Текст книги "Формула алхимика"

Глава 12
Баронесса фон Крюденваль

В участке продолжалось размеренное течение жизни. Перед Облауховым сидел молодой человек в залатанном армяке с клочками растительности на лице. В ногах у него валялась пыльная котомка, а на коленях покоился инструмент, по виду напоминавший гусли. Как удалось установить в ходе допроса, тверской мещанин Жмыхов наловчился импровизировать в стихах целые поэмы и рапсодии о народной жизни, за что получал лестные отзывы у себя в волости. Возомнив себя новоявленным Баяном[17]17
  Баян – древнерусский сказитель, персонаж «Слова о полку Игореве».


[Закрыть], Жмыхов явился в столицу с намерением удивить сильных мира сего своим талантом и за то быть от них взысканным милостынями. Был задержан городовым Пампушко за беспокойное обращение к высокопоставленным особам Государственного Совета, которых пытался заинтересовать своим мастерством у ступеней Мариинского дворца.

За соседним столом околоточный надзиратель Свинцов и чиновник Африканов возились с новорожденным младенцем, доставленным в участок дворником Анциферовым. Ребенок был обнаружен на пороге квартиры канцелярского служителя Алябьева с приложенной запиской «Рожденъ 20-го сего апрѣля, крещенъ, имя Георгій». Очевидно, расчет несчастной матери, вынужденной обстоятельствами отказаться от собственного дитяти, был на бездетность супругов Алябьевых, но, как видно, оказался несостоятельным. Вызванная в участок управительница воспитательного дома госпожа Горбатова наотрез отказалась принимать ребенка ввиду отсутствия в заведении свободных мест.

– И так кормилиц не хватает, – стойко отбивалась она от нежелательного пополнения.

– Ничего, – стоял на своем Свинцов. – Отдадите в деревню, у вас на то и ассигнования имеются.

Действительно, администрация сиротского дома имела право отдавать младенцев на попечение в крестьянские семьи за плату 3 рубля в месяц.

– За что ж такое наказание бедненькому, – изобразила сострадание Горбатова, – известно же, как им там несладко живется.

– Авось не хуже, чем у жулья, – урезонил управительницу Свинцов, очевидно намекая, что имеются слухи, будто бы младенцы из ее сиротского дома нередко оказываются в руках уличных попрошаек, которым служат подспорьем для выманивания денег у сердобольных граждан.

– Совсем забыла, – изобразила озарение Горбатова. – У меня же аккурат вчера помер один! Как раз освободилось местечко.

– Так-то лучше, – резюмировал околоточный.

В общей зале у себя за столом старший помощник пристава фон Штайндлер выслушивал баронессу фон Крюденваль. Она на днях хотела сделать взнос в сберкассу в размере 100 рублей под 4 % годовых, но там объявили все четыре 25-рублевки фальшивыми и принять отказались. Баронесса выложила на стол перед штабс-капитаном злополучные купюры.

– Вот как? – оживился фон Штайндлер, еще не понимая, куда вывернет это дело. – Откуда же у вас эти билеты?

Испытывая некоторую неловкость, дама призналась, что билеты были оставлены ей покойным супругом, о чем она узнала при весьма загадочных обстоятельствах – усопший сам указал ей местонахождение ассигнаций через французскую прорицательницу, способную вступать в собеседование с душами мертвых.

Ардов почувствовал на языке вкус тамаринда. Он стоял у чайного стола и давал поручение филеру Шептульскому наладить наблюдение за натурщицей художественного училища Глебовой – установить место проживания, круг общения и прочее. Неожиданный прилив кисло-сладкого вкуса вынудил его оглядеться, чтобы понять, чей голос стал тому причиной. Приметив за столом Штайндлера посетительницу в шляпке с вуалью, он мысленно вернулся на пару минут назад.

«Выиграл, говорит, в карты да и забыл, куда сунул, – услышал он слова баронессы, сказанные только что. – А здесь, говорит, все вспомнил. Слава богу, говорит, что мадам Энтеви помогла вступить в сношение с тобой, душа моя…»

– Когда вы были на сеансе? – обратился Илья Алексеевич к посетительнице, хотя прекрасно помнил из рассказа княгини Баратовой, что та встретила баронессу в медиумическом салоне 9 апреля.

Старушка подтвердила дату.

– Банкноты были помещены под цветочный горшок, не так ли?

Присутствующие, включая пострадавшую, не смогли сдержать удивления столь невероятной осведомленностью Ардова.

Он взял купюры и повертел в руках. В тот же миг его голову облепил рой отвратительно жужжащих комаров. От неожиданности Ардов даже несколько раз взмахнул рукой, желая отогнать мерзких насекомых.

Такому нашествию воображаемого гнуса Илья Алексеевич подвергался всякий раз, когда сталкивался с обстоятельствами, связанными с убийством отца. Желание отыскать убийцу и привело Ардова на службу в третий участок Спасской части. Два года назад ему удалось изловить не только прямого исполнителя жестокой расправы, но и стоявшего за ним пупенмейстера[18]18
  Пупенмейстер – кукловод (устар.).


[Закрыть], спланировавшего то кровавое злодеяние (и не только его). Правда, если убийцу, которым оказался актер оперетты Соломухин по кличке Солома, получилось схватить и предать в руки правосудия, то вот зачинщик тогда сумел ускользнуть из расставленных Ардовым силков в самый последний момент. Ушел он и в следующий раз, спустя полгода, когда из-за своих криминальных интересов сорвал поездку сборной команды русских олимпиоников на первые Олимпийские игры в Афинах. С тех пор Илья Алексеевич не оставлял надежды снова выйти на след негодяя, желая завершить дело возмездия. Звали этого беса Карл Мервус. Имя было фальшивое, но именно под ним его опознавали как главу криминального мира столицы и предпочитали идти на каторгу, лишь бы не сболтнуть на допросе чего лишнего об этой черной личности, дабы не накликать на себя ее гнев. Мервус был хитрым, изворотливым, безжалостным преступником, обладавшим неуемной извращенной фантазией и неограниченными возможности для ее воплощения.

Но с чего сейчас возник этот комариный хор? Ардов присмотрелся к баронессе – ничего подозрительного в ее облике не обнаружилось. Сыщик перевел взгляд на банкноты в своих руках и вновь почувствовал зуд на лице, как если бы его облепили насекомые-кровопийцы. Ну конечно! Купюры по виду напоминали такие же, в количестве нескольких миллионов изготовленные по заказу Мервуса за границей и ввезенные в Россию в 1892 году. Именно эта партия фальшивых кредитных билетов стала причиной смерти Алексея Арсеньевича Ардова, служившего в то время главой комитета при Казначействе. Купюры были старого образца, но все еще имели хождение и постепенно выводились из оборота.

Как эти ассигнации оказались в доме баронессы? Не исключено, что мадам Энтеви каким-то образом связана с Мервусом. Княгиня права: надо бы повидать эту чревовещательницу и составить о ней впечатление.

– Я займусь этим делом, – сказал Ардов и отправился по коридору в кабинет начальника участка майора Троекрутова.

Штайндлер хотел было что-то возразить, но не успел придумать подходящей колкости и потому, задержав воздух, выпустил его из легких свистящей струйкой.

– Ничем не могу помочь, – сказал он баронессе, захлопывая папку. – У нас тут, как видите, есть уникумы.

– Фальшивомонетчики? – удивился Евсей Макарович, выслушав просьбу чиновника сыскного отделения. – Зачем они вам? У вас же студента убили. Или вы, Илья Алексеевич, новое дело себе нашли?

– Есть вероятность, что Крючина убили именно они, фальшивомонетчики.

– Зачем он им сдался?

– Не исключено, что он делал им краску для ассигнаций, а потом решил с ними порвать.

– Вот как… – пристав в задумчивости поворошил пышные свои бакенбарды. – Краску тоже на нашем участке делали?

– Место пока не установлено.

– Нам только фальшивомонетчиков не хватало, – пробурчал Троекрутов, ставя размашистую подпись на прошении, которое от его имени заранее приготовил по просьбе Ардова письмоводитель Спасский.

Глава 13
Сок сомы

– Как вы могли такое подумать? – вспыхнул Горский, как только Жарков изложил имеющиеся подозрения насчет краски; сделал он это без всякой деликатности, что и вызвало эмоциональный всплеск у профессора. – Вам не стыдно? Явились ко мне и оскорбляете отвратительными подозрениями.

– Я не это имел в виду, – стушевался Петр Павлович. – Неправильно выразился… Я хотел узнать, не мог ли, на ваш взгляд, Крючин заниматься чем-то противозаконным у вас в лаборатории без вашего ведома.

– Каким это образом? – холодно поинтересовался все еще раздраженный Горский.

– К примеру, в ваше отсутствие… – предположил Петр Павлович.

– Нет, – отрезал ученый.

– То есть вам про это ничего не известно?

– Ничего.

Разговор не складывался.

– Могу я осмотреть оборудование?

– Бред! – выкрикнул Горский. – Абсурд и бред! Как вы себе представляете изготовление этой краски? Он всё время был у меня на виду! У него и без того забот было через край. Вы хоть представляете себе, чем мы здесь занимаемся?

– Трансмутацией металлов, – выпалил Жарков.

И не ошибся. Прищурившись, профессор с интересом уставился на криминалиста.

– Все-таки вы не напрасно посещали мои занятия, Жарков, – сказал он примирительно и отправился к очагу, в пламени которого лежал раскаленный шар. – Я на пороге величайшего научного открытия, которое осчастливит человечество!

Горский не отрываясь смотрел на глиняное ядро, из трещин которого вытекал дымок. Жарков подошел следом.

– На овладение этим искусством мне понадобилось тридцать лет. Тридцать лет на воде и хлебе, тридцать лет размышлений и экспериментов. Как вы, наверное, знаете, в книгах даны намеренно искаженные формулы, – Горский махнул рукой, указывая на ряды старинных манускриптов на полках. – Мне удалось их исправить путем проб и ошибок. Сок сомы! Это был самый сложный элемент формулы. К счастью, судьба подарила мне встречу с индийским раджой, он доставил из Индии растения, которых не найти в России.

Жарков обратил внимание на стоящее на столе фото, где профессор был изображен в компании господина с завитой бородой в костюме индийского раджи.

– Юрий Александрович, вам необходимо заявить об этом эксперименте в Третье управление, – аккуратно начал Жарков.

– Жандармам? Зачем это еще? В моих занятиях нет ничего противозаконного.

– Это опасно.

– Помилуйте, о какой опасности вы говорите?

– Если ваша формула попадет в нечестные руки, вместо счастья для всего человечества может случиться катастрофа!

– Не беспокойтесь, – самодовольно отозвался профессор. – Всей формулы в записанном виде не существует. Тайна приготовления главного ингредиента хранится вот здесь, – он постучал пальцем по лбу.

– Сок сомы?

Профессор кивнул, не отрывая взгляда от шара.

– Юрий Александрович, зачем? Зачем вам это золото?

Ученый наконец оторвался от лицезрения очага и обратил взор к посетителю. Вид у него был растерянный, глаза моргали. Похоже, прозвучавший вопрос уже не однажды возникал у него в голове, но всякий раз профессор гнал его, не желая давать честный ответ.

– Странный вопрос… – сказал он. – Я не могу больше ничего делать. Да я и не хочу.

– Но какой от этого прок? – не отступал Петр Павлович. – Может ли золото вернуть жизнь? Молодость? Может ли сделать счастливым? Вы стали его рабом.

– Возможно, вы правы, мой друг… – пробормотал профессор и опустился на стул. – Кажется, я не в силах противиться ему…

В прихожей послышался шум, и в лабораторию вошел Аладьин с корзинкой, набитой нехитрой снедью.

– Ну что же вы так долго? – к Юрию Александровичу вернулась былая бодрость. – Прошу меня извинить, – поклонился он Жаркову, – я вынужден вернуться к опыту.

– Последний вопрос. Не замечали ли вы в последнее время рядом с Крючиным худощавого господина без волос? У него еще нижняя челюсть смещена.

– Нет, – отмахнулся Горский, направляясь к тигелю. – Аладьин, помогите мне!

Глава 14
Картотека

Желание чиновника сыскной полиции Ардова ознакомиться с архивными делами об изготовлении фальшивых денег вызвало в управлении некоторое удивление – с такими просьбами сюда обращались нечасто. Точнее сказать, никогда не обращались. Впрочем, прошение за подписью пристава третьего участка Спасской части было признано оформленным по всей форме, и через три четверти часа на обшарпанный стол, который архивный чиновник уступил сыщику, была навалена груда пыльных папок с делами четырехлетней и более давности – тех, кто мог бы уже выйти на волю и приняться за старое.

Ардов принялся перебирать.

Степан Бубенцов – осужден за разбой и деланье фальшивых ассигнаций: наловчился окрашивать бумажную массу, приготовленную для поддельных билетов, особым составом, получаемым из сандалового дерева с добавлением различных приправ. Лишен всех прав состояния, сослан в Сибирь на шесть лет.

Помещик Полянский – проводил у себя в усадьбе эксперименты по нанесению водяных знаков: сначала пытался сделать надписи посредством сала, потом по совету жены Прасковьи Лукиничны перешел на деревянное масло. На допросе показал, что умысла к деланию фальшивых ассигнацией не имел, а был возбужден к научному познанию в результате спора с отставным прапорщиком Хомяковым, уверявшим, что прозрачность слов по краям банкнот наводится чесноковым соком. Все трое сосланы в Сибирь на житье сроком на четыре года.

А вот губернский секретарь Сандулов, догадываясь, что изображение водяного знака образуется в результате уменьшения толщины бумаги, пытался добиться такого эффекта на своих изделиях путем «соскабливанія литеръ по угламъ»; на допросе жаловался, что нередко в результате такой операции проскабливал бумагу насквозь. Помещен в смирительный дом сроком на восемь лет.

Значительно более смышленым оказался швейцарский подданный Людвиг Даненберг, заказавший бумагу фабриканту Габриелю Древсену в Лакендорфе. При обыске в подвале дома на Гороховой у Даненберга было обнаружено оборудование для незаконной печати, включая гальваноформы из железа. Двенадцать лет каторги.

Некто Феликс Цензики уговорил работника бумагоделательного отделения Экспедиции заготовления государственных бумаг Петра Рудакова стащить со складов листы для 10-рублевых ассигнаций. Какими способами и с чьим участием означенный Цензики намеревался произвести печать на краденой бумаге, расследовать не стали. Преступники получили осуждение на каторжные работы с лишением всех прав состояния сроком на 7 и 9 лет.

Перебирая наклеенные на картонки фотокарточки преступников, разглядывая таблицы с указанием примет, листая подшитые в папках страницы протоколов допросов, рапортов, актов, описей и свидетельств, Илья Алексеевич в какой-то момент отметил про себя, что все эти изловленные полицией злоумышленники не были профессиональными преступниками. Какие-то из них взялись за преступный промысел из любопытства или по глупости, другие, вполне образованные и технически подкованные, вынашивали планы обогащения вполне расчетливо и последовательно, однако же ни те, ни другие, сколько можно судить, не имели устойчивых связей в криминальной среде и действовали скорее по наитию, в одиночку. Между тем сделать поддельные билеты – это ведь полдела. Организовать под них сеть сбыта – вот это, пожалуй, фокус, который без участия теневых воротил преступного мира вряд ли исполнишь. Однако же такие преступники если и попадают в руки полиции, то заподозрить их в связях с подпольным деланьем обыкновенно не удается. Выходит, если описанный Глебовой преступник и имеет отношение к фальшивомонетному промыслу, искать его среди известных блинопеков, скорее всего, бессмысленно. По крайней мере, описанных Глебовой особенностей – скошенный подбородок и шрам в виде треугольника – обнаружить в описаниях так и не удалось.

Впрочем, имелся еще один способ навести справки об этом вопросе, и Илья Алексеевич наметил это исполнить в ближайшее время.

Глава 15
На кухне у графа

На кухне дома графа Лушникова по Мараморному переулку сухощавый лысый господин со скошенным подбородком и треугольным шрамом под нижней губой угощал кухарку Дарью французским абрикотином из пузатой бутылки и шоколадными конфетами. Та уже совершенно зарделась, глубоко дышала и хохотала невпопад.

По случаю недавней скоропостижной смерти повара Макара Саввича Дарья оказалась временно ответственной за хозяйский стол и сейчас занималась обедом, который следовало через полчаса подать в столовую. Истомленные с луком соленые огурцы она высыпала из сковороды в кастрюлю, где вот уже три четверти часа при медленном кипении варились резанные кубиками боровички – была задумана грибная калья. К ней также планировались рисовые котлеты в клюквенном соусе и пирожки из вытяжного теста – барин держал пост.

На кухню вбежал мраморный сеттер.

– Куда, Ланкашир, нельзя! Фу, фу! Ступай! – захлопала кухарка в ладоши перед собачьей мордой. – Хозяин не велит, – обернувшись, пояснила она ухажеру, – у него несварение, ему особое кушанье готовят.

– Графу? – пришепетывая, спросил гость.

– Собаке! – опять хохотнула девица. – К ней особый доктор ходит.

– Чудное имя, – вставая, хмыкнул лысый. – Придумают же. И часто барин на охоту ходит?

– Сейчас уже нет. Как сыночка застрелили, так бросил.

– Да что ты! На охоте?

– Да, на Сретенье еще. Барин страсть как горюет. Очень Алешеньку любил. На следующий год собирались свадьбу играть.

Лысый присел на корточки и стал играть с Ланкаширом.

– А чем Алешенька закусить любил?

– Да чем… – перемешав калью и накрыв кастрюлю крышкой, кухарка вернулась за стол к ликеру с конфетами. – Если гостей ждали, обыкновенно голубиный суп у Макара просил. С раками.

– Макар – это повар ваш?

– Угу. Угорел давеча, – девица кивнула на печь. – Выпимши был, заснул тут. А дымоход-то год, считай, не чистили.

– А еще что?

– Ну, вальдшнепов еще, – с видимым усилием произнесла Дарья сложное для нее слово. – Макар их с гренками делал. Клювище вот такой вот длинный, – показала она пальцами длину. – Барин с Алешенькой на охоте их били. Вечером-то придешь? – вдруг неожиданно поинтересовалась она. – Я тут буду.

Лысый сделал маслянистый взгляд и вплотную приблизился к кухарке.

– Я-то приду, – многозначительно промурлыкал он. – А у тебя-то будет чем угостить?

– Небось голодным не останешься, – бесстыдно глядя в глаза, прошептала Дарья, отлично понимая, какого рода угощения ожидает лысый.

С самого утра филер Шептульский скучал во дворе дома по набережной Фонтанки, куда накануне негласно сопроводил натурщицу Глебову после вечернего класса в художественном училище. Чтобы не смущать жильцов, наутро Шептульский вырядился слесарем и занял позицию у дровяного сарая, делая вид, что чинит замок. О своем занятии он еще вчера предупредил старшего дворника, который, к слову, вел себя нервно, словно в чем провинился, отвечал невпопад и то и дело извинялся. Почуяв неладное, филер спросил в лоб, подавал ли старший дворник сведения в участок о прописке этой Глебовой, – и попал в самую тютельку: за рубль серебром девица вымолила у служителя порядка житье без регистрации, объяснив такое желание нуждой не дать родителям увлечь ее обратно в отчий дом, где ей была уготована свадьба с нелюбимым человеком. Шептульский строго отчитал нарушителя, но про себя даже обрадовался, потому что теперь дворник носил ему кулебяку и кисель.

Увлеченный этой кулебякой, Кузьма Гурьевич никак не зацепился взглядом за мальчишку в латаной рабочей одежде и картузе, прошмыгнувшего через двор в арку. Глаз филера был настроен на девицу – а та покуда сидела дома и нос на улицу не высовывала.

Глава 16
На первом сеансе

Илья Алексеевич завтракал у Баратовых. Подавали хрустящую картофельную фокаччу на итальянский манер, фаршированные рыжиками баклажаны и вафли на виноградном вине с медом и орехами. Из аристона, управляемого торжественным лакеем, текли неспешные звуки вальса «Mon Plaisir» Альбрехта.

Анастасия Аркадьевна делилась разочарованием, полученным на премьере Первой симфонии молодого композитора Рахманинова, которого ей всячески рекомендовал нотный издатель Гутхейль. Концерт был обставлен как большое событие, были и Стасов, и Направник, и даже Танеев из Москвы приехал. За дирижерский пульт встал сам Глазунов. Но премьера закончилась полнейшим провалом.

– Совершеннейший эклектизм, ничего понять невозможно, – кипятилась княгиня. – Ничего из того, что обещал мне Гутхейль, в симфонии не обнаружилось и близко! Какое-то мутное звуковое повидло! Ни оттенков, ни нюансов экспрессии, ни градации темпа. Харитон! – обернулась она к торжественному лакею у аристона. – Поставь «Сирены» Вальдтейфеля – там, в красном конверте.

Лакей снял диск, упаковал его в конверт и опустил под стол, где на специальной подставке хранилась музыкальная коллекция из Швейцарии. Оттуда же он извлек и водрузил на бархатный круг новый «блинчик». Полилась мягкая спокойная музыка.

– Может, просто недоучили? – предположил Илья Алексеевич, имея в виду, что оркестр мог не иметь достаточно времени для освоения непривычного материала.

– Я уж не знаю, кто виноват, а только зал изнывал от томительной мертвенности этого бесконечного наигрывания. Говорят, он неплохой пианист. Пусть бы и оставался. Зачем же всем непременно в композиторы лезть?

– Бунт на шхуне «Последний герой»! – неожиданно возвестил Шура Баратов. Единственный наследник княжеской фамилии, однокурсник Ардова по университету, ныне служащий Восточного отдела Министерства иностранных дел, по привычке изучал за завтраком английские газеты. Присутствующие обратили к нему взоры, ожидая продолжения – про бунт никто не читал.

– Недавно бразильские матросы выловили из волн бутылку с запиской. В послании сообщалось, что шхуна «Морской герой» захвачена мятежниками. Вот! – Шура развернул газету поудобнее и принялся зачитывать: – «Капитан убит, первый помощник выброшен за борт. Я, второй помощник капитана Хеджер, насильно приставлен к штурвалу. Они заставляют меня вести судно в устье Амазонки – 28 градусов долготы, 22 градуса широты, скорость 3,5 узла. Спасите!»

Шура поднял горящий взор.

– Какой ужас, – сказала княгиня. – Но что тебя так впечатлило в этой истории?

– Капитан сразу проверил наличие подобного корабля по книге регистров Ллойда и действительно нашел там британский корабль с таким именем – он был приписан к порту Гулль. Бразильцы тут же изменили курс, нашли захваченное судно и обезоружили бунтовщиков.

– Что ж, весьма благородно, – оценила поступок бразильских моряков Анастасия Аркадьевна, все еще не понимая, куда клонит сын.

– Они даже спасли того самого Хеджера, который вместе с двумя матросами отказался примкнуть к мятежникам и бросил в море бутылку с призывом о помощи. Оказалось, – Шура обвел присутствующих торжествующим взглядом, – что никакой записки этот Хеджер не писал и даже не имел такой возможности!

Баратов сделал паузу, чтобы насладиться произведенным впечатлением.

– Кто же это сделал? – совсем запуталась женщина.

– Сделал это писатель Джон Пермингтон!

– Ничего не понимаю. Он что же, тоже был на этом корабле?

– И близко не был! За шестнадцать лет до этого он написал книжку «Морской герой» и бросил в море пять тысяч бутылок с фрагментом романа.

– Зачем?

– Для рекламы.

– А откуда он узнал про бунт?

– Ничего он не знал. Мятеж произошел у него в романе, на корабле с точно таким же названием. Именно такую бутылку и выловили бразильцы! Иначе как провидением это совпадение не назовешь.

– И что же, в романе было указано правильное местоположение корабля?

– И положение, и название, и бунт, и даже имя второго помощника капитана. Как ни удивительно, но совпало абсолютно все в мельчайших подробностях! А, какова реклама?! – с восторгом воскликнул Александр. – Уверен, тиражи этого Пермингтона сейчас взлетят до небес.

– Да, надо бы почитать… – неуверенно согласилась Анастасия Аркадьевна.

– Я познакомился с управляющим Мальцевскими заводами, он даст хорошую цену.

– Какую еще? – насторожилась княгиня.

– Вот! – Шура поставил на стол небольшую бутылочку белого стекла. – Думаю, лучше брать прозрачную, чтобы было видно, что внутри послание.

– Какое еще послание, Александр?

– Я решил написать роман, мама! – раздраженный непонятливостью родительницы, пояснил Шура.

– Прекрасная идея! – поторопился вступить Илья Алексеевич, чувствуя, что может разразиться маленькая семейная буря. – И о чем будет твой роман?

– Ну, что-нибудь морское… – поделился замыслом будущий писатель.

– Отлично! Когда садишься за работу?

– Да вот… в эту субботу и начну… – неуверенно предположил Шура, подозревая подвох в явно преувеличенном восторге, с которым откликнулся на эту идею Ардов.

Илья Алексеевич и княгиня переглянулись.

– Что? – насторожился Шура. – Чему вы ухмыляетесь? Опять потешаться надо мной вздумали?

– Ну что ты, Шура, – поторопилась успокоить сына княгиня. – Бутылки – прекрасная идея.

– Да при чем тут бутылки! – в сердцах воскликнул Шура и сорвал салфетку. – Ни в чем от вас поддержки не дождешься! Только насмехаться горазды!

С этими словами разобиженный князь выбрался из-за стола и покинул гостиную. Поскольку подобные всплески случались нередко, сколько-нибудь серьезного впечатления этот демарш не произвел.

Размеренная мелодия вальса Вальдтейфеля продолжала тихонько струиться из шкатулки.

– Совпадение и впрямь феноменальное, – помолчав, отметил Илья Алексеевич. – Как тут не поверить в прозорливость иных избранных…

Княгиня бросила на Ардова быстрый взгляд, почувствовав в этих словах подготовку к какому-то новому повороту разговора. Так и вышло.

– Анастасия Аркадьевна, а вы не могли бы припомнить, кто еще был на том сеансе у мадам Энтеви? Помните, вы говорили? Кроме баронессы фон Крюденваль, разумеется.

Княгиня прекрасно помнила. Ей было приятно, что Ардов решил вернуться к тому сеансу.

– Еще была вдова статского советника Пяльцева, – охотно пустилась в воспоминания Баратова. – Ее более всего интересовало, имелись ли у покойного супруга романтические увлечения на стороне. Ответ был отрицательный. Известие так ее впечатлило, что она принялась плакать и горячо нас благодарить.

Илья Алексеевич кивнул, давая понять, что его внимание не ослабло.

– Коллежский советник Скок имел пару вопросов к бывшему своему начальнику по делам службы. Желал знать, имеются ли у него шансы занять место герольдмейстера в своем департаменте в Сенате. Ну, начальник, видать, не хотел расстраивать этого Скока – так-то сказать, тугодум порядочный, какое ему повышение…

Ардов опять кивнул, поощряя воспоминания. Княгиня с удовольствием отпивала кофе из чашечки с вензелем.

– Купец Ротов. Этот вызывал дух Блаватской.

– Разумно, – одобрил Илья Алексеевич. – Она и сама при жизни, кажется, любила с духами поболтать. Что же интересовало Ротова?

– Цены на золото. Сами понимаете, эта реформа многих вынуждает ажитироваться, а Блаватская все-таки приходилась родственницей нашему министру финансов.

– Что же сказал Ротову ее дух?

– Дух высказался в том смысле, что якобы после реформы господин Витте задушит золотодобычу налогами, чтобы привлечь в страну английские кредиты.

Ардов сделал выражение, которое должно было указать собеседнице на высшую степень адмирации[19]19
  Адмирация (от фр. admirer) – удивление.


[Закрыть].

– Да-да, Илья Алексеевич, – как бы с укоризной покачала головой Баратова. – Не удивлюсь, если все это окажется правдой.

– Это все? – подвел итог сыщик.

– Еще был репортер из «Ребуса». Малоприятный тип. Как-то его… Кропачильский, что ли…

– Чептокральский! – догадался Илья Алексеевич.

Княгиня кивнула.

Вообще-то, Чептокральский вел колонку криминальных происшествий в «Санктъ-Петербургскихъ вѣдомостяхъ». Какими ветрами его затянуло в орган мистиков и чародеев – предстояло выяснить.

Илья Алексеевич встал. Баратова вздохнула с некоторым облегчением, потому что не хотела сообщать крестнику причину собственного визита к прорицательнице – она рассчитывала узнать, кто виновен в смерти супруга, которого нашли мертвым в своем кабинете вот уже шесть лет назад. Экспертиза установила отравление, но ни виновного, ни причину убийства следствие так и не определило. Мало того, в какой-то момент виновным в смерти отца едва не оказался его родной сын, Шура Баратов, и только феноменальная память его университетского друга Ильи Ардова отвела подозрения от юноши и доказала его непричастность. После этого случая Анастасия Аркадьевна относилась к Илье Алексеевичу как к спасителю и была готова ради него на любые лишения.

– Отозвался ли Евгений Витольдович? – покраснев, все же справился Ардов, имея в виду дух князя Баратова, – о цели визита Анастасии Аркадьевны на сеанс к мадам Энтеви он догадался без слов.

– Еще не время раскрывать, – повторила полученный ответ княгиня. – Пока что это опасно для нас с Шурой…

Быстрым движением она смахнула невольную слезу и протянула крестнику руку.