Текст книги "Лешие не умирают"

– А вот так, – я взял за конец веревки и круговым движением сдернул ее вниз. Наверху щелкнул страховочный узел, и веревка петлями слетела на землю. Гор впереди больше не намечалось, но я не привык раскидываться снаряжением – аккуратно все собрав, упаковал в рюкзак. Сергей держал «Винторез», как мужики держат новорожденного младенца, в той же позе и с тем же ужасом в глазах, боясь что-нибудь поломать. По-моему, он испытал еще большее облегчение, чем я, когда забрал оружие обратно.

– Все, ребятки, надо поторапливаться. Скоро стемнеет.

Быстрым шагом, который был больше похож на бег трусцой, мы спустились с предгорья. Темнота наползала с востока очень быстро. За какие-то минуты зажглись первые звезды. Никогда не привыкну, как темнеет на юге: будто выключатель нажали. Чик – и все, уже ночь. Трудно рассчитать время, которое у тебя осталось до темноты.

До торчащей из песка странной плоской скалы, которую я заприметил еще в полумраке, мы добирались уже практически на ощупь. Хлопнув по ее теплому боку, я с удивлением услышал отзвук металла. С недоверием включил тактический фонарик и осветил на красно-желтом, ржавом боку черный крест и полустершуюся эмблему – белого слона. Это был огромный древний танк «Тигр»[9]9
  T-VI «Тигр» – немецкий тяжелый танк времен Второй мировой войны. Эмблема «Белый слон» говорит о принадлежности к экспедиционному африканскому корпусу под командованием фельдмаршала Эрвина Роммеля, получившего прозвище Пустынный лис.


[Закрыть], стоявший тут еще со времен войны Пустынного лиса. Засыпанный песком почти по самую башню, с разорванным в виде тюльпана стволом, но все еще грозный и внушающий уважение. Башня, немного повернутая в сторону пустыни, указывала обрубком ствола туда, где, по его мнению, засел враг. Старый воин до сих пор вглядывается в темноту, выискивая своих обидчиков: «Шерманов» и «Валентайнов»[10]10
  «Шерман» («Светлячок»), «Валентайн» – средние танки, стоявшие на вооружении в объединенной армии антигитлеровской коалиции, воюющей в Северной Африке.


[Закрыть]. Броня с множеством отметин от попаданий, похожих на оспины от перенесенной болезни, устояла и не поддалась их комариным укусам, а вот собственный «бивень» не выдержал и сломался, вскрывая неуступчивые панцири боевых английских черепах…

* * *

Громкий свист прервал монотонный голос Лешего. Рассказ настолько увлек слушателя, что звук, как ударом обуха, вернул Гришу в реальность. Дозорный на крыше перегнулся через парапет, рискуя свалиться, и указывал зажатым в руке биноклем куда-то в сторону уходящей вдаль Смоленской улицы.

– Что там? – Леший задрал голову, смотря на торчащего на крыше дозорного.

– Михей кого-то тащит. Далеко еще, только в город зашли.

Леший вскочил с толстого бревна и, указав Грише на «уазик», приказал:

– Давай в машину.

Глава 3
Жизнь прекрасна?

Боль! Вначале она осторожно пробиралась сквозь баррикады, что соорудил мозг Иры, медленно и аккуратно пробуя сознание на вкус. Выбирая отдельные участки и смакуя их реакции. Ирине первое время даже это нравилось: была хоть какая-то новизна ощущений. Но постепенно боль, просочившись сквозь мелкие щелочки в защите, заполнила собой все уголки сознания девушки, оттеснив мысли и воспоминания. Она не могла думать больше ни о чем, кроме как о боли. И когда уже казалось, что терпеть больше нет сил, боль сорвала плотину защиты и волной окатила все сознание Иры. Только тогда она закричала. Заорала, что было сил, всем своим существом, вкладывая в этот крик всю боль, все одиночество, что пытали ее в последнее время. Ей казалось, что услышать этот вопль должна вся планета, но в реальности наружу пробился лишь слабый стон, чуть более громкий и затяжной выдох, не более.

Она не знала, что прорвало завесу: поток боли или этот крик души, но слабый звук, что у нее получился, – это огромная победа. Именно после того, как он прорвался, она стала ощущать свое пересохшее горло и нестерпимую слабость во всем теле. Никогда бы Ирина не подумала, что эти два, в общем-то, плохих признака состояния здоровья могут так обрадовать человека. Эти два, да еще боль. Но к боли она уже стала привыкать. Та, прорвавшись к ее сознанию, отхлынула и собралась где-то в области правой ноги, поглядывая на хозяйку озорными глазками нашкодившего котенка.

Странное ощущение – изучать собственное тело, словно только что с ним познакомилась. «Ноги – на месте, правая только болит. Руки тоже на месте – правую кисть, перебирая пальчики, кто-то держит. Голова?…» Попыталась повернуть ее, но новый взрыв боли в ее правой половине заставил отказаться от этого намерения. «Что-то слишком много у меня болит – значит, точно не умерла». Все тело прижимала к постели невероятная слабость, и… очень хотелось пить.

– Пить… – Ира не узнала свой голос. Он был хриплый, чужой и очень тихий. Попыталась прокашляться, чтобы громче повторить просьбу, но все силы ушли на столь малое и выматывающее действие одновременно – покашливание. Второе «пить» застряло в пересохшем горле, зацепившись за пересушенные связки. Но кто-то услышал слабые попытки девушки достучаться до окружающих. Влажная салфетка промокнула губы, и живительная вода попала в рот. С трудом Иринка разлепила веки, точнее, только левое – правый глаз открываться категорически оказывался. «Ну и ладно», – беззаботно подумала девушка.

Яркий свет люминесцентной лампы, висящей над кроватью, ослепил, но постепенно размытые темные и радужные пятна собрались в лицо. Симпатичное, встревоженное, девичье лицо. Ее собственное лицо.

– Алинка, – одними губами, почти беззвучно прошептала девушка.

Сестра улыбнулась и еще раз протерла ей губы салфеткой.

– Тихо, не надо…

Что «не надо» Ирина не знала. Правда, если бы даже что-то и было надо, сил на это совершенно не хватало, поэтому она просто закрыла глаз. На душе от того, что рядом сидела сестра, стало очень тепло. Алина жива и здорова, сидит рядом, держит ее за руку, ухаживает за ней. Ради этого стоит и очнуться хотя б на минутку. Теперь и помирать не страшно.

Кривила душой Ира: страшно помирать, до чертиков страшно. Потому и цеплялась за жизнь, как утопающий за соломинку, поэтому, с перепугу, и убила ящера. А теперь точно не собиралась сдаваться – зря, что ли, терпела пытку одиночеством в собственной голове? «Блин, зря напомнила!» Через прикрытое веко проникал свет и его розовый оттенок был слишком похож на радужную пелену, окутывающую ее сознание, когда она была в коме. Ирина, отгоняя дурные мысли, открыла глаз. Алина никуда не делась, значит, не померещилось.

– Как ты? Болит что?

«Нет, все-таки Алинка на редкость дурная. Как я ей отвечу на эти вопросы? Конечно, болит и, конечно же, плохо. Я вообще еще пять минут назад умирала». Ира улыбнулась одними уголками губ. «Как я люблю ее непосредственность: сначала говорит, а потом думает… и то, если повезет».

– Улыбаешься – значит, уже лучше. А то лежишь, даже не моргаешь. Я так за тебя испугалась, – Алина понизила голос, как будто ее кто подслушивал. – Когда тебя принесли, думала, что ты мертвая. У меня со страху даже рука прошла. Думала, по сравнению с тобой я вообще легко отделалась. Права ты была тогда – дуры мы. Зря поперлись. Меня Максим нашел. Ой, да ты не знаешь. Максим нашелся! Латышева спас и меня спас… ну, потом, вместе с Латышевым. А потом уже Сан Саныч тебя нашел. Говорят, что тебя дикари принесли.

Ира слушала сестру и удивлялась. Казалось, что за эти три недели, что она отсутствовала или лежала без сознания, прошла целая жизнь. Битвы, дикари, драконы, мужественные храбрые рыцари-сталкеры, спасающие прекрасных дам из лап злодеев и чудовищ – хватит на несколько романтических историй. Больше всего удивляло, что непосредственным участником всех событий был ее Максимка… и, если верить словам сестры, Алинка. А она… она всего лишь спящая красавица. Да еще и с переломанными ногами.

– Ой, у тебя лекарство закончилось! Сейчас, подожди, я систему отключу. Я тут пока лечилась, всему научилась, – Алинка на радостях трещала, не замолкая. – Хочу у тети Марины учиться остаться. Может даже, как и она, врачом стану.

Ира устала. Находиться в сознании – очень утомительное занятие. Она снова закрыла свободный от повязки глаз. В палате пахло лекарствами и чистой постелью. Очень приятный запах, успокаивающий и даже убаюкивающий. Над головой пощелкивал люминесцентный светильник. Наверное, это действие лекарства: боли почти нет, так тепло и уютно. Она только сейчас почувствовала себя дома. Все, что произошло с нею там, на поверхности, было всего лишь страшным сном. До жути реальным, но сном.

– Ну, что тут у нас? – дверь открылась, и в палату зашла мама Максима.

– Ой, тетя Марина, она очнулась! – Алина отодвинулась от кровати, уступая место. – Я систему отключила.

Ира открыла глаз. Женщина склонилась над ней, внимательно рассматривая его, затем зачем-то подняла веко.

– Ну ничего… Посмотри в сторону…

Ира послушно скосилась на стену.

– Хорошо, – удовлетворившись, произнесла тетя Марина. – Как себя чувствуешь?

– Нормально, – шепотом произнесла Ирина. – Нога болит… не сильно.

– Неудивительно. А голова болит?

Ирина попыталась отрицательно покачать тем, что не болит, но резкая боль в правом виске заставила замереть и сжать одеяло в кулаке.

– Понятно. Ты пока старайся головой не вертеть. Уже все заживает, но танцевать пока рано, – тетя Марина обнадеживающе улыбнулась. – Главное, очнулась, а остальное поправим.

«Очень похоже на попытку успокоить обреченного. Но не требуется большого копания в себе, чтобы определить, что до танцев мне еще далеко, если вообще дело дойдет». Боль из головы расплылась по всему телу и медленно собралась в ноге, неподвижно лежащей на шине. Ирина даже не заметила, как глаз заблестел от навернувшейся слезы. Рядом захлюпала носом Алина.

– Ну вот, развели мне тут сырость. Два кондиционера. Так все силы на влажность уйдут. Выздоравливать надо, а не слезы лить, – врач повернулась к сестре: – Ты хоть прекрати рыдать.

Алина закивала и поспешно утерла глаза рукавом халата.

– Все, всеобщая мировая скорбь закончилась? – и, получив от Алины очередной утвердительный кивок, мать Максима продолжила: – Тогда иди, оденься в «чистое» и принеси из процедурной все для перевязки. Как прошлый раз, помнишь?

– Да, конечно, я сейчас. – Алинка спохватилась и умчалась за дверь, чуть не столкнувшись на пороге с входящими в плату Изотовыми.

Максим-отец кинул взгляд на моргающую Ирину, улыбнулся и констатировал:

– Очнулась, – и, не стесняясь ни сына, ни больную, спросил супругу: – Ты ее уже смотрела? Как она?

– Полностью нет, сейчас перевяжем вместе – определимся, а так… Выраженный болевой синдром при движении в шее. Дисфонии нет, глазодвигательная моторика в норме, нистагм незначительный, реакция зрачка на свет хорошая. В общем – я довольна.

– А бедро?

– А, что бедро? Без рентгена репозицию мы не проконтролируем, а консолидация в любом случае будет – молодая…

– Э-э, предки, а можно перейти с тарабарского на доступный русский? – возмутился Максимыч. – Мне, как бы, тоже интересно.

– Все, что тебе надо знать – что Ира жива и поправится. – Отец взял сына за плечи и мягко, но настойчиво развернул его к двери. – А пока иди, посиди дома, а мы тут поработаем.

– Что ты меня выпроваживаешь? Будто я никогда в жизни ран не видел…

– Может, девушка будет стесняться?…

– А, ну да… – Максимыч рассеянно посмотрел на Иру. Белая, похожая на перекосившуюся шапку повязка сливалась с наволочкой, и казалось, что ее лицо испуганно выглядывало единственным глазом прямо из подушки. Он обнадеживающе улыбнулся девушке и вышел, а в палату, пыхтя через марлевую повязку, вошла Алина в желтоватом от множества стерилизаций хирургическом халате. В руках она несла широкий белый эмалевый лоток, похожий на глубокий поднос, на котором сверкали серебристые медицинские инструменты, лежали горкой стерильные марлевые салфетки и бинты, звякали друг об друга пузатые бутылочки с разноцветными жидкостями.

– Принесла? Молодец. Начинай аккуратно развязывать, мы сейчас переоденемся и подойдем.

– Что, одна? – но вопрос повис в воздухе, поскольку Изотовы уже вышли, оставив новоиспеченную медсестру наедине с испуганно смотрящей на нее больной. – Ну, ладно. – Алина деловито натянула перчатки и взяла в руки угрожающего вида ножницы.

– Может, подождем? – с опаской прошептала Ира.

– Я ничего страшного делать не буду, просто сниму повязку. Делала это уже сто раз, – она срезала узел, – ну, раза два – точно.

Алина не стала посвящать сестру, что это было всего один раз, и то, под чутким руководством Максима Изотова-старшего. «В этом вопросе главное уверенность в действиях», – вспомнила она слова своего наставника, и смело приступила к разматыванию повязки. Старательно скатывая бинт – в мире, где экономилось буквально все, довоенная материя ценилась очень высоко, поэтому весь перевязочный материал стирался, высушивался, стерилизовался и пускался в новый оборот, – Алина освободила от него голову и замерла с расширенными от ужаса глазами, прикрыв рукой в резиновой перчатке рвущееся изо рта «Ой».

– Что там? – хотя второй глаз освободился от повязки, открываться он по-прежнему не желал, поэтому Ира скосилась и попыталась рассмотреть, что так удивило сестру. Естественно ничего не увидев, она снова потребовала разъяснений. – Что ты замолкла? Скажи, что там у меня.

– Там… – Алина оглянулась, ища поддержку у отсутствующих старших, но не найдя ее, стала выкручиваться сама. – Поцарапано… чуть-чуть.

То, что увидела Алина, с «чуть-чуть поцарапано» никак не вязалось. Правая половина головы представляла собой сплошное кровавое месиво: три линейные раны, будто на голове Ирины оставила отпечаток лапа неведомой хищной птицы. Самая длинная рана шла от макушки и скрывалась где-то далеко сзади, практически на шее. Средняя – самая короткая, но самая широкая и страшная, разрывала кожу на темени, прихватив мочку уха. Сочно-красное дно ее ярко контрастировало с бледной кожей девушки. И последняя, самая узкая, потому что была прихвачена несколькими швами, но самая заметная – шла через лоб, бровь, перескакивала через глаз, который заплыл темно-фиолетовым отеком, и заканчивалась на щеке разрывом, похожим на раздвоенный язык змеи. Красивые густые каштановые волосы Ирины, которые она всегда заплетала в косу, были острижены, и ежиком топорщились слева – справа голова была полностью обрита, отливая неестественной синевой.

Несмотря на это «чуть-чуть», на расширенные над марлевой маской для убедительности глаза, Ирина не верила Алине. Верила, скорее, ее первой реакции, замершему ужасу в дрожащем голосе. Верила своей боли, которая возникала при малейшей попытке пошевелить головой.

– Зеркальце есть?

– Нет! – и было в этом возгласе не столько отрицание, сколько категоричный отказ: «Не дам, ни за что, даже не проси!». Алина даже отшатнулась от сестры, наверное, испугавшись, что Ира в глазах увидит отражение своего лица.

Ее спасли родители Максима.

– Уже справилась. Не страшно было? – и, не дождавшись ответа, Изотов-старший продолжил: – Я же говорил, что главное не бояться. Так-с, что у нас тут?

Он осторожно приподнял голову Ирины и осмотрел рану на шее, потом обработал ее тампоном, смоченным жидкостью, от чего за ухом раствор зашипел и запузырился. Затем немного небрежно промокнул висок и замер, как художник перед картиной, любуясь результатом своего труда.

– Закрой здоровый глаз.

После чего, не боясь, раздвинул синие наплывы вокруг правого глаза. Яркая вспышка света прострелила мозг девушки, и разноцветные круги собрались в лицо отца Максима.

– Видишь?

– Да, – шепотом произнесла Ира.

– Отлично! Ну, что – я доволен. (Наверное, это любимая фраза их семейства. Или так говорят все врачи?) Струп отошел, грануляция хорошая, и эпителизация сзади началась. А спереди вообще супер – завтра швы снимем.

Если все хорошо, почему же Алинка так испугалась? Сильные руки врача ее особо не жалели, но движения были точные и причиняли не больше боли, чем это требовалось для обработки ран и перевязки. Оставалось лишь терпеть, скрипеть зубами, иногда постанывать, когда боль становилась совсем нестерпимой. Когда новая белая «шапка» водрузилась на место, и голову ее оставили в покое на подушке, Ира перевела дыхание и, собрав все свое мужество, спросила:

– Я уродина?

Осознание того, что она обезображена, ввергло Ирину в оцепенение. Ну вот и все – жизнь в понимании женщины закончилась. Стоило ли так бороться за нее, выкарабкиваться из беспамятства, чтобы потом провести остатки в одиночестве? Чтобы на тебя все показывали пальцем – умные жалели, а дураки смеялись. Смысл?… Да, конечно, можно продолжать учить детей, быть полезной обществу. Но женщина хочет быть красивой, и потерять красоту для молодой девушки – это все равно, что умереть. Умереть, как женщине.

Наверное, это все промелькнуло на лице Ирины, потому что Максим Изотов отрицательно помотал головой:

– Не-не-не, не все так плохо. Даже выбрось это из своей красивой головы.

– Где ж красивой? Издеваетесь?

– Да, сейчас как бы все не очень презентабельно. Но, во-первых, это непотребство заживет. Во-вторых, большинство шрамов не будет видно под волосами. Ну и, в-третьих, самое главное – это далеко не самое важное.

– Это для вас, для мужчин, неглавное и неважное, – у Иры не было сил спорить. И желания не было. И меньше всего она хотела сейчас, чтобы ее жалели. Да и вообще, кого-либо видеть. Особенно Максимку. Вопрос его выбора решился сам собой, поскольку в негласном соревновании с Алинкой она теперь явно проигрывала.

Глава 4
Не зная броду, не суйся в воду

Старый полицейский «уазик» рванул с места. Задний мост прокрутил колеса на мягкой грунтовке, приподняв немного передок машины. «Козленул», полностью оправдав свое народное прозвище – «козел». Леший включил передний мост, сделав машину полноприводной, то есть более устойчивой, отчего старик, чуть не снеся открывающиеся створки ворот и со скрипом тормозов вписавшись в вираж, во всю прыть понесся по прямой, будто начерченной по линейке, улице. Духовщина еще до Удара не отличалась высокой интенсивностью движения транспорта, а за последние двадцать лет возможность попасть в ДТП вообще стремилась к нулю, хотя, судя по помятым крыльям многострадального автомобиля, находились и такие умельцы. Поэтому машину брали только в экстренных случаях, с личного разрешения начальника.

Гриша, заскочивший в последний момент, захлопнул дверцу уже на ходу. Подпрыгивая на ухабах, он вцепился в торчащую из приборной панели ручку, а второй рукой пытался удержать скачущий на коленях арбалет, во всю проклиная создателей этой дьявольской колесницы. Ударившись головой на очередной кочке, парень взмолился:

– Куда ты так несешься?

Леший покосился на воспитанника, потиравшего макушку, и только хмыкнул, продолжив на жуткой скорости выписывать змейку на потрескавшемся от времени асфальте. Но через пару минут скорость машины снизилась – впереди на обочине стоял Михей и призывно махал рукой, а у его ног безжизненным кулем лежало тело напарника. Не дождавшись, пока «козел» приблизится, сталкер без сил опустился рядом. Он так и сидел, тяжело дыша и устало наблюдая, как рядом остановился «УАЗ», из которого выскочили Леший с воспитанником, как они погрузили на заднее сиденье постанывающего охотника, и почти не помогал им, когда те поднимали его самого и усаживали в машину. Пять километров, которые он нес Игорька на себе, выжали его, как губку, не оставив сил даже на рассказ.

Он молчал всю дорогу назад, и только когда «уазик» уже заехал во двор, и Игорька начали вынимать из салона, тихо произнес:

– Осторожно – он обгорел.

Молодой охотник, стажер в группе Михея, которого все звали только Игорьком – имени более мужественного он себе заслужить еще не успел, по поводу чего очень переживал, – выглядел, и правда, плохо. Новая кожаная куртка охотника, недавно выданная ему, обгорела и висела лоскутками. Лицо темное от копоти, с обгоревшими бровями и опаленными волосами. И только глаза, сверкающие белками на фоне темного лица, непонимающе смотрели на окружающих его людей.

– И еще контужен, – после небольшой паузы, которую он взял себе для отдыха, добавил Михей.

Леший заглянул в салон машины. Много от Михея сейчас не добиться, но…

– А где третий… Дорона где потерял?

Третий участник их группы – шустрый, невысокий мужичок по фамилии Доронин, был у них за разведчика. Его чутье охотника всегда вызывало у Лешего здоровое чувство зависти. Вообще группа была сильной, и Леший со спокойной душой посылал их в дальние разведывательные рейды. Знал, что группа Михея все разузнает, все найдет и вернется вовремя в полном составе. А тут… «Дорона нет! Что-то действительно страшное случилось».

Михей долго смотрел на начальника, силясь понять вопрос, потом неопределенно махнул рукой в ту сторону, откуда он только что принес Игорька.

– Рассказать в силах? – Леший не торопил Михея, но, не зная подробностей, боялся упустить время. Он даже посмотрел на дозорного, дежурившего на крыше здания больницы, но тот, не проявляя беспокойства, разглядывал город в бинокль. – Ну что?…

– Сейчас… – Михей кивнул. – Вначале было все как обычно. Шли по трассе на Озерный. А на полпути к Пономарям Дорон указал мне, что лес вокруг подтоплен: то там лужа, то здесь болотце, а через километр дорога вообще среди сплошной воды пошла и, в конце концов, исчезла. Откуда столько воды? Не иначе, плотину в Озерном прорвало. И главное тишина стоит, как на кладбище, – хоть бы собака какая завыла, что ли. Деревень же вокруг полно… Неуютно как-то.

Уже решили назад вертать и посмотреть дорогу через Шиловичи, но Дорон предложил прощупать здесь – так, для очистки совести: вдруг проходимо, а мы не проверили.

Казалось, рассказ придавал силы охотнику, и голос его звучал все уверенней.

– А дальше что? – Гриша почувствовал, что сейчас и начнется в рассказе самое интересное.

– А дальше началась чертовщина какая-то. Не прошел Дорон и десятка метров, как слева и справа из воды показались серо-зеленые… купола, что ли? Не знаю, мне вообще показалось, что это лягушки вынырнули. Я ему ору: давай, мол, назад, пока эти жабы до тебя не добрались! Тут все и началось. То ли они на голос мой среагировали, то ли на то, что Дорон назад выгребать начал, а только сразу с двух сторон эти купола взлетели, и оказалось, что это…

– Да не томи!..

– Да хрен его знает, что это! На медуз похоже. Длинные щупальца из зонтика торчат, огоньками вся переливается, как новогодняя елка. И парит по воздуху, как воздушный шарик – я ж говорю, чертовщина какая-то.

– Понятно… точнее, ничего не понятно, – Леший даже присел на порожек «уазика», пытаясь себе представить новую напасть.

– Вот, значит… Дорон уже почти выбрался, когда эта тварь его догнала. Вроде ж и ветра нет, как они летают? Невысоко так, метра на три, не больше. Короче, догнало это… чудо и легонечко так щупальцем Дорона по затылку коснулось. Тот выгнулся весь дугой и, как был, так и рухнул в воду. Там уже мелко было. Мы с Игорьком кинулись к нему. Я эту тварь секачом отогнал, щупальца ей пообрубал, а Игорек Дорона на сушу потянул. Пока я с этой медузой воевал, к ним вторая подобралась – вот Игорек по ней из арбалета и саданул… Я, честно говоря, не видел, что там случилось, но рвануло так – я подумал, что это газовый баллон шандарахнул. Благо, что меня в воду откинуло, а то тоже бы обгорел. И хорошо, что медузу мою тоже взрывной волной унесло, а то не до нее мне было первые минуты.

А дальше выбрался, смотрю, стажер мой, как после крематория – лежит, стонет, а Дорон уже посинел весь и не дышит. Ну, а дальше знаете: тащил его до города, пока вы нас не подобрали. Арбалеты вот только на полпути бросил.

– Ладно, Михей, иди отдыхать, а то выглядишь, будто медуза и тебя пощупала.

«Значит, путь на север закрыт. Что за напасть-то такая?» Так просто отказаться от идеи переселить общину в Озерный не получалось. Альтернативы не было. «Куда теперь? Ярцево?… Смоленск?… А может, тут остаться? Живем же…» Город, исчерпавший себя, как объект, поставляющий запасы, продолжал держать лучше стального капкана. Трудно отказаться от собственного дома. Признать, что его нет… «Как так – вот же он, стоит. Да, покосился, да, крыша прохудилась, но это мой дом. Мы в городе, как вши на трупе – ползаем, пытаясь вытянуть из него хоть еще одну капельку крови. Не можем признать, что надо искать новое место – иначе умрем так же, как и он. Вот если бы это была Москва или какой-то другой миллионник, то можно было бы еще долго тянуть соки из умершей цивилизации. Даже в Смоленске больше шансов. Но это Духовщина. И в былые времена не жили богато, а теперь… А теперь придется уходить, но сначала найти место, куда уходить. Все-таки не хочется отказываться от идеи Озерного – надо проверить вторую дорогу – на Спас-Углы, через Жатомлю и Шиловичи. Старая грунтовка делала крюк на восток и вполне могла обходить заболоченные места с обитающими в них медузами».

– Гриш, дуй в оружейку за снарягой. Сам по стандарту, а мне возьми «укорот». – Леший проследил, как воспитанник умчался исполнить приказание, а сам повернулся к стоящим возле машины охотникам. Суровые мужики топтались, как боевые кони перед битвой. – Ржавый, ты за старшего. – Плечистый мужик с подстриженной рыжей бородкой, кивнув, поправил полицейскую кепку. – Усилить периметр… на всякий случай. Если нас сутки не будет, ищите по дороге на Шиловичи.

Из здания выбежал Гриша. Нагрузившись снарягой, он пыхтел от усердия, волоча две огнеупорные куртки пожарников, укороченный «калашников»[11]11
  АКС-74У – 5,45-мм автомат Калашникова складной укороченный – укороченная модификация автомата АК-74, был разработан в конце 1970-х – начале 1980-х годов для вооружения экипажей боевых машин, авиатехники, расчетов орудий, а также десантников.


[Закрыть] и самодельную разгрузку, полную магазинов к нему. За плечами висели походные рюкзаки и довоенный спортивный арбалет – его гордость, подаренный Лешим еще на шестнадцатилетие. Свалив все в кучу к ногам наставника, Гришка вынул из-за пояса нож в ножнах и вручил наставнику.

– Молодец, догадался. – Леший скинул широкий ремень с кобурой и поднял тяжелую огнеупорную куртку пожарной «боевки». – После того, что с Игорьком случилось, в самый раз кольчужка.

Сборы были недолги. Сколько себя помнил Леший, вся его мирная жизнь, а это те редкие моменты между командировками, состояла из сплошных сборов. Не успевал он ввалиться в свою холостяцкую квартиру, как начинал собираться на новое задание. Да и тут, когда приехал в отчий дом, снова попал на новую войну. Поэтому в чем, в чем, а в этом он был особенно точен. Руки сами, автоматически застегивали, проверяли, уточняли, поправляли, сообщая мозгу лишь результат. «Шеф, все нормально, можно выдвигаться». Застегнув поверх куртки ремень и повесив респиратор на шею, он оглянулся на Григория:

– Готов?

– Да. Может, намордники не будем брать? И так тяжело в «пожарках».

– Будем. Город чист, а вот дальше дорога не хожена… и дозиметристов возьми.

В общине дозиметров вообще не было. Точнее, значился один – найденный в школе в классе ОБЖ, но он изначально не работал. Леший пребывал в полной уверенности, как его не переубеждали, что это муляж. А даже если он и был настоящим, батареек к прибору через двадцать лет все равно нет, и не предвидится. Дозиметристами же у охотников называли мышей. Обычных серых мышек. Но… была у них одна особенность. Наверное, какая-то генетическая память. До войны, лабораторные мышки были очень чувствительны к радиации: даже малая доза, безопасная для человека, убивала бедное создание. За двадцать лет мышки умудрились приспособиться к этой напасти, но, все равно, если внести их в зону, где радиация значительно превышала норму, начинали верещать, как ненормальные. Заметив такую интересную особенность, охотники стали таскать с собой в рюкзаке клетку с мышонком, который исправно оповещал хозяина, если тот влезал туда, куда не стоило.

– Всегда со мной. – Гриша постучал по рюкзаку, услышав в ответ характерное попискивание грызуна.

Тишина города настораживала своей неестественностью. Если те города, которые подверглись бомбардировке, были разрушены, то Духовщине в этом плане повезло – ее никто не бомбил. Кому нужен захудалый провинциальный городок без какой-либо промышленности? На такой и обычное вооружение тратить непростительная расточительность. Про него все и забыли, как забывали начислять дотации до войны чиновники. Когда-то, давным-давно, Лешего занесло в Припять. Тогда он меньше всего бы поверил, что увидит таким же пустым свой город детства. Конечно, разрушения были и здесь, и за двадцать лет их накопилось уже много, но это было по-другому, нежели в разбомбленных городах. Если те города убили, то Духовщина умирала. Умирала долго и мучительно, потеряв людей. Обветшалые одноэтажные дома блестели целыми, но запыленными окнами. Приветливо отворял двери ветер. Улицы пусты, и только одичавшие сады, превратившись в дремучие леса, выглядывали из-за покосившихся заборов, бережно накрывая ветками хозяйские дома. Было полное ощущение, что город терпеливо ждет своих жителей – верный пес, положивший голову на лапы, подыхает у порога, потому что любовь к людям не позволяет ему уйти.

Вот и сейчас город молча провожал тоскливыми взглядами окон двух охотников.

– Даже собак нет. Когда такое было? – Гриша остановился и посмотрел на Советскую улицу. Справа, и так огромная по меркам городка центральная площадь, казалась просто бесконечной. И где-то далеко, терялся на фоне выцветшей розовой церкви его тезка – бронзовый Григорий Потемкин, взирая на окружающую пустоту, отведя в удивлении руку. То ли возмущаясь тем, что все его покинули, то ли прося взять его с собой и не оставлять в одиночестве в этом пустом, неуютном месте.

Охотники испытали даже некоторое облегчение, когда вышли за границы города. Больно уж давила пустота на психику. И еще долго Гриша оборачивался на оставшиеся позади пустые дома.

– Что ты дергаешься? – Леший посмотрел на напарника и перевесил автомат со снова занывшего плеча на другое. – Нападения со спины ждешь?

– Да, нет… Неуютно просто, будто кто-то укоризненно в спину уставился.

– Кто-то! – Леший хмыкнул. – Мертвые нам в спину смотрят. Город хранит о них информацию, лучше, чем надгробные камни на кладбище. Живи с ними в мире, поминай добрым словом, благодари за науку – и не будут они тебя беспокоить. А может, и помогут когда-нибудь.

Гриша поежился. Перспектива общаться с мертвыми его не радовала. Тут от живых-то проблем не разгребешь… Но он привык доверять наставнику. На его памяти Леший никогда не ошибался, выпутываясь из любых передряг.

Окружная дорога огибала город от южного въезда со стороны областного центра до северного выезда на Озерный. Поворот с нее на Спас-Углы, объездная дорога на Озерный, была примерно на северо-востоке. Следуя по ней, путешественники могли, в перспективе, спокойно обойти болото, найденное группой Михея. В перспективе… Леший остановился на окружной и с удивлением разглядывал представший перед ним пейзаж. Насколько хватало глаз, кругом было одно болото. Восточная дорога уходила вдаль и уже через несколько сотен метров скрывалась под водой, только холмы торчали из нее островами. С этой стороны болото подошло вплотную к городу, и если бы не дорожная насыпь, крайние дома уже стояли бы затопленными.