Текст книги "Бела + Макс. Новогодний роман"

– А где авторская позиция? – возмущались мои начальники. – Мы не шарашкина контора какая-то. Вы, в конце концов, за кого? Здесь уж надо определиться, чтобы не путать тех, кто находится по ту сторону экрана. Нет, путать людей не надо!

Вопрос ставился ребром: за кого я? Это надо было понимать так: я за красных или за белых? А может, я за серо-буро-малиновых?

Я был за всю историю, которую рассказывал, целиком. Без дробления на части.

Каким-то загадочным образом мою первую не-правильную («без авторской позиции») киношку поставили в эфир. На фоне других работ она смотрелась одиноко, как степной волк.

На летучке по итогам недели её признали лучшим материалом и повесили на т. н. «красный гвоздь» (центральное место на доске объявлений Гостелерадио республики). Плюс ко всему – пришёл мешок писем: интернета тогда не было, люди писали на бумаге, пользуясь перьевыми, шариковыми ручками, конвертами и почтой.

Потом вышло второе моё кино. Всё повторилось. Потом я снял третье, четвёртое, пятое – и пошло, и поехало.

Опять же – если смоделировать ситуацию, что вместо моих киношек я стал бы клепать привычные репортажи, интервью, тяжеловесные пафосные программы с говорящими головами, вряд ли мне улыбнулся постоянный эфир. Да, возможно, засвечивался бы время от времени. Что касается прямого эфира – то до него меня не подпустили бы и на пушечный выстрел: зелен ещё, не съел пуд телевизионной соли; кроме того, не коммунист – неизвестно, что могу ляпнуть в камеру.

Только смонтированный материал и был для меня возможен. Потому что его потом могли отсмотреть, одобрить к эфиру или не одобрить, взвесив (с точки зрения новомодных перестроечных парадигм) все «за» и «против».

Я не вымучивал концепцию своего проекта. Она появилась на свет сама собой. И (в момент) решила все проблемы: и с моей непартийностью, и с авторской позицией.

Суть её состояла в том, что не важно было, за кого я. Важно, чтобы большевики увидели, что моё кино для большевиков, горбатые – для горбатых, ангелы во плоти – для ангелов.

– Как интересно: чем дальше в лес – тем больше дров, – сказала Бела. – Всё так, и всё не так… Да, я поняла: при включённой камере кретин – не всегда кретин… «без камеры» подонок (чаще всего) – это подонок… Ты не поверишь, но я хорошо помню архитектуру твоих киношек.

– Не поверю: «свежо предание…»

– Не надо хохмить. Как заезженная пластинка. Вот (по-твоему) неправильный сценарий: главный персонаж (он или она) прогуливается по Невскому проспекту; из ближайшего переулка появляется лошадь; поравнявшись с человеком, она (неожиданно для всех) умудряется лягнуть его. Это скучно. И это неинтересно.

– А какой сценарий (по-моему) правильный?

– Очаровательная дама (или какой-нибудь другой типаж) прогуливается по вечернему Невскому проспекту при полном классическом параде: в вечернем платье и туфлях на шпильке; из переулка появляется вороной масти жеребец; и в тот момент, когда он пробегает мимо дамы, она (неожиданно для всех) умудряется своей левой ножкой изящно лягнуть несчастное животное. Конфликт обозначен. Это не скучно. И это интересно.

– Потому что такова жизнь, где совмещается несовместимое, где ложь неотличима от правды, где ненависть неотличима от любви. А далее?

– Далее очевидцы необычайного (и обычного) происшествия рассказывают о своих впечатлениях. Они разные, потому что разные люди видят случившееся по-разному.

– Например?

– Например, в момент удара очаровательная дама так высоко поднимает ногу, что окружающие видят её чулочек с кружевным рантом (вверху его) и с классическим швом (сзади его). Далее?.. Далее безобидный жеребец размышляет в камеру о возможных (невозможных) причинах конфликта. Далее о мотивах своего поступка говорит сама дама. Далее мы опрашиваем всех, кто видел происшедшее. Мнения тех, кто справа. Мнения тех, кто слева. Мнения тех, кто посередине. Всё, конец фильма. «Свежо предание»?

– Предание безупречно. И (без сарказма) истинно. Verum in caeco est![44]44
  Истина сокрыта глубоко (лат.).


[Закрыть]

– Лес рубят – щепки летят. Байки про твои командировки, пусть и галопом по Европам, но мы (будем считать) отработали. Настала очередь озорным рассказам о твоих ассистентках. «Был мягок шёлк её волос и завивался, точно хмель…»

– «Она была душистей роз – та, что постлала мне постель…»[45]45
  Из стихотворения Р. Бёрнса «Ночлег в пути».


[Закрыть] – продолжил я.

– Сколько их было, этих ассистенток? Десяток? Сто?

– «Миллион», – ответил я. – Рассказать обо всех не могу. Это не представляется возможным.

– Обо всех и не надо. Чтобы понять, что есть океан, достаточно исследовать (по признакам и свойствам) одну его капельку.

В те времена, когда за мной (за глаза!) твёрдо закрепилась репутация «тирана», появилось у меня в монтажной очаровательное такое существо по имени Раушан, числящееся на должности ассистента режиссёра:

– Макс, возьми меня к себе. Хоть на один проект. Уму-разуму поучиться. Тебя все так хвалят!

– Лишний ассистент мне никогда не помешает, – подумал я вслух. – Тем более такой юный и переполненный энергией вершить великое. Может, и я чему-нибудь у тебя научусь.

Никаких иллюзий относительно Раушан я не строил. Говорили, что она – дочка какого-то большого начальника на самых верхах. Да, пристроили её: телефонное право никто не отменял.

Ни для кого не было секретом, что на телевидении таких, как Раушан, было много. Заботливые папульки из СовМина, ЦК республики, обкома, горкома запросто могли позвонить директору программ: посмотрите – вдруг сгодятся наши чада? И их брали. Как было не взять?

«Раушанчики» большей частью являли собой декоративное обрамление производственных процессов на ТВ. (А телевидение – это, как ни крути, а производство.) Красиво, дорого одетые, пахнущие французским парфюмом – им совсем не надо было что-то творить. Им важно было находиться рядом с творящими эфир. И это (почему-то) считалось престижным. И ничего, что они были на подхвате. Да и кто это из смотрящих телевизор разбирается, каким образом там, по ту сторону камеры, появляются на свет телечудеса? Главное – есть то, что видят на экране. Главное, что внизу титров «Над программой работали» значатся фамилии тех, кто принимал участие в их создании. Что здесь преступного? Да ничего.

Раушан звёзд с неба не хватала. Но говорили, что она старательная, исполнительная. И на фоне других ассистентов и администраторов очень даже выделялась (вроде бы).

Я дал новой ассистентке первое задание – наложить титры на готовый, смонтированный материал. Всего-то! Вручил видеорулон и сценарий. Через какое-то время она позвонила мне по внутреннему телефону на ТВ: всё готово. Буду ли я проверять?

– А смысл? – спросил я.

А смысл был. Перед эфиром выпускающий режиссёр крутанул мой рулон и позвонил мне:

– У тебя все казахи под рускими фамилиями, а руские – под казахскими: не пришей кобыле хвост. – Он умирал со смеху.

Я быстренько нашёл Раушан и попросил (тоже хохоча!) исправить всё. А чтобы исправить, надо было ещё раз заказать студию и отдать час-другой видеозаписи, предназначенный для других целей. Время записи, замечу, не безгранично.

В дирекции мне не однажды читали нотации, что я не могу неделю снимать свою киношку, потом пять смен брать на монтаж, потом четыре – на озвучку, потом три – на титры: а другие – как, на коленке должны работать? Есть нормативы, их следует придерживаться! ТВ – это производство! Разве я этого не знаю?

Если не было бы нормативов – все были бы Тарковскими!

Намёк, между слов, был предельно прозрачным: если меня не устраивают (принятые для всех) правила игры – поменять сетку вещания никогда не поздно. Пустого эфира, чтобы в мои полчаса на экране был чёрный квадрат, не будет. Чем заменить – всегда найдётся.

Конфликт с выделением дополнительного времени на повторное наложение титров решили: что ж, бывает – надо находить компромисс, и проблему (опять не без выноса мне мозга) решили.

Через какое-то время Раушан позвонила: всё готово.

Трусцой от АСК-1, где у меня были студийные съёмки, я добежал до АСК-2. Посмотрел титры. Потом трусцой от АСК-2 добежал до АСК-1, прекратил съёмки, взял в отделе координации ещё времени для перетитрования и побежал обратно, потому что моя очаровательная ассистентка опять напортачила.

– Макс, это в последний раз! – взмолилась она. – В последний.

– Хорошо, – сказал я и отправился в буфет, чтобы выпить стакан чая в лечебных целях – чтобы сохранять хладнокровие, трезвый ум и ясную память.

Через час, когда я смотрел перетитрованный материал, я понял, что это действительно «в последний раз»: фамилии были на месте, всё вроде нормально (название, подзаголовки…), однако в фамилиях и словах были… грамматические ошибки. На этот раз сдержать под контролем эмоции я не смог.

– Вон отсюда! – сорвался я. – И чтобы ноги твоей больше здесь не было!.. – И ещё было несколько фраз, которые (даже полушёпотом) лучше не произносить.

Раушан разревелась и убежала.

– Смешная побасёнка. Занимательная… – Бела передёрнула плечами, как в ознобе. – «А грудь её была кругла…»

– «Казалось, ранняя зима своим дыханьем намела два этих маленьких холма…»[46]46
  Из стихотворения Р. Бёрнса «Ночлег в пути».


[Закрыть] – продолжил я.

– Значит, такие девчонки и названивали тебе по телефону домой?

– Это была их святая обязанность – держать меня в курсе всех дел.

– И днём, и ночью?

– Круглосуточно. Не так страшен «чёрт», как его малюют. У матросов ещё есть вопросы?

– У матросов больше вопросов нет. Хотелось бы верить, что все твои ассистентки на сто процентов были такие же, как Раушан. Хотелось бы. Но верится с трудом.

– «Особа юных лет» мне сказала: без труда не выловишь и рыбку из пруда.

– Ich habe verstanden![47]47
  Я поняла (нем.).


[Закрыть] Мне кажется, что сейчас будет правильнее – это сходить за сковородкой на кухню, чтобы не тратить время зря на ловлю «рыбки из пруда»: «Мне отмщение, и аз воздам!..»[48]48
  Цитата из Библии. В переводе на руский язык: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь».


[Закрыть] А вот акценты здесь пусть расставит чёрт, который «не так страшен». Вопрос на засыпку: а сколько их было – подобных историй?

– Ответ, как на исповеди перед святым причастием: не одна и не две, валом.

– Сковородка мне сказала: «причастие» Макса пока преждевременно, потому что в его «исповеди» не поставлена заключительная точка. Proszе patelniе, aby kontynuowaс![49]49
  Прошу пана продолжать! (польск.).


[Закрыть]

После таких конфузов, как с Раушан, по всем редакциям ТВ расползались сплетни, что я не люблю казахов. Потом – что не люблю богоизбранных. Потом – что не люблю уйгур. Потом – что не люблю немцев. Потом – что не люблю руских.

Ладно, шут с ним, с непрофессионализмом. Это можно пережить.

В телодвижениях телевизионного окружения я видел другое. То, что лучше бы не видеть, – это фальшь.

Я не мог не видеть фальши в словах, в улыбках, в дружеских похлопываниях по плечу, в нежных объятиях. И я понимал, что иного пути зарабатывать очки, успешно планировать и реализовывать «шахматные комбинации» просто нет.

– Ненависть надо заслужить… – повторила, пристально взглянув на меня, Бела.

Как бы там ни было, мои киношки (со скрипом, без скрипа!) снимались и выходили в эфир.

Партийные начальники были довольны – количество зрительских писем на ТВ не становилось меньше – значит, дело делается, работа работается.

Поэтому и выходило: я устраивал своих телевизионных боссов (зачем тюкать меня, если ЦК в восторге от моих опытов по части «свежего дыхания Перестройки»?). Мои боссы «устраивали» меня (уволить к чёртовой матери я их не мог по определению – вне зависимости, доволен я был ими или не доволен).

Ситуация находилась под контролем и в равновесии (несмотря ни на что).

– В равновесии (шатком) до поры до времени, – добавила Бела. – А я бы сейчас глянула, хоть одним глазком, пару твоих киношек. В Алма-Ате мы телевизор дома не смотрели.

– Это невозможно. Ты знаешь это не хуже меня.

– Неужели ничего нельзя было сохранить? Украсть кассету, в конце-то концов, со своим же эфиром? Тебя (насколько я знаю) никто с телевидения не выгонял, как это сделали с другими.

– Против правды не попрёшь: я сам хлопнул дверью. И ушёл.

– С гордо поднятой головой, как ребёнок: вот меня не будет – вы ещё поплачете! Кто в итоге остался ни с чем?

– Зато мой уход был эффектным.

– Держу пари, что по-дурацки «эффектным»: просто умора…

Когда Казахстан вышел из Союза, а Каз. ТВ вышло из Гостелерадио СССР, все мои мастер-рулоны, где было собрано моё лучшее из лучших кино, размагнитили.

Я мог восстановить их из архива? Мог. Легко. Я этого не сделал.

Как это произошло?

Я вернулся из командировки в Катон-Карагай. Люба заказала монтажную аппаратную. Мы сделали кодировку отснятого материала. И шайтан меня надоумил сказать видеоинженеру, чтобы он поставил мастер-рулон: может, там найдём общие планы из Восточного Казахстана. «Нашли»! Все, кто был в аппаратной, остолбенели – мы увидели на экране концерт «Дос-Мукасана».

Я не устраивал истерик и скандалов – зачем? И не стал интересоваться, почему это случилось.

Номера этих рулонов знали только я и отдел координации. И размагничены они могли быть только в случае, если свою письменную закорючку на размагничивание поставлю я, или… будет дана команда сверху.

Неужели нельзя было сказать: перегони ты, Макс, всё своё добро, хотя бы на VHS? Чтобы сохранить архив. Чтобы оставить для Будущего (хотя бы для своих внуков, о потомках скромно промолчим) самое-самое из произведённого тобой на свет. Видео на ТВ – это не рукописи (по Булгакову), которые не горят.

Вероятно, что сказать так было нельзя.

Возможен был иной вариант развития событий?

История не терпит сослагательного наклонения.

Новая власть на ТВ избрала свой, особый путь решения проблемы: никого гнать в шею не будем – все, кому не понравится формула «Казахстан – для казахов», уйдут сами, пусть попробуют не уйти.

Я, как шут гороховый, нацепил на нос очки жены, в уши вставил наконечники фонендоскопа и с важным видом изрёк:

– «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…»[50]50
  А. Данте, «Божественная комедия».


[Закрыть]

– Ты очутился в сумрачном лесу? – Бела с опаской взглянула на меня.

– Я вместе с Данте Алигьери, – ответил задорно я.

То, что крутилось у меня на уме и что неуместно было произносить вслух, выглядело менее задорным: вся моя жизнь – это сплошные вопросительные знаки, реже – восклицательные, чаще – запятые и скобки (как в этом тексте).

С другой стороны, по словам Паустовского, «ещё Пушкин говорил о знаках препинания. Они существуют, чтобы выделить мысль, привести слова в правильное соотношение и дать фразе лёгкость и правильное звучание. Знаки препинания – это как нотные знаки. Они твёрдо держат текст и не дают ему рассыпаться».

Тогда всё сходится.

Нижеследующий абзац тоже может быть представлен только в скобках:

(Макс, тебе стукнул тридцатник, когда карьера была сделана и когда из «полковника» тебя разжаловали в «рядовые» (или в «ефрейторы»).

Почему произошло то, что произошло?

Виноваты «назарбаевы», которые пришли к власти?

Повлиять на них было не в твоих силах и не в твоих возможностях.

Может, причины надо поискать в себе: где ты дал маху, Макс?

К кому у тебя есть претензии?

Ни к кому. Кроме единственного человека.

Этот единственный человек – ты сам.

В свой тридцатник ты мог стать (и быть) кадровым полковником (а не метафорическим).

После школы ты (играючи) поступил в элитное военное училище во Львове. Идти по отцовским стопам было бы проще и понятнее (о том, как устроена армия, ты знал если не всё, то многое, что не знают в твоём возрасте все).

Нет, ты захотел понять не-секретные секреты, как устроена власть в СССР. Послал к чёртовой матери училище и поступил в университет – «отличное» решение!

Если бы ты не был так «мудр» – то кто в действующей армии (на момент краха Союза, где бы ты ни служил – в Алма-Ате или в Риге) разжаловал тебя в рядовые? Никто.

Теперь, Макс, можешь принять поздравления: ты доволен собой, что уяснил, как устроена власть и как делается политика?

Мало того. Когда тебе ещё не стукнул тридцатник – тебе стало скучно от своих же наблюдений и исследований в области мiроустройства.

Разве не так?)

Дебют второй моей партии «на чёрно-белой доске», когда перестройка в СССР набрала крейсерскую скорость и «процесс пошёл», был не менее удачным, чем в первой. Поэтому карьера и благополучие во второй раз дались, как прежде: и просто, и сложно.

Просто – потому что развитие событий на стыке двух эпох, брежневского «застоя» и горбачёвской демократизации, было вполне прогнозируемо, и вычислить пиковую точку в этой системе координат не составляло никакого труда.

Сложно – потому что возникли новые проблемы: такие как энтропия во всём (где только можно и где нельзя): в СМИ, в науке, в образовании, в экономике (по принципу «купи – продай»). И всё это – на почве стремительной самоидентификации на национальных окраинах Союза и делёжки собственности (по формуле «кто был никем – тот станет всем»).

Государственное телевидение Республики Казахстан взорвалось реформами и выкинуло на улицу всё, что мешало нововведениям (в том числе и меня с моими скандальными проектами) не в одночасье.

Зёрнышки перемен, посеянные 1985 годом, прорастали постепенно. Поэтому, ещё находясь в штате ТВ, кое-кто из журналистской братии уже тогда позаботился о создании ближайшего старта в новых условиях революционной действительности.

Позаботился об этом и я.

Так, параллельно с работой на государственном телевидении, появились частные компании со своими печатями, расчётными счетами, где на полную катушку трудились бухгалтеры и плавали немалые (по тем временам) суммы денег.

Вид деятельности частных компаний был таким же, как и на госслужбе, с тем лишь отличием, что работа, выполненная самостоятельно, оплачивалась несколько иначе: нулей в гонорарах было значительно больше. Поэтому, когда вопрос о перекройке сетки вещания на ТВ встал ребром («Зачем национальному каналу иметь рускоязычные телепрограммы? московских каналов, вещающих на Казахстан, вполне достаточно!»), не всех этот «внезапный» казус застал врасплох.

В Алма-Ате возникли «из ничего» новые телеканалы. Для них потребовались «новые» телепрограммы и «новые» команды. Казавшаяся на первый взгляд свободной рыночная теле-ниша уже давно была поделена.

Работа стала называться новым словом – «бизнес»!

– Один хрен, только вид сбоку! – острил по этому поводу Борька.

Бизнес (как и госслужба раньше) кормил, поил, одевал. И ещё (не как раньше) – заставлял заботиться о размещении свободных капиталов. Куда их можно было деть? На покупку, к примеру, телестудии типа «Бэтакам» (четыре камеры, мониторы, режиссёрский, звукорежиссёрский пульт, свет, микрофоны, штативы и прочее) – разумеется, не хватило бы, как ни тужься. На приобретение более дешёвой (но непрофессиональной) техники хватало, однако она была ни к чему. Таким образом появились на свет (почти из вакуума!) коммерческие проекты.

Однажды на свой страх и риск наша компания купила и тут же продала оптовую партию отечественных телевизоров. Суммы, заработанные в считаные часы, оказались внушительными. «Магическое» удовлетворение принёс этот азарт молниеносного оборачивания денег с молниеносным их увеличением: ничего особенного (по факту) мы не сделали, а на счету – прибыло! (Другие вообще наловчились торговать «воздухом» – результат: полный финансовый шоколад. Молодец Горбатый:

процесс пошёл.) Так, параллельно телевизионно-рекламному бизнесу заработал бизнес оптово-коммерческий. И снова – был и звёздный час, были и лавры…

Наша жизнь тем не менее изменилась незначительно.

Как и раньше, с утра и до ночи на работе и дома трезвонил телефон. С тем лишь отличием, что прежде это был обыкновенный аппарат, а теперь – необыкновенный, без шнуров: его трубка могла лежать в автомобиле, в офисе, а могла покоиться в твоём кармане.

Как и раньше, на работу я добирался к полудню. С тем лишь отличием, что прежде я мчался на такси, а теперь у подъезда меня терпеливо поджидал персональный автомобильчик с персональным водителем, которому я платил хорошую зарплату.

Как и раньше, у меня был обыкновенный рабочий кабинет. С тем лишь отличием, что прежде я за него не платил, теперь – приходилось.

Как и раньше, не хватало времени. Была постоянная запарка. Дни отдыха не всегда совпадали с субботой и воскресеньем. С тем лишь отличием, что прежде ненормированность рабочего дня возмущала жену меньше, теперь – ещё больше.

Принципиальные на первый взгляд изменения, коснувшиеся семейной платежеспособности, кривая которой в финансовой системе координат неуклонно ползла вверх, опять мало повлияли на отношение к самому понятию денег. Проблема, как и раньше, была не в деньгах, а в возможности реализации собственных проектов. Деньги же как таковые интересовали мало. Они просто были, как раньше, так и теперь, вот и всё.

– Конечно, Макс, ты – не горбатый кретин. Нет! – говорил Борька. – Деньги тебе ни к чему, как нужны они большинству живущих в сладком ожидании капитализма, который «решит» все проблемы. Деньги никогда тебя не интересовали, не интересуют и не будут интересовать… Однако здесь может случиться обратный фокус: деньги могут обидеться и перестанут интересоваться тобой. Покумекай в долгие зимние вечера на этот счёт, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: «Вся жизнь и все силы были отданы самому главному в мире – борьбе за освобождение человечества!.. Жизнь даётся всего один раз, и прожить её надо…»[51]51
  Н. Островский, «Как закалялась сталь».


[Закрыть]

«В долгие зимние вечера» у меня не представилось возможности «покумекать на этот счёт». Или времени не хватило. Или мозгов. Одно из двух… Вероятнее всего, что причина здесь кроется во втором пункте.

Что касается иллюзорных представлений о свободе (о чём, как о манне небесной, кричали вокруг все и вся), то это больше забавляло, чем открывало глаза на «запретный плод», всегда сладкий и желанный.

Свободы есть ровно столько, сколько её есть в тебе, а не вокруг тебя: нет плохих времён, есть люди, которые объясняют свою несостоятельность «плохими временами».

Что касается «несвободы», то на разломе эпох, если проблему не решали деньги, тогда её решали большие деньги.

Жизнь, действительно, изменилась для нас мало.

Другой вопрос: как долго это могло продолжаться?

Другой вопрос: было ли в наших силах намеренно-долго оставаться в этом состоянии (эйфории) довольствования всем (и вся) в то время, когда т. н. рускоязычное население Алма-Аты и Казахстана (более 60 процентов), в ряды которого вошли не только собственно руские (но и немцы, евреи, поляки, корейцы и все прочие гомо сапиенс, говорящие по-руски), пришло в движение: кто-то отправился за лучшей долей в США, кто-то – в Германию, кто-то – в Израиль, а кто-то – в Россию?

Другими словами, могли бы мы и дальше преспокойненько почивать на лаврах?

Да, могли. Как? Очень легко – ушли бы с головой в работу и просто жили. Жили по-прежнему. Если бы не одно обстоятельство – подрастающие Мирослава и Миланка. Какое их могло ожидать Будущее в государстве под названием «Республика Казахстан»? Только одно – это Будущее под названием «Никакое».

Звёздный час и лавры, безусловно, не исключили из жизни некоторые «банальные» закономерности. (Скорее даже, что увеличили их вероятное количество.)

Например, один лишь визит высокого ранга холёного госчиновника в наш офис, где мы только-только закончили ремонт, принёс много «приятного» и непредвиденного: решением администрации столицы все помещения, арендуемые нами на законных основаниях, сроки аренды которых истекали через четыре года, мы обязаны были освободить немедленно, а в налоговую инспекцию (срочно!) предоставить данные бухотчётности.

И вообще, вся деятельность нашей компании (как выяснилось) стала вызывать большие-пребольшие опасения: в нашей работе усматривалась чуть ли не угроза государственной безопасности Казахстана! Смешно?

«Государство» почувствовало себя в безопасности, когда мы (делать было нечего) из обжитого офиса, который был лицом компании, хорошо узнаваемым и нашими клиентами, и нашими партнёрами, съехали.

Новый офис потребовал опять ремонта и опять денег. Но это не страшило.

Дела, вопреки всем сложностям, шли своим чередом. Денежки на расчётный счет капали ежедневно. До поры!

И пора эта не заставила себя долго ждать.

После очередного посещения банка наш главбух пришла в слегка ошалевшем состоянии: был арестован наш счёт за (якобы!) неуплату налогов. На пользование деньгами тут же наложили запрет. И не когда-нибудь, а в тот день, когда нам предстояло сделать несколько очень важных финансовых перечислений.

К счастью «фанатов» нашей компании, очередной сделке (очень выгодной и очень важной) не суждено было состояться.

В результате мы не только споткнулись на ровном месте (очевидные выгоды проплыли мимо), но и уплатили (позже) неустойки по счетам за срыв контрактов.

Внезапное «помутнее рассудка» у нас длилось недели три.

Три недели у всех всё валилось из рук, пока налоговая не сняла арест. А сняла она его походя. Так же, как и наложила. Будто ничего (страшного) не произошло. Никто ведь не застрахован от недоразумений: нет, это не дискриминация, это не происки национальных экстремистов, это тем более не государственная политика: власти обеими руками за конкуренцию и свободный рынок!

Друзья сочувствовали, партнёры, умудрённые опытом капиталистических прелестей, констатировали: такова жизнь. Надо сопротивляться и выживать. Выживать и сопротивляться. И быть готовым к новым сюрпризам.

Хорошо, если подобные переплёты не подталкивают к мысли обзавестись парой-тройкой автоматов Калашникова, а также – поднабрать в штат бандитов в так называемый отдел охраны. А если подталкивают? Поступать так, как прежде: делаешь – не бойся, боишься – не делай.

«Помутнение рассудка» прошло. То, что было в мыслях, в мыслях и осталось.

Маховик жизнедеятельности компании, запущенный не вчера и раскрученный до таких оборотов, когда одной силы инерции достаточно было для движения вперёд, продолжал работать в нормальном режиме. Остановить его мгновенно было практически невозможно, не уничтожив всех сотрудников физически и не стерев из памяти людской сам факт нашего существования.

Задел в работе компании был обеспечен лет на пять вперёд, не меньше. Поэтому в ближайшем Будущем можно было не пороть горячку и не метаться в поисках перспективных проектов, а попросту сидеть себе и поплёвывать в потолок, работая в своё удовольствие и наслаждаясь жизнью.

Что могло помешать этому? «Да ничего», – думал я тогда. Ничего, кроме второго всемiрного потопа.

И я ошибался.

Я по-прежнему в положении классическом: руки – на груди, глаза – в потолок (не хватает свечечки).

Только теперь у меня на носу очки жены. А вокруг шеи – фонендоскоп, неотъемлемая часть тонометра.

– «У меня такое чувство, что мiр доживает последние дни…» – сказал я.

– У тебя? – с опаской взглянула на меня Бела.

– Нет. Такая фраза была написана на глиняной табличке (2800 лет до нашей эры), найденной в Месопотамии.

– У меня такое ощущение… что мы сейчас находимся не в Минске.

– А где? – с опаской посмотрел на жену я.

– В Месопотамии.

Задавать недетские вопросы разные дети начинают в разном возрасте.

Наш ребёнок (старший) стал требовать серьёзных ответов на «недетские вопросы» в шестилетнем возрасте.

– Папа! А что такое суверенитет? – спросила как-то Мирослава.

– Суверенитет? – переспросил я и, придав своему несерьёзному облику максимум серьёзности, ответил: – Суверенитет, дочур, – это просто! Это независимость и прочие там фигли-мигли, как Конституция, национальный флаг, гимн.

Я и значения никакого не придал самому вопросу и его возможной подоплёке: ну спросил ребенок – ну я и ответил. А чуть погодя, когда увидел, что дочка ещё чего-то ждёт от меня, намекнул (как мне намекал в своё время Г. К. Жуков):

– Подрастёшь – поймёшь.

– Нет, папа! – стояла на своём Мирослава. – Мне надо сейчас!

Пришлось уступить. И рискнуть сказать что-то вразумительное, чтобы быть понятым.

– Суверенитет, дружок, – ласково произнёс я, словно рассказывая сказку, – это, когда мы сидим, к примеру, и пьём чай из одного чайника…

– И что? – перебила меня Мирослава.

– И вдруг! – с пафосом воскликнул я. – Нам перестаёт хватать одного чайника! Поэтому мы все обзаводимся своим собственным чайником: тамаша[52]52
  Тамаша (каз.) – в данном случае – хорошо, прекрасно.


[Закрыть]!.. Стол один, но у каждого свой чайник, и все мы за ним суверенны. И все друг от друга независимы. Versteht du mich?[53]53
  Ты меня поняла (нем.).


[Закрыть]

– Так бы сразу и сказал.

С образным мышлением, слава Богам, у детей всё в порядке. Казалось бы, проблема была снята.

Прошла неделя. И Мирослава опять принялась меня пытать.

– Суверенитет – это не только когда свой чайник! – упрекнул меня наш серьёзный ребёнок. – Когда свой чайник – это слишком просто.

Поговорили и забыли.

Третье напоминание о суверенитете было последним.

Был обыкновенный вечер, не предвещающий серьёзных разговоров, а тем более серьёзных решений.

Мы ужинали. Миланка (младшая) щебетала, не умолкая ни на секунду. Жена была занята сменой блюд. Я управлялся с вилкой и ножом, и одновременно говорил по телефону. Всё как всегда. Одна Мирослава хмурая, напряжённая, будто в рот воды набрала.

– Что случилось, красавица? – допытывались мы.

– Ничего! – ответил наш ребёнок, всем своим видом давая понять, что донимать её расспросами бессмысленно: ничего не скажет.

Позже выяснилось, что во дворе шестилетний сверстник по имени Ерлан, мальчик из соседнего дома, часто оказывающийся вне общей игры, заявил малышне следующее:

– Скоро мы вас всех (неместных) вырезать будем! Понятно? Много вас пораз-велось – жизни нет! – Развернулся и важно ушёл.

Ребятня была напугана. Игра разладилась. Все разошлись по домам. Конфликт нешуточный: не своими словами говорил Ерлан. Слова эти были услышаны, а потом он их повторил.

Я же (без тени беспокойства) спросил, уверенный в безобидности того, что произошло:

– И ты поверила?

– Знаешь, папа! – укоризненно-строго (и не по-детски серьёзно) произнесла наша дочурка. – Он говорил очень спокойно и очень зло! Как взрослые.

Подсознание молниеносно сработало: что ж, если для себя впору обзаводиться Калашниковым, то и детям не помешало бы вручить по пистолету Стечкина (на всякий пожарный).

Я продолжал нажимать на кнопки пульта от телевизора.

Бела делала вид, что её страшно интересует всё, что происходит на экране.

Эфир захлёбывался от переизбытка рекламных роликов.

Я тоже решил произнести что-то похожее на рекламный слоган:

– Как говорил Мао Цзэдун: «Ибу ибу дадао муди!»

– …

– По-руски это звучит так: «Шаг за шагом придёшь к цели!» Он повторил китайскую мудрость: 一步一步可以实现自己的目标.

– Вот как? Звучит «очень» впечатляюще! – сказала жена. – Какая яркая цитата. И очень уместная.

Следом была продана наша компания, с пятилетним, как минимум, заделом в работе и со всем штатом сотрудников. Продана выгодно и (очень может быть) вовремя.