Текст книги "Байки Семёныча. Вот тебе – раз!"

И замок. Этот замечательный замок, судя по незамысловатой конструкции ключа амбарного типа и дверной накладной пластине размером со щит центуриона, был выкован еще до времен научно-технической революции. Надежное скобяное изделие, рассчитанное никак не менее чем на сдерживание табуна восьмиклассников, летящих на вожделенную перемену. Также была еще полная вероятность того, что детали и корпус этого замка отлили из легированной стали на одной производственной линии с танком Т‐34, и по конструкции своей замок был многократно надежнее хлипких задвижек в американском Форт-Ноксе. В общем, замок по надежности своей совершенно ничем не уступал двери, в которую некогда был добротно и более чем качественно врезан. Так что по совокупности они оба, дверь и замок, были рассчитаны на отражение прямого попадания авиационной бомбы либо лобового выстрела из тяжелой полевой гаубицы. А тут какой-то смешной капсюль!

Ну да. Смешной-то он, может быть, и смешной, но дело свое сделал исправно: взорвался внутри замка ничуть не хуже маленькой бомбы и его, замок этот, изнутри раздул изрядно, задвижку на всю длину в дверной косяк выбросив и все подвижные части в самом замке покорежив и своими осколками надежно заклинив. Раздувшийся замок, если бы его кто-то очень любознательный захотел из двери для изучения аккуратненько извлечь и рассмотреть, теперь, внутри двери, представлял собой не стальную коробочку со строго параллельными поверхностями, а большую двояковыпуклую линзу с торчавшими вбок языками задвижки и косо срезанной защелки. Немногочисленные шестеренки и пружины внутри замка со своих насиженных мест слетели и теперь, находясь в неестественном для себя положении, ухватились друг за друга насмерть, создав тем самым безнадежно заклиненный механизм. Ну а дверь, негромко всхлипнув плотной древесиной, в районе расположения замка геометрию свою так же на выпуклую округлость изменила и, немного вширь раздавшись, сама себя в дверном проеме расперла, тем самым себя по всем четырем сторонам дверной коробки надежно заклинив.

Эхо, некоторое время погуляв по опустевшим коридорам, со временем улеглось, выпустив из своих звуковых волн одуревших мух и взметнувшуюся пыль. Звон стекол тихо сошел на нет, и наступившую тишину нарушал лишь истошный крик директора школы, разносившийся откуда-то из учительской, расположенной на первом этаже. Директор совершенно искренне недоумевал по поводу происходящего и, как это и положено образованному человеку и директору школы, громко, но благовоспитанно орал в пустоту настойчивую просьбу о том, чтобы «хоть какая-нибудь бл. дь» объяснила ему в подробностях, что же тут на самом деле происходит. Через некоторое время и военрук Петрович, поняв, что сегодня нападать и оккупировать наверняка не будут, из-под стола вместе с автоматом вылез и со словами: «Ну, ни х. ра себе!», – несмело высунулся из своего кабинета. Высунулся и с удивлением улицезрел слегка распухшую дверь соседнего кабинета русского языка и литературы, а также валяющуюся чуть поодаль ручку от этой же двери. А еще где-то там, далеко за дверью, в самой глубине кабинета № 8, расслышал военрук едва уловимые призывы Анны Сергеевны к ее немедленному освобождению.

Дело в том, что сердешная Анна Сергеевна в добром расположении психического здоровья, таким чудесным образом ей взрывом дарованном, пробыла совсем не долго и в сумеречное состояние сознания вернулась достаточно быстро. И пяти минут не прошло. Так что к тому моменту, когда она от своего учительского стола до двери добралась, логическое мышление и любовь к человечеству ее вновь покинули, уступив место навязчивой требовательности свихнувшегося надсмотрщика, обремененного высшим лингвистическим образованием. Вцепившись двумя руками в дверную ручку, на внутренней стороне уцелевшую, Анна Сергеевна стала дергать дверь на себя изо всех имеющихся в ее распоряжении сил, ясно представляя себе, что не иначе как эти мерзкие мальчишки держат дверь из коридора и не дают ей свободы. Она дергала монументально неподвижную дверь и во весь голос обещала наказать «дебилов» тремя сотнями внеочередных дежурств по классу, двойками за четверть на все оставшиеся учебные годы вперед, а также требовала незамедлительного прихода родителей в школу. Также она угрожала отобрать портфели вплоть до выпускного вечера и грозила чуть ли не от церкви неслухов отлучить. Но ничего, однако же, не выходило. Дверь, и до того в двести раз тяжелее Анны Сергеевны бывшая, теперь еще была и намертво заклинена в дверном проеме, и даже слабые вибрации не бежали по ней от всех физических стараний Анны Сергеевны.

С обратной же стороны двери, на свободе, собрался консилиум из подошедшего на шум трудовика, физрука, военрука, по-прежнему державшего в руках автомат, директора и завхоза, которого этот самый директор приволок с собой. При этом выходило, что вся мужская половина преподавательского состава школы теперь в полном объеме присутствовала здесь, перед дверью. Женская же половина преподавательского состава, не в пример более многочисленная, будучи к громким взрывам еще не приученной, нервно вздрагивая и косясь по сторонам, почла за лучшее уйти из школы по срочным делам, сказавшись, что дела эти совершенно безотлагательные и промедлений не терпят. Разбежались, в общем, пугливые училки кто куда, из женщин на всю школу оставив разве что несчастную Анну Сергеевну, ставшую теперь заложницей собственного кабинета.

Мужской коллектив, вооруженный вопросом «Что тут вообще происходит?!» и заношенным автоматом АК‐47 из учебных пособий военрука, не имея права разбегаться по домам, как все прочие англичанки, исторички, химички и иже с ними, сгрудился у злополучного столярного изделия и, почесывая в затылках, решал сложную задачу по освобождению престарелой русички. Задачка выглядела отнюдь не простой, поскольку, как уже говорилось, дверь вместе с замком даже в исправном состоянии могла сдержать три нашествия Батыя, а теперь, будучи немного взорванной изнутри, легко могла остановить атаку танков Гудериана.

Трудовик, отлучившись на пару минут в свои мастерские, вернулся со здоровенной монтировкой в руках и попытался было отжать ею дверь, сообщив мужскому консилиуму: «Я так завсегда дома делаю…» Целых десять минут упорный преподаватель трудового воспитания старался отогнуть дверь, подсовывая жало металлического ломика в самые разные места, но все было тщетно. Плодами изнурительных телодвижений стали всего лишь две маленькие щепки, отколотые от дверного косяка, и здоровенный кусок красочной брони, отстреливший от угла двери и угодивший трудовику в лоб. В конце концов, погнув монтировку и потянув мышцы спины, трудовик сдался и ушел курить, потому как: «Ну ее на хрен!!!» И кого или что он имел в виду под этим «ну ее», дверь, не сдвинувшуюся ни на миллиметр, или Анну Сергеевну, считавшую, что на той стороне над ней издеваются, и по этой причине увеличившую и громкость, и разнообразность угроз и педагогических наущений, сказать было сложно.

Не желая углубляться в хитросплетения мыслительных процессов трудовика, военрук Петрович в обнимку с физруком, как ни странно, тоже Петровичем (парни оба здоровенные и фактурные), попытались вышибить дверь с разбегу, долбанув в нее молодецкими ударами своих мощных тел. Отойдя от двери метра на три и встав другу к другу лицом, на счет: «Раз, два, три!» – Петровичи ринулись к ней, выставив вперед свои атлетические плечи. Физрук левое, а военрук, соответственно, правое. Баба-а-а-ах! Дверь содрогнулась, как от взрыва час назад, а по школе повторно разнеслось гулкое и долго гуляющее по коридорам эхо титанического удара. Несчастная Анна Сергеевна, заинтересовавшаяся было происходящим на свободе, в этот момент малость приумолкла и припала ухом к двери, чтоб получше расслышать, что эти скверные мальчишки там за дверью против нее замышляют. Припала – и в момент встречи Петровичей с дверью Анна Сергеевна стала седьмым человеком в истории школы, который на себе испытал физическое воздействие акустических волн, проходящих в твердой среде и замкнутом пространстве. Вибрирующий «бумц» так крепко треснул по ее плотно прижатой к двери голове, что в сознании Анны Сергеевны в один миг что-то перещелкнуло с «минуса» на «плюс», и она решила, что теперь «гадкие мальчишки» ломятся к ней в дверь, а вовсе не как раньше – на волю ее не выпускают. Будучи отброшенной от двери силой акустического удара, она выставила перед собой обе руки для обороны и принялась кричать: «Немедленно прекратите хулиганить!», «Нечего тут ломиться!» и «Никого не впущу, пока не сдадите сочинения!». Военрук с физруком, понимая, что они отнюдь не хулиганят, а напротив, доброе дело сделать пытаются и долгов по несданным сочинениям у них уже лет двадцать как нету, свои попытки выноса двери продолжили. После третьего таранного наскока военрук вывихнул плечо, а физрук сильно ударился головой, и их решимость вышибить дверь собственными телесами сошла на нет. Повторив произнесенное до этого трудовиком: «Ну ее на хрен…», физрук так же пошел покурить, а военрук присел на подоконник и стал вправлять плечо на его законное место.

Завхоз с директором, наблюдая за происходящим молча и сохраняя стоическое спокойствие, по завершении наскоков физрука с военруком на дверь вынесли безапелляционный вердикт: «Не. Плохо так. Не выйдет ничего. Топором тут надо…» Завхоз пошел было за топором, но по пути встретил возвращавшихся с перекура трудовика с физруком, и траектория движения всех троих изменилась, склонив их стопы в сторону отдельно стоящего здания школьных мастерских. Все трое вернулись к злополучной двери никак не раньше чем через сорок пять минут изрядно попахивающие алкоголем, выпитым ими исключительно во имя успокоения нервов и за то, чтоб «не болеть». Топор они, как ни странно, не забыли и принесли его с собой.

В течение этого неполного часа в ожидании их возвращения оставшиеся у двери директор и военрук, ни на минуту не прекращая мыслить, пытались найти еще какие-либо варианты решения нахлынувшей невзгоды. Директор действовал по устоявшейся привычке бюрократа и предлагал либо милицию вызвать, либо в ГорОНО жалобу написать, а военрук предлагал либо «Сжечь ее к чертовой бабушке!», либо вышибить клин клином, а именно – подорвать дверь более мощным зарядом. Противотанковой миной, к примеру. Милицию и ГорОНО во избежание широкой общественной огласки решили не привлекать, а методы военрука директор посчитал не просто вредными, но и опасными. Ну, во‐первых, вместе с дверью наверняка сгорела бы и вся школа, и тогда без милиции и ГорОНО точно было бы не обойтись, а во‐вторых, применение противотанковой мины, конечно же, открыло бы путь в кабинет № 8, но врыв такой мощности наверняка отправил бы и без того намучавшуюся Анну Сергеевну на свидание с той самой чертовой бабушкой, а ей, Анне Сергеевне, даже невзирая на ее преклонный возраст, все-таки еще рановато. На этой глубокой мысли оба задумались и в такой мыслительной нирване замерли, обретя покой сердец и тишину мыслей. И только Анна Сергеевна, не ведающая своего счастья невстречи с противотанковой миной, из недр кабинета № 8 уже слабеющим голосом то требовала принести ей дневник, то отправляла кого-то за родителями.

В конечном счете уже ближе к вечеру на сцену явились трое посыльных и внесли на сцену топор, за которым они некогда и отправлялись. Ну а далее на то, чтоб, меняясь поочередно, вырубить замок из двери, у четырех мужчин ушло еще порядка полутора часов. Ну вот ведь умели же в прежние времена двери и замки делать! Директор, будучи руководителем высшего звена, топором, конечно же, не орудовал, но непосредственное руководство осуществлял, распоряжения выдавая и глубокомысленные замечания в сторону дровосеков отпуская. Покрикивал и командовал то есть.

Ближе к ночи Анна Сергеевна была-таки вызволена на свободу. Оглушенная взрывом капсюля и грохотом топора, ошарашенная чередой искрометно ярких событий, выпавших в этот день на ее бедную голову, она уже плохо понимала что-либо в происходящем и плохо ориентировалась в пространстве. Глаза ее закатились так глубоко, что казалось, будто бы они смотрят внутрь головы, а губы еле слышно шептали: «У-у-у-у, хулиганы!» Голова ее мерно раскачивалась в нервном треморе, и она худеньким, сморщенным пальчиком грозила в сторону вызволивших ее мужчин, по всей видимости полагая, что это как раз и есть те самые «хулиганы» и «мерзкие мальчишки». Весь мужской коллектив спасателей, убедившись, что Анна Сергеевна находится в полном здравии и бодром расположении духа, за исключением директора, ушел к трудовику допивать лекарство от нервов и стресса. А директор пошел к себе в кабинет обзванивать родителей «пресвятой шестерки» с требованием завтра же с утра прибыть к нему для разбирательств. У него, директора, ни на одну минуту не возникло сомнений в том, кто же такое вообще сотворить мог. Только эти шестеро!

Поскольку, как вы в этом убедитесь в других историях про этих славных парней, ничего экстраординарного в таком событии ни для кого не было, разборки директора с родителями заняли не больше одного-единственного часа. Коллегиально порешив, кто чинит дверь, а кто белит потолок в холле, родителей отпустили восвояси с горьким пониманием того, что вскоре наверняка придется увидеться вновь. Возраст ребятишек еще позволял им быть выдранными отеческими ремнями, и потому всем шестерым некоторое, достаточно непродолжительное время сидеть на попах было весьма неудобно. Но один из них, который мне все эти истории в наше время, собственно, и поведал, как-то сказал мне: «Да ну, за дверь – это ерунда! Вот за туалетный танк куда как больнее было!»

Ну а в школе той история эта со временем забылась. Дверь починили. Вставили в нее свежую доску, новенький замок врезали и свежей краской выкрасили. И стоит она там и поныне, монументальностью своей восхищает и, настежь по первому требованию распахиваясь, ребятишек к знаниям ведет.

Эпизод 2. No pasaran!

Для понимания всей трагичности следующей истории, друзья мои, нам необходимо погрузиться в небольшой гигиенический экскурс по частной жизни шестнадцатигородцев. В самую, так сказать, пучину процессов пищеварения и оборотную сторону физиологической жизнедеятельности человечества. И пусть простят меня эстеты, но без утонченного флера и сомнительного амбре эту историю ну никак не рассказать.

Итак…

Топология возведенных построек в Шестнадцатом, как я уже и рассказывал, хаосом своего расположения на карте города напоминала взболтанную смесь сумасшествия Сальвадора Дали с результатами работы упорных муравьев, строивших свой муравейник в состоянии жуткого похмелья. Такое торжество буйных красок, разнообразие кривых линий и зигзагов, а также полное отсутствие архитектурной гармонии мир видел лишь еще в одном только месте – на московской Хитровке времен Дядюшки Гиляя[1]1
  Владимир Алексеевич Гиляровский (1855–1935) – русский и советский писатель, поэт, драматург, журналист, краевед Москвы. Псевдонимы: Джура, Дядя Гиляй.


[Закрыть]. Немножечко ровными фасады домовладений выглядели исключительно вдоль главной дороги, ведущей через весь Шестнадцатый к выезду из города. Временами казалось, что стены домов, выходящие к этой самой дороге, строили, равняясь исключительно на электрические провода, растянутые по столбам, убегающим за город в сторону сельской местности. Там же, где по нелепой случайности столб с проводами либо сам наклонялся, либо волею монтажников электросетей был поставлен не в ряд с остальными, фасады домов первой линии делали точно такой же элегантный зигзаг, в точности повторяя собой вектор движения электронов. Впрочем, буйная растительность, заполнявшая собой пустое пространство между фасадами домов и главной дорогой, вполне скрывала эту странность геометрической дисфункции, проявленной строителями.

Все остальное, что крылось за первой линией благопристойности, строилось по наитию и просто потому, что «вот тут есть еще немножечко земли…». Благодаря такой непритязательности и полному небрежению в реализации градостроительного плана, за первыми линиями домов в Шестнадцатом творился истинный Шанхай времен правления Зеленой банды. Говорят, что на этих кривых улочках и в мрачных тупиках однажды видели даже парочку китайских кули с деревянными рикшами на велосипедных колесах. Бегут себе, понимаешь, узкоглазые труженики транспортной сферы, тележки, поклажей разнообразной загруженные, за собой прут и на родном мандаринском наречии последние новости громко и радостно обсуждают. При этом география улочек, закоулков, тупиков и дорожек между дворами менялась с завидной периодичностью по той причине, что захват соседской и уж тем более муниципальной землицы путем переноса своего забора метра на полтора не считался чем-то особенно зазорным и приносил владельцу забора лишь пользу в виде десяти-пятнадцати дополнительных квадратных метров вожделенной земельной собственности. Я уверен, что известный всем Минотавр очень быстро заплутал бы в этих настоящих, не чета его критским, лабиринтах и через шесть дней бесплодных блужданий по Шестнадцатому в поисках выхода из него уселся бы в пыль и стал бы проситься домой, размазывая слезы по щекам, фальцетом жалуясь на свою тяжелую жизнь заблудшего полубыка.

Ну так вот… Суть моего гигиенического отступления как раз в том, что во всем этом многообразии строений и хитросплетений улиц, закоулков, тропинок и просто тупиков Шестнадцатого городка не хватало одной неприметной, но исключительно существенной вещи – городской канализации. Водопровод, что удивительно, был практически у каждого, а вот канализации не было как явления! Совсем не было. Вопрос отхожих мест решался каждым домовладельцем самостоятельно, и комфортность таких специальных мест, возведенных практически в каждом дворе и дворике, зависела исключительно от фантазии и умения такого домовладельца рыть глубокие ямы и строить вокруг них глухие стены. Желательно с крышей и без широких щелей. Самые разные «объекты эМ/Жо» можно было лицезреть во дворах Шестнадцатого. От капитальных кирпичных строений, украшенных изнутри подобно французскому Лувру, с монументальной дверью, запирающейся на врезной замок (на замок в своем собственном дворе, Карл!), до покосившихся кабинок из обзольной доски и кривого горбыля, продуваемых всеми ветрами и несущими в себе риски простудных заболеваний даже в теплые зимы того южного города, с сердечком, старательно вырезанным на покосившейся двери.

Временами городская администрация в своей неустанной заботе о жителях Шестнадцатого, вспомнив о том, что они все-таки существуют и у них есть физиологические потребности, возводила такой объект на какой-нибудь стихийной поляне между домами Шестнадцатого, и объект становился общественным с общественным же правом его использования по прямому назначению. Строилась эта муниципальная собственность, как правило, из добротного кирпича, с тяжелыми деревянными дверьми и укрывалась надежной шиферной крышей, уложенной на толстенные деревянные стропила. Кабинки на четыре, а то и на все шесть. Обслуживался такой объект постоянной ассенизаторской бригадой, и в общем-то гигиена такого отхожего места если и вызывала некоторые вопросы, то уж совершенно точно не критические. Местные жители, не желавшие застраивать собственные участки дурно пахнущими строениями и периодически связываться с их опустошением, с радостью и благодарностью принимали такой дар городской власти и пользовались такими объектами часто и усердно.

Заканчивая живописание такой недвусмысленной темы, скажу, что интересующий нас объект был построен городскими властями в Шестнадцатом на полянке между восемью домами, имел шесть кабинок и был местом отдохновения как минимум двух десятков местных жителей, в этих домах проживающих. Дома и сама полянка находились в южной оконечности Шестнадцатого, практически знаменуя собой его географическое окончание, и случайных прохожих либо активного транспортного движения на этой полянке не было. По какой-то необъяснимой причине из кирпича объект был возведен всего наполовину, до пояса, так сказать, а вторая, верхняя его половина была деревянной, сколоченной из толстенных, хорошо подогнанных досок, с такой же надежной деревянной крышей, покрытой выцветшим на солнце шифером. Вот, собственно, вокруг этого-то строения и развернулось эпохальное событие, к которому я вас, товарищи дорогие, и подвожу. Для общего удобства изложения и чтоб банальному туалету всякий раз новый эпитет не подбирать, дальше я буду называть его просто Домиком.

Итак…

Прельщаясь географической отдаленностью и тишиной этой самой полянки, а также оттого, что один из них в одном из прилегающих домов как раз и проживал, наша шестерка баламутов частенько проводила здесь свой досуг, что со временем и решило судьбу Домика. Тут еще крайне важно сказать, немного отклонившись от линии судьбы Домика, что хотя раскопки боеприпасов по местам дислокации воинских частей, конечно же, пополняли их и без того изрядный запас промышленно-произведенного арсенала, но и собственноручно произведенными взрывоопасными веществами и предметами парни не чурались никогда. Вы сейчас поймете, к чему это я…

Членом упоминаемой шестерки был интересный парнишка по имени Олег, носящий странное прозвище Хохол. Странное потому, что выглядел Олег как закопченный таджик, вылезший из угольной шахты после трех смен ударной добычи каменного угля. То есть чернее Олега уже начинались негры. Но при всем при этом у Олега была украинская фамилия! А ларчик этот совершенно просто открывался. Мама Олега, удивительно красивая украинская девушка, вышла замуж за хорошего узбекского парня, и при «создании» Олега гены Средней Азии не просто победили, но разнесли в пух и прах любые украинские или вообще какие-либо славянские корни. По этой причине Олег, если судить по его внешнему виду, был больше Закиром или, допустим, Хамзой, и при первом взгляде на него на ум приходили такие уважаемые фамилии, как, допустим, Ташболтаев, Нуриахметов или Абдулаев, но никак не та, которую он носил, заканчивающаяся на протяжную южнорусскую «О». А почему «О», спросите вы? А потому, что случилось однажды неприятное, и мама Олега развелась с его папой, присвоив уже народившемуся тогда Олегу свою девичью фамилию, полученную ею от собственных украинских родителей где-то под Черниговом. Так что абсолютно аутентичный для Узбекистана парень, будучи однажды переведенным из другой школы в школу № 1 и присоединившийся к нашим героям в четвертом классе, быстро и безапелляционно получил то самое прозвище Хохол, с каковым и провел все школьные годы до самого последнего звонка.

Наш Хохол, являясь уникальным продуктом смешения диаметральных этнических групп, как тому и положено в генетике, обладал не только исключительным здоровьем и физической силой, но еще и очень светлым умом, пытливость которого и подвела всех в последующем под туалетный монастырь. Насмотревшись героических фильмов о Великой Отечественной войне, Хохол, сопереживая всему увиденному и гордясь нашей великой Родиной, все-таки малость засомневался, что простой бутылкой с каким-то там «коктейлем Молотова» можно спалить огромный фашистский танк. Засомневался и на общее обсуждение шестеренки этот сложный вопрос вынес. Коллективные дебаты о том, насколько такое возможно, продолжались несколько дней и на самом пике жаркой дискуссии привели однажды к одному разбитому носу и двум обидным пенделям. И вот, исключительно во избежание дальнейших кровопролитий и с целью практического подтверждения академических теорий киношников тому же Хохлу было поручено найти состав этого самого коктейля, дабы эмпирическим путем и лично убедиться в его состоятельности. Дабы на практике, понимаешь, убедиться в том, что он действительно горюч и настоящий танк от него на самом деле мог немножечко пострадать и сгореть дотла. За сим и разошлись в разные стороны, а Хохол, почесывая ушибленный нос, отправился на поиски нового багажа знаний.

Вот вы только оцените, друзья мои, пытливость и старание ребятишек того времени! Ведь Интернета в то время не было и в помине. И не только в Шестнадцатом Интернета не было, нет, его же тогда практически нигде не было. Ну, может быть, не совсем «нигде», может быть, и был кусочек в Мичиганском университете, но там же всего несколько компов между собой толстенными проводами связаны были и скромные единички да нолики в познавательных целях друг другу пересылали. Никаких тебе «взрослых» киношек, ютюберов полоумных, сетей социальных и халявного программного обеспечения! То же мне – Интернет, недоразумение одно, а не Интернет. И я вам больше скажу, не то чтобы Интернет, что такое компьютер, парни наши тогда знали исключительно по фантастическим рассказам и представляли его себе неким необъятным шифоньером с мигающими лампочками и вещающим железным басом о загруженных программах. Так что ринуться в пучину Всемирной сети и отыскать там нужный химический состав за каких-нибудь полторы минуты по понятным причинам Хохол не мог. До Ленинской библиотеки, где такое сокровенное знание наверняка в бумажном виде хранилось, ему было чуть больше четырех тысяч километров, а в доступной всей шестеренке школьной библиотеке из полезных книжек по интересующей теме можно было разве что «Денискины рассказы» получить.

Но ведь нашел же! Нарыл-таки, естествоиспытатель любознательный, информацию о составе этого жгучего коктейля, столь чудесно палившего фашистские танки! Где он эту чрезвычайно важную и захватывающе интересную информацию взял, остается загадкой, но факт есть факт – нашел. Явившись на очередное сборище сотоварищей, Хохол внес в ареопаг листочек, вырванный из собственной тетрадки, где прилежным почерком, со всем тщанием и старанием, всего в три строчки был выписан рецепт приготовления противотанковой бутылки. Простота состава вожделенного коктейля удивила всех. Банальный керосин, поваренная соль и что-то там еще из вполне доступного в любое время любому пацану. Так себе состав, несложный вовсе. Ну а раз несложный, так отчего бы его в реальной жизни не воплотить? Тем более что буковки, на листочек Хохлом старательно выписанные, всей остроты вопроса «сгорит или не сгорит» так и не снимали, по-прежнему лишь теорией, на бумагу изложенной, оставаясь. Быстро распределившись по признаку того, кто что ищет и тащит на сборочную линию, шестеро разбежались в поисках ингредиентов, предвкушая в скором времени новые познания и опыт.

Из-за несложного состава изделия назад, добыв все необходимое в количестве, способном один противотанковый полк вооружить, сбежались быстро. Пустых бутылок в наличии было больше двух десятков, а уж жидких и сыпучих ингредиентов хватило бы на отражение атаки целой танковой армии, будь она хоть трижды авиацией и пехотой поддержана. Правда, сверившись с каракулями Хохла в тетрадном листе, выяснили, что забыли о тряпках, которые должны были служить запалами коктейльной бутылки. Конечно, можно было кому-нибудь шустро сбегать домой и принести престарелой ветоши или даже можно было потихоньку умыкнуть половую тряпку, которая наверняка у входных дверей близлежащего дома лежит и своей участи дожидается, но тратить время и энергию посчитали излишним. Вопрос решили быстро и элегантно, просто порвав на длинные ленточки хлопчатобумажную, уже изрядно выгоревшую на солнце футболку того же Хохла. Да он, собственно, и не возражал. На улице было жарко, и без футболки ему было гораздо комфортнее.

И вот оно чудо! Два десятка бутылок, установленных в ряд, масляно поблескивают своим горючим содержимым. Из горлышек торчат жгуты бывшей футболки Хохла, и весь этот арсенал из-за жары в сорок градусов на всю округу керосином густо воняет. Очень сильно воняет. Шестеро подрывников-любителей, закончив со сборкой противотанкового оружия имени народного комиссара иностранных дел СССР, замерли в тишине, благоговейно любуясь жирным поблескиванием зеленого огнеопасного стекла. И вот что я у вас спрошу, дорогие мои товарищи: окажись вы посреди Сахары в жаркий полдень и без зонтика, заблудившись в барханах еще четыре дня назад, и поднеси вам в тот момент запотевшую кружечку пивка, допустим, стали бы вы долго на нее смотреть и просто вожделеть, представляя, насколько та кружечка во влажности своей прекрасна? В-о-о-о-о-т! Не стали бы. Совершенно точно не стали бы, а в три больших глотка ту кружечку славную до самого дна осушили бы, несказанное удовольствие при этом получив. Потому вы должны понимать, что всем шестерым просто так смотреть на стройный ряд потенциальных боеприпасов было настолько же тяжело, как и вам тогда в пустыне непросто было – тяжко и невыносимо. Двенадцать умелых ручек сами и автоматически тянулись к вожделенным бутылкам, а в мозгу у каждого, в той его части, которая за воображение отвечает, уже вовсю полыхал вражеский танк, скатившись в огромную воронку и уронив ствол орудия долу. Славная картина безоговорочной победы советского оружия, непреклонной решимости того же советского воина и глубокого знания органической химии! Всех шестерых потряхивало в нервном ожидании будущего сражения. Дело осталось за малым – нужен был танк.

Танк… Т-э-э-э-кс…

А это ведь проблема, друзья мои. Настоящая проблема! Просто швырнуть бутылку о землю, напрягшись в воображении и представив, что тут сейчас «Тигр» или «Пантера» гусеницами лязгает, а потом тупо смотреть на костер из нефтепродуктов – занятие для слабоумных. Совсем не для этого вся канитель с производственной линией затевалась. Если бы у них просто на вонючий костер, жирным черным дымом чадящий, посмотреть желание было, так все это нефтяное богатство можно было бы прямо в ведрах сжечь, на тщательное смешивание и розлив по стеклянной таре время не тратя. Чего ради тогда вся суета-то? Танк! Нужен танк. Срочно! А иначе все впустую. И споры, и поиски заветного рецепта, и даже футболка, павшая во имя практического познания премудростей ведения боевых действий. Танка же, как на грех, пока что не было.

Но я вам так скажу, товарищи дорогие, в дополнение к пытливому уму все шестеро обладали еще и хорошим зрением, а также мгновенной реакцией. Потому все шестеро очень быстро сошлись взглядами на Домике, расположившемся на свою беду в непосредственной близости от оружейного производства. Домик серой глыбой возвышался в гордом одиночестве посреди полянки, и было в его сером, выцветшем на жарком солнце цвете что-то от вражеской бронемашины. В какое другое время и при других обстоятельствах ни у одного из них даже мысли бы не возникло, что в Домике есть что-то угрожающее или даже, может быть, враждебное и супостатское. Напротив, в иные времена, будучи переполненными отнюдь не чувствами, каждый из них к этому Домику не просто бежал, а летел на крыльях приспичевшего желания, полный намерения успеть и радости скорой встречи с ним, Домиком. Но сегодня ситуация была иной, и монументальность Домика, а также его удобная близость к производственной площадке никакого иного выбора для санитарного объекта не оставили.