Текст книги "Премьера"

Романтики

Тёплым майским вечером художник Жёлтышев вышел из помещения картинной галереи, где провёл без малого весь день, и с удовольствием втянул в себя бодрящий весенний воздух. Мягкую горчинку букету городского запаха придавали распускающиеся клейкие листочки тополя. Эту терпкую нотку не могла заглушить даже бензиновая атака бесчисленных автомобильных выхлопов. Непобедимая сила природы чувствовалась во всём: и в ярком солнце, и в синем небе, и в подёрнутых зеленой дымкой подстриженных деревьях, ровными рядами протянувшихся вдоль шумной городской улицы.

Жёлтышев был в прекрасном расположении духа. Завтра состоится открытие его персональной выставки, где он представит свои лучшие работы за последние годы. Человек он, конечно, скромный, но надо признаться, что и в тридцать пять у него уже есть вещи, за которые ему не будет стыдно даже перед самым искушённым любителем живописи.

Оформление зала было завершено раньше намеченного часа. Завтра утром мастер внесёт в композицию кое-какие дополнительные штрихи, если за ночь его голову посетят неожиданные творческие идеи. А в том, что они появятся, Жёлтышев не сомневался, потому что сегодня он ощущал в себе какой-то необычайный прилив созидательной энергии.

Оказавшись на улице, он задумался. Домой идти не хотелось. Даже не потому, что жил он один, и его никто не ждал, а потому что манящая и немного распутная атмосфера вечернего города захватила его и уже не хотела отпускать. Он пересёк улицу и направился к театральной площади, привлечённый фейерверком её фонтанов и огней. Большинство скамеек здесь было занято воркующей молодежью. Жёлтышев осмотрелся по сторонам, отыскивая для себя свободное местечко. В одном из дальних уголков площади, под высокой раскидистой берёзой, ютились рядышком две скамьи. На одной из них лежал и спал какой-то мужчина. На другой сидела молодая женщина, и время от времени бросала горстку семечек обступившей её стае голубей. Жёлтышев выбрал вторую скамейку. Голуби при его приближении захлопали крыльями и уступили дорогу, но тут же вновь сгрудились возле женщины, внимательно следя круглыми глазками за движениями её рук.

– У вас не занято?.. – вежливо поинтересовался Жёлтышев.

– Нет, – ответила женщина, бросив попрошайкам очередную порцию семечек.

Он удобно устроился, устало вздохнул, расслабился. Люди проходили мимо – молодые и пожилые: кто-то спешил, кто-то не очень. Профессиональным взглядом художника Жёлтышев оценивал каждого прохожего, быть может, чуть дольше задерживая внимание на стройных, пропорциональных женских фигурах.

– Черт возьми! – подумал в нём молодой здоровый мужчина. – Как хочется жить!

Часть голубиного братства выжидающе похаживала вокруг него, и здесь вероятно рассчитывая на дармовое угощение. Он посмотрел на женщину, сидевшую рядом. Рассыпавшиеся волосы скрывали часть её лица, но Жёлтышев сумел рассмотреть весьма интересный профиль. Она бросила птицам последнюю горсточку, отряхнула ладони и задумалась. Жёлтышева словно кто-то дёрнул за язык:

– Простите, пожалуйста, не подскажете, который час?

Женщина достала из сумочки телефон.

– Двадцать ноль пять.

– Спасибо.

Она взглянула на него, и в глубине её серых глаз он успел рассмотреть болезненный осколок затаённой печали. Женщина посмотрела на Жёлтышева ещё, только уже чуть более внимательно, затем, смутившись, отвернулась. Эта деликатная сцепка глаз и последовавшее неловкое молчание позволили Жёлтышеву задать ещё один ни к чему не обязывающий вопрос:

– Мы с вами раньше нигде не встречались?

– Вряд ли, – ответила она, не глядя на него. – Мне показалось. Простите.

– Нет, ничего…

Он вдруг почувствовал себя более уверенно. Женщина, пожалуй, привлекательна… да, привлекательна – Жёлтышев честно признался себе в этом. И в её взгляде на него явно присутствовал оценивающий момент: так одинокая женщина смотрит на мужчин, потенциально способных её заинтересовать. Он сам стреляный воробей и его не проведёшь. Этот голодный взгляд, как в мужчине, так и в женщине с головой выдаёт одинокую ищущую душу. Сердце художника учащённо забилось.

– Простите за излишнее любопытство…

– Да?.. – она ещё раз посмотрела ему в глаза, и он понял, что не ошибся.

– Почему в такой чудесный вечер вы грустите?

Она улыбнулась, и её виноватая улыбка показалась ему очень приятной.

– Разве заметно, что я грущу?

– Заметно.

– Просто думаю о своём.

– И это на вас наводит меланхолию?

Она вздохнула.

– Понятно, – сказал Жёлтышев. – И меня одолевает примерно такое же состояние, когда начинаю думать о своём? Так что я вас хорошо понимаю.

– У вас тоже не всё благополучно? – робко спросила она и тут же спохватилась: – Конечно, у каждого человека свои проблемы.

Они немного помолчали, пытаясь найти нейтральную тему для завязывающейся беседы.

– Не по-майски тёплый вечер… – Жёлтышев не смог придумать ничего более оригинального, как заговорить о погоде. – Совсем как летом.

– Да, – согласилась она. – Последние три дня замечательные. Такое тепло в начале мая…

– Что, и вчера была такая же погода?

– Конечно, – ответила она удивлённо. – А вы разве не заметили?

– Не заметил, – усмехнулся Жёлтышев. – Я уже давно ничего не замечаю. Живу в такой суете.

– А что такое?

– Работаю. Никакой личной жизни. Одна работа, работа…

– Нужно ещё уметь и отдыхать.

– Согласен. Но вот это как раз у меня и не получается.

– Ой, я такая же. Рассуждаю правильно, а как доходит до дела… Вы кем работаете?

Жёлтышев забросил ногу на ногу и скрестил руки на груди.

– Наверное, я не рискну назвать свою профессию работой, хотя она и отнимает много времени и сил. Собственно, отнимает все силы и всё время. Тем не менее, это не работа. Просто я имею счастливую возможность совмещать приятное с полезным, обязанность с удовольствием.

– Очень загадочно, – она с любопытством посмотрела на него.

– Но вы ничего не поняли?

– Совершенно ничего, – призналась она.

– Я художник, – скромно произнёс Жёлтышев.

– В каком смысле?

– В прямом. Художник. Вижу мир через игру света и тени… Пишу картины.

– Боже мой! – искренне изумилась она. – Погодите, погодите… Ваша фамилия… Сейчас скажу… Желтков!

– Жёлтышев, – поправил он.

– Простите!.. Да, да, конечно – Жёлтышев.

– Но откуда вы меня знаете?

– В последней газете с вами было интервью…

– Ах, да…

– И ваша фотография. А я гляжу – будто видела вас где-то. Но вы там какой-то другой. Очень серьёзный. А в жизни проще.

– Это хорошо или плохо? – его вопрос прозвучал на грани наивности и глупости.

– Хорошо, – ответила она. – Я люблю простых и открытых людей. Мне кажется, что за серьёзностью человека прячется жёсткость, а иногда и жестокость.

– Очень неожиданно. Это из личного опыта?

– И из личного тоже… – она переменила тему: – Я читала ваше интервью. Вы показались мне умным человеком. Многие ваши мысли я разделяю.

– Спасибо.

– Надо же, – улыбнулась она. – Сижу рядом с настоящим художником. Не ожидала.

– А что, разве мы не такие люди, как все?

– Для меня – нет. Я вообще люблю искусство. И уважаю людей искусства. С удовольствием хожу в театр, на выставки, в музеи. Обожаю стихи.

– Я тоже люблю искусство, но вот в театр не хожу.

– Почему?

– У меня друзья в театре работают. Я знаю всю их кухню. Она меня и отвратила от Мельпомены.

– Ну, я, слава богу, их кухню не знаю, поэтому мне ничто не мешает смотреть спектакли и получать удовольствие от хорошей игры актёров.

– Как вас зовут? – наконец осмелился спросить Жёлтышев.

– Наталья, – ответила она охотно. – А вас?

– Владимир.

Он протянул ей руку, и она вложила в неё свою мягкую теплую ладонь.

– Владимир, – зачем-то повторил он.

– Наталья, – зачем-то повторила она.

Они пожали друг другу руки. Он продолжал удерживать её тонкие, чуть затрепетавшие пальцы, а она никак не решалась отнять их.

– Володя…

– Наташа…

Вдруг на соседней скамейке заворочался спящий человек. Она испуганно отдёрнула руку. Жёлтышев оглянулся. Человек, перевернувшись на спину, продолжал спать, приоткрыв рот и шумно дыша.

– Я тоже не люблю пьяных, – сказал Жёлтышев, успокаивая взволнованную соседку. – Нельзя же до такой степени! Ещё молодой и прилично одетый… Не понимаю таких людей.

– Если бы вы знали, как я их не понимаю, – брезгливо произнесла она. – Это страшное несчастье для человека. И для него самого, и для тех, кто рядом.

– Да, конечно. Эта болезнь сгубила многих.

– Я считаю, что это распущенность, а не болезнь. Человек сам себя доводит до такого состояния.

– Наверное, вы правы, – согласился Жёлтышев. – Я не знаком с этой бедой. Слава богу, судьба пронесла эту чашу мимо.

– Вы не пьёте? – спросила она, и он услышал заинтересованность в её вопросе.

– А вы подумали: раз художник, значит…

– Ничего я не подумала. Люди бывают очень разные. Я просто так спросила.

– В искусстве надо выбирать: или водка, или творчество. Я выбрал творчество.

– Многие успешно сочетают то и другое.

– Нет. Иллюзия. Надо выбирать.

Она как-то странно посмотрела на него.

– Повезло вашей жене.

– Я не женат, – с удовольствием сознался Жёлтышев.

Она понимающе замолчала. Ему понравилось её молчание, он читал его, как открытую книгу.

– А вы?..

Она выдержала паузу, затем горько произнесла:

– Я бесконечно одинока.

И они ещё раз посмотрели в глаза друг другу. Жёлтышева в одно мгновение унесло в открытое море. Он утонул в нём, нисколько не сожалея об этом.

Как очень знакомому человеку он рассказал ей всё о себе, ничего не скрывая и ничего не преувеличивая. Он не мог оторваться от ее распахнутых печальных глаз и всё говорил, говорил, говорил…

Она больше слушала. Он интуитивно чувствовал в ней какую-то тайну, загадку, но пока ещё не делал попытки её разгадать. У них оказалось столько общих интересов, столько совпадений по принципиальным и непринципиальным жизненным позициям, что внутренний голос уверенно шептал Жёлтышеву: «Она!.. Она!..»

Он пригласил её на свою выставку, и она пообещала прийти. Он сказал, что очень хочет увидеть её ещё, и она была от этого счастлива. Он, всегда такой сдержанный и немногословный, теперь увлекательно читал своему единственному слушателю бесконечный эмоциональный монолог. Она с удовольствием внимала ему, чуть грустно улыбаясь. Им было легко и хорошо вдвоём, они сегодня нашли друг друга и это осознавали сами. Существуют какие-то энергетические токи, которые не поддаются объяснению. Их зарождение и реальное присутствие могут почувствовать лишь два случайно или неслучайно встретившихся человека.

Жёлтышеву не хотелось с ней расставаться. Ему казалось, что он уже имеет какие-то права на эту женщину: право её видеть, слышать, находиться рядом. Это теплое сладкое чувство увлекало его всё дальше и дальше.

Он захотел признаться ей. Нет, пока ещё не в любви. Ему было достаточно того, что он сегодня встретил её и увидел эти необыкновенные серые глаза. Она слушала его взволнованные откровения, слегка наклонив голову, и её загадочная улыбка всё безнадёжнее сводила Жёлтышева с ума. Он взял её руку. Она покраснела и от волнения прерывисто задышала.

– Не надо…

– Наташа…

– Что?..

– Можно я тебе скажу одну вещь?

– Да… Нет.

– Я скажу.

– Нет… Да.

– Мне очень хорошо, потому что рядом ты.

– Боже мой, ведь мы совсем не знаем друг друга.

– Ну и что? У нас всё впереди.

– Всё это слишком красиво, чтобы быть правдой. Это похоже на чудо.

– Если долго ждёшь, чудеса случаются.

– А ты ждал долго?

– Да. Долго. И я уже устал ждать.

– Я тоже устала. Очень устала.

– Теперь всё будет хорошо.

– Я не верю в это.

– Верь, прошу тебя. Верь.

– Володя…

– Наташа…

От избытка невысказанных чувств он прижал её горячую ладонь к своей пылающей щеке. В эту минуту человек на соседней лавочке закряхтел и застонал. Она вновь испугалась и отстранилась от Жёлтышева. На этот раз пьяный проснулся. Он тяжело сбросил ноги со скамейки и, пошатываясь, сел. Осмотрелся по сторонам, пытаясь сориентироваться. Мутный блуждающий взгляд прошёл сквозь Жёлтышева и остановился на его притихшей собеседнице.

– Натаха, – с трудом выдавил он из себя. – Я уснул, что ли?.. А ты почему меня не разбудила? – и, промычав ещё что-то, добавил: – Мы где?

Желтышев в недоумении посмотрел на Наталью, полагая, что этот неприятный человек обознался, но по её стыдливо съёжившейся фигуре тотчас же понял всё.

Пьяный попытался встать со скамейки. Не сразу поднявшись, он пошатнулся и чуть не упал. Наталья испуганно бросилась к нему. Он обнял её за шею и удержался на ногах.

– Слушай, как мне мерзко, – сказал он. – Купи бутылочку пива.

Они сделали несколько шагов вперёд, после чего Наталья вдруг остановилась и посмотрела на растерянно стоявшего Жёлтышева. Она смотрела на него, а он на неё. Ему показалось, что её большие чудесные глаза стали похожи на глаза обречённого животного, которого уводят туда, откуда не возвращаются. Она опустила взгляд и крепко обхватила рукой полубесчувственное тело.

– Натаха…

– Пойдём домой, горе ты моё…

Они медленно побрели по аллее. Уже совсем стемнело. Водяные струи фонтанов тысячами брызг искрились в радужной подсветке фонарей. Молодёжи на площади стало ещё больше…

Жёлтышев долго смотрел вслед удаляющейся паре. Он словно ждал чего-то. Но она так и не оглянулась.

Попутчик

Забелин поздно возвращался домой. Он вышел из подъезда старой пятиэтажки в тихую, мягкую зимнюю ночь. Падал мелкий снежок, бесшумно танцуя в квадратах освещённых окон и бледном свете единственно целого дворового фонаря.

Забелин вынул из кармана телефон, вызвал номер жены, приложил телефон к уху.

– Ира, я иду… Долго провозился с компьютером, работы оказалось больше, чем предполагал… Заплатили, всё нормально… Нет, я пешком: чудный вечер, подышу свежим воздухом. Голова распухла… Всё будет в порядке… Пока.

Поправив ремень сумки на плече, Забелин зашагал в темноту декабрьского вечера.

Путь до дома быстрым шагом должен был занять не менее получаса. Автобусы на маршрутах только до девяти, и на последний он давно опоздал. Впрочем, есть вариант доехать на такси, но Забелин решил проветрить голову, а заодно и сэкономить. Конечно, в такое позднее время разумнее было бы не рисковать, но ноги уже понесли его сами и он подумал, что пусть будет так, как будет.

Сейчас ему предстояло пройти по частному сектору до моста через речную протоку, ну, а там уже начинались родные кварталы новых микрорайонов.

В сущности, этот небольшой городок можно пересечь из конца в конец за полтора часа, и лёгкая прогулка в такой тихий снежный вечер обещала быть только в удовольствие.

Прохожие попадались редко. Каждый спешил по каким-то своим делам, гнавшим в эту пору по неуютным, пустынным закоулкам.

Забелин прошёл мимо круглосуточного продовольственного магазина: на этой тёмной улице он был единственным светлым пятном. Свернув на Старокузнечную, Забелин чуть ускорил шаг. Столбы с безглазыми фонарями стояли здесь изогнутыми чёрными скелетами. Насколько хватало зрения в темноте, улица оставалась пустынной. Морозец отпустил, было не более десяти градусов.

Трубы частных домов, мимо которых проходил Забелин, курились последним теплом догорающего угля. Освещённые окна попадались всё реже: люди ложились спать. На поскрипывание свежего снежка под ногами запоздавшего прохожего наиболее чуткие собаки во дворах отзывались ленивым, сонным лаем.

Чтобы немного сократить путь, Забелин нырнул в какой-то проулок – так он рассчитывал быстрее добраться до центральной улицы, ведущей через мост в новый город. Здесь было ещё темнее, хотя, казалось, что темнее, чем на Старокузнечной быть уже не может. В домах за глухими заборами не горело ни одно окно. Забелин уже в глубине души пожалел о том, что не поехал на такси: опасно в такое время болтаться по улицам чужого района. Он решил ещё прибавить ходу.

– Дяденька!.. – раздался вдруг позади него детский голос.

Вздрогнув от неожиданности, Забелин остановился. Оглянувшись, в нескольких шагах от себя он увидел мальчика лет семи. Ребёнок внимательно смотрел на взрослого человека. Забелин предположил, что мальчик вышел из какого-то ближайшего двора.

– Дяденька… Здрасьте.

– Здравствуй, – осторожно ответил Забелин.

Мальчик подошёл чуть ближе.

– А куда вы идёте, дяденька?

Вопрос не понравился Забелину. Он тревожно провёл взглядом по сторонам, пытаясь вычислить тот угол, за которым стоят взрослые, отправившие этого мальчика остановить одинокого прохожего. Так иногда вызывают на провокацию.

– А зачем тебе это, мальчик? – очень тихо и миролюбиво спросил Забелин.

– Просто так, – ответил ребёнок и подошёл ещё ближе.

Теперь его можно было внимательнее рассмотреть. Одет мальчонка не по сезону: в лёгкой курточке и вязаной спортивной шапочке. Он доверчиво смотрел на Забелина и тому, от совершенно бесхитростного взгляда ребёнка стало не по себе. Он не мог понять, что же заставило этого мальчика окликнуть незнакомого взрослого человека поздно вечером в вымершем проулке. Не в силах избавиться от мысли о подвохе, Забелин беспокойно оглянулся. Нигде не было видно ни души.

– Вы случайно идёте не в новую часть города? – очень вежливо поинтересовался ребёнок.

– Случайно в новую, – всё так же осторожно ответил взрослый.

– А можно мне с вами?

– Тебе?.. Зачем?

– Так. Одному скучно. Вдвоём веселее.

– Ты идёшь за протоку?..

– Да.

– Один?..

Мальчонка утвердительно кивнул.

– Ты шутишь?

– Нет… Можно я пойду с вами?

– Ну, пойдём, – неуверенно согласился Забелин.

– Спасибо, – сказал мальчик, и они зашагали рядом.

Недоверчивый взгляд Забелина всё ещё пытался поймать скользящие вслед за ними тени, но вокруг по-прежнему было тихо и спокойно.

Наконец они вышли на главную ярко освещённую улицу старого города. Оставалось три квартала до моста, а там уже недалеко и дом.

– Ну что, путешественник?.. – внимательно посмотрел на мальчишку Забелин. – Ты хоть скажи, как тебя зовут.

– Дима.

– А теперь, Дима, говори правду: куда ты идёшь в такое позднее время?

– В гости, – не раздумывая, ответил мальчик.

– Ну, брат, это ты врёшь. В гости по ночам не ходят, особенно такие малыши, как ты.

– Я, дяденька, вас не обманываю.

И действительно, такие честные детские глаза не могли лгать.

– Хорошо… Тогда скажи, к кому ты идёшь? – продолжал допытываться Забелин.

– К папе.

Ответ ребёнка поставил взрослого в тупик.

– Погоди, погоди, я не понял… К своему папе?

– Да. К своему.

– А почему же ночью?.. И один?

– Так, – передёрнул плечиками Дима.

– Твой папа живёт в новой части города?

– Да.

– А ты?

– А я в старой части. С мамой.

– Понятно, – сообразил Забелин. – Папа с мамой у тебя живут отдельно.

– Да, они разошлись, – подтвердил мальчик.

– Вот оно что… А где же твоя мама? Почему она не с тобой?

– Мама осталась дома.

– Почему?

– Так, – опять по-детски непосредственно ушёл от ответа Дима.

– Она болеет?

– Нет.

– Как же она отпустила тебя одного?

– А она не отпускала. Я сам ушел.

– Ага… – Забелин решил докопаться до истины, тем более что до неё оставалось, вероятно, уже совсем неглубоко. – Тебе сколько лет?

– Семь.

– В школу ходишь?

– Да. В первый класс.

– А в какую школу ты ходишь?

– В пятую… Это там, в ту сторону.

– Я знаю… Значит, пятая школа, первый класс… И идёшь к папе в гости полдвенадцатого ночи… не спросив у мамы разрешения… Так?

– Так, – подтвердил Дима.

– А если я сейчас отведу тебя в полицию?

– За что? – растерялся мальчик.

– За то, что ты сбежал от мамы и бродяжничаешь по ночному городу… Ты понимаешь, что это опасно? Понимаешь, что можешь уйти от мамы и не дойти до папы? И тебя никто никогда не найдёт!.. Я тебя не пугаю, просто сейчас такая жизнь.

Дима опустил голову и виновато помалкивал.

– Ну что, идём в полицию? – продолжал воспитывать мальчика Забелин.

– Дяденька, не надо в полицию, я хочу к папе…

– Какой молодец!.. К папе он хочет!.. В самое бандитское время суток!.. И не стыдно?.. Мать бы пожалел! Она убивается сейчас там, ищет свою пропажу…

– Нет, – едва слышно возразил Дима.

– Что нет? – грозно спросил Забелин.

– Она меня не ищет.

– Почему ты так думаешь?

– Я знаю.

– Ах ты… мальчишка!.. – распалился Забелин. – От горшка два вершка! Ещё решаешь за мать: ищет она тебя или не ищет!.. А чем она, по-твоему, сейчас занимается?

– Они сейчас там пьют, – совершенно повесив голову, ответил Дима.

– Кто пьёт?

– Мама и её друзья. Она опять пришла пьяная и привела друзей. Они будут пить всю ночь. Поэтому я пошёл к папе.

Забелин некоторое время шагал молча, не зная, что сказать. Он был обезоружен. На хитрость и ложь слова мальчика мало походили. По крайней мере, озадаченному взрослому трудно было найти другое объяснение этому странному ночному походу семилетнего ребёнка.

– Та-ак, парень… – Забелин с жалостью посмотрел на дрожавшего под тонкой куртишкой Диму. – Если я тебя правильно понял, мама у тебя любит выпить?

– Нет, – сказал Дима. – Она хорошая. Это всё её друзья.

– Понятно… И часто она выпивает?

– Нет, не часто.

– Не часто – это как: раз в неделю, раз в месяц?

– Нет, только в субботу и воскресенье. Иногда ещё и в такие дни… это если приедут её друзья на машине. Они пьют пиво.

Дима спрятал озябшие руки в карманы своей курточки. Забелин сбавил шаг, чтобы мальчик успевал за ним.

– А папа у тебя пьёт?

– Папа?.. Нет, папа не пьёт.

– А почему ты не перейдёшь жить к нему? Не хочешь?

– У них нет места.

– В каком смысле?

– Маленькая квартира. Две комнаты всего. А там живёт папа, тётя Света, Леночка – их дочка и бабушка. Папа сказал, что он с удовольствием взял бы меня к себе, но у них мало места.

– Да-а… – вздохнул Забелин. – Интересно, что он скажет сейчас, когда увидит тебя одного в двенадцать часов ночи?

– Ничего не скажет, – шмыгнул носом Дима. – Я часто так к нему прихожу.

Забелин даже остановился от неожиданности.

– То есть ты не в первый раз идёшь ночью к отцу?!..

– Нет, не в первый. Я уже привык.

– Боже мой… – Забелин не знал, что сказать. – Боже мой…

– Вы не беспокойтесь, дяденька.

Они уже шли по мосту, над заледеневшей и занесённой снегом протокой. В ярких пятнах фонарей играли стайки невесомых снежинок.

– Тебе холодно? – спросил Забелин.

– Нет, – убеждённо ответил мальчик. – Мне тепло.

– Да уж… Сколько твоей матери лет?

Дима задумался.

– Кажется, двадцать шесть. У неё день рождения был недавно.

– Она знает, что ты ходишь к отцу по ночам?

– Знает.

– Ты говорил ей об этом, когда она трезвая?

– Говорил.

– И что она?

– Ничего. Плачет.

– Ай-ай-ай!.. – Забелин задохнулся от нахлынувших эмоций. – А отец где живёт?

Мальчик назвал улицу.

– Эх, брат, нам с тобой не по пути. Мне в другую сторону.

– Ничего, я один дойду.

Забелину стало стыдно за себя.

– Ты что думаешь, я тебя брошу одного в такое время? Ну, уж нет: доведу до дома и сдам отцу в целости и сохранности.

– Не надо, дяденька, я сам. Мне не страшно.

– Зато мне страшно.

– А вы где работаете? – помолчав, спросил Дима.

– Где я только не работаю, – усмехнулся Забелин. – Везде приходится зарабатывать. По вечерам вот хожу, компьютеры ремонтирую.

– А я знаю, вы были в нашем доме, – заулыбался Дима. – Вы, когда вышли на улицу, по телефону разговаривали.

– Откуда информация, разведчик?

– А я живу в этом же доме, только в другом подъезде. Я вас видел.

– Ясно. Это ты оттуда за мной шёл?

– Да.

– А почему сразу не догнал?

– Стеснялся.

Забелин остановился, взял мальчика за худенькое плечо, стряхнул с курточки и вязаной шапочки пушистый налёт осевших снежинок.

– Эх ты, путешественник… Обещай, что больше не будешь ходить по ночам.

– Не знаю.

Остался позади перекрёсток, где Забелин должен был свернуть к своему микрорайону, но он сейчас ни при каких условиях не смог бы оставить на ночной улице этого продрогшего семилетнего мальчика.

– Дяденька, я дальше – сам, вы идите домой.

– Ладно, ладно…

– Мой дом там, вот за тем магазином.

– До того магазина ещё идти и идти…

Подъезд, в котором находилась квартира Диминого папы, оказался надёжно запертым.

– Телефон-то с собой или дома оставил?

– Потерял.

– Номер отца знаешь?

– Нет.

– Домофон у отца есть?

– Нету. Папа сказал, что денег нет на домофон.

Забелин, сдержанно выдохнув, задумался.

– Вы, дяденька, идите. Я подожду, когда кто-нибудь выйдет.

– Ну, выйти могут, знаешь, и утром.

– Папины окна вот, на четвертом этаже, – указал рукой мальчик. – Там уже все спят.

– Это и неудивительно. Эх, Дима, Дима…

Забелин набрал на щитке домофона номер одной из квартир.

– Да?.. – недовольно отозвался сонный голос.

– Откройте, пожалуйста, дверь в подъезд.

– Зачем?

– Это не мне, это мальчику…

– Я вас не знаю, – перебил голос и повесил трубку.

Отказались отпереть дверь и в двух следующих квартирах. В четвёртой даже не затруднили себя ответом – просто прервали разговор.

– Ладно!.. – Раздражённый Забелин подошел к Диме. – Костьми здесь лягу, но тебя одного не оставлю.

Мальчика коробило от холода в его лёгкой курточке, но он терпеливо улыбался. Ждать, к счастью, пришлось недолго. У подъезда остановилась белая иномарка, и выпорхнувшая из неё девушка приложила к домофону электронный ключик.

– До свиданья, дяденька!.. Спасибо, что проводили!

Дима помахал рукой и скрылся в подъезде. Забелин не уходил. Он внимательно смотрел на указанные мальчиком окна четвертого этажа. Вот одно из них едва заметно осветилось – вероятно, в коридоре включили свет. Через минуту ярко вспыхнула лампочка во втором окне разбуженной квартиры.

В кармане пуховика Забелина замурлыкал телефон.

– Да, Ирочка?.. Всё в порядке… Пришлось задержаться… Непредвиденные обстоятельства. Приду – расскажу… Минут через пятнадцать… Пока.

Забелин торопился домой. Снег усилился и падал частыми крупными хлопьями, бережно укрывая собой спящий город.

А на четвёртом этаже одного из безымянных домов ярко освещённое окно ещё долго смотрело в ночь…