелки баланды из свекольной ботвы, умяла четыре тарелки перловой каши и принялась со смаком, как купчиха, тянуть один стакан водянистого чая за другим.

– Я, конечно, нисколечки не сомневаюсь в твоей победе, но не могу не открыться, – слегка грассируя, выдал Мустафа Гоморский. – Я не был звукорежиссером фильма «Миллион лет до нашей эры». Меня было назначили начальником охраны банка, и я ввел денежную премию постовым за каждого убитого грабителя. Банк доразорила старушка в инвалидном кресле из соседнего приюта. Она была сто сорок седьмым грабителем, убитым постовыми. Кстати, одному из постовых она приходилась дальней родственницей, и он обещал ее в приют вернуть «сразу после уикенда». Ах, лучше бы я был звукорежиссером.

– Я верю в тебя, Мустафа, – подбодрила парня вдова. – Ты еще будешь звукорежиссером. И я никому не расскажу о банке. Клянусь Ярилой.

– Ясное дело, не расскажешь, – криво усмехнулся Гоморский.

Повар, явно тайный сторонник Пятиэтажки, на четырнадцатом стакане заявил, что чай кончился.

– Ха-ха-ха!!! – хищно потерла ладони неотвратимая, как заказное письмо, бабища, но штукатурка с потолка не посыпалась, ее там больше не осталось.

Подхалимы быстро унесли грязную посуду, протерли стол. Надзирателей выставили за дверь, так как у тех не оказалось билетов.

– У меня семеро детей, я имею право на льготы! – еще долго ломился в дверь кто-то.

По правилам поединок должен был проводиться на столе. Зэки окружают стол и держат в вытянутых руках ножи. Кто оступится или решит сбежать, на эти ножи нарвется. К большому сожалению Ознобы, зэки правила поединка знали, а последний шмон у них проводился в предыдущем ледниковом периоде, так что аккуратно заточенные ножики блестели отовсюду, как луны на картинах Куинджи.

Из тайника в столовую были перетащены две зубоврачебные бормашины «Счастливая старость» с удлиненными шнурами. Эти машины тайно собирались в притюремных мастерских из деталей комбайнов, где надо переточенных умельцами. Кто первая высверлит зуб противнице, та и победитель.

– Сверли! Сверли! Сверли! – принялись скандировать заключенные, размахивая ножами, пахнущие так, словно отишачили смену на прокладке канализации.

– Я – набитый битком троллейбус, не останавливающийся на твоей остановке! – сказала Пятиэтажка и сделала шаг вперед, размахивая жужжащим оружием. Стол завибрировал под чугунной пятой…

– Я – реклама твоих конкурентов по центральному телевидению! – сказала Пятиэтажка и сделала еще один шаг вперед. Завибрировал стол под Бетховена…

– Я – бутылка водки без сертификата качества! – сказала грубая, как бригадир монтажников, Пятиэтажка и сделала следующий шаг вперед. Ее кличка означала, что даму боятся. Стол жалобно заскрипел под Паганини…

– Я – вирус в твоем компьютере! – сказала разительная, как кирпич Пятиэтажка и сделала очередной шаг вперед. Не хуже, чем шагающий экскаватор. Жалобно заскрипел глиноногоколосный стол. – Благодарю тебя, аллах, удары моего пульса сильнее ударов ее рук…

– Я – твой контрафактный майонез! – сказала Пятиэтажка, поскользнулась и грохнулась на спину. Стол заскрипел без лишнего выпендрежа.

Пятиэтажка поскользнулась на ловко подброшенной вдовой пригоршне перловки. Пользуясь моментом, стремительная, как электричка Озноба метнулась вперед и склонилась, отведя руку со сверлом, над упавшей:

– Заткнись, ты… девственница! – это был удар ниже топика.

– Это я-то девственница? – возмутилась Пятиэтажка, вместо того, чтобы держать пучиноподобный рот на замке.

Зуб был высверлен мгновенно. Зубная стружка забила горло, и соперница чистосердечно преставилась.

Арбитр засчитал чистую победу. Ликующие Мустафа и Ибрагим подхватили счастливую вдову на руки и сделали круг почета. Остальные зэки, поняв, что были неправы, болея за Пятиэтажку, бросились на колени молить о прощении. Не было печали. Озноба легко простила.

Теперь без лишней суеты можно было ознакомиться с нательными надписями. Широкой полосой протянулась Пятиэтажка вдоль стола. Была в ее облике и притягательность, и неповторимость. Если бросить взгляд сверху, можно было разглядеть идущую от плеча до плеча надпись: «Не влезай – убью», выполненную рукой искусного мастера в готическом стиле.

Не менее любопытными казались сделанные славянской вязью на лбу аббревиатуры «Слон» и «Клен», по одной из версий означающие: «Слава лесорубам от надзирателей» и «Камера легче, если невиновен».

Одно из красивейших мест любой женщины – груди. На правой груди погибшей неизвестный татуировщик запечатлел бессмертные строки: «Сижу за решеткой…», на левой – «По диким степям Забайкалья». Эти груди много видели, многое помнят и о многом могли бы рассказать.

Подошли ли вы к Пятиэтажке со стороны дверей, глянули на покойницу от окна или стали разглядывать труп, забравшись на стол, – перед вами открылись бы две огромные женские ноги, имеющие свой, присущий только им неповторимый текст: первая и вторая книги «Графа Монте-Кристо», сочинение блистательного Александра Дюма без купюр, с иллюстрациями Билибина.

Зэки на радостях проводили троицу до самых дверей «тринадцатки», но внутрь войти не решились. Дурная примета. «Сколько зайца не корми, он волка боится», – говаривал не в меру одаренный Айгер ибн Шьюбаш.

* * *

– Друзья мои, я так счастлива! – нюхая букет белых и алых роз, присланный добродушным надзирателем, поделилась сладкогубая Озноба Козан-Остра и спиной откинулась на кровать.

Мустафа и Ибрагим кисло переглянулись.

– Вы не радуетесь вместе со мной? Вересневая Лада не щекочет ваши пятки оптимизма?

– Радоваться-то мы радуемся, но… – скривил губы Ибрагим.

– Но мы оставили Надежду… – скривился Мустафа, – …и уже давненько. И щекочется у нас между больших пальцев ног.

– Давно тут сидим, – объявил со значением цитату культурный побратим.

– Ребята, – улыбнулась понимающе Озноба, вдова по Фрейду, – неужели вы думаете, что я не смогу вам Надежду заменить? Легко. Кто первый?

– Я думаю, что будет справедливо, если им буду… – начал Ибрагим.

– Я, – закончил Мустафа.

– О`кей, – понимающе улыбнулась обольстительная Озноба Козаг-Остра. – Как бы дитя не трахалось, лишь бы не вешалось.

Ибрагим оторвал полоску от простыни и завязал себе глаза, затем улегся на кровать и чуть сдвинул повязку. Самую малость. Так, чтобы было видно происходящее. На его взгляд, жизнь являлась иррациональным процессом творческого становления, который объективируется в застывших формах культуры.

Озноба начала нежно массировать гребаное тело Мустафы. Ее сильные гребаные пальцы быстро бегали по гребаной спине мужчины, сначала лишь едва прикасаясь, потом все больше и больше разгоняя кровь. Тут вдова заметила, что гребаный меч Мустафы находится в полной боевой готовности. Она осторожно притронулась к нему пальчиками и быстро пробежала, как по флейте. Мужчина чуть заметно вздрогнул. Озноба тяжело задышала.

– Гребаный, гребаный, гребаный мой! – шептала Озноба, ее гребаное тело конвульсивно извивалось. Слова с огромным трудом вырывались из рта, а стоны, покинув ее гребаную грудь, соединялись с гребаными стонами Мустафы.

Когда парочка подуспокоилась, Ибрагим со своей кровати призывно кашлянул.

– Ну конечно, милый, я о тебе не забыла. И вообще, так рано ложиться спать я не привыкла, – успокоила страдальца репресированная княжна.

Произошедшая далее эротическая сцена полностью, слово в слово, повторяет сцену из романа Л. Н. Толстого «Война и мир» со слов «В приемной уже никого не было…» (гл. XXI, стр. 98) по «…но под большим секретом и шепотом» (гл. XXI, стр. 102), Каунас, «Швиеса», 1985.

* * *

За огромным – в полнеба – окном чирикали пыльные воробьи (это такие птицы). Снаружи была прекрасная испепеляющая жара, здесь же, в «тринадцатке», царила раздражающая прохлада. Проникающие сквозь шторы лучи лишь с нежностью опытного любовника чуть-чуть щекотали пальцы ног разметавшейся на кровати Ознобы, оголенной, как провод.

Все большие неприятности начинаются с утра. Это вечером можно, ожидая начала очередной серии «Семнадцати мгновений», проиграть в очко квартиру, напиться в Астрахани и попасть под поезд «Москва – Санкт-Петербург», заснуть и не проснуться через пятнадцать минут, разбуженным первым толчком землетрясения. Но сие так, пустяки. А вот утром…

Добродушный надзиратель со взглядом невинным, как презерватив на витрине, ласково тронул Ознобу, вдову по констистенции, за плечо и тихо сказал:

– Пора.

– А куда это вы ее? – лениво сквозь сон полюбопытствовал Мустафа Гоморский, к верхней губе которого прилипло перо из подушки.

– Я не могу видеть! – вдруг тишайший надзиратель с воплем бросился на спросившего и принялся безжалостно лупить беднягу. – Я не могу видеть эту безвкусную лампу! – Однако рукоприкладство не облегчило душу доброго служаки, он быстро остыл и снова печально тронул вдову:

– Пойдем.

Отлипшее перо взволнованно и тревожно покружило в воздухе и улетело за окно. Ну, прямо, «Форест Гамп».

Дама почувствовала недоброе, накинула покрывало и с высоко поднятой головой направилась к выходу, где больно стукнулась большим пальцем ноги о порог. С бездушным лязгом закрылась дверь, будто утверждая: «Человек человеку – мобильник». Надзиратель побрел следом, понуро опустив голову. Он был похож на испортившуюся палку колбасы: апатичный и зеленый. С белесыми кружочками глаз.

В коридоре на полу рядом с дверями «тринадцатки» в предсмертных судорогах корчился укушенный коброй зэк. На синих, как иней, губах пузырилась пена. Глаза не видели внешний мир. Перед ними прокручивались бесцельно прожитые годы: первая стыренная у отца сигарета; первая бутылка – это был «Солнцедар»; вызов родителей в школу за поджог парика завуча и прочие не менее приятные вещицы.

– Счастливчик, – еле слышно пробормотал в усы добродушный конвоир.

В дальнем конце коридора в стену живьем замуровывали троих.

– Счастливчики, – в усы пробормотал конвоир и, желая напоследок доставить даме хоть какое-то удовольствие, повел арестованную мимо приговоренных.

– В чем обвиняют этих людей? – гордо разглядывая потолок и чуть прихрамывая, спросила прелестная вдова.

– Они явились на пляж по пояс голыми и без носков, – вздохнул сопровождающий.

По каждой стороне двухярусной галереи двора были расположены три широких арочных пролета, между которыми, как отметила Озноба, – колонные портики дорического ордера в нижнем этаже и ионические – в верхнем. В простенках между арками были пробиты двери, прямоугольные и круглые окна. По углам находились цилиндрические объемы внутренних винтовых лестниц с полукруглыми куполками и пиноклями. Удачными казались обходные галереи с их точно найденным масштабом и ощущением простора. Сама архитектура внутреннего двора, в которой княгиня усмотрела смешение традиций Палладио, Браманте и Серлио, выглядела далеко не безупречно. Среди других изящных архитектурных решений это насыщенное колючей проволокой и вышками с часовыми сооружение виделось насильственно вторгшимся в чуждую ему среду.

Конвоир подвел пленницу к двери с номером "1":

– Сегодня вас допрашивает мастер международной категории, имя которого я бы объяснил так: «Отнявший конфету у ребенка».

Подтолкнул вперед, а сам сделал себе харакири. Совесть не выдержала. У него были жена, дети и доброе имя, но это ничего не значило.

* * *

Одного взгляда хватило хитроумной Ознобушке, чтобы понять, для чего предназначалось это помещение.

После мутотеньск-берендейских присутственных мест, нередко сумрачных, тесно заставленных и очень пышных, зал производил необычное впечатление. Его интерьер был светел, прост и вместе с тем подчеркнуто импозантен. Здесь господствовал образ камня, светло-серого, гладкого и прекрасно отесанного гранита. Каменными исполинами казались четыре столба с мощными арками, которые поддерживали сферический купол. Все архитектурные элементы были приведены в строгое единство, господствовал дорический ордер, строгий и торжественный, преобладал один цвет, цвет серого гранита. Пол вымостили белым и серым мрамором. На стене висела картина «Петр I допрашивает своего сына» кисти Дейнеки. В книжном шкафу проглядывали сквозь стекло корешки книг: «Злоумышленник» Антона Павловича, «Преступление и наказание» Федора Михайловича, «Записки следователя», «Кто скрывался под маской Бостонского душителя?», «Кто подставил кролика Роджера?», Рекс Стаут, братья Вайнеры, Кивинов, Астрид Линдгрен…

Хозяин помещения уважал искусства, особенно искусство допроса, которое должно принадлежать народу. Лишним подтверждением этому выводу служили волшебные пытошные приспособления, сваленные беспорядочно в углу. Волшебная дудочка: в отверстиях дудочки зажимаются пальцы, и жертва пляшет от боли, не может остановиться. Ковер-самолет: ноги пытаемого привязываются ко вбитым в землю кольям, руки – к ковру, ковер взмывает, диапазон натяжения гораздо шире, чем у дыбы. Скатерть-самобранка: много соленой еды, и ни глотка воды. Сапоги-скороходы: сжимают ногу допрашиваемого с такой силой, что тот готов по потолку бегать. Ну а способы применения такой штуковины, как меч – сто голов с плеч, наверное, разжевывать не требуется.

– Друг мой, отметьте, это явно существо женского пола, вероятно не девица, возраст где-то между шестнадцатью и двадцатью, – сообщил в сторону развалившийся в роскошном гамбусовском кресле и вытянувший ноги на решетку камина господин в клетчатом кепи, твидовом пиджаке и клетчатых бриджах. Его можно было сравнить с импортным термосом. Сразу не поймешь – дорогая вещица или ширпотреб. И если не попробуешь, никогда не узнаешь, что внутри: чай или коньяк. Его за своего принимали и демократы, и тоталитаристы, дураки и ворье изобилуют по обе стороны баррикад.

– Гениально, уважаемый мистер Шварк Хлопс, – откликнулся господин, весьма похожий на актера Виталия Соломина. – Но как вы догадались? Носи вас земля вечно.

– Элементарно, Хватсон. Пусть объект слегка и замотан в покрывало, но все же не настолько, чтобы скрыть так называемые вторичные половые признаки. Далее. Поскольку такие покрывала есть только в «тринадцатке», а я этой ночью проходил мимо камеры и имел удовольствие слышать из-за двери определенные звуки, я имею все основания сомневаться в девичестве этой дамы. Кстати, когда-нибудь я напишу монографию об основных способах потери девственности девушками. – Клетчатый почесал подмышкой. Наблюдательный, как пост.

– Конгениально. Ну а как вы угадали возраст? Или вам открыта «Книга дыхания»?

– Хватсон, я же вас учил не смотреть, а видеть. Неужели вы не обратили внимание, что у дамочки не накрашены губы? А это значит, что она вообще не пользуется косметикой. И поэтому к возрасту «на взгляд» не следует приплюсовывать срок за мошенничество в особо крупных размерах.

И Хлопс затих насладиться произведенным эффектом, довольный, как самовар. Это был весьма одаренный сыскарь старой школы, не попавший в андроповскую чистку. Лет ему было тридцать восемь, и к этому возрасту он не растерял приобретенные на семнадцатом году представления, будто наряду с личностным бессознательным существуют более глубокие слои «коллективного бессознательного», где в виде архетипов хранится древнейший опыт человечества, обеспечивающий априорную готовность к восприятию и осмыслению мира.

Умный, как участковый, Шварк Хлопс любил на эту тему поспорить, но побеждал не всегда, так как в детстве сбежал из секции бокса после первого занятия. Впрочем, несмотря на столь общительный характер, мистер Хлопс за прошедшие годы не только сохранил все свои зубы, но и даже преумножил их количество.

Лишь мистер Хватсон закончил черновую запись услышанного, Хлопс продолжил.

– Друг мой, я вас удивлю еще больше, сообщив, что перед нами не кто иной, как наша домохозяйка миссис Матсон, которая пришла требовать квартплату за последние пять месяцев, а мы, естественно, сварганим дело и упекем хозяюшку лет эдак на двадцать. Ха-ха-ха! Не надо записывать!!! – клетчатый со вкусом поскреб затылок.

– Вообще-то, – решила вписаться в разговор луноликая Озноба, вдова по-крупному, – мое имя – Озноба Козан-Остра. До убьет бог охоты, лишних муравьев в ваших черепных коробках.

Возникла немая сцена на три секунды: Городничий посередине в виде столба, с распростертыми руками и закинутою назад головою. По правую сторону его жена и дочь с устремившимся к нему движением всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак…

Ой, стоп, последние строчки не читайте, они не отсюда: ошибка наборщика. Просто возникла немая сцена. Но старый опытный зубр Хлопс быстро сориентировался. Он вскочил с места и возбужденно затараторил, почесывая то кончик носа, то плечо, то подбородок:

– С этими женщинами вечно попадешь впросак. Любой суперинтеллект, любая дедукция и индукция перед ними бессильны. Помните, Хватсон, миссис Пиги? Когда она тайком листала мой паспорт, оказалось, лишь проверяла, холост ли. – Тут мистер Шварк постарался незаметно подменить папку, в которую подглядывал с начала допроса и мимоходом почесал на груди, запустив пятерню под пиджак. – Ну конечно, это никакая не миссис Матсон, эту девушку задержали вчера голой на базаре. Утверждает, будто она – княгиня праславянского городища Мутотеньск-Берендейский. Что? Вы, дорогой друг Хватсон, собираетесь спросить, как я догадался? Ну, это настолько элементарно, что и бобру понятно.

Доктор Хватсон записал и этот гениальный экспромт. Доктор записывал все потому, что был литератором. Известным в определенных кругах под псевдонимом «Доброжелатель». В его собрании сочинений, хранившемся в архиве МВД, наличествовали такие шедевры, как «Союз грыжи», «Сокровища вохры» и «Голубой» карбункул". Но критики выше всего ставили повесть Доброжелателя о том, как мистер Шварк Хлопс лично пристрелил сэра Баскервиля, собаку. Еще доктор Хватсон был доктором. По наследству, ибо появился на свет через девять месяцев после того, как Хватсон-старший прописал одной пациентке постельный режим.

Озноба ничего этого не знала, и потому несколько заскучала. Томно потянувшись и зевнув в ладошку, экс-княгиня решила выглянуть в окно.

– Стоять!!! – вдруг вскочил и рванул кобуру доктор. Напряженный, как домкрат.

Хлопс посмотрел на него возмущенно.

– Дорогой друг, с чего это вы решили, что сегодня быть «злым следователем» ваша очередь? – смачно трясь спиной о спинку стула, с ледяной вежливостью поинтересовался мистер Шварк.

– Но ведь в прошлый раз… – Для сравнения с Хватсоном более всего подходил рулон туалетной бумаги, отлично иллюстрирующий непрерывность мыслительного процесса, отраженного на лице доктора.

– Ну и что, что в прошлый раз? Надо жребий бросать. Пусть Небо нас рассудит.

– Но ведь в прошлый раз вы отказались бросать жребий, мотивируя тем…

– Любезный друг, что вы пристали ко мне с этим проклятым прошлым разом? Бросим монетку. Не ссориться же в самом деле из-за такого пустяка. В прошлый раз мы этого мужика допрашивали всего семь минут, а потом он скончался. – Хватсон хотел все же возразить, но Хлопс уже нашарил в кармане, заодно почесавшись, монетку. – Орел, решка?

– Орел, – шепотом сказал азартный доктор. – Да поможет мне Семаргл, который еще ни разу не помог выиграть в лотерею.

Монетка кувыркнулась золотой рыбкой. Сыскарь поймал ее в кулак, и прежде чем разжать руку, почесал у запястья.

– Орел! – радостно поставил диагноз доктор. Действительно, выпал двуглавый.

– Поздравляю. Вы победили, – вздохнул Шварк. – А мне, несмотря на природную доброту и крайне покладистый характер, придется топать ногами, щипаться, хлестать по щекам. Ладно-ладно.

– Постойте, – возмутился Хватсон. – Выпал «орел». Это я должен щипаться. – Попытался бороться Хватсон, хотя в своих произведениях как раз проповедовал идеи пассивности, отказа от социальной борьбы, безразличия к радостям и страданиям. Для его творчества были характерны физиологизм, примитивная развлекательность, мелодраматизм и внешняя красивость. Иногда автор смелел до того, что заявлял, будто вообще перед своим пером не ставит задач проникновения в существенные, глубинные процессы действительности. А иногда отваживался называть себя антропологизистом.

– Оставьте, верный друг, я понимаю, что вы готовы прийти на выручку старому товарищу. Но жребий есть жребий. Вы победили, и как джентльмен должны не мешать мне нести свой крест.

– Но я хочу щипаться, – чуть не плача, закусил губу обиженный, как беспросветная интеллигенция, доктор. Стоит заметить, что во время спора жестикуляция друзей напомнила вдове некоторые па из балета «Спящая красавица».

– Может быть, вам повезет в следующий раз, – безнадежно махнул рукой сыскарь и поскреб у себя под коленкой. – А теперь к делу. А ну колись, дрянь голозадая, какого черта по базару шарилась?!

Озноба дернулась, как будто ударило током. А доктор Хватсон зашел с другой стороны. Нетерпеливый, как заказчик:

– Родная, мы ж тебе только добра желаем. Колись, а то мой корешок вчерась попал под Рейхренбахский водопад – попытался снять с одного профессора математики должок, пересчитав сумму в булевой алгебре. И вынырнул слегка контуженый. Может и отравленной стрелой пальнуть. Доказывай потом, что это не андоманцы.

– Я сама могу чем угодно пальнуть, – решила брать на понт крутобедрая вдова.

– Ах ты, падла заморская, беженка вокзальная, ща я тебя мочить буду! – обрадовался мистер Шварк, доставая из кармана клетку с ручной очень ядовитой змеючкой.

Расчет сыскаря был прост. Преступник занервничает и совершит ошибку. В прошлом у Шварка был такой опыт. Каждому из тринадцати подозреваемых он сообщил, де подозревает именно его. Двенадцать срочно сняли деньги со счетов и укатили за границу, а тринадцатый как ни в чем не бывало пошел на работу. Во время перекура он не попал окурком в урну. В обед он держал вилку в левой руке, а нож в правой. Вечером, помогая сыну готовить уроки, тринадцатый неправильно извлек квадратный корень из одного миллиона девятьсот шестидесяти трех тысяч пятьсот двадцати одного. По этим ошибкам виновного легко изобличили.

– О`кей, – сломалась дамочка, невольно оглянувшись на меч-сто кесаревых сечь. – Тему за тему. Я вам сдаю крупное дело, а вы меня на волю. Баш на баш. В тюряге у вас слишком хорошо кормят. Я подозреваю, что зэков используют на подпольной прокладке городской канализации. Иначе откуда такие деньги? Тому, кто заправляет, поневоле приходится вкладываться в тюремный котел. Иначе зэки бы ноги протянули. Это единственное слабое звено.

– Почему вы решили, что здесь замешана канализация? – поинтересовался спешно документирующий, верный, как справка о прописке, Хватсон.

– Одну секундочку, – встрял мистер Хлопс, – дорогой друг, оставьте нас с дамой ненадолго.

Доктор с недовольным видом подчинился. Бормоча нечто вроде: «На самом интересном месте!», он удалился.

Когда дверь закрылась, Шварк Хлопс придвинулся поближе:

– И все же, почему вы решили, что здесь замешана канализация? – одной рукой теребя кончик носа, другой он недвусмысленно поигрывал клеткой со змеючкой.

– Но ведь на поверхности зэков не используют. Значит тайна сокрыта под землей.

– Хватсон, можете входить! – гаркнул в сторону двери сыскарь, и когда дверь открылась, небрежно пояснил. – Методом дедукции я определил, почему преступление совершается под землей. Иначе было бы слишком много следов снаружи, и мы бы давно раскрыли дело.

Но вошел не Хватсон, вошел лейтенант Моголь. Зло сверкнув на даму сиреневыми глазами, он выложил перед мистером на стол перетянутую банковской ленточкой толстую, как котлета, пачку купюр и коротко предупредил:

– Ви ничегойт не слышайт, – засим вышел, тихо притворив дверь.

Зазвонил телефон. Шварк Хлопс приложил, ухитрившись почесать ухо, трубку.

По ту сторону провода оказался грек Гундосис, в прошлом перс по кличке Робин Блуд, знаменитый в народе тем, что в средние века грабил кондукторов общественного транспорта и раздавал деньги пассажирам. Лет семь назад на уже известном Ознобе базаре Шварк взял Робин Блуда с поличным на карманной краже.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ. Отрывок из стенограммы допроса перса Робин Блуда.

Р. Б. – Меня завербовали в сорок шестом. Сфотографировали посещение одной бабенки и пригрозили показать фотографии мужу. От меня требовали пробы земли у заборов атомных электростанций, планы аэродромов и детали секретных подводных лодок. Все это я доставал через знакомых…

Ш. Х. – Безусловно, подобная деятельность достойна осуждения, но не имеет никакого отношения к моему ведомству. Давайте, не отвлекаясь, поговорим о совершенном вами уголовном преступлении.

Р. Б. – В семьдесят пятом я вступил в подпольную террористическую организацию «Просто тигры». Мы приложили руку к гибели Титаника, землетрясению в Лос-Анжелесе в восьмидесятом, совращению дочки нотингемского шерифа…

Ш. Х. – Я понимаю, вы, Блуд, признаетесь в тех преступлениях, которые для уголовного розыска не представляют интереса, надеясь, что пока дело будут передавать по инстанциям, сдохнет или ишак, или падишах. Не выйдет. Вас взяли на краже, и вы сядете за кражу!

Р. Б. – Ну, козел, когда откинусь, пришью!

Персу Робин Блуду дали два года. Каким-то образом он на зоне узнал домашний адрес мистера Шварка Хлопса и в первый же месяц отсидки прислал письмецо: «Осталось семьсот пятнадцать дней». Хлопс ответил. В образных выражениях он описал весьма пикантную эротическую фантазию, в которой он, Шварк Хлопс, вступал в интимные отношения с одним из родителей Робина Блуда.

Второе письмо из зоны носило совершенно иной характер. Перс писал, что ответ заставил задуматься, что, может быть, потому он и пошел по кривой дорожке, что до сих пор все говорили с ним казенно и как по бумажке. А Хлопс единственный, кто ответил по-человечески. Что отныне перс станет другим человеком, будет работать и писать заметки в тюремную стенгазету.

И действительно перс честно отмотал срок. Вернувшись, устроился на работу. Одним словом, перс Робин Блуд превратился в грека Гундосиса. Иногда звонил, рассказывал как живет.

– Бабу такую снял, – говорила трубка. – Буфера у нее как нефтехранилища, задница по территории равняется шести Франциям…

Мистеру Шварку было неинтересно. Почесавшись, он убрал трубку от уха, но не бросил: боялся обидеть поверившего в него человека. Здесь, правда, очень кстати в кабинете объявился Хватсон, перехватил телефонную трубочку и застрочил в блокнотике. Деловитый, как ежик на прогулке.

– Так о чем-то бишь мы? – почесав большим пальцем бок, обратился к вдове освободившийся мистер Хлопс.

– Об использовании незаконным образом труда заключенных.

– Каких заключенных? Каком использовании? – следопыт аккуратно убрал со стола и положил в карман пачку денег. – Ничего подобного не слышал.

– О`кей, – кивнула дамочка. – Тема за тему. Я вам сдаю крупное дело, а вы меня на волю: зэков этой тюряги используют на подпольной прокладке городской канализации.

– Откуда такая информация? Даже дэвы, которым поклогяются бедуины, не знают сие.

– Зэков слишком хорошо кормят. Не по тарифу. А откуда лишние деньги? Кто-то платит. А почему платит?

– А почему вы решили, – Хватсон положил трубку на рычаг, – что именно канализация?

– Опять вы, милый друг, не въезжаете, – досадливо поморщился сыщик. – Это элементарно. Зэки могут использоваться только как неквалифицированная рабочая сила. Значит, обязательно на строительстве. А поскольку снаружи ничего не строится, значит – строится под землей.

Снова в комнату просочился лейтенант Моголь и маленьким лебедем протанцевал к беседующим.

– Ми с тобой фраги по самый смерть, – зло бросил он вдове, положил на стол денежную котлету, но, заметив Хватсона, добавил пару купюр и как прыщ выскочил прочь.

Опять зазвонил телефон. Шварк взял трубку, а сам глазами кивнул напарнику: дескать, тебе что, отдельное приглашение требуется? Забирай свою долю и не жужжи.

* * *

Любой мент знает: если поискать, свидетель сыщется всегда. Грабят преступники банк, захватывают заложников на яхте, всегда найдется ушлая, как военком, старуха, которая видела из окна напротив, или проплывала мимо на байдарке. Именно такая старушка позвонила мистеру Шварку Хлопсу. Бдительность ее не имела границ. Рассказывают такой случай. Как-то спросила она у приятельницы:

– Как дела?

– Плохо, – отвечала приятельница.

Наша бабушка сразу поняла, что подруга пускает пыль в глаза.

В Мордорвороте такая бабушка была одна на все четыре стороны. У старушки был МЕТОД, именно большими буквами. Она не просиживала ночи напролет на лавочке у подъезда, и глаза ее никогда не носили отпечатков замочных скважин. Но у нее находился телефон в прихожей.

Некогда позвонил некто и спросил, есть ли в продаже норковые шубы.

– А по какому номеру вы звоните? – вежливо полюбопытствовал божий одуванчик и, узнав правильный номер магазина шуб, вежливо объяснил де, не туда попали.

Так в ее блокноте появилась первая запись: номер шубного магазина. Затем она набрала этот номер и, попросив директора, предложила измененным голосом партию отечественных шуб с греческими бирками. Заодно спросила имя директора.