Текст книги "Непризнанные гении"

Его взгляд на мир – почти всегда взгляд скептика, охальника, ёрника, равно высмеивающего мораль и аморальность, мудрость и глупость, знающего все – и ничего.

 
Я знаю, кто по-щегольски одет,
Я знаю, весел кто и кто не в духе,
Я знаю тьму кромешную и свет,
Я знаю – у монаха крест на брюхе,
Я знаю, как трезвонят завирухи,
Я знаю, врут они, в трубу трубя,
Я знаю, свахи кто, кто повитухи,
Я знаю все, но только не себя.
 

Философия «Пляски смерти» – тщетность человеческого существования. Там, в могиле, все равны, по черепам не различишь, где корзинщик и где король…

 
Я вижу черепов оскалы,
Скелетов груды… Боже мой,
Кто были вы? Писцы? Фискалы?
Торговцы с толстою мошной?
Корзинщики? Передо мной
Тела, истлевшие в могилах…
Где мэтр, а где школяр простой,
Я различить уже не в силах.
 
 
Здесь те, кто всем повелевал,
Король, епископ и барон,
И те, кто головы склонял, —
Все равны после похорон!
Вокруг меня со всех сторон
Лежат вповалку, как попало,
И нет у королей корон:
Здесь нет господ, и слуг не стало.
 
 
Да вознесутся к небесам
Их души! А тела их сгнили,
Тела сеньоров, знатных дам,
Что сладко ели, вина пили,
Одежды пышные носили,
В шелках, в мехах лелея плоть…
Но что осталось? Горстка пыли.
Да не осудит их Господь!
 

Если хотите, «Пляска смерти» – это главное «Завещание» Вийона, ее герои – те, с кем столкнула поэта жизнь, друзья и враги под флером иронии.

 
Я знаю: бедных и богатых,
И дураков и мудрецов,
Красавцев, карликов горбатых,
Сеньоров щедрых и скупцов,
Шутов, попов, еретиков,
Дам знатных, служек из собора,
Гуляк и шлюх из кабаков, —
Всех смерть хватает без разбора!
 

Равенство перед Судом – это компенсация праведников. Равенство перед смертью – реванш бедняков. Вийона утешает, что не только он умрет, но и другие тоже, в том числе и богачи. На этот раз он был уверен, что у него одна судьба с сильными мира сего:

 
Всех смерть хватает без разбора!
 

Пройдут века, и – раз за разом – безвестный, страдающий Вийон будет воскресать то в ругательствах Аретино, то в Матюрене Ренье, то в Лафонтене, то в арестованном «за разнузданность» Беранже, то в Верлене, «любивших женщин всех подряд и без разбора».

 
А я, в ком страсть огнем бушует день и ночь,
Желаний пламенных не в силах превозмочь,
Беспечно предаюсь любви неприхотливой,
Вверяя мой челнок любой волне игривой.
Все женщины равно меня к себе влекут —
Влюблен я в каждую – до выбора ли тут!
Чужда душа моя пристрастья, предпочтенья —
Пленяюсь всеми я, не зная исключенья;
Мне всякая мила…
 

Эти незамысловатые строки Ренье могли принадлежать любому из них, ну, скажем, тому же Лафонтену.

Сегодня в это трудно поверить, но откровенно вийонизирующий мир веками отворачивался от Вийона. Современники Расина и Корнеля посматривали на него свысока, если не с презрением. Пушкин противопоставлял ему Кальдерона.

Сент-Бёв характеризовал его как натуру слабую, лишенную всяких моральных устоев, но упорно сохраняющую в себе искру священного огня; такие натуры всегда остаются чудом: природным вместилищем дарований. Нельзя спрашивать с них слишком много – они только вместилище… А вот Маро связал свое творчество именно с ним. С него Буало начал свою историю поэзии и объявил Вийона величайшим новатором и величайшим поэтом со времен «Романа о Розе».

Из забвения Вийон вышел только в XIX веке, главным образом, благодаря романтикам и парнасцам. Вышел, полностью преображенный: теперь в нем видели то страдающего Квазимодо, то собрата мифического Оссиана, то гаранта подлинности средневековых химер Виоле ле Дюка. Крестный отец Парнаса не желал видеть в Вийоне средневекового клошара: из-под пера автора «Эмалей» предстает «прекрасная, открытая навстречу всем добрым чувствам душа». «Шалопай остался где-то в прошлом. “Бедный Вийон” одерживает верх над “добрым сумасбродом”». Сбылось пророчество самого поэта, что всё в нем – только видимость и борьба противоречий.

Закончу это эссе строками О. Мандельштама о Вийоне:

«Средневековье цепко держалось за своих детей и добровольно не уступало их Возрождению. Кровь подлинного Средневековья текла в жилах Виллона. Ей он обязан своей цельностью, своим темпераментом, своим духовным своеобразием. Физиология готики – а такая была, и средние века именно физиологически-гениальная эпоха – заменила Виллону мировоззрение и с избытком вознаградила его за отсутствие традиционной связи с прошлым. Более того – она обеспечила ему почетное место в будущем, так как XIX век французской поэзии черпал свою силу из той же национальной сокровищницы – готики. Скажут: что имеет общего великолепная ритмика «Testaments», то фокусничающая, как бильбоке, то замедленная, как церковная кантилена, с мастерством готических зодчих? Но разве готика не торжество динамики? Еще вопрос, что более подвижно, более текуче – готический собор или океанская зыбь? Чем, как не чувством архитектоники, объясняется дивное равновесие строфы, в которой Виллон поручает свою душу Троице через Богоматерь – Chambre de la Divinite[57]57
    Букв.: «Приют божества» (франц.) – определение Богоматери.


[Закрыть] – и девять небесных легионов. Это не анемичный полет на восковых крылышках бессмертия, но архитектурно-обоснованное восхождение, соответственно ярусам готического собора. Кто первый провозгласил в архитектуре подвижное равновесие масс и построил крестовый свод – гениально выразил психологическую сущность феодализма. Средневековый человек считал себя в мировом здании столь же необходимым и связанным, как любой камень в готической постройке, с достоинством выносящий давление соседей и входящий неизбежной ставкой в общую игру сил. Служить не только значило быть деятельным для общего блага. Бессознательно средневековый человек считал службой, своего рода подвигом, неприкрашенный факт своего существования. Виллон, последыш, эпигон феодального мироощущения, оказался невосприимчив к его этической стороне, круговой поруке. Устойчивое, нравственное в готике было ему вполне чуждо. Зато, неравнодушный к динамике, он возвел ее на степень аморализма. Виллон дважды получал отпускные грамоты – lettres de rеmis-sion – от королей: Карла VII и Людовика XI. Он был твердо уверен, что получит такое же письмо от Бога, с прощением всех своих грехов. Быть может, в духе своей сухой и рассудочной мистики он продолжил лестницу феодальных юрисдикций в бесконечность, и в душе его смутно бродило дикое, но глубоко феодальное ощущение, что есть Бог над Богом…

«Я хорошо знаю, что я не сын ангела, венчанного диадемой звезды или другой планеты», – сказал о себе бедный парижский школьник, способный на многое ради хорошего ужина.

Т а к и е отрицания равноценны положительной уверенности».

Луис де Камоэнс (1524–1580)

 
Но раз удел мой – скорби и лишенья,
Осталось мне, чтоб муку превозмочь,
Воображать былые утешенья…
 

Л. Камоэнс

 
А жизни нет. Жизнь только снится нам.
 

Л. Камоэнс

 
У края католической земли,
Под арками затейливого свода,
Спят герцоги и вице-короли,
Да Гама и Камоэнс – спят у входа.
 

А. Городницкий

 
Да сгинет день, в который я рожден!
Пусть не вернется в мир, а коль вернется,
Пусть даже Время в страхе содрогнется,
Пусть на небе потушит Солнце он.
 
 
Пусть ночи тьма завесит небосклон,
Чудовищ сонм из ада изрыгнется,
Пусть кровь дождем из туч гремящих льется
И сын отца убьет, поправ закон.
 
 
Пусть люди плачут и вопят, не зная,
Крепка ль еще под ними грудь земная,
Не рушится ли мир в бездонной мгле.
 
 
Не плачьте, люди, мир не заблудился,
Но в этот день несчастнейший родился
Из всех, кто был несчастен на земле.
 

Луис де Камоэнс (в португальском произношении – Луиш Камойнш) является уникальным олицетворением непризнанного, много выстрадавшего, неоднократно судимого при жизни гения, который спустя столетия стал вровень с флагом, гербом и гимном Португалии. Как в наше время Фернандо Пессоа, Камоэнс стал эпонимом для Португалии[58]58
    Эпоним (букв. давший имя) – божество, герой или легендарный человек, в честь которого называют исторические, географический или иные объекты.


[Закрыть]. Я не преувеличиваю: празднуемый 10 июня каждого года День Португалии, или День Камоэнса ныне приурочен к дню смерти величайшего национального поэта, поруганного, изгнанного и доведенного до крайней степени нищеты при жизни.

Кстати, история Португалии была во многом созвучна истории жизни Камоэнса: его путь трагически повторял взлеты и падение страны, для которой в краткие сроки великолепие мировой державы сменилось позором сокрушительных военных поражений и утратой национальной независимости.

Непризнанный при жизни, Камоэнс со временем стал самым чтимым португальцем, единственным португальским поэтом мирового значения, по стихам которого современные дети изучают историю своей страны, а влюбленные объясняются волшебными строками некогда неугодного и обездоленного «принца поэтов». Ныне Камоэнса считают величайшим лириком «Осени Средневековья», а его сонеты заслуженно ставят вровень с замечательными сонетами Уильяма Шекспира.

Даже биография Орфея с берегов Тежо в значительной части является плодом фантазий его почитателей, настолько незначительны и скупы документально засвидетельствованные факты и сообщения современников. Мы не знаем ни дня, ни даже года рождения Камоэнса. Исследователи предполагают, что он появился на свет в конце 1524 – начале 1525 года в Лиссабоне. О детстве и юности Луиса известно лишь то, что он происходил из старинного медленно угасавшего дворянского галисийского рода, став его последним представителем. Дед поэта по материнской линии, Антао, был женат на родственнице Васко да Гама. Мать Луиса, дона Ана, умерла очень рано, а отец, Симон де Камоэнс, вторично женился и служил в Индии капитаном корабля. Близ Гоа он потерпел кораблекрушение и вскоре умер, о чем в Лиссабоне стало известно лишь в 1553 году.

Луис рос сиротой в семье заботливой и любящей мачехи и под опекой дяди, ученого монаха-аскета дона Бенито. Именно они дали Луису прекрасное по тем временам образование: монастырская школа и затем университет в Коимбре, тогдашнем центре португальской культуры. Здесь будущий поэт изучал античную литературу, философию, историю, юриспруденцию, языки, творчество величайших мировых поэтов. К этому же периоду (1537–1542) относятся его первые поэтические опыты, в их числе – комедия «Амфитрион», вольное переложение одноименной комедии Плавта.

Юноша был очень влюбчив, и первое же сердечное увлечение привело его к ссоре с опекуном: Луис оставил университет, так и не получив ученой степени. Около 1542-го мы обнаруживаем его уже в Лиссабоне, где он получает место домашнего учителя в доме графа де Линьярес, сын которого дон Антонио де Норонья стал ближайшим другом поэта. Увы, Антонио погиб в возрасте семнадцати лет.

Впрочем, невзирая на первые жизненные удары, поначалу судьба была благосклонна к гордому, дерзкому, вспыльчивому, опрометчивому и блестяще эрудированному молодому человеку, рано покорившему королевский двор поэтическими импровизациями. Но не знавший удержу, буквально фонтанирующий остроумием и нелицеприятными филиппиками юноша явно недооценил пакостность, завистливость и беспощадность «сливок общества». Знать припомнит дерзкие выходки юного гения, когда он «поднимет свой взор» сначала на дочь королевского казначея Виоланту (по другой версии – фрейлину королевы Катерину де Атаиде), а затем – того страшнее – на прекрасную престолонаследницу инфанту Марию. Их разделяла непреодолимая социальная пропасть, но у Луиса как поэта-импровизатора, драматурга, режиссера и актера придворных празднеств была возможность отличиться в присутствии возлюбленной, видеться с ней и даже искать взаимности.

 
Она прекрасней херувимов Рая,
В ней всё, чем вправе небеса гордиться.
Лица румянец роз не устыдится,
Веселой красотой обворожая.
 

Безнадежная любовь явно сводила молодого поэта с ума:

 
Неужто я неровня Вам, и мне
Всю жизнь страдать придется терпеливо?
Но кто достоин Вас? Такое диво,
Пожалуй, встретишь только лишь во сне.
 

Поэт не мог не выдать свою влюбленность во вполне невинных стихотворениях, вызвавших, однако, монарший гнев, гильотиной обрушившийся на «наглого волокиту». Ко всему тому завистники так или иначе втягивали поэта в интриги, ссоры и неприятности, и в начале 1549 года по указу короля «выскочку» и «наглеца» быстро удалили от двора и изгнали из Лиссабона в провинцию Сантарем.

Вообще говоря, любовь Луиса к придворной даме относится, скорее, к многочисленным мифам и легендам о жизни Камоэнса, чем основана на исторических документах (отсюда и указанная неопределенность в отношении «дамы сердца»). Да и вся история его «изгнания» весьма проблематична. Хотя это слово часто мелькает в его стихах, оно означает «отверженность», даже просто «перемену места». Вполне возможно и даже вероятно, что он покинул Португалию добровольно, но здесь важно иное: поэт всю жизнь ощущал себя разоренным изгоем, и немаловажными причинами, заставлявшими Камоэнса пускаться в авантюры и рисковать жизнью, были беспомощность и нищета. Именно они вынудили его поступить на военную службу.

Так начался тяжелый и долгий период скитаний, суровых лишений, отчаянной борьбы за выживание… Под давлением обстоятельств завербовавшись в солдаты, поэт два года провел в военном гарнизоне Сеуты (Марокко), этого португальского форпоста в Африке. В написанных здесь стихах он говорит о «жестоком Роке», отторгнувшем его от «былого блаженства» и изгнавшем из мира, в котором он был счастлив. В элегии «Овидий, муж из Сульмоны, изгнанник…», Луис прямо сравнивал себя с римским поэтом, окончившим жизнь вдали от родины.

 
Мы со слезами с Родиной прощались,
К брегам далеким обращая взоры,
Но час настал, когда очам предстала
Лишь синь небес да волн могучих даль…
 

Спустя два года молодой человек вернулся в Лиссабон (1551), но здесь вновь сказался бурный и неконтролируемый нрав поэта: во время церковной церемонии в честь Тела Господня он легко ранил королевского стремянного Гонсалу Боржеша и оказался в тюрьме. Поэту было предъявлено двойное обвинение – в оскорблении величества и святотатстве, грозившее смертной казнью. Впрочем, ему повезло: выздоровевший царедворец великодушно простил обидчика, а король Жоан III после 9-месячного следствия в приказе о помиловании от 7 марта 1553 года предоставил Камоэнсу свободу, тем более что молодой дворянин уже три года назад завербовался для несения службы в Ост-Индии. Кстати, находясь во время следствия в тюрьме, Камоэнс изучил «Историю открытия и завоевания португальцами Индии» Фернана Лопеша де Каштанеды и позже использовал ее при создании главного произведения своей жизни.

В последующие годы Vita Nova Камоэнса полностью соответствовала канонам военной и колониальной службы: постоянные опасности, лишения, разъезды, полуголодное существование, игра со смертью, жизнь в ужасающих условиях временных поселений вплоть до землянок. Во время поездки в Индию Камоэнс сам прошел путь Васко да Гамы и героев своего главного произведения («Лузиады»). Два раза поэта ранили в сражениях, он лишился глаза, потерял боевых друзей, попал в неволю, а выйдя на свободу, искал утешения в ласках смуглокожих туземок. К нему самому полностью относятся строки, написанные поэтом в эпитафии другу по скитаниям:

 
В прекрасной Португалии рожденный,
Я вырос на зеленых луговинах,
Но, вредоносным воздухом убит,
Вблизи утесов Африки пустынных
Я кинут рыбам в океан бездонный
И родиной возлюбленной забыт.
 

В Индии поэт участвовал в нескольких сражениях, более года провел в Гоа, писал стихи, участвовал в путешествии в Мекку и в военной экспедиции вдоль Малабарского берега. Во время полной приключениями жизни в Индии поэт, сравнивая себя с Цезарем, писал в «Лузиадах», что «берется то за меч, то за перо». Предприняв торговое путешествие по Индийскому океану, Камоэнс заболел на Молукках тропической лихорадкой, чуть было не унесшей его в могилу. Его настроения этого периода передает написанная в Индии канцона-исповедь «Приди ко мне, мой верный секретарь…»:

 
Я не встречал людского состраданья;
При первой же опасности пошли
Мои друзья против меня со всеми;
А дальше – не осталось и земли:
Куда б я мог ступить; и для дыханья
Не стало воздуха; распалось Время
И Мир; сколь тяжко этой тайны бремя:
Родиться, чтобы жить, и не имея
Для жизни ничего, чем можно жить…
 
 
Несчастья, как ваш заговор жесток!
Вы каждый день вершите злодеянье.
Ужель до гроба мой удел – страданье?
Я так измучен, сократите срок!
 

В стихах этого периода доминируют экзистенциальные темы бездомности, «червя земного» и жизненного рока. Вряд ли судьба человека с даром, характером и мироощущением великого поэта могла сложиться иначе: будучи пришельцем из будущего, он имел совсем иные ценности и цели, чем большинство его современников.

 
О вы, кто честным изменил дорогам,
Чья цель одна: довольство и покой,
Вы блага жадной ловите рукой…
 

В 1556-м Камоэнс получил должность в португальском Макао, но жестокая планида окончательно покинула его: вскоре его обвинили в проступках по службе, арестовали и направили для разбирательства то ли в тюрьму столицы Сиама, то ли в Гоа. По пути поэт попал в очередное приключение, едва не стоившее ему жизни: корабль вместо Чаупхраи вошел в широкое устье Меконга и сел там на мель. Чтобы спастись, Луису пришлось плыть на берег, держась за кусок дерева. Но даже в столь тяжелых обстоятельствах он спас единственную свою ценность – уже готовую рукопись «Лузиад». Но, как гласит одна из легенд, в морских волнах на его глазах утонула возлюбленная, прекрасная китаянка, с которой он жил в Макао и воспел под именем Динамене.

Добравшись до Гоа, Камоэнс потребовал суда и был оправдан. Радость оправдания омрачили два обстоятельства: по прибытии в Гоа он дважды угодил в тюрьму за просрочку долга ростовщику и по обвинению в растрате. Здесь же он получил известие о смерти возлюбленной; о силе и продолжительности горя свидетельствуют многочисленные скорбные стихотворения поэта. Дальнейшие странствия по пути на родину привели поэта в Софалу на восточном побережье Африки, где он провел еще два года, не имея средств и возможности добраться до дома.

Стоит ли после всего сказанного удивляться изменению тональности его поэзии, с которой он никогда не расставался, как и с оружием? Все приглушеннее в стихах Камоэнса звучат оптимистические и жизнелюбивые нотки и все чаще им на смену приходит мотив пронзительного трагизма человеческого существования, безжалостной судьбы, разрушающей жизнь человека и даже божественную гармонию мира.

 
Ведь если правда, если непреложно,
Что боль одна предшествует другой,
То счастье для меня уж невозможно.
 
 
Иль нет закономерности такой?
Увы, недаром сердце так тревожно:
Не ведать счастья – горький жребий мой.
 

…

 
Зачем Надежда лжет мне, как всегда,
Зачем Судьба скликает беды снова?
Не может быть возврата для былого,
И вспять не обращаются года.
 
 
Так пусть идут, проходят без следа
Свидетелями жребия людского,
Один всегда отличен от другого,
Но и с мечтой не сходен никогда.
 
 
Что так любил я, с чем душа сроднилась,
Все стало чуждым, все переменилось,
Я постарел, утратил к жизни вкус.
 
 
Меня Судьба замкнула в круг проклятый,
Но Время – счастья злобный соглядатай —
Надежд убитых множит тяжкий груз.
 

…

 
Кто отнял радость у меня былую —
Единственное, чем я был богат, —
В непрочный наш союз внеся разлад
И вам назначив путь в страну чужую?
 
 
По чьей вине я плачу и тоскую
О днях, которых не вернуть назад,
Когда я столько испытал услад,
За ветреной мечтой бредя вслепую?
 
 
Я знаю: сотворила это зло
И на меня накликала беду
Фортуна, от которой нет защиты.
 
 
Смиритесь те, кому не повезло:
Нельзя переменить свою звезду,
Для вас к спасенью все пути закрыты.
 

По словам А. С. Пушкина, в сонетах и секстинах, написанных в годы изгнания на военных бивуаках, стихами «скорбну мысль Камоэнс облекал». Действительно, в своей поэзии он настойчиво искал ответы на извечные экзистенциальные проблемы человеческого бытия.

Вопреки утверждениям некоторых биографов, в Индии Камоэнс не разбогател. За недостатком средств даже возвращение Камоэнса на родину растянулось на два мучительных года с долгой задержкой в Мозамбике. Только в 1570 году он прибыл в Лиссабон с единственным богатством, привезенным из-за океана, – рукописью «Лузиад»[59]59
    «Лузиады» означает «сыны Лузитании», или «португальцы», потомки мифического основателя страны Луза, сына (или друга) Вакха. Неточный перевод «Лузиад» обязан своим происхождением классическим эпопеям – «Илиаде» и «Энеиде».


[Закрыть].

Подлинной силы и глубины талант Камоэнса достиг в главном произведении его жизни – поэме «Лузиады», в которой история создания Португалии и открытие Индии Васко да Гамой, что «повергло в изумленье все народы…», представлены в виде гениального поэтического эпоса, вызвавшего восхищение. «Луизиады» – уникальное творение, соединившее правду исторических фактов с поэтическим мастерством. Поэма состоит из 10 песен, в которых «Португальский Гомер» воспел всё, что составляло славу португальцев: открытия новых земель, героические подвиги и национальные традиции своей страны. Каждая «песнь» поэмы заключает в себе один эпизод долгого плавания Васко да Гамы в Индию. Впрочем, исторический маршрут Васко да Гамы совмещен со странствиями самого Камоэнса, а история его путешествия пропущена сквозь строки его собственного дневника.

Мифология и построенная на ней картина космоса, с одной стороны, и пышная природа открываемых португальцами мест, с другой, дают автору возможность создать редкое по богатству поэтической фантазии произведение, обилием словесных украшений напоминающее вычурную португальскую готику.

 
Вы видели, что этому народу,
Что мал числом, хотя велик душою,
Пришлось в боях отстаивать свободу
И сбросить мавров иго вековое.
Пришлось преодолеть судьбы невзгоды,
С Кастилией сражаясь молодою.
В сраженьях Португалия рождалась
И славою сынов своих держалась.
 

Структура «Лузиад» наследует стиль великих эпопей древности, прежде всего «Одиссеи» и «Энеиды». Внешне следуя канонам Вергилия, Камоэнс пытался стилистически совместить героический эпос с песней. Здесь сказывалось также влияние Ариосто, галисийских трубадуров, рыцарских романов и хроник описания морских приключений. Но это – первая из великих поэм, сюжет которой взят не из исторического предания, а из эпохи, близкой поэту и пережитой им самим.

Герои поэмы – подлинные, а не вымышленные люди – буквально из ничего создают португальское государство, отвоевав его земли у арабов и кастильцев, насаждают в нем культуру, просвещение и христианскую нравственность, а затем, «в скорлупках легких рея над пучиной», выходят на просторы мирового океана, «открывая миру новые миры».

Так сокровищница мировой литературы пополнилась новым шедевром, о котором с восхищением будут отзываться лучшие умы человечества: Вольтер, Монтескье, Гюго, Сервантес, Тассо, Гумбольдт… «Лузиады» по праву заслужат титул «самой национальной поэмы земли», ибо ни в одном другом поэтическом произведении не будет явлен миру так ярко и убедительно духовный склад целого народа. Не случайно многие годы после того, как Португалия потеряет свою независимость и перейдет под власть Испании, «Лузиады» становятся гимном Камоэнса былому величию своих предков, рождая в сердце каждого португальца любовь к попранной родине…

…Романтик по натуре, к тому же родившийся в стране, овеянной ветрами Великих Географических Открытий, Камоэнс был создан первооткрывателем. Автор новаторских для своего времени сонетов, в поэме «Лузиады» он, подобно Васко да Гаме, подарил миру целую страну – Португалию, ее людей, ее историю и поэзию.

«Лузиады» часто рассматривают как поэтическую энциклопедию эпохи Великих Географических Открытий, пропитанную реализмом «чистой и обнаженной правды», личной инициативы, освобождения личности и свободы чувств.

Герои «Лузиад» – люди, дерзнувшие нарушить «заповедные пределы», богоравные титаны, познавшие запредельные возможности человеческих сил. Кто-то подметил, что в поэзии Камоэнса доминируют понятия «безграничность», «безмерность», «величие», которые соединены не только с «деяниями» и «славой», «бессмертием» и «гордостью», но и со «страданием», «болью», «одиночеством», «тоской» – понятиями, которыми столь щедро судьба насытила жизнь самого поэта.

В строфах поэмы, обращенных к королю, звучит мысль о том, что сотворенный гением поэта героический и многокрасочный мир, увы, стал частью безвозвратного прошлого. В нынешней реальности больше нет места ни героизму, ни бескорыстию, ни самоотверженности, ни любви, ни рыцарственному служению королю и народу.

Песни поэмы насыщены авторскими отступлениями самого разного характера – лирическими, философскими, медитативными – в них поэт размышляет о природе человека, времени, смерти. Время, изменяющее облик мира и несущее печальные перемены, проходит через всю философскую лирику Камоэнса: «Времени противостоят воспоминания: поэт-изгнанник живет иллюзией присутствия утраченного в его душе, идеалом, запечатленным в его сознании».

Горячий патриотизм, которым пропитаны «Лузиады», во многом содействовал пробуждению национального самосознания португальцев, поэтому ныне имя их создателя связывают с понятием чести нации. Именно поэтому День Португалии совпадает с печальной датой ухода из жизни величайшего национального поэта.

Ныне поэма Камоэнса переведена на все европейские языки, а его героическая жизнь продолжает вдохновлять многих поэтов и драматургов: Антонио де Кастильо, Фредерик Галм, Деланда. Особенно известна поэма Альмеида Гарретта «Камоэнс», последние строфы которой заключают в себе жестокий упрек соотечественникам за горькую судьбу поэта.

Перу Камоэнса принадлежат также комедии на античные сюжеты об Амфитрионах, царе Селевке и Филодеме. Первый сборник лирических произведений Камоэнса увидел свет только в 1595 году, через пятнадцать лет после смерти поэта. В лирике Камоэнса слышны отголоски народной песни, поэзии Ариосто и Петрарки, а также пришедшего из Италии «нового сладостного стиля».

Основной, – я бы сказал навязчивый мотив лирики Камоэнса – это преследование человека судьбой, фортуной, роком. Можно сказать, что Камоэнс в этом отношении намного упредил экзистенциальную концепцию абсурда человеческого существования: в его поэзии вопреки гуманистической традиции, человеческая жизнь предстает как всеобщий разлад, опустошенность, распад, хаос, торжество бессмыслицы и несправедливости. Иногда лирический герой Камоэнса кажется подошедшим к «последней грани», достигшим пределов страдания.

Даже движение всеизменяющего времени направлено у него от первобытной пасторальной идиллии ко всеобщему разладу, от порядка к хаосу. Камоэнс, как до него Гораций, а после него Руссо, воспевал идеал блаженной сельской жизни. В заключительных строфах «Октав о несправедливом устройстве мира…» звучит гимн непритязательному, но полному духовных утех существованию на лоне природы. Впрочем, и пасторальная гармония представлена поэтом, скорее, как утопия, как недостижимый мираж, рядом с которым более реальным кажется другой исход – безумие:

 
Итак, сеньор, хоть нам порой страданья
Фортуна шлет, все чтут ее закон.
Свободен тот, кто чужд и чувств, и знанья,
Тот, кто способности желать лишен…
 

Лирика Камоэнса – лирика воспоминания, тоски по утраченному блаженству, созданная за сто лет до эпоса Мильтона и предвосхищающая многие, ситуации субъективно-созерцательной лирики романтиков. Поэт-изгнанник живет иллюзией присутствия утраченного в его воображении, идеалом, запечатленным в его сознании:

 
Ведь образ, благо светлое несущий,
Что у меня отобрано разлукой.
Дарит мне радость хоть в воображенье,
А потому я упиваюсь мукой,
Являющей мне каждое мгновенье
Вдали от вас ваш образ вездесущий.
 

…

 
Чего еще желать? Я с юных дней
Раздаривал любовь, но не всегда ли
Мне злобой и презреньем отвечали?
А вот и смерть – что требовать у ней?
 
 
Жизнь хочет жить – нет правила верней.
Страданья никого не убивали,
А там, превыше всей земной печали,
Прибежище нам есть от всех скорбей.
 

…

 
Но смерть не спросит о моем желанье:
Ни слез, ни горя нет в ее стране.
Всё потерял я в горьком ожиданье,
 
 
Зато враждой пресытился вполне.
До смерти мне осталось лишь страданье.
Для этого ль пришлось родиться мне?
 

 

Секстина

Уходят от меня дни краткой жизни,
Коли могу еще сказать, что жив я;
Сколь время быстротечно, видят очи.
 
 
Скорблю о прошлом – и покуда в слово
Я скорби претворяю, дни проходят:
Минуют годы, остается горе.
 
 
О горькое мучительное горе!
Назвал я краткой жизнь – нет, в долгой жизни
Мне муки суждены, что не проходят.
Мне всё едино, мертв я или жив я.
К чему я плачу? И на что мне слово,
Коль обмануться не дают мне очи?
 

…………………………………

 
Я умираю в жизни, в смерти жив я,
Незрячи мои очи, немо слово;
Проходят купно радости и горе.
 

С другой стороны, в лирике Камоэнса сильно звучат неоплатонические мотивы духовной красоты человека, сокрытой от суетных взоров непосвященных, темы вечности, бессмертия, небесного блаженства, любви, «бесценной красы». Отверженный и изгнанный, поэт оказывается избранником, вознесенным «над людской толпой». Любовная лирика Камоэнса совмещает в себе обе эти тенденции: абсурда бытия, разорванности сознания, драмы отторженности и – безыскусного чуда любви, изысканности чувств, наполняющих его сонеты, элегии, канцоны и особенно редондилии и мануэлино. С одной стороны, любовь обрекает поэта на неисцелимые душевные страдания (как Франческо Петрарка, он оплакивает смерть своей возлюбленной), но, с другой – составляет смысл его земного существования.

 
О, светлый сон, сладчайший, своевольный,
Продли еще обман блаженный свой!
Он в забытьи владел моей душой,
И пробудиться было б слишком больно…
 

Будучи человеком «из плоти и ощущений», певцом богини, которая привела корабли да Гамы в Индию и одарила мореплавателей брачным пиршеством на «Острове Любви», Камоэнс повествует о любви-страсти, об Эросе, царящем в мире, рождающем героев и ведущем к превращению влюбленного в предмет своей любви. В любовной лирике Камоэнса доминирует метафора, смысл которой: любящий – опора любимой.

Так, рядом с Камоэнсом-петраркистом, развившем в себе до необычайности дар духовного видения чистых идей, бессмертной красоты, встает Камоэнс – певец звучащего и сверкающего, пронизанного токами земных страстей, мира. Параллельное развитие в творчестве Камоэнса двух поэтических стилей нагляднее всего воплощает его внутреннюю противоречивость, выявляет тщетность усилий поэта воссоединить распавшиеся сферы бытия.

Каким же образом отблагодарила при жизни величайшего эпического поэта, фактического создателя современного португальского языка прославленная в «Лузиадах» страна? Несмотря на то, что поэма «Лузиады» получила всеобщее признание, поэт был вынужден провести остаток жизни в бедности и лишениях. Вернувшись в Португалию стариком, по словам современника, словно сошедшим со страниц дантова «Ада», он писал о себе:

 
Всё минуло. Но в сердце гнев залег
И боль о том, что ныне так далеко.
И понял я, состарившись до срока,
Что создан лишь для горя и тревог.
 

Вернувшись на родину «с больным сердцем и пустым кошельком», издавший национальный эпос (1572), который даже 400 лет спустя вызывает восхищение читателей, гений жил на мизерную пенсию, вчетверо меньшую среднего дохода плотника и назначенную сроком на… три года. Утратившего здоровье поэта выручала милостыня, добываемая мозамбикским мальчиком-слугой… Многие стихи Камоэнса были опубликованы через несколько десятилетий после смерти поэта, а памятник Камоэнсу воздвигнут в Лиссабоне только через 260 лет (!) после смерти.